Истории, которые слышал только ветер

— Какое созвездие совы, я вижу только расхвалившегося орла, — Кэйа, прищурив единственный глаз, улыбнулся. Ему казалось, что Дилюк болтает без умолку вот уже больше получаса, а ведь всё из-за того, что отец вернулся. Мастер Крепус отсутствовал всего ничего — неделю. Однако его младшенький тайно и тихо сходил с ума. Настолько зависимый от отцовских поощрений, он конечно старался изо всех сил, чтоб по приезде тот увидел сверкающую винокурню и блестящие продажи в таверне. Кэйа не мог не отметить это забавным. Одна маленькая заносчивая птичка хвасталась и хвасталась, без злого умысла, просто... Альбериху становилось всё более тошно с каждой секундой. Мастер Крепус человек превосходный. Известный своей добротой, честностью, отвагой. Всем, что необходимо для рыцарства. И сын его — выдающийся рыцарь, отличившийся из всего мондштадтского штаба. Но обожания к этому мужчине Кэйа так и не перенял. «Отец»? Да. Но лишь в кавычках. Другим делом оказался младший Рагнвиндр. Брат. Братец. Тот, кто всегда прикроет спину. Не удивительно, что к нему Альберих воспылал своим ледяным сердцем. И лишь о нём душа плачет — «он будет винить тебя, когда узнает». А потому Кэйа щурится, легко поджимает губы и нервно дрожащими пальцами гладит свои длинные синие пряди. Не узнает. Иногда Кэйе кажется, что он сумасшедший. Отец смотрит на него как-то неправильно. Может любит не так, как родного сынишку, может не доверяет, а может знает, что всё это ложь. В висках то и дело отдаётся болью — нет, невозможно! Но из взгляда напротив Альберих читает только тревожность и подозрительность. Так параноидально. — Кэйа, ничего не хочешь мне рассказать? — Голос прямой и жёсткий. И даже Дилюк смотрит с непониманием. Конечно, он бы первый был в курсе любой оплошности, а потом помог бы её достоверно прикрыть. Как это делают братья. Однако руки Альбериха трясутся до стыдного отчётливо. Если не имеешь понятия, что делать с тайной, всегда хочется её рассказать, и впервые за столько лет Кэйа чувствует, словно сейчас взорвётся. Его необычайно пунцовые щёки, его робкий взгляд — всё такое открытое, честное, что это даже похвально. В конце концов, так много времени... На павлиньих перьях синие глаза. С тех пор, как Виденье упало с небес на Кэйю, он чувствует все эти глаза на себе. Будучи всегда позади, этот глупый пёстрый хвост из окружающих людей постоянно следит за ним. Они выжидают его прокола. Они знают, что он отличается. От этого голова идёт кругом, и остаётся хвататься за что-то, что стало родным. Взгляд упирается в почти такое же перепуганное лицо Дилюка, ища поддержки. — Да ладно вам, чего такие кислые сразу стали? Или вас есть за что ругать? — Мастер Крепус рассмеялся так легко и непринуждённо, но Кэйа вместо облегчения ощутил лишь неловкость. Внутри груди кто-то пронзил мечом огромного анемо-слайма и теперь его ошмётки обдали душу ветерком. Таким, после которого холодный пот на коже показался ещё холодней. Улыбнуться в ответ вышло с трудом. — Кэйа, ты ведь Глаз Бога получил, пока меня не было. А чего же молчишь? Даже письмеца не отправил, будто не родные. — А! Было такое. Но чего там рассказывать. Патрулировал город, да и получил... — Вовсе не то. Так уж вышло, что вечерний патруль не при чём. После закрытия таверны Кэйа решил заглянуть к братцу, а там уже и выпил немного, и вокруг никого. Полилось горькое через край: бокал вина в рот, бокал правды — «бармену», да так разошёлся, что чуть не ляпнул главного. Вот-вот, одно слово и всё, конец, никакого прощения до скончания веков. Однако нечто больно ударилось об руку и своим светом сквозь полураскрытые губы затолкало звуки подальше обратно в глотку. Дилюк, ожидавший услышать нечто важное, надолго затих. Он узнал и о горе-папаше Альбериха, и о «последней надежде». Не узнал лишь, откуда его брат родом, но и спрашивать не стал. Чужие секреты на себе трудней своих тащатся, и Дилюк пообещал только, что об этом разговоре пока не скажет и отцу. Пока Кэйа не решится сам. А потому объяснять, как появился Глаз Бога было немного сложно. — Там светом половину Мондштадта ослепило, потом смотрим — лежит посреди площади, дымится. Странно так, даже ничего не произошло перед этим, — Дилюк пожал плечами, стараясь отвлечь всё внимание на себя. Есть ли разница? Мастер Крепус ведь должен гордиться Кэйей. Оба его сына получили то, о чём он мечтал, оба стали превосходными войнами, оба считаются эталоном красоты и интеллигентности в городе. Нет большего счастья для родителя. — Да, это всё. Ничего особо захватывающего. Но вещица очень удобная, мне нравится её применять, — Альберих промямлил так, будто говорил не о безграничном потенциале, а о какой-то безделушке, однако затем всё же решил продемонстрировать свои новые способности. Холод. Холод пронзил его кончики пальцев, вырастая ледяным цветком лилии в ладони. То, за что Кэйа ненавидит всё это — пощипывающая боль от мороза. Тепло было тем, к чему он стремился. Слова, касания, объятья. Дилюк дал ему так много тепла за эти годы, не скупясь на своё огненное мастерство. Его ожоги стали ожогами Кэйи, его