Змей Горыныч

Молодой богатырь, посланный, чтобы сразиться со страшным ненасытным чудовищем, не вернулся в отчий дом спустя несколько дней и недель после того, как в последний раз его видели у подножия Змеевой горы, однако красные молодцы и казённое злато бесследно пропадать перестали. Потому простой люд решил, что храбрый богатырь Чон Чонгук пожертвовал своей головой, чтобы убить страшного змея. Семье героя досталось множество почестей от князя, новый дом и злато в благодарность за то, что вырастили бесстрашного юношу. Никто и знать не знал, что Чонгук жив и целёхонек, здравствует на вершине Змеевой горы вместе с чудовищем, притаившимся в своём логове на время, пока его избранный вынашивает для него малышей. Чонгук, честное слово, чувствовал себя девицей на сносях, чрезмерно опекаемой своим мужем, потому что Змей Горыныч, — которого молодец приноровился называть по имени, данному от рождения — не отходил от него ни на шаг, и с каждым днём всё больше заключал в плен своих объятий и поцелуев. — Моя радость… — Тэхён гладил заметно выпуклый низ чужого живота, сквозь который можно было прощупать скорлупу яиц, где росли маленькие змеёныши. Самостоятельно Чонгук мог прощупать только два яйца раза в полтора больше куриных, хотя Тэхён отчего-то был уверен, что их четыре. Змей тёрся щекой о живот избранника, шепча разные умилительные глупости и почти мурлыча. Чонгук, с детства слышавший истории о безжалостном чудовище, живущем на вершине горы, не мог поверить, что это же чудовище было с ним так ласково. — Тэхён, — обратился Чон и змей поднял на него сверкающие, как два изумруда, ярко-зелёные глаза. — Когда они должны на свет появиться, змеёныши-то? Тэхён прижал к себе человека и уткнулся носом в его висок, дыша умиротворяющим запахом. Чонгук от неожиданности едва не покатился кубарем с горы подушек, на которой они лежали. — Недели через две, — прошептал змей совершенно влюблённо. — Пять моих чудесных, сладких крохотных малышей. Чонгук взглянул с удивлением. — Ты ж говорил, что четыре? Тэхён усмехнулся и вновь замурчал, положив на чужой живот широкую ладонь, закрывающую его почти полностью. — Ты — пятый, пряничек. И не думай, что, коли выносишь, отвяжешься от меня. Чонгук вздохнул и обвил руками змееву шею. Он и не думал отвязываться.

🐍

Через неделю Тэхён помог Чонгуку извлечь яйца, чтобы ещё недолгое время малыши развивались на свободе. Ещё неделю спустя проклюнулся первый змеёныш. Чонгук держал яйцо в руках затаив дыхание, наблюдая за тем, как понемногу трескается скорлупа и на свет проклёвывается детёныш. — Нельзя, — Тэхён перехватил руку Чона, когда тот отковырнул скорлупку пальцем. — Они должны сами. Сквозь маленькую образовавшуюся дырочку на ладонь молодца выполз крохотный бледно-зелёный лупоглазый змеёныш с прижатыми к телу сложенными крылышками и обвился вокруг большого пальца того, кого увидел первым. Чонгук неловко улыбнулся, ощутив незнакомый укол теплоты в сердце, а змей умилённо запищал. — Наше первое дитятко, — прижимая сжатые в кулаки ладони к груди, произнёс он. Следом за первым змеёнышем из яиц выбрались ещё трое, и вся четвёрка оккупировала Чонгука, обернувшись колечками вокруг его пальцев. — Что за чудо! Тэхён обнял Чона со спины, ласково потираясь щекой о его шею. Змей расправил крылья и обнял ими человека, заключив в кокон. С тех самых пор прочно молодец укрепился на Змеевой горе. Недолго жила в его голове мысль о том, что Тэхён отпустит его сразу же, как дождётся змеенышей. Стоило малышам появиться на свет, как змеева забота, будто дитё в пелёнки Чонгука укутывающая, только сильнее стала. Теперь Тэхён вовсе суженному проходу не давал: в свои самые холодные тёмные пещеры в одиночку не отпускал, работу