Ugliest

Он набирает немного воды в ладони и умывает лицо. Вода ледяная, как в проруби ночью. Ему, поверьте, есть, с чем сравнить. Натаниэль решает открыть глаза, чтобы в очередной раз взглянуть на себя в зеркало, а затем, тоже в очередной раз, достать пару белых таблеток из спрятанного за зеркалом шкафчика для мелочей, выложить их в ряд на ладонь и, постояв так секунду-другую, отправить в рот. Так обычно начинается его день. Витамины — те самые белые таблетки, — необходимая вещь для спортсмена типа него. Он принимает их несколько раз в день, чтобы «быть в форме», как бы выразился его отец. Забавно, думает Натаниэль. Отцу никакие таблетки не нужны. Он и так всегда в форме. В форме, в настроении, в готовности. И откуда только у него берутся силы? Может, всё дело в убийствах: он не просто умерщвляет своих жертв — он забирает их силу и жизненную энергию. Хотелось бы Натаниэлю верить в это. Когда парень резво, при каждом шаге прижимая к груди тощие коленки, спускается на кухню, отец стоит, склонившись над раковиной, и умывается. — Привет, — бросает Натаниэль, надеясь, что в первые десять секунд своего пребывания на кухне ему не придётся сталкиваться взглядами с отцом. Мужчина молчит. Парню хочется схватить отца за волосы и бить головой о поверхность раковины до тех пор, пока его целиком не засосёт в сливное отверстие, но он быстро смекает, что это невозможно — не столько потому, что тело никак не засосёт в раковину, хоть умри (это ведь раковина, а не мясорубка), сколько потому, что это его отец, а не кто-то другой. С его отцом такое не выйдет. Натаниэлю всегда было интересно, почему Мясник умывается и моет руки здесь, а не в ванной комнате, но спрашивать об этом он, разумеется, даже не пытался, так же, как не пытался приручить бешеную собаку на улице или сунуть руку в осиное гнездо. Не каждый человек встаёт с утра с кровати и думает: «Отличный денёк для того, чтобы лишиться руки» — Сегодня не задерживайся, — говорит отец, закручивает кран в другую сторону и пару раз дёргает руками, чтобы с них слетели капли воды. — Мне будет нужна твоя помощь в подвале. — Убить, добить, вынести, почистить? — Не задавай вопросов. Если я говорю «не задерживайся», значит, после тренировки пулей сюда. Понял? Натаниэль за несколько секунд осушает стакан воды и с громким звуком ставит его обратно на стол. Когда отец спрашивает у парня, понял ли он, ясно ли ему или, упаси Боже, готов ли он, он не отвечает. Зачем отвечать на вопрос, который не требует ответа? А если бы он всё же отвечал, ответ всегда был бы «да». Да, отец, я понял. Да, отец, мне всё ясно. Да, отец, я готов. Иначе и быть не может.

