Первая партия

Ночь простиралась свежая и тихая, удивительно мирная для живой субботы. Ясное чернильное небо пестрело созвездиями, словно шёлк миниатюрной серебряной вышивкой; бледный месяц болтался брошью возле Скорпиона. Тишина висела на территории клана Учиха лёгким белесым туманом, неподвижным в своём безветрии, тончайшей изысканной простыней. Пахло одичавшими цветами из заброшенных садов, полынью, влажной землёй и разросшейся травой. Где-то у реки ухала сова. — Льется-льется ливень, — певуче тянул женский голос в сопровождении кото из кассетного проигрывателя, отгоняя от склонившегося над бумагами Саске ночной покой. Тёплый свет настольной лампы бросал тени от его бледных рук. — Гремит-гремит гром… Мальчик, поймавший в речке мелкую рыбешку, прикрывая бамбуковую корзину… спешит домой. Последние несколько дней солнце всходило и заходило на чистейшем небе, отбрасывая мягкие краски утром, изысканные вечером; зенитная лазурь отличалась особой яркостью межсезонья, когда холод уже отступил, а зной ещё не поработил природу; и даже ночью по-прежнему не виднелось ни тучки. Ни ливня, ни грома, ни даже намёка на них. Нет бы тяжёлого пасмурного неба, просыпаться в сине-серых сумерках и засыпать в них, не видя солнца, нет бы потоков пыльного ветра в глаза, тяжёлой дроби капель по крышам — хоть чего-то, соответствующему действительности, — на такой мысли не раз и не два ловил себя Саске. — Ведь всё уже началось. Третий начал разыгрывать партию. Так где же соответствующие декорации? Когда Саске пожаловался на это Сакуре, она только шикнула на него, мол, ты чего, с ума сошёл, если погода ясная, никто и не догадается, а у самой взгляд круглый, напуганный, и лицо бледное, не по-детски уставшее. Её можно было понять. Встречаться с «песчаным» контактом для обмена информацией и координации действий приходилось в одиночку, осторожно и тайно, несмотря на поддержку Хокаге. Всё-таки не прав был добе: шляпа вовсе не означает вседозволенность, она не дарует всесилие. Если Сакуру поймают за локоть люди, не вхожие в разворачивающуюся конспирацию, (скажем, Хьюга), то дело закончится скандалом и обвинением в шпионаже, а также очень неприятными последствиями для всех членов команды 7. Благо спину прикрывали не только кланы тройственного союза, но и Инузука — Зен хорошо перед ними обосновал идею возрождения полиции; и всё равно, лучше было не попадаться. По крайней мере, Сакуре в скрытности очень помогал её призыв; Саске раньше никогда бы в жизни не подумал, что овцы, такие невинные и домашние с виду, не только очень полезны для подобного типа заданий, но ещё и, пусть и по-своему, но парадоксально могущественны. Ему не пришло бы в голову вспомнить, с какого именно зверя начинается зодиакальный цикл и почему, если бы не Сакура со своим испытанием. Он мог бы даже позавидовать, если бы не собственный призыв, абсолютно чудовищный на поле боя (теоретически). Психи, — всякий раз думал Саске. — Но полезные психи. И методы обучения у них были похлеще, чем у Генмы-сенсея, но чуть эффективнее. В конце концов, как лучше научиться азам катаны, чем, со связанными ногами, спасаясь от оравы призывных зверей, которые хотят затискать тебя до смерти? Саске так панически яростно прыгал в тот день, что чуть связки не порвал, но зато разобрался, как агрессивно размахивать мечом, чтобы никто не догадался о неспособности им по-настоящему орудовать. Генма-сенсей потом помог с болящими мышцами, а заодно заявил, что качественная симуляция — сложнейшее искусство в мире ниндзя. А потом до вечера показывал, как за одну секунду обнажить клинок и наставить на горло противника, потому что так точно никто не догадается, что катаной Саске пока не владеет. Призыв всё равно в какой-то момент раскусил что к чему, но к тому моменту сенсей уже успел научить драматично пускать чакру по холодному оружию — молнию и огонь. — Светит-светит солнце, — продолжал голос под аккомпанемент кото, — летят-летят белоснежные облака… Мальчик, который в школе ждал хорошей погоды… книжки в охапке держа… тихо бредет домой. Саске раздражённо подскочил со своего места, в три широких шага оказался у проигрывателя и решительно нажал на «стоп». Если что-то и слушать сейчас, то без слов, а если слов не избежать, то лучше бы в них крылся смысл. Который вечер он разбирался в сохранившихся полицейских архивах, конспектировал нужные выдержки, а оставшуюся пустоту между строчками прятал