по дому делать не разрешал, чуть ли выход из пещеры камнями не заваливал, лишь бы муженёк сбежать не подумал. А Чонгук и не думал — для всех дома он, наверное, помер уже, быть может даже благородной богатырской смертью, мол, убил чудовище страшное, спас честной народ. Жаль только матушку с батюшкой, которые единственного сыночки лишились. Но уж лучше пусть сын их умрёт храброй смертью, чем явится домой после того, как похоронили. Прослывёт ещё упырём каким. А дитятки росли не по дням, а по часам, и с каждым часом будто бы всё больше на людей похожи становились. Не только внешне (Тэхён говорил, что это дело нехитрое — из человека в змея обратиться и обратно), но и по уму. Одна неделя, вторая, а змеёныши всё растут, сообразительнее становятся, и уже не просто зверьки, которые только вокруг родительского пальца колечком скрутиться могут, а словно разумные дети, в зверином теле запертые. Понимают всё, слушаются, а ответить человеческим языком не могут. — Скоро в деток обратятся, совсем большие станут, — промурчал Тэхён мечтательно, поглаживая по гладкой спинке и крылышкам спящего сынишку. — Мышками да лягушками их уже не прокормить, чего покрупнее надо. — Зайцев там, кабанов? — прошептал Чонгук, на чьей груди уснули, свернувшись, двое малышей, а четвёртый обвился вокруг руки. Тэхён сощурился по-лисьи, так, что молодцу чуть не по себе стало. — Может и зайцев, может и кабанов, — протянул змей загадочно. Зайцев, кабанов и прочих Тэхён ловил для Чонгука, потому что на большой горе, кроме жучков, поживиться особо было нечем. Даже по ягоды и грибы змей ходил, только бы муженёк его сам никуда не ходил и не оставлял деток одних. Однако чем сам змей питался, Чонгук не знал, потому что животного мяса он не признавал, а от ягод, орехов, грибов и прочего людского его и вовсе воротило. И когда змей снова улетел за пропитанием, Чонгук со скуки решил снова взяться за меч, проверить, не растерял ли он всю силушку, пока на сносях был да в няньках сидел. Только с того дня, как впервые они свиделись, меч его запропастился куда-то, а куда — Чонгук не знал. Быть может, знал Тэхён, но снова взять суженному в руки меч он точно не позволит. Оставив деток играться, Чонгук пошёл исследовать змеевы хоромы, всех комнат в которых, верно, и сам хозяин не знал. Много интересного молодец нашёл: где-то под платья был отделён целый зал, где-то под серебро, где-то под разноцветные драгоценные камни со всего мира. Небось, муж у Чонгука богаче самого царя был, только молодец не ведал об этом. Долго Чонгук бродил по пещерам, почти заплутать успел, да только ни одной комнаты с оружием так и не встретил. Лампа масляная уже затухала, а самого важного Чонгук так и не нашёл. Только услыхал он где-то в глубине одной из комнат не то плач, не то стон, и пошёл на звук. Веяло оттуда людским духом, который ни с чем не спутаешь. На полу тут и там валялись кости обглоданные, черепа, ржавые железные клетки, такие, что человек мог с лёгкостью там поместиться. И всё ближе становился плач, всё явственнее Чонгук понимал, что рядом человек. Плач утих, но на смену ему пришло громкое отчаянное мычание. Сердце Чонгука кровью обливалось. Он прошёл глубже, и свет лампы упал на лежащего на земле человека. То был юноша, связанный, в просторной красной шелковой рубахе, окромя которой ничего наготу не прятало, и с цветочным венком, лежащим рядом так, будто должен был украшать светлые выгоревшие патлы, и весь в золоте, словно жертву богам преподносить собрались. Цветы были такими свежими, будто принесли их не больше часа назад. Сам же красный молодец, хоть и заплаканный, был краше первой девицы в чонгуковой деревне: личиком бел, строен, как лебёдушка, светел, как солнышко. Чонгук