***

Превосходство. Первое слово, которое приходит на ум при одном взгляде на Университет Эдгара Аллана и Замок Эвермор. Если попробовать его на вкус, оно горчит и жжёт, как тмин. Натаниэль часто «пробовал» слова: слово «дом» для него всё равно, что чёрный кофе без сахара, «победа» — дым. А «любовь»… «Любви» он никогда не знал. Парень вылезает из припаркованной машины и тихо хлопает дверью, оглядывая парковку: она вся забита однотипными чёрными автомобилями, и у самого Натаниэля такой же — забота об имидже. Для Воронов важна победа и престиж, но образ — это другое, и они строго его придерживаются, начиная от поведения и заканчивая внешним видом. Всё должно быть идеально, особенно сейчас, когда капитан команды, почётный номер один, — Натаниэль Веснински. Парень идёт к воротам, вводит на панели цифровой код, который знает наизусть, и тянет на себя открывшуюся дверь. Все эти движения — открыть дверь, спуститься по лестнице вниз навстречу оглушающей темноте, дойти до другой двери, открыть и её, оказаться в жилом корпусе Воронов, — доведены до автоматизма, так прочно сидят в его голове, что он даже не задумывается о том, что делает. На тренировках, на занятиях, в своей комнате, на общих командных собраниях Натаниэль — заведённая игрушка, и работает эта игрушка до тех пор, пока не сядут батарейки, и иногда так хочется, чтобы они сели поскорее. По коридору шныряют участники команды, кто-то только что вышел из тренажёрного зала, а кто-то уставился в телевизор в одной из комнат. Веснински молча оценивает обстановку, стоя у двери, а потом ловко хватает за плечо прошмыгнувшего мимо Кевина Дэя. Тот напрягается и, кажется, не доволен тем, что попался капитану прямо в руки. Натаниэлю всегда казалось, что вид у Дэя жалкий — один его затравленный взгляд чего стоит. — Что ты делаешь? — спрашивает Натаниэль, оглядывая страйкера с ног до головы. — Я хотел сходить на кухню, чтобы… Капитан поднимает ладонь и выставляет её прямо перед лицом Кевина. — Ты видел время? Вы все видели время? — Веснински окидывает взглядом тех, кто находится в поле его зрения. — Вы думаете, что если капитан команды задерживается на десять минут, то вы освобождаетесь от тренировки? Вы что, в школе? Хорошо. Если вы хотите поиграть в школу — поиграем. — Он опускает руку и слышит слабый выдох Дэя. — Тренировка сегодня на двадцать минут дольше. Быстро убрали за собой всё дерьмо, выключили телевизор, заправили свои постели в комнатах и сразу в раздевалку. Если через десять минут я приду туда и не увижу вас всех в полном составе, к двадцати минутам прибавится ещё десять. Поняли? Пока спортсмены молча выполняют приказ капитана, Кевин так же молча стоит там, где стоял, опустив глаза. Веснински хмурит брови и произносит: — Кевин. Одного слова достаточно, чтобы Дэй выпрямился во весь рост и затрусил по коридору в свою комнату. — Моро! — зовёт Натаниэль. Проходит пара секунд, прежде чем из-за угла показывается копна чёрных волос, и третий номер встаёт напротив капитана. Жан Моро возвышается над Веснински со спокойным взглядом и расправленными плечами и в то же время кажется таким отсутствующим, витающим где-то далеко, в своём жалком крохотном мирке.  — Что там с Миньярдом? — спрашивает Натаниэль, делая задумчивый вид. — Эндрю, кажется? Жан кивает: — Он подписал контракт с университетом. Теперь он — член «Воронов». Он наш. — Он не наш, Моро. Он — мой. Целиком и полностью. Как и все вы. Не забывай. Жан снова кивает. Натаниэль смотрит на часы на руке и, не поднимая глаз, спрашивает: — Если он тут, значит, полудурку Кевину удалось его убедить. Как он это сделал? — Я не знаю всех подробностей их разговора, капитан, но Кевин… — К сути. — Кевин взял его на слабо. Натаниэль отрывает взгляд от часов и усмехается. Третий номер продолжает: — У парнишки плохо с самоконтролем, он очень агрессивный и, как выразился Кевин, «наглухо ёбнутый». Но я обещаю, что проблем с ним не будет. — Не ручайся за того, кого не знаешь, Моро. Где он? — В своей комнате, насколько я помню. — Бегом туда, в охапку его — и в раздевалку. Если через шесть минут он не будет готов к тренировке и не выложится по полной, я спущу с тебя шкуру. Для него тренировка точно так же на двадцать минут дольше. Жан снова кивает, и Натаниэлю хочется сломать ему шею, но он лишь спокойно добавляет: — Марш.