по ящикам. Иноичи-сан несколько дней назад передал от Хокаге инструкции для команды 7 на время экзамена; и от Саске требовалось усердно тренироваться для хорошего шоу, по возможности нигде не светиться без сопровождения и проработать проект возрождения полиции. Если первое требовало мало работы, а со вторым проблем не было, то с третьим времени категорически не хватало. Хокаге дал понять: если его партия разыграется так, как ему нужно, то все генины-участники получают зелёный жилет. Следовательно, Саске после этого сможет начать ходатайствовать, вступив в права главы клана. Его не стали бы предупреждать, не будь в Конохе нужда в полиции; значит, после повышения её стоит возродить как можно скорее. Работа уже была проделана неплохая. Кодекс работников оставался прежним, за исключением двух-трёх пунктов (например: «береги Коноху, как свой родной клан» Саске заменил на «береги Коноху, как свою родную кровь и как себя самого»). Наруто и (привлечённый к деятельности через Зена) Киба составили неплохую карту неблагополучных районов, обозначив на ней всевозможные подозрительные заведения, которые было бы неплохо зачистить сразу же после открытия полицейского участка, пока весь сброд не успел залечь на дно или разбежаться. Законы же… законы от полицейских не зависят; это полицейские зависят от законов. У ниндзя в таких городах, как Коноха, всегда было больше привилегий и связей. Если полиция возродится, придётся сильно постараться, чтобы стереть её с лица земли снова; и уж на этот раз найдётся достаточно сильных и смелых, которые если не прикроют спину, то свирепо отомстят. Тем же Акимичи не свойственно прощать дважды, а за ними всегда следуют Яманака и Нара, по левую руку и правую. Инузука же раньше, исполняя кровавую месть, такие зверства применяли к своим врагам, что в их историческом регионе до сих пор ходят легенды о пёсьей ярости. Если же через Кибу заинтересуется и Шино, а за ним и остальные Абураме, даже Итачи подумает трижды, прежде чем вырезать нас, полицейских, снова, — с мрачной решительностью подумал Саске. — Ни один Учиха не терпел беззакония на своих землях… а это наша земля, здесь жили и умирали наши предки, прятали свои кости под слоями земли… и мы поделили её с Сенджу. Их убрали, убили, уничтожили не за раз, как нас, а на протяжении десятилетий, какое-то зло погасило их свечи, как и наши; и теперь остался только я из тех, кто готов взять на себя унаследованный долг. И мне нельзя дрогнуть. Невинные и невиновные молятся каждый день о спасении или пощаде; и они должны быть спасены. Ещё остались в Конохе часовые. И ещё будут новые. Размяв спину, Саске вышел на террасу. Тихая звёздная ночь обдала его нежным и свежим дыханием. Затишье перед бурей — так это вроде называется. Письменный тест должен был состояться в понедельник. Тогда же планировалась рокировка туда и обратно. Беспокойство царапало изнутри недовольной кошкой. Последние несколько дней всё, что действительно занимало Саске — это стараться не думать о тех вещах, которые находятся вне его контроля, до которых не докричишься и не дотянешься рукой и, уж тем более, о тех, которые не изменишь. Тренировка, собственная безопасность и возрождение полиции находились под личной ответственностью, оттого и заниматься делами не ощущалось каторгой; а вот ждать… ждать развития событий, ждать новостей, ждать инструкций… ждать оказалось невыносимо. Запрокинув голову, он уставился на далёкие мириады звезд. Мама говорила, именно туда улетают души покойников, оставив свои тела данью земле, и спускаются только если им приносят цветы и тлеющие благовония. Отец не соглашался с ней, конечно; он считал, что души уходят в мир духов. Но Саске хотелось верить именно маме, потому что если Учиха там, на небе, значит, они приглядывают за ним. И, наверное, гордятся. Через десять лет… через десять лет, если на то воля небес, полиция уже будет существовать. Её будут уважать мирные… её будут бояться негодяи. К тому моменту Саске уже постарается найти если не жену, то невесту… порядочную, ответственную, умную и добрую… и вместе они наделают много детей. Сенсей, Наруто и Сакура обязательно будут крёстными, разумеется. Никуда не денутся. Вообще, семь детей — звучит неплохо. Саске вдруг поймал себя на мысли, что было бы очень к месту закурить — и недовольно поджал губы, потому что для этого было ещё слишком рано. Трубку ему зарубилась подарить Сакура на день