Мы будем

Я уверен, это будет очень странный выходной Будем делать все, что хочешь Оставайся со мной

Змей и не думал, что такое возможно. Стоя в то холодное раннее утро на остановке мысленно попрощался насовсем, глядя в удаляющуюся спину, на то, как Рыжий легко шагает, запустив руки в карманы куртки, на стройные длинные ноги в грубых ботинках. Смотрел в последний раз безо всякой болезненной надежды, без попыток продолжить общение. И вот, уже дважды после его "последнего раза" ничего не заканчивается. И сейчас он втыкает на очередное сообщение с номера, которого специально не спрашивал: в среду часа на два раньше освобожусь. хочешь приеду? Отвечает на предыдущий незамысловатый вопрос, чувствуя кардинально противоположное тому, что пишет: я в порядке и следом: приезжай Но Горов не приезжает ни в среду, ни в четверг из-за предновогоднего аврала в своем ресторане. Однако, они постоянно на связи. И все эти их короткие текстовые диалоги в разное время суток, будто бы случайные созвоны, короткие включения камеры оставляют неясное волнение, ощущение недосказанности и тайного прикосновения... Черт побери, напоминают о старом добром времени с бессовестной сладкой дрочкой с кем-нибудь по видеозвонку, подначивая вывернуть разговор на эту колею и теперь. В один из вечеров, зная, что Сашка работает ночью и прочитает не сразу, Ли, как и положено ничтоже сумняшеся, отправляет: Рыжий а Рыжий слушай. всечь ты мне не сможешь в силу расстояния, так что не знаю, чего хочу больше целоваться с тобой часами или отсосать тебе Ответ приходит уже глубокой ночью, но Олег все равно не спит, поэтому сразу читает, заранее ловя нервную дрожь: значит, мне выбрать одно из двух? Олег печатает ответ вмиг заледеневшими пальцами, ясно представляя Рыжего сидящим сейчас в свой перерыв может прямо на столе, может на пустых ящиках в тускло освещенном холодном "предбаннике" служебного входа или просто на корточках и то, как он, привычно хмурясь, наблюдает за индикацией набора. То, как дымит сигарета в его длинных пальцах, как его дыхание становится паром. блять нет. выбор тебе не предоставлен, понял? И он добавляет еще кое-что, хоть это и близко не тот "жар в огонь", совсем не то, что он мог без проблем говорить раньше, вываливая на объект страсти детальные жгучие образы, зная, как это работает, лепя ситуации, выстраивая диалоги и нужные повороты в них примерно с той самоотдачей, с какой экспрессивный скульптор вкладывает часть себя в свое творение. Естественно, с присущим нарциссизмом, самому кайфуя от своих слов. у тебя охуенные руки в курсе? тащусь по этим сухим мышцам Совсем беда. Но плевать, Олег даже не волнуется по поводу того, что выглядит это как признание пятиклассницы, а не попытка соблазнения. Да у нее и то получилось бы лучше. Ведь теперь он даже от одного этого, от своей внезапной смелости теряет всяческие ориентиры в пространстве, находя себя уткнувшимся куда-то в угол с прикушенной до боли кривой улыбкой. Старая елочная гирлянда из лампочек спрятанных в опасные острые пластмассовые звездочки вдруг заходится в лихорадочном перемигивании, вспыхивая ярче положенного, освещая разноцветными огоньками его лицо, и гаснет вместе с верхним светом и ноутбуком, оставленным на постели. Остается ярким только экран телефона, на котором Змей с гулко бьющимся сердцем читает новые сообщения. Он может сказать точно, что происходит - перебои напряжения. В электросети и в его нервной системе. шрамы на твоем бедре и колене я бы их вылизал Блять, да. Змей прижимается головой и плечом к прохладной стене, рука его рассеянно скользит по животу, опускается вниз, привычным движением ныряя под свободный пояс истертых до дыр старых джинсов, которые ему вместо домашней одежды и пижамы. Не прикасается к вставшему члену, только дразнит себя, проходясь кончиками пальцев под резинкой боксеров рядом с влажной головкой. Ну давай же. Скажи что-то такое, от чего стало бы невыносимо сдерживаться. Расскажи мне, что хочешь. Во всех подробностях. Чтобы можно