Человеческая слабость

***

Выбегая в коридор, пачкая паркет разводами крови, которая текла у Хосока из носа, он старался не оборачиваться назад, чувствуя макушкой дыхание настигающего его отца. Сердце заходилось в бешеном ритме, а пятки сверкали так, как никогда прежде. Перелетая через пару ступеней лестницы, юноше удалось оторваться на два метра вперёд, минуя затем кухонный гарнитур. Выскальзывая прямо в приоткрытое деревянное окно, благодаря какой-то гибкости, совершенно не касаясь кожей углов и, к счастью, не обдирая её, вслед он слышал проникновенное и грубое: — Ещё раз увижу, сволочь, как ты куришь у соседнего дома — живого места не оставлю! Сплёвывая прямо себе под ноги, когда шёл вдоль мощёной улицы, Хосок про себя отметил, что слюна была всё ещё горькой и вязкой, несмотря на то, что он потушил сигарету около десяти минут назад, случайно пеплом прожигая подошву кроссовок сбоку. Идя по улице в новеньком синем бомбере с золотыми нашивками, школьник с отвращением подумал о том, что, скорее всего, запачкал его собственной кровью. Боль не проникала глубже, именно поэтому старший сын даже не сразу заметил, насколько кровотечение было сильным: подбородок весь был красный, а новенькая курточка в тёмных багровых разводах. С каким-то презрением радуясь тому, что людей на улице уже в девять вечера не было, он знал, куда следует направляться. «Блять. Пачку где-то выронил. Как неудачно.» Дорога была тёмной, потому что именно в этом районе фонарей совершенно не было. Инстинктивно помня каждый уголок в этом месте, Хосок перелез через облезлый красноватый забор, пробираясь ближе к маленькому одноэтажному домику. Стараясь не шуметь из-под кустов, он подобрался совершенно близко к окну, в котором горел свет и перекинул небольшой камень в форточку, чтобы он наверняка попал в комнату. Слыша скрип стула и неразборчивый мат, он ухмыльнулся. — Хосок, сколько раз я просил тебя не… — Намджун, который был одет довольно легко, так как находился дома, открыл створки окошка. — О, ужас! Это что, опять твой отец? — забывая обо всём, что хотел высказать, одноклассник рукой махнул в свою сторону, чтобы тот перелез. Вытряхивая всю грязь с обуви, Хосок пятернёй расчесал волосы, спокойно разглядывая атмосферу в комнате у Намджуна: открытая тетрадь, настольная серая лампа и такого же цвета шорты на нём. Он учился. Неприятно чувствуя засохшую на подбородке кровь, он демонстративно глянул на одноклассника, который тут же всполошился и принёс всё необходимое: перекись, даже две мази с разными упаковками, бумажные платки и стакан воды. Смывая с лица всё это безобразие, Хосок прямо в верхней одежде сел на расправленную кровать приятеля, игнорируя его скорченное лицо. — Ему не понравилось то, что я курил недалеко от дома. — у Хосока была необычная способность — даже если он смотрел снизу вверх на кого-то, то его взгляд заставлял людей самим преклоняться перед ним. Намджун чувствовал себя неуютно каждый раз, когда ему приходилось смотреть своему другу прямо в глаза. В отличие от Хосока, он был более мягким и спокойным подростком. Они учились вместе, в одном лицее и даже их распределили в один класс, именно поэтому почти всегда они находились вместе. Он хорошо знал своего друга детства — вечно сдержанный, одетый с иголочки в учебном заведении, умный. Но не многие люди понимали, что это лишь та оболочка, которую он позволяет им видеть: внутри Хосока плясали черти, из-за его хитрости могло страдать много людей и именно в лицее это не обходилось без этого. Отчасти, ему было иногда завидно и обидно из-за того, что ему приходилось много вкалывать на учёбе, чтобы получить такие же баллы, как и у него, только вот Хосок для этого прикладывал намного меньше усилий, получая баллы намного выше тех, кто пахал и днём и ночью. Нет, назвать его вундеркиндом было бы сложно, потому что это было совершенно не