***

— Я надеюсь, что вы все, — Натаниэль обводит взглядом присутствующих, — осведомлены о том, что с недавнего времени я — ваш капитан. Рико Морияма был отличным игроком и не менее отличным лидером. Нам всем будет его не хватать, — на этих словах кто-то вздохнул, — но разговор не о нём. Разговор о команде. Как ваш капитан, я хочу внести некоторые правки. Веснински принимается мерить шагами раздевалку — он шагает уверенно и медленно. — Я хочу, чтобы вы все работали как единый организм. Как организм, в котором каждая клеточка всецело принадлежит и подчиняется мне. Я имею над каждым из вас полный контроль, руковожу вашими действиями. Это вам ясно? Двадцать пять человек в чёрно-красной форме расселись по скамейкам раздевалки, они молчат, иногда шмыгая носом или глядя друг на друга. Натаниэль останавливается. — Вы должны слушать тренера и выполнять его указы, ровно так же, как должен и я. Но не забывайте, что на поле и даже вне его вы так же беспрекословно выполняете и мои указы. Если я говорю вам, что через пять минут тренировка на поле, а на улице идёт дождь или это вообще свободный от тренировок день, вы молча идёте на поле и тренируетесь. Если я говорю кому-то из вас молчать, когда у команды берут интервью, вы молчите. Когда я говорю бежать десять, двадцать или тридцать — сколько угодно, — кругов по стадиону, вы запихиваете своё мнение туда, куда обычно запихиваете безглютеновые батончики и овощи, и бежите. Вам ясно? «Вороны» молчат, и капитан удовлетворённо кивает. — Мы сильнейшая команда в округе. Мы добились невероятных успехов. Наша команда ассоциируется с талантом, успехом, богатством и престижем. А знаете, с чем ещё она ассоциируется? Ну же, никто не знает? Парень под номером десять неуверенно поднимает руку, и Натаниэль переводит на него взгляд. — Техника? — Упорство, — выплёвывает Натаниэль, и десятый номер опускает руку. — Начало сезона не за горами, и вы знаете это не хуже меня. Это значит, что нам придётся тренироваться, тренироваться и ещё раз тренироваться. Мы должны быть готовыми ко всему. Неважно, какая команда играет против нас — сильная или слабая. Мы — чемпионы и мы должны снова и снова завоёвывать наш титул. Я — король, а вы — моя свита. В этой команде ценят достойных игроков, которые трудятся до боли в костях и играют честно и красиво. Если вы не можете тренироваться до посинения и выкладываться по полной — вам здесь делать нечего. А теперь, прежде чем мы начнём тренироваться, я спрошу: есть ли у кого-нибудь вопросы к тому, что я только что сказал? — Если один накосячит, все под трибунал? Натаниэль вглядывается в лица игроков, пытаясь понять, откуда доносится голос. — Кто? — Эндрю Миньярд, Ваше Величество. — Низкий парнишка со взъерошенными светлыми волосами и номером четыре на чёрно-красной джерси поднимается со скамейки. Натаниэль пытается представить, как снимает скальп с новичка и наблюдает за тем, как тот истекает кровью, но под пристальным взглядом светло-карих глаз его фантазии ограничиваются лишь тем, как он хватает Миньярда за волосы. И ни капли крови. — Эндрю Миньярд, значит. Наслышан о тебе. — Веснински подходит к парню почти вплотную, смотря на него сверху вниз. — Отвечая на твой вопрос, не совсем. Эта команда — единый организм, и работа всего организма зависит от работы каждого органа. Если ты позволишь себе подставить всю команду, их неудача будет на твоей совести, никак не наоборот. И ты будешь за это расплачиваться. Жестоко и по справедливости. — Ясненько, тогда ещё один вопрос, можно? — спрашивает Эндрю с наигранным интересом. Не дожидаясь ответа капитана, он продолжает: — Ну я спрашиваю. Ты просишь нас всех подчиняться твоим правилам и указам, пока сам собираешься гонять нас и день и ночь без продыха, я правильно понял? Поправь меня, если нет. Выходит, сам ты тоже будешь соблюдать собственные правила? Если да, то сам от таких