было отпустить себя и выболтать все свои желания. Нет такого места в квартире, где бы его не заставала похоть. С кем-нибудь или с самим собой. Где-то теперь на чужих компах, возможно, до сих пор хранятся тонны компромата на него. В прочем, Ли фиолетово, он мог бы добавить еще немного. Столько, сколько не хватает всем моралистам до множественного оргазма. Среди его бед с башкой нет, к сожалению или к счастью, паранойи насчет собственной репутации, как и нет головокружительной карьеры, которую можно было бы феерично сломать одним из бесчисленных коротких и не очень видосов, отправленных по переписке в незапамятные времена. а мне показалось, тебе они не понравились но ты можешь хоть сейчас обязательно. все, которые найду а еще? что сделаешь еще? Они как подростки, сука. Эти сдержанные короткие фразы. А так хочется как раньше вывалить поток пошлостей, чтобы подыхал там от возбуждения в неподходящем месте и времени, и не знал, как скрыть стояк, чтобы не спалили. Чтобы думать не мог. Змей невыносимо хочет как раньше, но мана его заканчивается быстрее, чем он может предполагать, даже уже хорошо познакомившись с теперешним собой, который устает и теряет силы в несколько раз быстрее, чем когда-то. Тем, кому не привыкать проводить сутки в глухой апатии, не двигаясь с места по несколько часов, не чувствуя проблеска интереса и эмоций ни к чему, растеряв всю свою отзывчивую чувственность... Даже от этого куцего диалога он чувствует себя пережившим огромный стресс, от которого голова совершенно не варит, набитая горячей ватой, вымотанным, будто без памяти трахался всю ночь. Его нервозность и жажда поцелуев находят выход во вредной привычке обкусывать губы, сдирая нежную кожу до болезненных маленьких ранок и пересохших заусенцев. Он трогает языком привычную сырую трещинку на верхней губе, знает, что не нужно, и все равно часто облизывается, нажимает зубами до пекущей боли. Безотчетно приоткрывает рот после. Господи, ну как же он хочет глубоких поцелуев с натиском, от которого хочется стонать. Поддаваться. И он снова втягивает нижнюю губу, оставляя мгновенно наливающиеся алым полосы от зубов - ничего не остается, кроме как терпеть. *** - Ну ты и свинота, - произносит Горов приваливаясь плечом к косяку, - и дверь входная открыта у тебя... "Заходите, люди добрые, берите, что хотите", да? Хотя, блин, красть у тебя кроме матраса твоего пиздатого тут и нечего. Шурша пакетом, Санька проходит в комнату к даже не оторвавшемуся от чиркания по графическому планшету Змею. - На. Держи вот, - Рыжий опускает рядом с ним на одеяло холодный с улицы кулек, сквозь который видны веселенькие бока оранжевых мандарин с веточками и листьями, будто их только что сорвали. - Благодарствую, блять, - тягуче произносит Змей, сонно улыбаясь, подгребает под себя ноги, усаживаясь по-турецки. - У меня уже есть, - он кивает на разбросанные вокруг корки. - Ну, теперь можешь наесться хоть до диатеза. Что сказать, - он вовремя. Ведь Олег третий день не закрывает входную дверь, потому что в душе не ебет есть ли дубликат его ключей у отца. И он не может знать каким будет временной промежуток между тем когда он, например, услышит звонок и тем, когда сможет дойти до двери. Он спит так много и без конца путает день с ночью, а реальность становится картонной и далекой. Наступило Его Величество Медленно. - Жрал нормально когда? - спрашивает Рыжий, оглядев комнату, где кроме здоровенного толстого матраса есть только один старый шкаф, не считая включенной елочной гирлянды с крохотными лампочками, лежащей на полу комом, видимо так же, как она лежала в том самом шкафу. - Тебе какая разница? - Змеева улыбка тянется в бок, становясь все более нахальной и тонкой, глаза прикрываются уже не сонно, а томно. - Есть разница, раз спрашиваю, - просто отвечает Рыжий, улавливая все эти перемены в нем. Сегодня двадцать седьмое декабря и Олег завесил окна отрезом темной ткани, который когда-то его мать покупала для штор. Сшить их не успели. Поэтому он просто перекинул