так, тесты его друг тоже мог проваливать, однако, чаще всего, на это должна была быть какая-то весомая причина. — Ты вроде как недавно говорил, что у вас с ним стали налаживаться отношения. — Намджуну ничего не оставалось, как сесть рядом, сдерживая тремор рук. Когда Хосок был в таком виде — это сулило опасность. И пусть нельзя было сказать, что он боялся своего товарища, но опасаться стоило, хотя бы ради своей шкуры. Особенно, в такой ситуации. — Пожалуй. — Что это значит? Твоё лицо было всё в крови, а ты говоришь вот это? — брови одноклассника прыгали вверх и вниз, и это очень рассмешило Хосока. Уголки губ немного дрогнули, но по-прежнему сохраняя восковое выражение лица. Будто только что вылепили. — Кажется, что сейчас он понимает, насколько долго мы прожили рука об руку вдвоём. Как-никак, прошло уже четыре года и восемь месяцев. Руками стараясь нащупать что-то инстинктивно в куртке, Хосок пронзительно посмотрел на Намджуна. Тот поёжился. — Нет, Хосок, прошу тебя. Мой дедушка и мама если почувствуют запах, они просто прибьют меня. — несмотря на это, друг окатил его равнодушным взглядом, молча ожидая, когда тот передаст ему зажигалку и сигарету. — Спасибо. — зажимая между зубов фильтр, а затем поднося спички и зажигая, лёгкие подростка приятно заполнились никотином. Вставая возле приоткрытого окна и вглядываясь в темноту, Хосок о чём-то задумался на некоторое время. Выдыхая дым, а затем снова делая затяжку, он рассуждал о том, во сколько лучше вернуться домой и стоит ли сегодня вообще делать это. Недовольно оглядывая себя, подросток пришёл к выводу, что чем быстрее, тем лучше, потому что такой неопрятный вид он позволить себе не может. Всегда на высшем уровне, без обиняков. Лицо, лишённое прыщей, которыми были покрыты множество его одноклассников, крепкое юношеское тело, стройная фигура и правильные черты лица. Несмотря на это, Хосока всё-таки сложно было назвать самым красивым парнем в школе. Тем не менее, он был очень даже приятным на вид, в особенности, он подчёркивал это постоянно идеально выглаженной одеждой, даже живя в таких условиях, аккуратной причёской, ту, которую позволяли носить в лицее и тонкий, но ощутимый запах мороза. От Хосока буквально сквозило холодом, стоило сократить с ним дистанцию, и причём это распространялось абсолютно на всех — от сверстников до самих преподавателей. Он не искал друзей, и, тем более, как некоторые в его возрасте, подружек. Ему незачем было строить с кем-то крепкие отношения, основанные на поддержке и доверии, потому что у него практически всё это было и без лишних хлопот. Хосок научился. Он научился располагать к себе людей, говорить то, чтобы они хотели услышать. Юноша переступал через себя и порой льстил так искусно, точно он был мастером, подгоняя под себя антураж так, как ему это было выгодно. Ему нравилось то, что люди сами тянутся к нему навстречу, с ним хотят общаться, им восхищаются и завидуют. Преподаватели просто в восторге от того, насколько блестящий ученик им попался — внимательный, пытливый, дотошный до истины своих суждений, одноклассники были довольны тем, что их староста всегда понимал, что нужно делать в той или иной ситуации, равномерно распределяя обязанности. Но лишь немногие догадывались, как же он всех ненавидел, и ненависть смешалась с пренебрежением и гордыней. — Я пойду домой. Увидимся на учёбе завтра. — бросив фразу через плечо, Хосок, не дожидаясь ответа Намджуна, перелез через подоконник и ушёл в темноту также быстро, как и появился из неё. Возвращаясь домой, перед входной дверью старший ребёнок даже не думал перебивать чем-либо запах никотина или же хотя бы понюхать свои пальцы — остался ли запах от сигарет или же нет. Ему было по большей части абсолютно равнодушно, что о нём подумает отец и будет ли он как-либо способствовать тому, чтобы его сын избавился от этой зависимости. По