Лучики

У Томиоки Гию был очень сложный характер. Так считали все. Наоки не была исключением. Но в отличие от остальных, она совершенно не видела в этом ничего отталкивающего. Он же Столп, охотник на демонов. Ему пришлось пережить множество трагедий, спасти столько людей… Наоки по себе знала, что истребитель демонов всегда должен быть собран, готов в любую минуту отправиться на новое задание. Даже находясь в лазарете, он не должен об этом забывать. И Томиока Гию никогда об этом не забывал. Он страдал другим — он часто забывался. — Шинобу-чан злится на тебя. Обанай-сан, кажется, тоже. Может, расскажешь, что случилось? Говорят, ты защищал демона. Еще и пытался помочь тому мальчишке… Томиока, ты пугаешь меня. Я волнуюсь. Ты же не хуже меня знаешь наш кодекс. Ты подрываешь доверие Оякаты-сама. Зеленые глаза пристально всматриваются в синие бездонные. Тонут, так и не найдя волнующего ответа. Томиока молчит. От Наоки ему меньше всего сейчас хочется слышать осуждения и нотации. Томиока хмурится, но тут же тушит в себе вспыхивающее раздражение. Она просто за него волнуется. Как и все остальные. — Не бери в голову. Все в порядке, — как можно более невозмутимо выдавливает из себя он, а в глазах то и дело всплывает немой вопрос. «Ты злишься на меня?» Наоки между тем совсем теряется. Аккуратно складывает на кушетку свежие полотенца, которые потом еще нужно будет разнести по палатам в лазарете, и в удивлении щурится. Нет, все-таки Томиока был странным. Пусть сама Наоки всегда подразумевала под этим нечто иное — Томиока был особенным. Для нее, по крайней мере. Все-таки бывший товарищ по кодексу и оружию. Но сейчас Гию ее откровенно пугает. Кто в здравом уме будет защищать демона? Еще и намеренно мешаться товарищам?! Наоки не понимает. Но очень хочет понять. Гию Томиока ведь ей не чужой же. Давно, между прочим. — Меня отправили сюда, чтобы ты проверила меня. Со мной все в порядке. Наоки знает: Томиока никогда не лжет. И все же она просит его раздеться — осмотреть его все равно не помешает. Они не виделись три месяца — хотелось хотя бы ненадолго подпустить Гию к себе перед тем как убежать к своим больным. Томиока покорно стягивает с себя хаори. Едва не вздрагивает, когда теплые тонкие девичьи пальцы касаются его груди. Задерживаются на шрамах — отметинах старых ран, которые она сама когда-то залечивала. — У тебя сердцебиение учащенное, — рассеянно замечает она. Томиока не меняется в лице — он знает. Знает даже, почему. — Я поступил правильно, Наоки. Наоки вздрагивает, поднимает голову и уже в следующий момент притягивает бывшего напарника к себе. Обнимает, растопляя теплом своего тела все его сомнения. Она не хочет слышать в его тягучем голосе и толики оправданий. Нет. Лучше пусть Томиока молчит. — Я верю, — тихо шепчет она, задыхаясь в собственной трепетной нежности к этому странному охотнику с ужасным характером. — Но все равно буду ждать подробностей, если ты захочешь поделиться, конечно, — мимолетная усмешка все-таки проскальзывает на ее тонких губах. Томиока невольно засматривается. Красивая. Наоки действительно была очень красивой. Высокая, с тонкими аристократичными чертами лица, большими зелеными глазами, она всегда притягивала к себе внимание. Внимание демонов тоже. Она вступила в отряд истребителей на год позже, чем он сам, а потому его приставили к ней временно в пару — присматривать за «пополнением» в одном лице. Он помнил, они быстро поладили. Пусть разговорчивой Наоки порой было сложно в безмолвном тихом обществе Томиоки, зато с ним всегда было спокойно. Даже на миссиях она не позволяла себе нервничать и паниковать — знала, если что, они смогут прикрыть друг друга. Томиока помнил, она была красива даже во время битвы — двигалась плавно и грациозно, вмиг настигая своих противников точными ударами. Томиока знал: у нее был большой потенциал. У нее было все, чтобы со временем сместить его и стать новым Столпом. Томиока надеялся, что когда-нибудь это произойдет. Он когда-нибудь сможет освободиться от въевшегося в сердце чувства вины. Наоки ему поможет. Поможет, когда станет сильнее. Томиока действительно верил в это. И уже заведомо был ей благодарен. — Мне нужно делать обход, — Наоки нехотя отстраняется от Томиоки и одаривает его виноватой улыбкой. В последнее время они мало оставались наедине, мало общались, даже когда Томиоке давали передохнуть от заданий. И они оба знали, кто был в этом виноват. Томиока кивает, задумчиво проходясь взглядом по длинным темным распущенным волосам. Раньше перед каждым