Новая жизнь

— Давай хоть включим что-нибудь, заебался я в тишине сидеть. — просит Вова, скребя вилкой тарелку с гречкой и куриным филе. — Что? Некомфортно тебе со мной? А я говорил отдельную хату снять. — хмыкает Хесус. — Да кто же жрёт, не смотря ролик, где кто-то жрёт? — Я так и не купил телек, могу на айпаде включить. — Я ноут привёз, давай на нём. — Вова ставит тарелку на стол и быстро приносит ноутбук из комнаты. — Только ты пароль дай. Хесус сдвигает ноут с его коленок в сторону на своё колено и вводит пароль. — Вот, работает. — Отлично. Сейчас быстро какую-нибудь хуйню найду. Они продолжают обед под трёп каких-то людей на экране, Хесу не особо интересно, он идёт заварить ещё чая. — А сладкое есть? — интересуется Братишкин. — Так… — Хесус заглядывает на полку, но там пусто, потом в холодильник и находит ягодный рулет. — Рулет есть, вроде даже ещё не испортился. — Ты такое ешь? — удивляется Вова, нажав на паузу. Хес помрачнев разглядывает нарезанный и красиво выложенный на тарелку рулет и не находит слов, лишь ведёт плечами, подходя к дивану, и нажимает на пробел, запуская видео дальше. — Хес, а когда вы расстались? — Братишкин снова останавливает ролик и поворачивается к нему. — Позавчера. — равнодушно отвечает Хесус и упрямо жмёт на плей, смотря лишь на экран. — И она так быстро собрала все свои вещи? — Блять, да, и что? Что ты прицепился? Вот надо тебе расспрашивать, сука? — Хес вскакивает, но Вова тянет его за руку, сажая обратно. — Не уходи, выскажись. — Мне нечего высказывать. — Как нечего? Это, нахуй, больно, так чего ты улыбаешься? Зачем притворяешься? — спрашивает Братишкин, трясёт его за плечи, заставляя повернуться к себе, и разглядывает нахмуренное лицо. Хесус прямо на него не смотрит, только куда угодно ещё, на надпись на его футболке. — Не надо. — просит он и наклоняется, утыкаясь лбом в его плечо. — Пожалуйста. Вова прижимается к нему щекой, обнимая за плечи, и гладит по спине. — Не буду, Хес. — Мне тебя тоже не хватает. — вдруг признаётся Хесус, выпутываясь из его рук. — Честно говоря, мне всех вас не хватает. — А новые знакомые? — Новые… Будто сам не знаешь, как это тяжело, доверять кому-то едва знакомому. — Хес приваливается боком к спинке дивана и смотрит прямо на Вову, но быстро отводит взгляд и смущённо чешет затылок. — Отношения на расстоянии хуйня ебучая. — Согласен. Но сейчас я тут. Они смотрят друг на друга, и снова возникает это мерзкое чувство, когда они не узнают друг друга, будто ползунок отношений с сотки до тридцати упал, и нужно снова говорить-говорить-говорить, чтобы заполнить его. А Хес не может говорить, ему тяжело, и Вова, видя это, сделать ничего не может. Он кусает губы, переводя взгляд на монитор ноутбука и закрывает его, чтобы он наконец заткнулся. — Пошли. — Куда? — Хес оборачивается, наблюдая, как он обходит диван и идёт в прихожую. — Не знаю, куда-нибудь. Покажи мне что-нибудь, кофейню какую-нибудь пиздатую, где всякие модные челы сидят. Хуй знает. Центральный парк. Ебейший район. Статую свободы. Что тебе здесь нравится? — Нужно выбрать что-то одно, а то так мы до ночи будем бродить и ничего нормально не посмотрим. — Ну так жопу свою поднимай и пошли. — подгоняет Вова. — Иди, кофту хотя бы надень, промёрзнешь ещё. Братишкин тянет футболку за края, рассматривая её, и недовольно ворчит, топая в комнату. — Никакого веселья не получится, если ты надо мной как мамка трястись будешь. — Тебе, блять, забота что ли неприятна? Я хуею. Жалуется ещё на что-то. — Хес уже у выхода, натягивает куртку и обувь, когда Вова, кривляясь, возвращается к нему. — Перезаботишь меня, а я возьму и влюблюсь, и не уеду никуда. — Охуеть напугал, сейчас ремнём тогда бить начну, чтобы ни в коем