присел перед ним на колени, и огонек лампы отразился в полных страха и слёз глазах. Нанизанное на верёвку, завязанную на затылке, златобокое яблочко между нежными розовыми устами не давало юноше закричать. — Верно, Тэхён тебя тут спрятал? — спросил Чонгук, оглядываясь вокруг в поисках чего-то, чем было бы можно разрезать веревки. Молодец замолчал, видно, не понимая, о ком богатырь говорит. — Горыныч Змей то есть. А говорил, подколодный, что таким не промышляет больше. Сломанная кость, брошенная на землю, показалась Чонгуку достаточно острой, чтобы разрезать веревки. Кость, видать, была человеческой, но богатырю сейчас было важно не это, потому что своё дело она делала хорошо. Веревка разошлась, и Чонгук вынул яблоко, порядком уже обкусанное, из покрасневших уст юноши. — Развяжи, — первым делом произнёс он хрипло, хотя голосок его был тонким, почти девичьим. — Развяжи, молю. Век тебе жизнью буду должен. — Да сейчас же, сейчас, — Чонгук торопливо перерезал веревки, с трудом поддающиеся грубому инструменту. Голос юноши внезапно стих, дыхание замерло, а позади себя молодец услышал шаги. — Негоже так далеко забираться да детишек бросать, пряничек. Они же неразумные совсем. Камешек упадёт сверху — и всё. Было дитё — и нет его. Чонгук обернулся: змей улыбался, медленно подходя ближе. Юноша весь задрожал и завопил так, что богатырь заткнул уши. — Душегуб! Змеюка подколодная! Спасите, убивают! — Язычок-то оторву. Тихонький ещё краше будешь. Юноша приутих и беспомощно заплакал. У Чонгука ёкнуло сердце. — Я уж думал, ты больше по деревням юношей не воруешь. А ты вон, оказывается, как. Прячешь от меня, — произнёс богатырь с обидой. Змей поднял брови. — Ничего я не ворую. Но деток-то надо кормить, сам понимаешь, а на одном зверье далеко не уедешь. А на этого горемычного посмотри, — он подошёл к молодцу и поднял покрасневшее и влажное от слёз личико, сжав пальцами щёки. — Щёчки румяные, уста медовые, а пахнет как запечённое яблочко. Самое оно для малышей. Душа у Чонгука ушла в пятки, глаза стали как два блюдца, а змея будто бы ничего и не смущало. — Да что ты говоришь, окаянный?! Я ведь тоже человек, а ты детей наших удумал мясом человеческим кормить?! — А что ж тут такого? Ты же папенька им, тебя уж точно не съедят. А от этого, — он кивнул на юношу, — пользы всё равно никакой не будет. Ручки беленькие, отродясь труда не знали. Небось, боярский сынок какой? — И ничего не боярский сынок, — пробурчал молодец. — Отпустите меня, прошу. Никому я не скажу, что был здесь. — Не дам в обиду, — Чонгук загородил собой юношу. — Убивать, так вместе со мной. Уголки губ змея опустились, взгляд потяжелел, но всё-таки не смог он пойти супротив воли любимого. — Будь по-твоему, пряничек. Не убью, но и воли не увидишь, — обратился он к юноше. — Будешь нянчить наших деток, чтоб хоть какой-то прок от тебя был. А коли чего удумаешь и пряничек мой или детки наши пострадают, я тебя живьём сожру и не подавлюсь. Молодец, опечаленный, опустил глаза в пол и кивнул. Чонгук выдохнул с облегчением, но ядовитая змеиная ухмылка прятала недосказанные слова. Богатырь помог юноше подняться. Тэхён подошёл и провёл большим пальцем по румяной щеке. — Как звать-то тебя? — Чимином звать, — пробурчал он. — Вот что, Чимин, — змей плотоядно облизнулся. — Грех такой красоте пропадать. Будешь со мной и пряничком ложе делить. Авось, детки подрастут, сами крылышками замашут, и отпущу тебя. Молодец сглотнул от страха, но ничего не ответил. Чонгук тоже промолчал. Большего снисхождения от хозяина горы Чимину не видать, да и то что есть получил только потому, что Тэхён в хорошем расположении духа. Будь змей мрачен сегодня, убил бы сразу. А тут, вон, даже отпустить может.