крайней мере, Хосока всё устраивало, и он верил в то, что в четырнадцать лет он уже сам способен принимать решения, касающиеся его жизни. И смерти. Когда Хосоку было двенадцать лет, то он понял про себя кое-что интересное — его не пугает смерть. Исходя из этого, можно сделать лишь один вывод: либо он являлся глупцом, либо безумцем. Это осознание не пришло спонтанно, оно было взрощено вместе с ним ещё в утробе матери и подтвердилось лишь тогда, когда он холодным молчанием и твёрдой непоколебимостью раздавил беззащитного дворового щенка, который днями напролёт продолжал скулить у них под забором. Не обладая совершенно ни каплей сочувствия, твёрдая чёрная подошва соприкоснулось с хилым хребтом кутёнка, который потерялся и был никому не нужен. Своим тонким жалобным голосом, голосом ребёнка, щенок просил помощи и защиты, немного молока и лишь крошечную долю милосердия. Прокручивая ботинок, под которым свернулось маленькое, но уже умирающее тельце, Хосок довольно долгое время наблюдал за тем, как нежное, любвеобильное, слабое животное умирает, не в силах справится с таким давлением. Глядя на всё это, ни один мускул мальчика не дрогнул. Изучая стеклянные чёрные глаза, которые уже не видели ничего, двенадцатилетний ребёнок долго не мог понять, что же он чувствует, ведь до этого испытывал лишь одно — неприязнь из-за источника шума. Не ощущая в груди ничего, похожего на сострадание, ему на голову обрушилось осознание того, что он вполне мог избавиться от щенка и другим способом: подкинуть кому-нибудь его во двор, найти его будущих хозяев или позаботиться о нём. Однако, что его более удивило, так это то, что совершение убийства для него показалось самым очевидным способом, требующее минимум траты времени. Он просто избавился от него. Убил. К нему пришло озарение — подумав о всех возможных альтернативах заранее, он бы, скорее всего, не прикончил его. Это было уроком ему — не всё можно вернуть и исправить. Хосок вспомнил об этом случайно, сидя дома за столом, перебирая ложкой недавно приготовленную отцом еду. Готовил он действительно редко, но не мог не признать, что у мужчины это получается отнюдь не плохо. Пережёвывая во рту пищу, раз за разом, он всё ещё витал в своих мыслях, как голос отца выдернул его из раздумий. — Твоя бабушка в плохом состоянии, Хосок. Я имею в виду ту, которая живёт недалеко от Осана. Моя мать. — сказав это как будто невзначай, юноша немного поёрзал, примерно осознавая что это может означать. На самом деле, эта новость совершенно не задела его. Эту старуху он видел лишь два раза в его жизни, при этом не сделав ничего хорошего. Зная то, что родители развелись, она продолжила жить своей жизнью, словно ничего и не произошло. Ей было плевать на Хосока, а ему теперь — на неё. На сколько он был осведомлён, то отец тоже не питал к ней особенно тёплых чувств, и раз уж он заговорил об этом, то подросток быстро сделал вывод, что это действительно серьёзно, и бабушка, скорее всего, находится при смерти. — Ты хочешь сказать, что она умирает. — молча высказал свой вердикт старший сын. Мужчина на этих словах поморщился, делая глоток крепкого чёрного кофе. — Врачи сказали, что, по большей мере, ей осталось полтора месяца. — слыша это, Хосок ответил лишь незамысловатое «я понял», избегая взгляда своего отца. Тёмные, почти чёрные глаза загорелись, соотнося одну информацию с другой. Он прекрасно понимал то, что если старуха умрёт, то будут похороны. В день траура некоторые родственники посетят их дом, так как, очевидно, её будут хоронить именно в Осане. На это время его младший брат и мать будут находиться здесь, так как это конкретно то событие, ради которого безотговорочно приезжают даже спустя столько лет. — Хосок… — спустя десять минут молчания прошептал мужчина. — Расскажи мне, как у тебя с учёбой. — За тесты я в среднем получаю девяносто семь баллов. На