все эти несколько метров через гардину, оставив половину тянуться шлейфом по паркету, лишь бы только загородиться от праздничных уличных огней и электрической сумеречной синевы, которая всегда застает его врасплох. Змей откидывается назад, опираясь на локти, рассматривая Горова в упор и ему становится почему-то абсолютно очевидно - трахаться они будут. Непременно. От этой мысли сразу теплеет и тяжелеет внизу живота и от стремительно разлившегося тепла даже покалывает кончики пальцев. Он все еще, кажется, смотрит на его рваные на коленках джинсы, рассеянно думая: "неужели на улице не холодно или ехал на такси?", когда Сашка оказывается рядом и поднимает его на ноги легко, как тряпичную куклу, взяв за плечи. Глядя в карие, пиздец какие красивые, как кленовый сироп глаза, Олег невпопад комментирует: - Мои джинсы победили, - и это на самом деле так. Его рвань, облегающая бедра, которую он таскает дома, распадется на тонкие лохмотья, если кое-кто захочет порвать их на нем. - Какого хрена тебе надо? - а это к тому, что его так бесцеремонно подняли. - Ну-ка, пойдем, - крепкие руки разворачивают его спиной, обнимают, прижимают к себе за живот и солнечное сплетение. И тут уж сам бог велел расслабиться и прислониться к холодной пока еще, полурасстегнутой куртке на груди позади себя, откинуть голову на плечо. - Ты не пьяный, не прикидывайся. Шагай реще. В ванной Сашка, заставив Ли поднять руки, сам снимает с него футболку: - Бошку когда мыл? - Хули пристал? - тускло отзывается тот, не упуская, однако, момента крепче прижать к себе придерживающие его ладони. - Не помню я. У меня не было сил. Все так же прижимая Ли к себе спиной, расстегивает чужую ширинку и, ничуть не смущаясь того, что сам, вообще-то, даже не снял верхней одежды, стаскивает с него штаны вместе с бельем, присев около его ног, помогая ему, как ребенку не запутаться в тряпках. Затолкав не особо сопротивляющееся тело под душ, подавляет желание побыть рядом и проконтролировать, чтоб "не уплыл", но остается караулить болезного под дверью снаружи. Некоторое время он слушает ровный шум воды, но когда раздается звук закрывающейся изнутри щеколды, понимает, какую опасную херню сотворил из лучших побуждений. - Эй, Садко, к морскому царю намылился? - Рыжего сразу же бросает в нервяки и холодный пот. - Ты дай знать если чё, ага? В ответ - ничего. - Слышь, говорю, еще секунда - и я сломаю к хуям замок, - для пущей убедительности он даже пинает дверь. Пока что не сильно. - Открыл быстро! Рука его цепенеет на ручке двери и сердце колотится как сумасшедшее. Он пытается понять намерение этого сбрендившего, ткнувшись лбом в деревянную панель: - Олег, сука... Вода продолжает монотонно литься. Минуту, две, три. Когда снова щелкает задвижка, Рыжий рывком открывает дверь, уже предполагая увидеть располосованные вдоль руки или перечеркнутую порезом шею. Но Ли невредимым сидит на бортике ванны в обмотанном вокруг бедер полотенце. Вид у него самый безобидный и потерянный. Вид, как у человека, который заблудился в незнакомом городе - что ему теперь делать? Он, нахуй, не всекает, как здесь оказался. Санька в один шаг оказывается рядом, подходит вплотную, улавливая запах сладкой зубной пасты и тот самый, что напрягал и будоражил еще в первый день их встречи, от мокрых его волос. А кожа его пахнет молоком. - Какой же ты ебанько, Змей. Просто долбоебище. Был и есть, - несмотря на то, что Олег чуточку выше него, тянуться Рыжему не приходится. Он зачесывает своими пальцами светлые пряди к затылку и целует израненные голодные губы так, как не смог бы описать текстом. Как хотели оба. - Напугал, блять. Поцелуй этот без начала и конца. Сразу глубокий, не быстрый, но выбивающий дыхание будто точным ударом в солнышко. Он не заканчивается, а прерывается, оставляя их губы саднящими, и влажные звуки от этого здесь, в ванной, рикошетят от кафельных стен особенно четко и громко, заводят своей прямолинейностью. Как и тихий стон кого-то из них. Забираясь в мятный сладкий рот языком