Это пройдёт

Колёсики чемодана тяжело пробирались через слой снега, Глэм скорее тащил его, чем вёз. Хотелось бросить его прямо тут — кому вообще нужны эти вещи, в конце концов, купил бы новые. Снежинки падали за воротник, заставляя втягивать шею в попытках согреться. На обратную дорогу потребовалось гораздо больше времени, или же ему так казалось. На пороге трейлера стоял Чес с самокруткой в руке. — Ты же бросал, — с упрёком сказал Глэм. — Ага. За один раз ничего не будет. Что это у тебя? — Чес перевёл взгляд на чемодан. — А, это… Вещи. Чес посмотрела на Глэма, как будто тот сморозил глупость. — Мои вещи из старого дома. И хватит так смотреть. Через десять минут Глэм сидел в комнате над раскрытым чемоданом. — А чего всё такое мокрое? — поинтересовался Чес. — Из-за снега. — Бля, от твоих ответов вопросов ещё больше становится. Вещей было мало. Обычно в шкафу Глэма кроме спального наряда водились только строгие костюмы — никакого разнообразия. Черные пиджак и штаны, белая рубашка. Вещи, хоть немного потерявшие вид, сразу выбрасывались, а потому одежда не копилась. Зато сразу нашлось то, чего Глэму не хватало: верхняя одежда и несколько пар обуви. — Не представляю, что мне делать с этими костюмами, — пожаловался Глэм. — Ну, костюм всегда может пригодиться. У меня вот нету, со мной поделишься. — И куда его надевать? На концерт? Смешно. — Да блин, на свадьбы, на похороны… — Чес пытался вспомнить ещё что-нибудь, но безрезультатно. — Короче, пусть будет. На крайняк переделаем во что-нибудь приличное. Пару раз ножницами чикнул, и уже панк. Глэм держал в руках одну из рубашек. Она была особенно помятая, а на белоснежной ткани на рукаве красовались коричневые пятна крови. — Наверное, забросил в шкаф и забыл, — Глэм провёл пальцем по самому большому пятну. Чес мягко забрал рубашку из рук Глэма и положил позади себя. — Не закапывайся. Глэм подпёр голову ладонью и умолк. — Концерт через три часа, — сказал Чес. — Думаю, можно сгонять к ребятам на квартиру. Может, ещё успеем порепетировать. — Как-то стыдно перед ними. Что они там вдвоём сегодня делали? — Да забей, и так всё получится. Поздно уже об этом думать. Ну поорёт Лорди, ничего страшного, переживём.

***

— Блять, Биба и Боба, два долбоёба, — возмущался Лорди. — Могли бы предупредить, что репетицию срываете. Раз не можете телефон себе купить, почтовых голубей, сука, заведите, я не знаю. Чтобы мы не ждали, как идиоты. — Прости. Семейные обстоятельства. — Глэм, какие семейные? Если никто не умер, не считается. Ладно, хватит разводить. Давайте хоть что-нибудь отыграем. Репетиция прошла как обычно. Чес не стал показывать новые песни, времени не было. Через час ребята собрались и поехали в бар, где должны выступать.

***

Напрасны были переживания о том, что Глэм не сможет играть. Как оказалось, встреча на него подействовала крайне позитивно в плане музыки. Скопившиеся эмоции он неосознанно выражал в игре, вызывая восхищенные крики публики и одобрительные взгляды членов группы. Местами он, кажется, даже перебарщивал, но это только добавляло приятной бешеной энергетики выступлению. Уже в гримёрке Лорди извинился за прошлый концерт и резкие слова. Это было совсем не в его привычках, но сегодня, видимо, ему пришлось переступить через себя: уважение перевешивало любые глупые ссоры. Глэм только вежливо улыбнулся в ответ, принимая извинения.