сожжённые кончики волос Альберих стриг своими руками, впитывая запах дыма, его очищающее пламя — рассвет, освещающий путь в ночи. Теперь он получил совершенно противоположное. Несколько кусков льда в сердце, которые зажали его в тиски и заточили в холоде отчаянья. Почему-то вместо решения или решимости боги подарили ему мглу и страх одиночества. — Действительно красиво, Кэйа. С хорошими тренировками ты быстро овладеешь своим элементом, — Мастер Крепус смотрел не то с сожалением, не то завистливо. Возможно он хотел радоваться искренне, но у него плохо выходило. И под этим давящим взглядом на миг Кэйа ощутил ледяную иглу вины у своего горла. Дилюк получал все настоящие эмоции, на которые был способен его отец, а ему доставалась только эта фальшивка. Фальшивка, которая пыталась быть его отцом. Безусловно, великий человек, старательный... Но Кэйе оставался лишь холод. — Да, конечно. Я буду использовать его во благо, — скорее для себя, может, для Дилюка. После той завораживающей истории о покинутом ребёнке, он не знал, что делать, однако его социальные навыки явно стали лучше, пока он искал способы приободрить своего старшего братишку. В конце концов, Дилюк не понимает каково это — быть выброшенным словно мусор. Надежда, не надежда... Кэйа уже не верил в это. Он верил в ливень, за которым не видно слёзы, и в Дилюка, который обещал ему рассечь чёрные тучи будущего огненным фениксом справедливости и порядка. Его охотное стремление вперёд пламенной лихорадкой пляшет на щеках Альбериха. Этот чёртов стыд. Мальчишка с алыми волосами так тянется вперёд, к неизведанному, к опасному, но Кэйа вцепился в его руку и тащит назад. В ледяном царстве никогда не будет «выбора». Замёрзшей статуей Дилюк никогда в нём не разочаруется. Никогда они не скрестят клинки в битве, никогда Мастер Крепус не будет смотреть на него так же, как родной отец. Они останутся здесь, в замке холода, который станет для них клеткой, и тогда они будут действительно счастливой семьёй. Не бросят друг друга, не будут лгать, не будут лгать. Не будут лгать. И недоговаривать тоже. — Я нехорошо себя чувствую, я пойду к себе, — Кэйа тряхнул головой и, разбив об воздух на мелкие кусочки свой ледяной цветок, поспешил вскачить на лестницу. «К себе» —это чужая комната. Чужая постель с прожжённым пятном на простыне, чужой запах пота и чужой меч, опирающийся на шкаф. Иногда мысль о смерти захватывает, подобно ветру в воронке. Ты летишь вниз и тебя тошнит, но ты ничего не можешь с этим поделать. Так Альбериху не раз этот меч снился на стыке собственной шеи. Они братья, но узнав, что ему нельзя доверять, может... Дилюк избавится от него быстро? Такой вспыльчивый, яростный мальчишка — будет ли он спрашивать о чём-то, взвешивать своё решение? Справедливость это закон, но Дилюк не закон, Дилюк — самосуд. Это пожирание Солнцем ночного полотна во имя торжества света. Беспощадное и жестокое, и всё же прекрасное в этом. Стоит пальцам коснуться погибели, как стук в дверь обрывает мысли на ниточки бессвязных слов. Распустившееся плетение оставляет речь бессмысленной и глупой, так что Кэйа не может ответить достаточно быстро, когда в проёме показывается алая макушка. — Ты в порядке? Отец ведь не сказал чего-то такого? — В отличие от Мастера Крепуса Дилюк очень тёплый. И как бы Альберих не пытался представить его силуэт меж ледяных прутьев, но феникс жаром плавит клетку и обжигает грудь изнутри. Сдержать его сложно, сложно остановить и оставить в настоящем. И пусть Рагнвиндр бесконечно стремится вперёд, но Кэйа хочет навсегда запомнить его образ таким. Даже если в конечном счёте их пути разойдутся. — Нет, вовсе нет. Не в порядке. Нужно время, чтоб научиться жить со своими тайнами заново, после того, как Альберих ощутил пробирающий до костей сквозняк и ком снега в горле, который затыкает его от необдуманных слов. Будто теперь всё стало только труднее. — Ты ещё много ему не рассказал. Думаю, он поймёт, почему ты соврал в детстве, не переживай об этом, — ладонь на спине греет надежды. Когда-нибудь она подожжёт душу Кэйи и заставит вечно танцевать на углях недопонимания и ужаса. Всё из-за Мастера Крепуса. Из-за него. Он причина этих метаний. Не будь его и Кэйа никогда бы не нашёл новый дом, никогда бы не привык к свободному нраву мондштадтцев, не выбирал бы между Каэнри'ахом и этим проклятым городом, который он так полюбил. И ещё, Дилюк не стал бы его братом. Стыдно и страшно терять кого-то по-настоящему родного, роднее призрачной семьи. — Я поговорю с ним позже. Кэйа улыбнулся так, как во время болтовни Дилюка. Будто только тот в этом доме и существует. Воспринимать Мастера Крепуса как нечто большее, нежели нескончаемый груз на плечах, не получалось. «Отец», но только в кавычках. Может, лучше бы его и не было... Кэйа найдёт способ, как объясниться с братом, лишь бы отец на него не влиял. — Хорошо. Я не хочу давить на тебя. Просто так всем будет легче, да? Мы можем поговорить за ужином. Но даже если ты не захочешь говорить, в любом случае, не нервничай об этом так сильно. Я всегда на твоей стороне. Когда-нибудь они перестанут лгать себе и друг другу.