Осколки историй

      Меняется время, меняются миры... Но не любовь Раахэ к невыносимым ебеням. Китайским ебеням.       Где он отрыл этот тихий, с привкусом нереальности мир, я даже не знаю. Нашел. Вытащил вот на прогулку — порою он неисправимый романтик. Снег, ночь, алые фонари и привкус китайской изящности в воздухе. Местный праздник, шумный, мирный. Такой, чтобы можно затеряться в толпе и ходить, не думая о маскировке и прочем.       Удобный.       — Он ведь еще не существует?       Раахэ кивнул.       Большая часть моего недовольства объяснялась тем, что выдернул он меня из крайне занятого состояния. Вот как кристалл для души рода принес, так почти и выдернул. Оставаясь на те чай, кофе и выпавшие две недели между ними.       Я, пожалуй, предпочел бы подумать. Руками подумать, прикинуть, начать готовиться. Разобраться с этими безумными Основателями, зажигательной тайной магических химер и свалившейся буквально на голову еще одной химерой — василиск... Ссеш при всей своей депрессии от гибели хозяина-создателя, многое мог рассказать о том, как такая интересная загогулина истории вообще образовалась в мире «Гарри Поттера». Он и хотел — говорить. Чтобы хотя бы помнил не только он.       Но, впрочем, мир не рухнет от пары недель перерыва. А я действительно загоняюсь.       Так что — мы просто гуляли. Пока — молча.       — Этот город будет разрушен войной через пятнадцать лет, — равнодушно сообщил Раахэ. Он вообще о таком всегда говорил как о погоде завтра пополудню.       Наклоняю голову. Город, который еще не существует. Город, который уже не существует, когда мир воплотиться. Занятный привкус. Умеет он моменты выбирать.       — И что же привлекло тебя именно здесь?       Он улыбается.       А мое внимание привлекает пара детей. В отличие от общего ощущения нереальности, живых и плотных. Воспоминание главных героев?       — Тха Лин через пятнадцать лет станет великим темным, — отсутствующе-равнодушным голосом продолжил Раахэ.       Его внимание буквально подсветило оборванного мальчишку. Явно с улицы. И... Не удивительно. Что станет. На магии там жизнь и держалась. Такие — всегда сильные.       — Спутник его, Цинь Син... Его забудет, — приговором роняет Измененный.       Прикрываю глаза. Ох уж мне эти китайские драмы. И крепкая мужская дружба. Перемешиваемая с тремя ведрами страдания.       Но, определенно в оригинальной истории не было маленького такого черного дополнения. В которое главный герой врезался, убегая от своего пока еще друга. Удивились оба — и Хасса, и Тха Лин.       Глаза мальчишки загорелись. Наверное, потому что на празднике не могло быть настоящей и взаправдашней нечисти.       А может быть потому, что нечисть к пацану была явно добрее людей, мелькнула черно-алая прохладная мысль.       Еще раз смотрю на Раахэ. Любитель ты драмы эдакий.       Но глаза мальчишки загорелись восторгом — и где-то... Жалостью?       Хасса перестал что-либо понимать окончательно. Его видели и ощущали — без его ведома. И не боялись. Храбро тянули руку под самый нос — медленно, будто рассчитывая что испугается — он.       Каарх вздохнул и дал храброму ребенку себя погладить.       — Тебе же... Тебя же убьют тут. Ну, заклинатели, — в голосе мальчишки звучала боль, — их много тут.       — А-Лин! — все же догнал своего спутника мальчишка. И — взъерошился весь, подобрался, явно готовясь защищать. Он же заклинатель. Будущий, но заклинатель!       Мелочь пузатая.       — Хасса, — окликаю свою тень, прерывая начинающее скапливаться напряжение.       — Ой, а он ваш? — вылезает Тха Лин, явно не согласный с попытками своего друга затолкать его за спину.       — Мой, — с некотором смирением отзываюсь. Не то, чтоб я хотел влезать.       — Вы заклинатель, да? Ну, темный, — скосив глаз на каарха, спросил мальчишка.       — Можно и так сказать, — соглашаюсь. Не то, чтоб правда, но… смысл спорить?       — Темное заклинательство — плохо, — как заученное повторил Цинь Син, нахмурившись.       — Что, я буду демонически хохотать и разносить мир? — усмехаюсь.       — А вы можете? — спросил Тха, вновь запустив руку в шерсть каарху.       — Вероятно, — соглашаюсь. Натыкаюсь взглядом на Раахэ и почти злорадно ухмыляюсь. Ну, сейчас ты у меня получишь.       — Однако, — уже открыто ухмыляюсь, — как я могу разносить мир по камушку, когда этот благородный господин на меня так укоряюще смотрит?       Взгляд шерха был далек от укоряющего, но мне уже было изрядно все равно.       — Вот он — герой, не побоюсь этого слова, жизнью рискующий, ежедневно сдерживающий чудовище. В моем лице, разумеется.       Вообще, Раахэ умел изящно носить китайское. Так, чтобы длинные волосы не торчали из-под заколки, не сбивались все эти многослойные халаты, не лезли из неположенных мест шипы, и даже грязь на подол не садилась. Поэтому сейчас он представлял собой весьма утонченную картину, приятную взгляду. Вероятно, его сравнили бы с ветром. Горным. Или весенним? Не суть, в общем, важно.       На праведного заклинателя он был очень даже похож.       — Вы — светлый заклинатель? — как-то смутившись, спросил его Цинь Син.       Я внимательно посмотрел на шерха. Вообще-то, к светлым, а уж тем более добрым, Раахэ можно было отнести только с очень большой натяжкой. Скорее уж к хтоническим силам природы, но…       — Светлейший, — согласно покивал я, — он же меня терпит.       Раахэ сделал вид, что смутился.       — А что, — хихикнул Тха Лин, — за каждым темным должен стоять свой светлый, и наступит тогда всеобщая гармония, как в сказках?       — В сказках темных уничтожают, — буркнул Син. Он вспомнил, что ему вообще-то не очень прилично водиться с мальчишкой с наклонностями темного заклинателя, да и вообще с мальчишкой с улицы. В правильных-правильных сказках герои такого не делают.       Но какой из Тха Лин темный? Просто его нечисть любит.       Я хмыкаю. Не знаю, какой там заклинатель из Цинь Сина вышел в будущем, но пока его мысли были написаны на лице чуть ли не крупными буквами.       — А в других сказках, — вмешивается Раахэ, — за спиной каждого страшного темного стоит и вовсе ужасающее чудовище. Которое уничтожает все, что хочет причинить ему вред.       — Не бывает таких сказок, — буркает Цинь Син.       — Всегда можно написать еще одну, — мечтательно выдыхает шерх.       Ой, что-то не нравится мне его настроение. Ой, не нравится.       — Не стоит, — мягко улыбаюсь.       Раахэ пожимает плечами. Мол, и не собирался.       — Впрочем, в тему сказок… и задабривания древних темных заклинателей. Где здесь можно найти хорошие сладости?       — А… там, — махает рукой Тха Лин, и…       Вот не люблю подобные миры. История должна продолжаться. Как по писанному. И пара мальчишек убегает, словно не было на их пути никаких заклинателей.       След я, естественно, и сам возьму, да и не проблема почуять самое вкусное место — но вот только поверил, что общаюсь с живыми людьми — а они как марионетки. В путах истории.       Интересно, будем ли в их воспоминании мы?       — Пойдем?       Раахэ задумчиво смотрит мальчишкам вслед.              Сладости тут были незнакомые, но надо признать, вкусные и качественные. Пусть и своеобразные. А цапнул я так и явно не простую вещь — тоже что-то сюжетное, наверное. Органы чувств разложили состав чуть ли не по молекулам, а было все равно неправдоподобно вкусно — не физически, что-то тонкое.       Хорошее место. И праздник хороший.       Раахэ улыбается. Тоже понравилось — говорю ж, умею я выбирать. Да и сам он так может.       Реальность дрожит. Дрожит, ломается, преломляется в черно-алой чешуе огромного дракона — весь мир в одной чешуйке. Реальность ломается, перекраивается, течет.       А я… Я знаю. Что слуги дома Цинь, ищущие мальчишку — заплутали. Что отлучки Цинь Сина внезапно стали неважными. Что память — ух ты, а серьезная фамилия-то в заклинательском мире, — наследника Цинь останется сохранной. Что Тха Лин не потеряет друга — и не сгорит в попытке эту дружбу вернуть. Полмира, наверное, не сожжет тоже.       Может, еще и разочаруется, пока вырастет. Как знать. Будущее больше не определено.       Раахэ улыбается. Щуриться довольно.       Пожалуй, лет через пятьдесят я попрошу его рассказать сказку. Ну а пока…       — Смотри, там фонарики продают. Запустим, м?