случае. — Твои тонкие ручки вообще смогут нормально ударить? — с сомнением интересуется Вова, хватая его за руку. — Ты же до людей дотронуться боишься, а тут бить. — Я же не руками бить буду. — Хес руку отдёргивает тут же и отворачивается открывать дверь. — Ты не сможешь, я уверен, что ты никогда бы никого не ударил. Хесус старается не показывать, как ему отчего-то приятно такое уверенное заявление, и тихо фыркает. — А на самом деле я маньяк и положил уже сотни тысяч человек. — Ага, конечно. Пиздабол. На улице Вова неожиданно чётко понимает, что имел в виду Хес, говоря, что места слишком мало. Сейчас так легко, болтать ни о чём, относительно пространства они не так уж близко друг к другу, хотя чуть касаются плечами, когда мимо снуют другие люди. Маленькая узенькая улица, невысокие однотипные дома, Братишкин разглядывает всё, чтобы понять, чтобы смотреть чужими глазами человека, который тут живёт. Хесус слушает его рассказы и смеётся, сначала тихо, словно стесняясь, но потом привыкает, его больше не волнуют другие люди. —… И вот он, блять, всё ноет, что к Наташе хочет, а я никак не могу понять, причём тут Генсуха. — сквозь смех рассказывает Вова. — Я ему говорю: «Макс, ты уверен?», а он всё гнёт своё. Ну я и думаю, что делать, пиздец пьяный, решил его в аэропорт везти, только мы не доехали. Таксист вышвырнул нас, я ему говорю: «До аэропорта», а Макс «На Арбат» просит. До меня только на утро дошло, что не о Генсухе он говорил, а о той официантке из кафе, которая ему свой номер оставила, а он проебал. Я у него спросил, он нихуя не вспомнил, даже про кафе не вспомнил, я, блять, так охуел. — Нахуя так ужираться, долбаёбы? — хихикает Хесус, закрывая лицо ладонями. — Так у него же день рождения! Ты бы видел в каком состоянии были мои кроссовки, я их выкинул, блять, ебучий октябрь. У меня весь пол был обосранный, я хуй знает, как до дома добрался. — Я так и не понял, почему в итоге вы вдвоём хуйнёй страдали? — Веришь? В душе не ебу. Вася сказал, что в какой-то момент мы просто исчезли. Охуенное вышло др, я ебал. — заключает Братишкин с лёгкой улыбкой. — Вообще пиздец. — соглашается Хесус. У обоих возникает мысль: «А тебя-то там не было», но, чтобы не начинать снова, её никто не озвучивает. — О! Чо это? — спрашивает Вова, зацепившись взглядом за вывеску более-менее похожее на что-то, кроме очередного магазинчика с хлебом, может это даже окажется кафе, а не прачечная. — Там? Вроде кафе-мороженое. — Хес делает вывод из картинки с изображением рожка мороженого, потому что никогда не интересовался. — Заебись, зайдём. — Хочешь мороженое? — Ну а хули? Жрать рулет твоей бывшей я не буду. — Это всего лишь еда. — замечает Хесус, отводя взгляд. — А мне похеру. — отвечает Вова и тащит его в кафе за руку. Время вечер и тут толпа мелкотни, парни с трудом успевают занять свободный столик. — Так… Нихуя тут вариантов. — в восхищении говорит Братишкин, разглядывая разноцветные лотки с мороженым. — Ты какое хочешь? — Возьми мне любое, я посижу за столиком. — отвечает Хес и возвращается на место, боясь, что куртка недостаточная защита. Он бездумно пялится в телефон, когда спустя десять минут, Вова наконец возвращается с добычей. — Это что? — интересуется Хес, рассматривая ядерное желто-зелено-красное нечто. — Малибу. — у самого что-то более яркого красно-желтого цвета, но выглядящее не так агрессивно. — Охуенно. Я сразу понял, что это такое. А твоё что? — Гуава-тропик. — отвечает Братишкин и нахмурившись вспоминает надписи на ценниках. — В твоём киви, дыня и красный виноград, а в моём гуава, манго и красный апельсин. Хесус задумчиво мычит, отпивая молочный коктейль, который к счастью самый обычный ванильный. Вова сразу хватается за ложку, и Хес решает