данный момент я больше всего склонен к точным наукам и иностранным языкам. — с чувством собственного превосходства отчеканил Хосок, не удосужившись даже взглянуть на отца. В ответ послужило молчание, хотя подросток прекрасно осознавал то, как сильно удовлетворён мужчина тем, что он сказал. Кажется, что самолюбие его отца внезапно возросло до потолка, обещая пробить там дыру. Думая об этом, на лице Хосока возникла резкая ухмылка. Врачи оказались практически верны, когда сообщили отцу примерное количество отложенных его матери дней. Это случилось ровно через неделю после того, как юноше наконец-то исполнилось пятнадцать лет. В его ушах до сих пор звенели телефонные пропущенные, которые он нарочно игнорировал в течение нескольких лет, не считаясь со мнением тех, кто хотел его поздравить. Он не привык праздновать свой день Рождения, не привык получать подарки вместо оплеух. Однако, кое-что всё-таки поменялось с тех пор, как он стал выше и сильнее — отец больше не смел поднимать на него руку, стоило Хосоку стать выше него всего лишь на три сантиметра. Теперь сын по праву чувствовал себя увереннее дома, он словно раскрыл свои давно сгнившие крылья и был твёрдо верен тому, что отныне никто не посмеет нанести ему такой несоотносимый вред, какой когда-то нанесли ему в детстве и в самом начале пубертатного периода. Он знал, что даже если мужчина когда-либо хотя бы подумает о том, чтобы покалечить его, Хосок всегда сможет защитить себя, на корню обрубая любые попытки с его стороны. Не известно, в силу ли взросления, но, кажется, что-то переменилось в их отношении друг к другу: Джун старался не затрагивать темы, связанные с личной жизнью сына, полагаясь на то, что он уже сам взрослый и будет всё равно поступать так, как тот того захочет. И дело даже не в том, что Хосок стал старше, потому что всё было намного запутаннее. Он чувствовал то, как его старший ребёнок ведёт себя, анализировал его успеваемость и в целом, приходил к тому, что воспитывать его уже поздно. Всё уже сделано. Ненависть Хосока к отцу заглохла, а на смену пришло лишь хорошо скрываемое отвращение за маской прилежного сына и идеального старосты. Он понял, что получит намного больше, если будет маскировать своё презрение под понимание и жалость. Тем не менее, ничего из перечисленного он не мог чувствовать. Тем более, по отношению к взрослому ублюдку. — Завтра приезжает твоя мать и Юнги. Подготовь постельное бельё, он будет ночевать с тобой в одной комнате. — сухо кивнув, стараясь заглушить свои давно забытые чувства обиды хотя бы сейчас, Хосок ушёл к себе, бесшумно прикрывая дверь. Доставая длинными руками с полки простыни и наволочки, подросток нарочно, не иначе, выбрал именно то, на котором были вышиты красные и чёрные машины на неприятно-тошнотном блеклом жёлтом цвете. Кидая это на пустующую давно кровать, которую он намеревался миллионы раз выкинуть за пределы этого дома просто чтобы не мозолила глаза, юноша понял степень необходимости спрятать свои личные вещи куда подальше, во избежание того, чтобы в них копался кто-то чужой. Нельзя соврать и сказать то, что Хосока на данный момент волновало лишь это. Безусловно, казалось чёрствое со временем сердце не способно заходиться, но то, что происходило сейчас полностью сбивало его дыхание. Слыша новость о том, что Юнги приедет буквально менее, чем через сутки, чтобы подоспеть прямо к прощальной церемонии при похоронах, юношу злило то, что он вообще каким-то образом не переставал думать об этом. Или же ему казалось? «Полагаю, ему не следует рассчитывать на радушный прием с моей стороны…» Занимаясь весь вечер учебой накануне, подросток то и дело норовил расхаживать по комнате, одергивая себя и стыдясь того, что его поведение подобно этому. Ощетинившись, продолжая многозначительно смотреть в отражение своего зеркала, Хосок сжал губы, играясь желваками на