тренировок не помрёшь? А если нет, то некрасиво получается. Натаниэль вскидывает бровь. — Четыре получилось, ну ничего, я надеюсь, ты всё услышал, или мне повторить? — Миньярд невинно хлопает глазами, но капитан видит тень ухмылки на его губах. — Ещё забыл спросить: а что нам делать, если всё же помрёшь? Может, подскажешь, какие у тебя любимые цветы или сладости, например? Чтобы нам всем знать, что тащить на могилку. А после похорон нам можно будет отдохнуть или сразу на тренировку? Думаю, лучше сразу на тренировку, а вам как кажется? — Эндрю оглядывается на напарников. Кто-то из игроков тихо присвистывает. Натаниэль хватает Миньярда за воротник джерси и холодно, с расстановками произносит: — Во-первых, заруби себе на носу: я никогда никого и ни о чём не прошу. Я приказываю и требую. И любое моё требование ты должен выполнять. Тебе понятно? В твоей светлой башке это отложится или ты забудешь наш разговор уже через несколько минут? — Натаниэль ожидает увидеть на лице новичка что угодно: страх, отвращение, вину или хотя бы мольбу, но не видит ничего, кроме огня в глазах — кажется, Миньярд наслаждается этой потасовкой. Поэтому капитан решает не доставлять ему этого удовольствия, отпускает воротник Эндрю и спокойно добавляет: — Меня предупредили о твоём характере, Миньярд. Если ты стараешься вывести меня из себя — плохо стараешься, потому что пока я слабо заинтересован. А теперь заканчивай постановку и выметайся отсюда вместе со всеми остальными и иди тренироваться. — Он тычет пальцем в грудь светловолосого. — Если я увижу, как ты работаешь в пол силы, переломаю тебе все кости и в таком состоянии заставлю ещё раз выйти на поле. Ты меня понял? Эндрю Миньярд тихо хмыкает и вместе с командой направляется к выходу на стадион.

***

Воздух на улице становится ещё прохладнее, хотя с приезда Натаниэля в «Гнездо» прошло меньше получаса. Капитан медленно ходит по полю, наблюдая за тем, как тренируются «Вороны»: он уже успел внести правки в их программу, добавил некоторые новые упражнения и исключил старые («Такие упражнения выполняют пятиклассники на уроках физкультуры, не валяйте дурака»), и команде пришлось привыкать к новым нагрузкам. Возможно, это не совсем гуманно и даже жестоко, но Натаниэль не знает первого слова и обожает второе. По крайней мере, сейчас он видит, как напрягается Миньярд, выполняя упражнения, и ни тени былой наглости на его лице. Большинство игроков справляется отлично; некоторые то и дело жалуются на боль, но закрывают рот, как только видят взгляд Веснински; Жан Моро выполняет свою часть упражнений и даже понемногу помогает другим, на что Натаниэль лишь усмехается; Кевин тренируется молча и без всяких жалоб, но капитан видит, в какую цену обходится это молчание — Натаниэль знает, как сильно Дэю нравится жаловаться на свою жизнь и винить других в том, что она такая печальная. Тем не менее, дела продвигаются хорошо: Миньярд помалкивает, и это самое главное. Продолжается это недолго: когда до конца тренировки остаётся меньше десяти минут, кто-то вдруг вскрикивает. — Моя нога, чёрт подери! — Натаниэль подходит к лежащему на траве игроку, который прижимает колено к груди. Лицо потное и всё искривлено от боли, клюшка валяется рядом с ним. Большая часть игроков отвлекается от тренировки и подбегает к нему, а он всё стонет, валяясь на поле. Миньярд со спокойным выражением лица заканчивает упражнения и присоединяется к наблюдающим. — Капитан, у него, похоже, ногу свело. — Или ударился. — Скорее всего, вывих. Некоторые высказывают свою версию произошедшего, но все, как один, ждут, когда Натаниэль скажет хоть что-то. И он говорит: — Вставай. Бедняга продолжает тихонько стонать, не отпуская ногу, и в перерывах между стонами говорит что-то вроде «Я не могу» и «Прошу, дайте мне отдохнуть», но Веснински всё так же хладнокровно велит ему встать. — Он не может, он… — Мне