Рыжий не закрывает глаза, смотрит на длинные ресницы, и, когда они размыкаются, показывая за собой, как тайное сокровище, лимонную, до того посветлевшую радужку с золотистыми прожилками, - не прячется от близкого пристального взгляда. Наслаждается тем, что это безбашенное отвязное существо с таким удовольствием подчиняется ему. Нажимает на нижнюю челюсть, чтобы открыл рот еще шире... Серое полотенце натягивается на четко проступившем стояке, ничего не скрывает. Мокрую Змееву спину обжигает холодом кафеля, когда Сашка притискивает его к стене, чтобы в полной мере ощутил и его собственный, намереваясь размотать уже не нужное полотенце с бедер. - Я пиздец устал. И когда спал не помню. Или, наоборот, когда не спал, - тихо и доверительно произносит вдруг Олег. Сашкины руки замирают. - Пойдем отдыхать, значит. Поспишь. Я покараулю тебя, - настаивает он, когда Олег отрицательно мотает головой. - Буду с тобой. Никуда не уйду... - Я буду тут, не бойся, - повторяет он снова, укладываясь головой на подушку рядом. *** Их мирные "полежатки" заканчиваются, когда Змей, завозившись, поворачивается к Рыжему, зачесывая пятерней на одну сторону подсохшие волосы, открывая выбритый под ноль висок. Смотрит он уже совсем иначе, не так, как тогда, когда Рыжий пришел без предупреждения, не как пару часов назад в ванной. А с затаенным вызовом, скрывающим если не волнение, то надежду, которую он всеми фибрами души ненавидит за то, что как ни старайся, - ее заметно. В одно движение выныривает из-под одеяла и уверенно садится на чужие бедра, смещаясь задницей на пах. Неужто сил набрался в недолгом беспокойном сне? - Ну что, Горов, трахнешь меня? Голос его как всегда мягкий, хриплый и вкрадчивый. Нестерпимо хочется сделать что угодно, только бы слышать его чаще. Его смех, его стоны. Сашка реагирует без промедления. Садясь, тянется к светлым волнистым прядям, сжимая их в кулаке. Обняв за спину, сразу же целует один за другим сжавшиеся твердые соски. - Не осторожничай. Прикуси их. И Сашка исполняет просьбу, коротко и легко смыкает зубы на левом соске, следом мазнув по нему кончиком языка. Олег вздрагивает и шипит: - Да сильнее. - Откусить к херам, что ли? - сразу хмурит прозрачные брови Рыжий. Уши ему заметно припекает. Руки его, изучающе оглаживают ребра и позвонки, спускаются на подвздошные кости и Ли приподнимается на коленях, ненавязчиво двигаясь. Мокрое пятно на его боксерах, которого вот только что не было, касается Сашкиного живота каждый раз, когда Олег выгибается. Хочет ближе. Теснее. Ну же. Светлый росчерк старого шрама показывается из-под резинки белья, манит выполнить обещанное - вылизать его, перемещаясь на живот и ниже, еще ниже, когда Рыжий оттягивает ее, приспуская, высвобождая чужой стояк. Проводит щекотно подушечками против роста по светлым волоскам на лобке, обнимая одной рукой за узкую талию. Мягко опрокидывает на спину, устраиваясь сверху. Член, по которому он сейчас неторопливо двигает рукой, иногда сжимая головку, по объему совсем как его собственный... Рыжий отчаянно хочет запомнить все, запечатлеть на подкорке, чтобы, наверное, дрочить на это одинокими ночами, вспоминая, как его просили быть жестче и он мог бы это дать, ведь нетерпение в нем всегда берет верх. Только он тоже научился сдерживаться и делает по сути то, чего Олег хочет, но немного иначе - предпочитает смотреть за его томлением, за тем, как он сгорает от желания. И, кажется, можно кончить от одного только вида своих пальцев, которые даже с шелковой маслянистой смазкой скользят в нем сначала туго, а потом легче, на всю длину. Предпочитает изо всех сил быть осторожнее, чтобы не повредить, разводит и сгибает пальцы, двигая ими внутри, наблюдая, как пресс его от этого то каменеет, то чуть расслабляется; как напряжённый член вздрагивает, истекая прям под аккуратным пупком. Блять. Рыжий разглядывает его всего, не отказывает себе, подаётся вперёд, не вынимая среднего и указательного, пробует на вкус, вылизывает каждый сантиметр пахнущей молоком