🐍

Чонгук сам белоручкой не был никогда — он у отца и матушки сын единственный, так что с ранних лет по дому помогал, никакой работой не брезговал. И соседям часто помогал, благодарности получал. Кто мешок картошки даст, кто муки, кто дров на зиму. Верно же Тэхён сказал: ручки у Чимина беленькие, никакой пользы не будет от него. И в самом деле будто работы отродясь не видывал. Поначалу нос воротил, упрямился, требовал отпустить, домой вернуть. Но Тэхён как увидел очередную его истерику, к каменной стене прижал, придушил легонько и впился ядовитыми клыками в тонкую шейку. Чонгук испугался что всё, не будет больше у него компании, даже такой неприятной, но Тэхён успокоил, сказал, что не помрёт их девица капризная. Но три дня и три ночи Чимин кричал, корчился в муках, сжираемый ядом, так что даже детки спать не могли, расползались кто куда. Зато больше истерик не закатывал, хоть и продолжал от работы отлынивать, пока не смирился, не привык бельё стирать своими руками, картошку чистить, ягоды перебирать, с детками не подружился. Даже готовить сносно научился. Так прожили они три месяца. Чимин за то время как родной стал, прижился, хоть и часто Чонгуку рассказывал, как по дому скучает, по матушке с батюшкой, по сестрицам, с которыми по лугам бегал да цветы собирал, венки плёл, бед не знал. Чонгук хорошо его понимал, но сам домой возвратиться не мог. Тэхён между тем всё чаще на Чимина засматривался, прикасался невзначай, принюхивался. Чонгук помнил, что змей говорил, но прежде к молодцу он не прикасался, не хотел спугнуть или силой брать. Выжидал, хищник, пока привыкнет, освоится. Авось, и сам прибежит однажды, слыша, как Чонгук ночами стонет сладко в пещерных глубинах. Змей не промах оказался: одной ночью и в самом деле Чимин пришёл, нашёл их в каменных покоях, где обыкновенно они с Тэхёном и занимались тем, что сам Чонгук при свете дня называл “непотребством”. Чимин пришёл обнажённый, будто бы знал, что его с радостью примут в жаркие объятия. Тэхён сверкнул из темноты глазами-изумрудами и шепнул на ухо Чонгуку, оседлавшему его бёдра: — У нас гости, пряничек. Чимин тенью в тусклом свете свечей прошёл в покои. Чонгук не видел его лица, но видел лицо Тэхёна, похотливо ухмыляющегося. — Унял гордость свою? — усмехнулся он. — Спать из-за вас не могу. Пряничек твой кричит так, что, верно, в деревне соседней слышно. — И что, тоже хочешь так? — Хочу. Чонгук почувствовал жар ладоней на своих плечах. Чимин сел лицом к нему на живот Тэхёна, обхватил руками щёки и прижал к себе, соприкоснувшись губами. Чонгук впервые целовался с кем-то, кроме Тэхёна, и поцелуй Чимина значительно отличался от змеевого. Губы Чимина пышнее, мягче, ласковее, слаще даже, целуется он медленно и неглубоко, но так же приятно. Чимин прижался ближе, к Чонгуку почти вплотную, и, не отрываясь от сладкого поцелуя, взял один член Тэхёна, плавно на него опустившись. С уст сорвался тонкий стон. Чонгук, поняв, что произошло, сделал так же: взял твёрдый член Тэхёна в ладонь и направил в себя, опустившись так, что ягодицами соприкоснулся с кожей змея. Тэхён зарычал от удовольствия. Чимину потребовалось время, чтобы немного растянуть себя и тоже суметь полностью принять в себя член змея. Чувствительные мышцы саднили, но чувство наполненности компенсировало небольшое раздражение. Чонгук сам искал губы Чимина, чтобы продолжить поцелуй. Войдя во вкус, Чимин стал напористее: кусался, проникал языком в рот, стонал в поцелуй. Чонгук тоже не мог не стонать, когда Тэхён активно двигал бёдрами, одновременно вгонял в них оба своих члена, заполняя до краёв. Чимин изучал руками грудь Чонгука, лаская чувствительные соски, а Чонгук сжимал полные ягодицы с по-девичьи нежной кожей, из-за чего Чимин содрогался. Их напряжённые члены, требующие прикосновений, касались друг друга, и Чимин, освободив одну руку, опустил её, чтобы обхватить оба органа маленькой нежной ладошкой. Чонгук от одной лишь попытки прикоснуться к нему вскрикнул и оросил белой жидкостью чужой живот и бёдра. Растерянный, Чимин прервал поцелуй. Тэхён за их спинами рассмеялся. — Иди сюда, яблочко. Я сведу тебя с ума. Чимин послушно отстранился и по просьбе Тэхёна опустился бёдрами на его лицо. К его растраханной дырочке примкнули горячие губы, а внутрь проник длинный змеиный язык. Тэхён массировал языком его простату, грубо в неё толкался, Чимин хныкал от удовольствия, а Чонгук, уже достигший своего пика, не мог заставить себя слезть с члена Тэхёна и наслаждался глубоким проникновением, готовый кончить во второй раз. И он сделал это, когда Тэхён наполнил его своей спермой. Чимин следом излился себе на живот, вскрикнув так, что уже его было слышно в соседней деревне, и безвольно упал на подушки рядом с Тэхёном, переводя дыхание. Чонгук лёг по другую сторону от змея, чувствуя, как сами собой закрываются глаза. — Теперь, — хрипло произнёс Чимин, загнанно дыша, — вы меня отпустите? — Теперь — ни за что, — усмехнулся Тэхён.