сражением Наоки всегда подвязывала их своей любимой синей атласной лентой — связывала себя единственной памятью, что осталась ей от погибшей старшей сестры. Для Наоки это был своего рода ритуал. Она никогда не забывала об этом. Вплоть до того дня, как ее подвязанная лента не соскользнула со спутанных темных волос и не упала в лужу ее же теплой крови от открытой сквозной раны. Наоки тогда должна была умереть. И Томиока, которого она успела прикрыть собой, тоже должен был уйти вслед за ней. Благо, помощь подоспела в кой-то веки вовремя. Их обоих спасли. Томиоку даже вернули обратно в строй. А Наоки… Наоки за последний год так ни разу снова и не подвязала свои волосы. И больше не будет. Ранение оказалось слишком тяжелым — ритуал не помог. И бывший в наставниках Томиока тоже не помог. Он вспоминал об этом каждый день. Это был его личный ритуал. Он знал, что Наоки когда-то мечтала стать Столпом, мечтала превзойти его, чему Томиока когда-то был бы только рад. Теперь это все останется всего лишь мечтой. Их общей, несбыточной. — Ты злишься на меня? — повторяет он свой вопрос уже вслух, смотря бывшей напарнице прямо в глаза. Он думает совсем не об инциденте на собрании. Томиока вспоминает — продолжает жить воспоминаниями. Наоки же только шумно выдыхает. Она тоже никогда не лжет. Томиоке точно. — Да. Наоки отводит взгляд. Да, она злилась на него, она имела право! Потому что даже сейчас, спустя столько всего пережитого, он все равно даже не думал довериться ей. Боялся сблизиться. Может, за это его все в отряде и недолюбливали — за жестокую упрямую нелюдимость? Наоки давно устала теряться в догадках. Устала находить и терять вечно потерянного Гию. Он постоянно уходил от нее. Сейчас — тоже. — Прости меня, — слова даются с трудом, пусть он уже произносил их не раз. Еще тогда, сидя в лазарете у кровати Наоки, когда она больше месяца не приходила в себя. По его вине. Наоки хмурится. Осторожно берет Томиоку за руку — будто опасается, что он отдернет, совсем закроется. Но Гию не двигается — внутри него словно все замирает. Он не находит в зеленых глазах и капли раздражения, обиды, осуждения. Но легче от этого не становится. — Сначала ты прости себя, — Томиока понимает: это не просто просьба. Это мольба. Гию сжимает руку Наоки крепче. Может быть, когда-нибудь. Томиока Гию знает: он простит себя только тогда, когда Наоки снова сможет держать в руке катану. Когда уродливые шрамы, которые видел только он и ее лекари, навсегда исчезнут с ее прекрасной белой кожи. Томиока не верит, что когда-нибудь он заслужит прощение за собственную слабость. Томиока злится. Потому что Наоки продолжает в него верить. Продолжает ждать его с каждой миссии, самолично теперь залечивая его раны. Даже не сражаясь, она продолжает его спасать. Томиока не может этого принять. Томиока этого совсем не заслуживает. Так ведь? Наоки так не думает. И это злит. — Почему тебя это волнует? Почему ты продолжаешь волноваться за меня? Ты ведь тоже, нет, ты даже больше, чем остальные, должна меня недолюбливать. — Что? — Наоки искренне удивляется. Его все недолюбливают? Она его не любит? Какая глупость. Но сам Томиока до такой глупости точно не додумался бы. Он об этом просто не задумывался — Наоки знала наверняка. — И кто сказал тебе такую чушь? Почему я должна… не любить тебя? Наоки первая отводит взгляд, понимая, что они задают друг другу слишком странные вопросы. Которые на самом деле давно уже не требовали никаких ответов. — Я люблю тебя. Люблю тебя, наше прошлое и твой ублюдски сложный характер! И другие тебя любят. Не так, как я, наверное, но… Наоки слабо дергается, чувствуя, как ее с нежной настойчивостью тянут на себя. Касаются теплыми губами ее губ. Они впервые так близки. Наоки не верится. Наоки почти не дышит — боится резко проснуться. Но синие глаза смотрят на нее так пронзительно и ясно, что она даже не смеет сомневаться: это не сон. И Томиока реален. Как и ее неосторожное признание. Как и его такой же неосторожный смазанный поцелуй. Какие они все-таки сложные. Но им обоим, видимо, это даже нравится. Их чувства от всех этих сложностей становятся только крепче, острее. Наоки надеется, что когда-нибудь Томиока простит и полюбит себя. Томиока надеется, что рядом с Наоки он наконец перестанет забываться. Пусть она больше и не его напарница, они все равно продолжают заботиться друг о друге. Спасать друг друга — от вины и несбыточных мечт. Это главное, это важно. Томиока когда-нибудь это поймет. Когда его нежно и требовательно поцелует уже Наоки.