***

Домой ребята вернулись около одиннадцати вечера — непривычно рано. Завалившись в комнату, Чес бухнулся на кровать, скрипнувшую под внезапным весом. Глэм огляделся, раздумывая, куда себя деть, и в итоге остался стоять. Взгляд упал на не разобранный до конца чемодан. Глэм захлопнул его и ногой отпихнул в дальний угол. — Правильно, — улыбнулся Чес. — Нахрен это всё. Тусклая лампа под потолком мигнула и погасла. — Бля. Других у меня нет. Ща, погоди. Чес полез в шкаф. Глэм просто стоял, пытаясь привыкнуть к темноте и хоть что-то разглядеть. — Глэм, дай зажигалку. Тот на ощупь нашёл сумку и, немного повозившись, выудил зажигалку и кинул Чесу. Тот не поймал. — Подошёл бы хоть, блин. Во, так лучше. Чес поставил на стол большую наполовину растопленную свечу. Ответил на вопросительный взгляд друга: — Со старых добрых времён, когда мы жили без электричества. Да, такое тоже было. Я пока не стал в группе играть, жили совсем херово. — А у нас всегда был свет. — Я знаю, глупыш. Ещё бы не было. — Извини. — Да не за что. Ты сегодня будешь со мной разговаривать или нет? — Да. Прости, что психанул сегодня. Глэм сел на кровать. — Я не знаю, смогу ли рассказать сейчас. Чес пожал плечами и сел рядом на кровати, сложив ноги по-турецки. — Давай как можешь. Глэм пересказал разговор с отцом в ресторане. Чес только понимающе кивал, подбадривая, но не комментируя, боясь ляпнуть не то. Когда дело дошло до второй части рассказа, Глэм заметно занервничал: — Не знаю, что на меня нашло. Я так злился. Хотел просто пойти прогуляться, чтобы, — Глэм помялся, — не сорваться на тебя, а в итоге пришел домой. То есть, к тому месту, что раньше было мне домом. Постучал в дверь. Глэм помолчал. Чес посмотрел на опущенные вниз стеклянные глаза и попытался заглянуть, слегка наклонившись: — Я тут, Глэм. Продолжай, пожалуйста. Плохое предчувствие закралось в сознание, всё больше заставляя Чеса нервничать. — Да, — опомнился Глэм. — Меня встретила мама. Она, кажется, переживала обо мне. И Лидия вышла. Мы собрали вещи, а потом приехал отец. Внутри всё сжалось. Стоило ли рассказывать Чесу всё? Глэм повернул голову и увидел на лице Чеса такое неподдельное беспокойство, что стал сомневаться ещё больше. Он беспокоится за него или… о том, что он мог сделать? — Нет, Чес, я не могу. Понимаешь… — Не понимаю, — перебил Чес. Глэм ошарашенно взглянул на друга. Тот, поняв, что тон был слишком резким, стал говорить мягче: — Я не знаю, что там у тебя случилось, но, блин, жопой чувствую, лучше мне это знать. Чес накрыл руку Глэма своей, как бы успокаивая. Тот отнял руку, ответив: — Хорошо. Так, на чём я остановился? А, приехал отец. Я… я спустился к нему. Глэм делал большие паузы, то ли подбирая слова, то ли разрываясь между желанием рассказать и страхом быть непонятым. — И мы поговорили. Глэм снова царапал запястье, дышал рвано и немного раскачивался взад-вперёд. Каждое слово давалось с трудом. — Чес, — жалобно произнёс он, — чёрт, я его чуть не угробил. — Ну, он живой? — Чес замер, пристально глядя в глаза Глэму. — Да конечно же он живой, за кого ты меня принимаешь? Но я был так близок… Я не знаю, что на меня нашло, — в голосу проскакивали истерические нотки. — Я как увидел комнату, окончательно взбесился. — Какую комнату? — Мою! Там теперь комната славы какая-то. Всё в этих чёртовых наградах, ради которых я страдал за этой грёбаной скрипкой. Почти все мои, блять, Чес, он просто вычеркнул меня, оставил эти железяки! Глэм перевёл дыхание. — Я там всё разнёс. И мы подрались с отцом. Глэм взял ладонь Чеса двумя руками и полушёпотом сказал: — Чес, я такой же, точно такой же, как он. Я не могу это спрятать и не могу контролировать. Я не хочу быть таким! — Ты не такой же, Глэм, ты совсем другой, ты намного лучше этого… — Чес! Да я днём чуть на тебя не сорвался! Ты не представляешь как сложно это сдерживать. Я не хочу никого ранить. — Ты никого не ранишь. — А ты? — с дрожью в голосе спросил Глэм. — Тебя я не обижаю? А как ещё это называется? Глэм резко притянул Чеса и заключил в объятия. — Чес, я очень, очень тебя люблю, но мне кажется, ты от этого только страдаешь. Я не понимаю, почему ты всё ещё так добр ко мне, почему не можешь просто меня послать. Чтобы я ушёл. Глэм отстранился и взял Чеса за плечи: — Я думал об этом, после каждой ссоры думал, что лучше бы я ушёл и никого больше не ранил. Всем было бы лучше, Чес, всё было бы так просто, если бы меня здесь не было… По щекам текли горячие слёзы, рвущиеся наружу весь день и наконец получившие выход. Чес пытался оставаться спокойным, чтобы показать, что на него можно положиться, но тут сдался. Он никогда не видел Глэма таким убитым, даже когда тот сбежал из дома, когда мучился в первые дни, когда признался в чувствах, не получив взаимности. Сейчас всё было по-другому, так пугающе, надрывно. Страшно было подумать, что всё это Глэм держал внутри, копил эти разрушающие мысли, возможно, годами, чтобы сейчас взорваться. Чес не выдержал и заплакал, вытирая слёзы рукавом. — Глэм, хватит! Ты делаешь мне больно не своими заёбами, а когда говоришь такие ужасные вещи. О себе. Чес по-детски хлопал глазами, пытаясь остановить слёзы, но те, скатываясь по лицу, падали на кровать, на зеленую косуху, на беспокойные руки, то и дело тянущиеся к лицу, чтобы вытереть слёзы. — Чес… — Нет, Глэм, слушай. Если я правда такой важный, послушай, что я думаю. Я думаю, что ты очень хороший человек, и никому ты не мешаешь, и я не представляю, что со мной было бы, если бы ты ушёл. Ты самый лучший человек, которого я встречал, но ты так старательно пытаешься доказать мне обратное, почему, Глэм? Что я должен сделать, чтобы ты поверил? Глэм снова обнял Чеса и, не произнося больше ни слова, плакал ему в плечо, хватая воздух ртом и впиваясь пальцами в кожу куртки. Чес прикрыл глаза, обнимая Глэма, гладя светлые спутанные волосы, ещё мокрые со снегопада. — Хочешь, мы вообще уедем отсюда. Только ты и я, Глэм, и никакого прошлого. Оставим этот город. Чес, словно рассказывая сказку, шептал Глэму о будущем, где не будет боли и страданий, а только бесконечное счастье и свобода. Рассказывал, словно сам верил, что так и будет. Целовал мокрую макушку и согревал тёплыми руками дрожащего от слёз самого важного человека в своей жизни.