плевать, что он может. Если он может орать и стонать, что есть мочи, то встать может и подавно. Веснински вспоминает людей, которым не посчастливилось стать жертвами его отца: некоторые, лишившись ног, умудрялись изо всех сил ползти прочь; кто-то с перебитыми костями боролся за собственную жизнь; особо стойкие жертвы даже с перерезанным горлом просили пощады. Его вдруг охватывает волна отвращения к людям, таким слабым и жалким, которые едва влачат своё несчастное существование и даже не пытаются выбраться из дерьма, что их окружает. Натаниэль чувствует злость и ненависть, поэтому он подходит к лежащему на траве парнишке ещё ближе и наступает на прижатую к его груди коленку. Тот кричит ещё сильнее. Веснински думает о том, что если бы от крика можно было взорваться, то на месте этого парня была бы дыра. — Перестань, — доносится голос Миньярда из-за спины, и Натаниэль оборачивается. — Не вмешивайся. — Ты наглухо отбитый или есть ещё остатки мозга? Думаешь, что если ты капитан, то можешь делать всё, что твоя больная башка сочтёт нужным? Эй, я с тобой разговариваю, Король. — Миньярд, кажется, начинает терять контроль, и Натаниэль убирает ногу. Он полностью завладел его вниманием. Пока лежащий игрок пытается отдышаться, Веснински приближается к Эндрю и так же, как в раздевалке, хватает его за воротник формы. — Не лезь туда, где твоё мнение не значит ровным счётом ничего, Миньярд. Мне не трудно убрать тебя не только из команды, но и из этой жизни, и ты просто беспросветный идиот, если сомневаешься в этом. — Так давай, убирай. Отпусти команду отдыхать и займись мной, давай. — Эндрю смотрит с вызовом, и Веснински кажется, что ещё чуть-чуть, и он набросится на него с кулаками. — Ну же, зассал? Королю не нравится, когда ему бросают вызов? Натаниэль грубо отпускает воротник Миньярда и слегка толкает его в грудь, а затем поворачивается к команде и говорит: — Тренировка закончена. Уведите девятый номер в раздевалку и посмотрите, что у него с ногой. Вы все прекрасно знаете, что делать при вывихах, растяжениях и ушибах. Меня не беспокоить. Игроки берут бедолагу под руки и потихоньку выползают со стадиона, и через минуту на поле не остаётся никого, кроме Натаниэля и Эндрю. — Если ты ждёшь, что я буду бить твою наглую рожу, зря напрягаешься. Я хотел бы это сделать, ой, как хотел бы, — говорит Веснински, а потом наклоняется к уху Миньярда и шепчет: — Но это слишком просто, а у меня не так много свободного времени, чтобы тратить его на какого-то малыша. — Веснински с силой хлопает вратаря по плечу и направляется к выходу со стадиона, а по пути бросает: — На сегодня свободен. Натаниэлю очень хочется услышать от Миньярда что-то язвительное и грубое в ответ, но тот молчит.

***

Натаниэль несколько раз поворачивает ключ в замочной скважине и толкает входную дверь. В нос ударяет невыносимый запах, который жжёт ноздри и вынуждает набрать в лёгкие побольше воздуха. Любой зашедший сюда человек скажет, что ничем не пахнет, но Натаниэль знает, что уже много лет здесь стоит запах смерти, страданий и боли. И он каждый раз забывает об этом на тренировках, занятиях, играх, а когда возвращается домой, то волна осознания накрывает его с новой силой. Впрочем, Веснински уже привык к этому. Иногда этот запах крадётся за ним, когда он идёт к своей машине, или забирается в ноздри, когда он думает об отце, смерти и крови. Он всюду и в то же время нигде. Иногда Натаниэлю кажется, что это не запах вовсе, а просто аура, которая окружает его и его семью, сколько он себя помнит. Видеть чужую боль для парня так же естественно, как получать удовольствие от неё, и в этом они с отцом похожи. — Я дома, — говорит Натаниэль так, чтобы отец услышал, и думает о том, что для него дом это, наверное, любое место, где царит порядок и гуляет запах смерти. — Отец? Мясник не любит работать в тишине — крики его