рождения, сенсей пообещал набор из нескольких видов табака, чтобы было легче определить, какой из них нравится, а Наруто, — Саске догадался по озорному взгляду и подслушанным вопросам о сложности узоров, — шил ему кисет. То ли шил, то ли ткал. К концу июля полиция, как раз ко дню рождения, в идеале, должна была существовать уже формально, хотя бы просто на бумаге. И, конечно, Саске первым делом собирался нанять туда своих проверенных трудностями товарищей и… друзей. Да, друзей. Мама была бы очень рада с ними познакомиться, — кольнуло тоской. Он привёл их к ней на могилу, как-то раз. Точнее даже не он привёл, а они сами пришли, их никто не просил. Но Сакура принесла с собой чайный набор на пять чашек, и Наруто прихватил целую дюжину благовоний своего домашнего приготовления, пахнущих корицей, апельсинами и ромашками. Саске в тот раз не поговорил по душам с мамой, но друзья поговорили за него. Рассказали ей всё-всё-всё: что он хороший, но иногда угрюмый, и периодически тот ещё теме, но очень старается, и добрый, и на него можно положиться, и «вы хорошего сына воспитали Учиха-мама-сан» голосом Наруто, и «мы за ним приглядываем» серьёзным тоном от Сакуры; а потом и сенсей пришёл с букетом маргариток, мама их очень любила, взлохматил волосы Саске и сказал со всей честностью, глядя на могильный камень, что таким сыном можно и нужно гордиться. И вот как после этого не называть их друзьями? Какая перед ними дорога, если только не вместе? А если Итачи придёт, не дождавшись, что я за ним побегу, — мрачно подумал Саске, — у меня есть призыв, который только и мечтает свершить над ним страшный суд. Сказать по правде, ему свои звери не очень нравились, по крайней мере, пока. Он им, впрочем, тоже. Не сошлись по кровожадности. Тем не менее, была между ними глубокая связь… глубочайшая… которую пока не хотелось рассматривать. Сакуре, — считал Саске, — повезло. Её главное испытание было пройдено ещё до подписания контракта, потому что если призывник не понимает овец, то ничего не получится. А моё испытание может длиться всю жизнь… потому что никто не знает, стану ли я одним из них, пойму ли их.  — Чё? Сдулся, зайчонок? — вырвал низкий хриплый голос большой тени откуда-то из ночного мрака. Ух, бестия. — Нет, — проскрежетал Саске. — И я тебе не зайчонок, Тошиаки. — А кто ж ты тогда? — Я — Саске! У-чи-ха Сас-ке. — Зайчонок Учиха Саске, — серьёзно кивнула тень. — Да иди ты к чёрту! — Как только порежешь меня катаной, так сразу. Тень сделала шаг вперёд, и свет, исходящий из окон, отразился от бурой шёрстки здоровенного, двухметрового, накачанного как с картинок старых журналов для одиноких женщин, человекоподобного зайца. На морде под левым глазом виднелся шрам. А на цветастом поясе зверя висел зазубренный тесак. — Грешники сами себя не порежут, — оскалился Тошиаки. — Сначала над ними будет правосудие, — упрямо ответил Саске, — а потом посмотрим. — Не зазевайся только, когда будешь казнить, — хрипло рассмеялся заяц. — Я чую, — выпуклые жёлтые глаза нехорошо блеснули, — что скоро быть крови. Ну вот и почему мне достались такие безумцы, — вздохнул Саске. Причём, Тошиаки из всего призыва ещё не был ни самым опасным, ни самым чокнутым; выше среднего, скорее. У зайцев между собой строгая иерархия: чем больше зверь положил «грешников», тем он выше, мощнее и человекоподобнее. Только самые дети-зайчата похожи на обычных лесных зверушек, за счёт того, что ещё не успели полакомиться «неправедной» кровью. Психи, в общем. Впрочем, одна из овец Сакуры, — маленькая такая, беленькая, похожая на плюшевую игрушку, помогающая своей хозяйке скрытно обмениваться информацией с кукольником из Суны, — по имени Юки-чан, сказала как-то Саске в утешение (после жалоб сокоманднице), что зайцы не всегда были такими кровожадными и, засим, немного чокнутыми; что когда-то очень и очень давно, задолго до существования кланов, была великая война за человечество; и что сторон конфликта было две — богиня-кролик и два её сына. И призывные животные, которые существовали уже тогда, потому что на то была воля более высших инстанций, чем эта могущественная семья, заключили союз — кто с матерью, кто с сыновьями. И зайцы, как и остальные адекватные звери, встали на сторону нового поколения. Но вот братья зайцев, кролики, настолько братья, что и призыв у них был один на двоих, поддержали мать, поскольку она им благоволила. И началась гражданская война между