чистой кожи, проходится языком по следам от стежков, когда-то сдерживающих края рваной раны на смуглом бедре. Помечает расцветающими засосами, а затем целует блестящую налившуюся головку, втягивает ее в рот полностью, задевая чувствительную уретру. Ощущает, как реагируя на это, мышцы внутри спазматично сжимают его пальцы. Ли с шумным выдохом запрокидывает голову, ладонями сперва закрыв лицо, вцепляется в свои волосы, разводит колени шире... Молча позволяя, подчиняясь тому темпу, который ему задают. То, как Змей ведет себя, совершенно сносит крышу. Горов держится буквально последние секунды, прежде чем сделать, как просят, как и сам тоже отчаянно хочет. Оставляет отметины зубов на бедренной косточке, медленно вытаскивает пальцы, гладит вкруговую снаружи, едва нажимая. Змей отзывается стоном, и, почувствовав горячие губы на внутренней стороне бедра, забывшись, тянется обхватить себя посильнее. Ему не разрешают, поэтому он скользит ниже, чтобы самому дотронуться там же, где ласкают, наткнуться на дразнящие его Сашкины пальцы. Другой рукой Олег ведет вверх по своей груди и выше, не сильно пережимает себе горло. Чтобы с новым глотком воздуха перед глазами заплясали разноцветные вспышки, а кровь загудела, делая все ощущения острыми как бритва. Рыжий приподнимает его член и, собрав тягучие капли на свои губы и язык, проводит самым кончиком по венчику. Плавно и сразу неожиданно глубоко берет в рот, второй ладонью мягко сжимая яйца. Обоим понятно, что они могут ограничиться и этим, но Змей хватается за руки, держащие его, впивается в рыжую голову, склоненную над ним, шепчет лихорадочно, заставляя остановиться, выпустить член изо рта. - Рыжий, стой. Блять, Рыжий... Мм... Сделай, как обещал. Давай. Выеби меня. Сашка никуда не спешит, широко лижет вдоль ствола, напоследок уздечку, подтягивает гибкое тело ближе к себе, перехватывая под коленом. Прикладывается к едва заметному на нем шраму - и начинает входить. Не сразу, поступательно, но не останавливаясь, не позволяя отодвинуться. Желающему все это время пожестче Змею, первую минуту даже не вдохнуть, и Сашка, придерживая его, целует воспаленные губы, которые тот безжалостно прикусывает, старясь расслабиться. - Убрать? - тихо спрашивает. - Не хочу, чтобы тебе было больно. Тот мотает головой - нет, - чуть сдвигается, будто намереваясь сняться с члена, но насаживается вновь сам, обнимая ногой, и Рыжий машинально гладит ее, успокаивая. Делает первые движения. Проходит какое-то время, в котором они увязли с головой, перестав ощущать его, когда Змеева грудная клетка тяжело опускается, скрадывая первые не болезненные выдохи, которые он сам пока еще не успел заметить. Их лица и тела, руки, одеяло, скинутое на пол: все подсвечивается разноцветными статичными огоньками старой гирлянды. Ли, не открывая рта, издает стон, - всего лишь чуть громче, чем обычное дыхание, но так явственно отличающееся. Распахивает темные ресницы, - и на Горова теперь глядит совершенно бесстыдная сладострастная желтоглазая нечисть, а он смотрит на нее, понимая, чего она хочет. Надавливает на подбородок, вынуждая расцепить зубы, проталкивает между ними большой палец - Змей послушно обхватывает его губами. Юркий язык скользит по подушечке и по всей длине, безумно мягкие пылающие губы смыкаются у самой костяшки. Сашка вытаскивает палец, чтобы обвести их, жестко сминая, и снова проникнуть внутрь, одновременно с этим двигая бедрами размашисто, намного сильнее, чем в начале. Выходя почти полностью, он позволяет себе ускориться, вгоняя теперь член до основания. То, как ему отдаются со всей страстью, позволяют владеть собой, без спросу сносит ему все ограничители. Олег хочет быстро. Хочет медленно. Хочет уже кончить и хочет, чтобы все это длилось как можно дольше. Ему охуенно и жарко. Рыжий еще не видел и не знал таких людей... Чувствительных везде, во всех местах, где ни тронь - на каждом изгибе. Таких откровенных и сумасшедших. Похотливых до сладкой дрожи от одного воспоминания, ловящих кайф