жертв, конечно, создают ту ещё какофонию, но речь не об этом, — ему нравится слышать, как страдания и стоны сливаются с громкой рок-музыкой. Натаниэль не очень понимает, что он в этом нашёл. Либо он до смерти обожает, когда становится невозможным отличить, где заканчиваются крики певцов и начинаются стенания жертв, либо не хочет, чтобы этих жертв услышали. Так или иначе, это своего рода сигнал: как только в подвале начинает звучать музыка, Натаниэль знает, что кому-то сейчас не позавидуешь. Парень кидает ключи на стол на кухне, приближается к двери подвала и прижимаешься к ней ухом: сегодня у отца играет что-то типа Slipknot. Натаниэль стоит так несколько минут, пытаясь услышать чужие крики, но они так и не появляются. Может, он уже закончил, думает Веснински и, мотая головой, открывает дверь подвала. Подвал семейства Веснински не отличается от подвалов других семей: такой же тёмный и пропахший сыростью, разве что обычные семьи хранят там лестницы, коробки с ненужными вещами или даже вино, а Веснински убивают там людей. Стены с обшарпанной краской, ящики и полки, сплошь забитые орудиями убийства, крючок у двери с висящими на нём фартуками — чтобы не забрызгало кровью одежду, — а где-то в углу даже цепи. Такому подвалу позавидовал бы даже самый конченый киношный маньяк, думает Натаниэль каждый раз, когда оказывается здесь, и почти каждый раз ухмыляется. Он спускается по грязным каменным ступенькам в подвал и видит отца, который точит свой топор, и лежащего на холодном полу мужчину. Ничего нового: из колонок ревёт Кори Тэйлор, с лезвия топора капает кровь, а у мужчины отрезана нога. Бедолага видит Натаниэля и тянет к нему свои руки: — Пожалуйста, помоги мне… Сынок, отпусти меня, прошу… Натан Веснински почти всегда использует топор — не зря его называют Мясником. Ему ничего не стоит отрезать жертве руку или ногу, снять с неё кожу, порезать сухожилия, и Натаниэлю это нравится — отец делает это так жестоко, так бескомпромиссно, так хладнокровно. Любовь к чужим страданиям у парня в крови, только в отличие от отца он не любит быструю и грязную работу. — Не разговаривай с ним, — медленно говорит Мясник непонятно кому: сыну или жертве. — Сейчас мне твоя помощь не нужна, марш наверх. — Одних слов достаточно, чтобы Натаниэль коротко кивнул и поднялся. Веснински плотно закрывает за собой дверь, идёт в свою комнату, переодевается в домашнее, включает телевизор и усаживается на диван. Прогноз погоды в Чарльстоне на всю неделю, какой-то дешёвый боевик, новости экси. Натаниэль ненавидит телевидение, но в этом доме для него занятий больше нет. Проходит около двадцати минут, прежде парень замечает, что музыка за дверью стихла. Он поднимается с дивана, выключает телевизор и идёт к двери. Уже в подвале он видит предстоящий фронт работы: весь пол забрызган кровью, где-то валяются куски кожи и даже зубы, в некоторых местах заляпаны даже стены. Отец проходит мимо него, крутит в руках окрасившийся в красный топор и протягивает его сыну. — С телом я разобрался. Прибери тут всё и вымой как следует. — Натаниэль кивает, забирает топор, который всегда кажется легче, чем на самом деле, и провожает отца взглядом. Веснински тратит около получаса на то, чтобы вымыть пол подвала, то и дело находя на полу зубы и ногти, и мысленно возвращается к своему детству: иногда он мог весь день прибирать за отцом, даже когда под боком у него кому-то отрезали руку. Всё своё детство Натаниэль может описать тремя словами: страх, смерть и боль. Хорошо, что со временем он привык к этому. Натаниэль снова и снова выжимает тряпку в ведро с грязной бурой водой, снова и снова водит ей по каменному полу. В голове каша, поэтому он отгоняет прочь все до одной мысли, пока его мир не уменьшается до размеров этой тряпки. Он находит на полу оторванный ноготь, крутит его в руках и со словами «мизинец» выбрасывает в ведро. Дом, милый дом.