выступающих скулах. В нём плескалось превосходство над всеми, кому когда-либо было суждено находиться в этом чёртовом доме. Это не просто было его кредо, а принцип, на котором строилось его нахождение в этом месте. Пролистывая очередной учебник, он понимал, что совсем скоро ему нужно пожаловать в библиотеку, чтобы найти то, чего прежде им ещё не было изучено. И пусть порой его кулаки окрашивались в красный, в частности, на улице, дома же он оставался тем парнем, который усердно готовился к выпускным тестированиям, затрагивая дополнительные материалы. Утром Хосок привык просыпаться рано. Настолько рано, отчего у него хватало времени на приготовление завтрака, в который, чаще всего, входил ненавистный ему омлет, а затем чёткое распределение дневных обязанностей и приготовлению к походу в лицей. Пожалуй, сегодня он имел право пропустить занятия: родственники с юга приехали около часа назад, уже недовольные тем, что подросток отказался спускаться приветствуя их. Он не находил в этом смысла. Продолжая оглядывать себя в зеркало, чтобы не было ни единого изъяна, только после этого он позволил себе выйти за пределы собственной комнаты, которую на какое-то время ему придётся делить со своим родственником. И хоть сама мысль об этом претила, о том ли, что придётся жить с кем-то или о том, что Юнги всё ещё остаётся его братом, он знал наверняка: всё будет намного сложнее, чем тот мог себе представить по приезде сюда. Подъезжая на такси к дому вместе с матерью, Юнги медленно, но верно выводил всякие узоры на запотевшем стекле автомобиля, рассматривая раскрывающуюся перед ним скудную и плоскую местность. Когда на его поле зрения показался не забытый ему дом, в котором он провёл какую-то часть своего детства, мальчик пытался хоть немного унять предвкушение с братом и отцом. Он немного переживал по той причине, что со вторым он пусть всё-таки как-никак общался по телефону, но вот с первым… Кажется, стоило Юнги покинуть тогда это гиблое место, переехать, как с Хосоком они больше ни разу не общались, даже не обмолвились ни единым словом, несмотря на то, что у них вполне была возможность сделать это по телефону. Приоткрывая дверь остановившейся машины, выходя, кое-как держась на ногах, потому что от продолжительной поездки у Юнги стали непонятные ватные ноги, он улыбнулся подоспевшему мужчине, который неловко потрепал его по голове. Папа. Младший сын не знал, что скучал по нему, но когда он увидел немного поседевшего мужчину, знакомую ему отцовскую улыбку, то тут же растаял, несмотря на расстояние и время обнимая его крепко, как может мальчик, пусть и кротко. — Ты по-прежнему всё ещё мал, но уже намного взрослее того ребёнка, которого я носил на руках. — Не знал, что ты начал носить очки. — внезапное замечание отца немного вывело мальчишку из равновесия. А у Юнги было не совсем хорошее зрение. Пожалуй, настолько, отчего его линзы были толстыми и уродливыми, каждый раз напоминая ребёнку о себе через зеркало. Он так стеснялся этого, что в первое время, когда мать купила их ему, он долго нервничал, кусая ногти и прося женщину их выбросить. Но, тем не менее, деваться было некуда. Он действительно нуждался в них, чтобы не чувствовать себя беззащитным. Глядя на отца, который через какое-то время перевёл взгляд, он поймал себя на мысли что должен помочь маме с чемоданами, которая немного неряшливо вылезла из машины, чью ладонь держал отец, галантно помогая той выбраться. Ему не пришлось. Мужчина кивком попросил зайти его в дом, потому что погода утром была по-особенному ветреной в этот день, и видя то, как отец помогает женщине с сумками, которая застегнула доверху пальто и обхватила себя руками, прохаживаясь взад-вперёд, чтобы согреться, Юнги решил, что нужно оставить их наедине. Отец сам в состоянии вынести два их чемодана. Переступая порог дома, Юнги учтиво поприветствовал двух