даже от слов и взглядов. Ему хорошо... Горов выскальзывает из горячего нутра, чтобы вновь проникнуть пальцами. Зачем, он не знает. Он просто хочет касаться и ласкать его, снова покрыть поцелуями гладкий живот. Ему хочется перевернуть и вылизать его, чтобы заходился сладкими хриплыми стонами и подавался навстречу. И ведь наверняка не будет ему ни на толику стыдно... Но ведь у них ещё много времени впереди - он сделает не только так. Сейчас же их просто не хватит на смену поз. Тем более, длинные ноги так крепко обнимают его, поэтому Сашка упирается рукой около его головы, перестав придерживать, и трахает восхитительное отзывчивое тело яростно, не сдерживаясь больше совсем. Сашка хочет смотреть в это выразительное лицо, масляные золотые глаза, которые закатятся, когда тот содрогнется в оргазме... Смотреть на него, пока он будет кончать, зная, что вот именно сейчас все так, как он желал - с полной отдачей, не останавливаясь, получая, наконец, помимо физического ещё и душевное наслаждение, которого в полной мере достичь самому с собой не представлялось возможным. Подставляясь подо все до единого прикосновения, каждую ласку. Получая долгожданную взаимность. И Рыжий хочет доводить его до такого состояния снова и снова. Он так сожалеет о том времени, когда они не знали о существовании друг друга, не помнили друг о друге... Столько лет жили в одном городе, ходили по одним улицам и каждый сходил с ума от одиночества у себя в квартире по-своему. В бесконечных кошмарных снах и одноразовых дрочках с незнакомцами не приносящими ничего, кроме тяжелой усталости; в работе 24/7 и полным отключением себя от какого либо чувственного взаимодействия. Змей тянет его ладонь на свою шею, предлагая сжать. Сашка понимает это, но не делает, а только гладит нежную кожу, слегка нажимая на кадык, и тогда Ли снова всасывает его средний и указательный пальцы, будто ему мало. - Мало тебе, Змей? - выдыхает шепотом Горов, облизывая подставленную шею, ласково целуя висок и взмокший лоб. - Мало, да? Он замедляется. Останавливается вовсе, держа Змея в мучительном сладостном положении, войдя полностью, так, что ягодицы его плотно прижаты к паху, но не разрешая двинуться самому. - Заткнись, ммм... - беспокойные руки больно царапают ему поясницу, желая только возобновления движений. - Скажи. - Блять... да! - волосы рассыпаются, падают на лицо, когда он резко перекатывает голову из стороны в сторону, пытаясь выгнуться сильнее. - Двигайся! Ругательства, сорвавшиеся с покрасневших губ, перебиваются глухим рычанием сквозь зубы, переходящим в громкий несдержанный стон, когда Сашка чуть меняет положение, опускаясь с онемевшей руки, и в плавном движении прижимается животом к чужому пульсирующему члену, горячей скользкой головке. Он широко отводит золотистое бедро в сторону, приподнимает, снова и снова поглаживая шрам на нем. Сжимает Ли, содрогающегося и напряженного как струна в своих руках до синяков, продолжая жестко вколачиваться под непрекращающиеся стоны. Насаживает на себя, забирая его оргазм себе, будто вампир высасывающий яркую душу. Кончает сам, приходя в себя только через несколько бесконечных минут... *** - Побудешь со мной, пока я сплю? - Побуду. Разбужу, если что. Впервые за долгое время Олегу снятся не подъезды и лифты, в которые он вынужден заходить против воли, не перепутанные улицы, а место, в котором он, вроде бы как обретает спокойствие. Там укрыта снегом прекрасная страна, скрыта от глаз. Он лежит спиной на теплой живой земле и о чем-то спрашивает местных духов. Духи высокомерно молчат. Когда наступает теплый и ветреный февраль, город накрывает низкой серой подушкой облаков с осадками. Из безвыходных лабиринтов бесконечных лестниц он возвращается теперь определенно быстрее и с меньшей вероятностью его затягивает обратно, потому что тут, в полупустой комнате на заебатом матрасе, что даже не проминается под весом двоих человек, на затылок ему ложится теплая рука. Крепко зарывается в волосы и прижимает лбом к рыжему виску.