сначала посмотреть понравится ли ему его, что сразу становится видно по довольной улыбке и сверкающим как у ребёнка глазам. — Вкусно? — всё же интересуется Хесус, осторожно черпая своё, стараясь попасть сразу по всем вкусам. — Пиздато. А твоё? — Сладкое, хорошо, что тут киви есть. — А моё более кислое тогда. Они переглядываются и азартно тянутся к мороженому друг друга, смеются, меняясь, атмосфера тут такая по-детски весёлая, так и хочется дурачиться. А наевшись они идут дальше, город больше не освещает закатное солнце и повсеместно зажигаются фонари. — Почему так шумно? Разве ночью не должно быть тихо? — интересуется Вова, не то чтобы ему действительно было интересно, просто захотелось спросить. — Так это же Нью-Йорк. — отвечает Хесус, и его улыбка так больно бьёт под дых, что Братишкин на секунду перестаёт дышать, резко разворачиваясь. — Ты куда? — Домой, устал, вырублюсь сейчас прямо на ходу. — Так не в ту сторону, мы же только что дорогу перешли. — Я знаю, просто захотел посмотреть сюда. — бурчит Вова, разглядывая пустую дорогу, только что машины сплошным потоком ехали, он хватает Хеса за руку. — Быстрее, а то они снова поедут. И не отпускает, Хесус даже ждёт специально, когда он вспомнит и отпустит, не сводя с него взгляда, когда Братишкин замечает его и опускает голову, отдёргивая руку. Хес ухмыляется, его улыбку Вова чувствует затылком и в отместку пихает локтем в бок. — Хес, о чём ты думаешь? — Ни о чём, совершенно ни о чём. Впервые за несколько недель ни о чём не волнуюсь и не думаю. — Хочу так же. — Давай. — Хес резко разворачивается и встаёт перед ним. — Что? — Ни о чём не думать. — Я не понимаю. — напрягшись Вова отступает от него назад, но тот делает шаг следом. — Закрой глаза. — Просто закрыть? — Для начала. — А ты что будешь делать? — То же самое. Братишкин нахмурившись вглядывается в его лицо, и взгляд почему-то никак не может сосредоточиться на глазах, а затем берёт его за руки. — Вот, чтобы ты неожиданно не ушёл, оставив меня стоять как идиота. — поясняет и закрывает послушно глаза. — Хорошо. — Хес рассматривает тёмные ресницы, так близко, сжимает в ответ его подрагивающие пальцы и тоже закрывает глаза. — Представь дерево. — Дерево? — Да, просто дерево в пустоте, высокое, с развивающимися на ветру листьями. Ничего кроме дерева. Вова слушается его шёпота, рассматривает выдуманное дерево, почему-то берёзу, она высокая, красивая и ужасно зелёная. Тёплые ладони в его руках, так ему нравятся, он тянется вверх и чуть вперёд, не глядя. — Какое дерево ты представил? — спрашивает Хесус до того, как он успевает совершить какую-то глупость. — М… Берёзу? А ты? — Пальму. — Хес открывает глаза и отпускает его руки. Всё спокойствие, которое переполняло Братишкина мгновение назад разбилось с глухим хлопком чьего-то выхлопа, от которого они оба вздрагивают и оборачиваются на старую развалюху, проезжающую мимо. — Теперь ты ни о чём не думаешь? — интересуется Хесус, переводя взгляд с удаляющейся машины на задумчивого Вову. — Теперь я думаю даже больше. — Хм, странно не сработало, а мне казалось это идеальное решение. — Что?! Так ты это только что выдумал? — возмущается Вова. — Да. — Блять, еблан. Хесус смеётся, уходя вперёд. И Братишкин смотрит ему в спину, если он не выскажет всё сейчас, то не сможет идти, не сможет спать. — Хес, а ты когда-нибудь говорил ей, что любишь её? — спрашивает Вова, ускоряя шаг. — Кому ей? — Ну ей. — Не говорил. — всё же отвечает Хес и смотрит только прямо. — Ты не любил её? — Вова наклоняется вперёд и заглядывает ему в глаза, но Хесус быстро отворачивается. — Мы не были вместе достаточно времени, чтобы я был уверен. — Хес, это не так работает, ты мыслишь слишком рационально. — Думаешь, если