родственников: мужчину и беременную женщину, которые сидели за столом, выпивая чай. На вопрос, где же Хосок, они лишь переглянулись и пожали плечами, выдавая свою озадаченность этим тоже. «Странно…» Вылетая на парах из-за угла, мальчишка уже предчувствовал скорую встречу — догадаться было не сложно, что тот, вполне вероятно, всё ещё спит. Чуть ли галопом не запрыгивая на старую лестницу, которая уже скрипела, он, не дожидаясь родителей, с горящими глазами пробежался по коридору, пытаясь вспомнить, какая комната является бывшей детской. Распахивая глаза от неожиданности, перед ним раскрылась деревянная дверь, из которой показался юноша: чистое, светлое лицо, которому бы позавидовал каждый в их возрасте, острый подбородок, выступающие скулы с прямым носом и в совершенстве уложенные волосы. В этом человеке Юнги нашёл своего старшего брата. — Хосок, мне не верится, что это ты! — распахивая свои руки, чтобы обнять его, Юнги подошёл ближе, но тут же с вопросом замер, когда брат, теряя всякий интерес в разглядывании его лица, прошёл мимо, также легко и полётно, словно никого не было рядом. Непонимающе, Юнги сначала взглянул на него через плечо, а затем подорвался и подбежал ближе, преграждая ему путь. Всё ещё ярко улыбаясь, он предположил, что, может быть, его просто не узнали. — Я — Юнги! Не узнал? — стоя на месте, мальчик до конца не осознавал причины, по которой Хосок продолжает обливать его своим равнодушием. — Я, конечно, очень изменился, да ещё и эти очки, но… — Юнги жёстко перебили, словно окунули в ледяную воду. — В твоих интересах, чтобы ты и мать поскорее убрались отсюда. — волосы на голове Юнги хотели встать дыбом. Неужели это сказал его брат? Это точно он? Теперь уже младший сын начал сомневаться. — Подожди, Хосок, о чём ты говори… — ненавистный, горящий взгляд на лице у старшего брата зудел, отчего Юнги начал немного паниковать, слыша бесцветный, не источающий ни каплю радости и каких-либо других чувств голос. — Ты ещё и глуп. — сказал так, точно этот факт был высечен из камня. — Вам тут не рады. — задевая плечом Юнги, да так, что мальчишка попятился, Хосок спустился по лестнице, а младший брат, тут же, когда стало хоть на чуточку больше кислорода, бросился в ванную комнату, в которой по-прежнему был отвратительный ремонт. Умываясь, стараясь привести себя хоть в какое-то подобие порядка, Юнги со вздохом заметил, что линзы тоже были все в водянистых каплях. Протирая линзы полотенцем, потому что практически всё необходимое для оправы он забыл в Сеуле, он с трудом мог поверить, что с ним и впрямь произошла подобная ситуация около десяти минут назад. Взяв себя в руки, охладившись прохладной водой, Юнги ничего не оставалось как просто пропустить данные слова мимо ушей. В силу своего возраста ему ещё было сложно понимать некоторые вещи, однако кое-что всё-таки до него дошло: брат не мог простить ему того, что он уехал в Сеул. Или же, быть может, он обозлился за то, что их жизнь могла разительно отличаться на протяжении нескольких лет. А, если быть точнее, пяти. Столько времени младший ребенок в семье совершенно не догадывался, чем занимался его братишка, совершенно не подозревал о его хобби и личных качествах. Могло произойти и такое, что из простого мальчика Хосок превратился в трудного подростка. Спускаясь по лестнице, младший ребёнок обнаружил, что, судя по голосам, родители уже были в гостиной, о чём-то разговаривая между собой. Среди них он уловил ещё кого-то. — О, ты уже видел Хосока, дорогой? — мать, которая была одета в траурный наряд, держала в руках бабушкину вазу и переглядывалась с отцом. Сказать не дали. — Мы уже поприветствовали друг друга, не волнуйтесь, родители. — младший брат посмотрел на Хосока с недоумением, потому что тот почти искренне приулыбнулся, подходя ближе к нему и заглядывая прямо в ещё совсем детские глаза. — Всё хорошо, Юнни?