бы я постоянно говорил: «Я люблю тебя», то это бы стало правдой? Вот это точно работает не так, и потом оно просто обесценится. — Нет, это же чувства. У тебя разве не возникало ощущения, когда ты смотришь на человека и понимаешь «Блять, я так его люблю»? — Кого его-то? — фыркает Хесус, и ему в глаза он старается не смотреть, потому что почему-то верит, что так бывает. — Человека! Вот в такие моменты это и говорят. Когда чувствуют. — У меня не было такого. — Прям никогда? Так не бывает. — То, о чём ты говоришь, я никогда не испытывал. — Хес начинает закипать, ему ужасно не нравится об этом говорить. — Что тебе непонятно? — Я… Ну… — Вот и не заёбывай тупыми вопросами. Вова расстраивается, всё это грустно и совершенно не то, он облажался. Он протягивает руку, но не решается дотронуться, а Хес уходит так далеко, что ему и не дотянуться уже. Не слыша чужих шагов, Хесус останавливается в метрах пяти от него и разворачивается. — Ты можешь говорить это мне, и оно никогда не обесценится, Хес. — говорит Вова и прикусывает щёки изнутри, потому что, ну, блять, так это глупо. Хес ничего не понимает, вот просто ноль, и неудивительно. Он бы сказал ему, каким дураком его сейчас считает, да он же и сам знает. И ответить ему нечего, нет таких слов, которые не превратят такую смелую чересчур красивую фразу в ничто. Хесус резко срывается с места, но подходит медленно, будто настороженно заглядывает в глаза в его лживые, обманчиво в них отражается вся честность мира, он же просто издевается. А Вову ноги перестают отчего-то держать, когда чужие ладони останавливаются в сантиметре от его лица, и с такого расстояния так хорошо видно, как двигаются его скулы, пока Хес скрипит зубами. Руки он отдёргивает, как всегда не решается коснуться, даже в шутку, в отместку, чтобы задеть побольнее. — Почему тебя это вообще так волнует? — спрашивает Хесус, отступая назад, наконец, оба начинают дышать. — Потому что я хочу всё о тебе знать, ты ведь мне ничего не рассказываешь. Блять, я даже не знал, что ты с кем-то встречаешься. Я теперь столько о тебе не знаю. — Вова цепляется за него, немеющими пальцами сжимает его рукав, чтобы не ушёл. — Как будто это кому-то интересно. — Интересно, раз спрашиваю, значит мне интересно, важно, и я хочу знать. Потому что ты тут один, и мне не всё равно. — Я не один. — А да? — выходит истерично, почти смеясь, ведь он прекрасно знает о стримах по десять часов. — И где же они все? Твои друзья? Ни одного звонка и сообщения за весь день. — Заткнись! Ты ничего, нахуй, не знаешь, так хули говоришь? — Так расскажи. — Нечего мне рассказывать. — Как мне поступить? Заставить тебя говорить или ждать, когда ты заговоришь сам? — Смотря, как ты хочешь, чтобы я тебе сейчас въебал или позже. — А ты въеби, если тебе легче станет, въеби! — вызывается Вова, взбаламутившись как тот петух, грудью его толкает, хотя носом куда-то под подбородок дышит. — Вова… — вздыхает Хесус, отодвигает его, сжимая почему-то плечи, вместо того, чтобы отойти от него назад. — Давай хотя бы не на улице? — А, втихаря меня пиздачить будешь, за стенками? — Ну, а хули нам, этим?.. — Абьюзерам? Друг друга походу будем ебашить. — Ты домой хотел, пошли уже. — Хесус разворачивается, собираясь идти дальше. Братишкин слабо ударяет его в плечо, догоняя, и идёт дальше рядом. Хесус кидает на него задумчивые взгляды, борется с собой, рассказать, как всё у него плохо — сложно, не хочется показаться слабаком и жалким, что не может справиться даже с такими проблемами, что одиноко и только и остаётся таскаться по клубам ночами, при этом даже не выпивая, потому что совершенно не тянет. Но он ничего не рассказывает, лишь прижимается чуть теснее к его плечу, когда мимо проходят прохожие.