ними, в результате которой зайцы перебили волшебных кроликов, стёрли с лица земли. И именно поэтому отчасти потеряли рассудок, разрываемые горем и правильностью совершенной справедливости, потому что богиня-кролик должна была проиграть любой ценой. Зайцы, в отличие от Саске, не могли сделать выбор «не убивать» в отношении своих братьев. И, глядя на то, к чему это привело, даже какая-то жалость брала, глядя на них. Потом отступала, конечно. Гордые звери не принимали к себе слезливого отношения. — А ты почему оставил пост? — спросил Саске. Тошиаки, один заяц поменьше и два ещё совсем малыша с самого начала всей этой интригующей ситуации бдели территорию клана Учиха денно и нощно. Никто не входил и не выходил без их ведома; они так напугали Иноичи, когда тот пришёл во второй раз, чтобы осведомиться «как идут дела», что тот даже изменил мнение по поводу призыва своей дочери (взявшей пример с команды 7), поскольку, оказывается, есть и покровожаднее. А ещё они уже кого-то убили. На вопрос «кого именно» Тошиаки только оскалился и заявил, что «вот этих безликих» господин сенсей разрешил. В результате, один из зайчат обрёл дар человеческой речи, чем оказался крайне доволен, а ошарашенный Саске понял, что действительно может спать спокойно. — К тебе гость, — оскалился Тошиаки. — Я на него малютку чутка натравил, шоб мальчонка побегал. Это полезно, не смотри на меня так, господин-Учиха-зайчонок-Саске. Ща они поиграются, и жди тогда. — Это ты на кого Мачи спустил? — Э-э-э, — заяц совсем по-человечески почесал лапой за ухом. — Забыл, как зовут. — Са-а-аске! — вопль издалека. — Са-а-аске, ёпт твою налево!.. Я ж с бумагами! — Отставить преследование союзников! — авторитетно гаркнул Учиха в простирающуюся темноту, надеясь, что этого будет достаточно. Тошиаки только ухмыльнулся, скрестив лапы на груди. Подождал, ещё подождал, а потом, топнув ногой, оттолкнулся ввысь — и был таков. Видимо, отправился доносить приказ. …Спустя целую вечность перед террасой появился запыхавшийся и чуть пожёванный Киба. Акамару устало ковылял рядом. — Ну, чувак! — заявил Инузука, пряча щенка в своём капюшоне. — Они у тебя, конечно, это самое. Авантюристы! — Энтузиасты? — Во, точно. Фу-у-ух! — выдохнул, опершись на колени. — Еле отбились. Не, не пойми меня неправильно! Это весело! Мы так между своими боремся каждую первую субботу месяца! Но я всё-таки на этот раз с бумагами, чесслово. Саске проводил гостя внутрь, предложил зелёного чая, но Киба согласился только на воду, потому что перед экзаменом в понедельник надо было хорошо выспаться. — Тем более, — добавил Киба, откинувшись в кресле возле письменного стола, — что мне, между прочим, ещё по лесу потом пару дней шататься. Я как раз от Ино, мы там согласовывали. — И что решили? — Ну, Шика и Чоджи не в курсе, — пожал плечами Киба. — Что уж тут поделать. Раз не догадались, значит, от них ничего не зависит. Это честно. Шино что-то подозревает, например, но он, скорее, из интереса просто согласится с моими, кхм, «предложениями», потому что Абураме шарят за скрытность, а любопытства им не занимать. А вот Хинате даже нет смысла ничего рассказывать. — А как же ваша сенсей? — даже удивился Саске. — Так она же специалист по гендзюцу, кто её знает. Но вряд ли. Иначе пришлось бы вводить в курс дела и Асуму-сана, а он, ну, не скрытный. И скандал бы был. В общем, о чём я: в лесу Ино возьмёт за уши своих и вероятно, если получится, законтачит с песчаниками для безопасности. На всякий случай. А мы с моими пойдём в обход вообще всех, но держаться слишком далеко тоже не станем; буду ориентироваться на запах Хокаге. Если почую неладное, отправлю Акамару к Ино, а она дальше сама знает свои инструкции. Если нет, то даже и рассказывать не нужно. Логично, — подумал Саске. — Так, а что с бумагами? — А, точно! — спохватился Киба. — Ты же мне на днях давал почитать, что вы там нашли из полицейских архивов, чтобы в курсе дела быть. Мне кажется, вот это, — он полез за пазуху и, с поразительной осторожностью, даже с нежностью, вытащил оттуда старую толстую записную книжку, — случайно в папке оказалось. — И что там написано? — в конце концов, дел у всех было невпроворот. Вряд ли Инузука решил бы прийти так поздно из-за какой-то ерунды. — Вот об этом я и хотел поговорить, — на удивление серьёзно ответил Киба. — Видишь имя на обложке? — Учиха, — Саске прищурился, — Фуген. — Я навёл справки, когда прочитал, — неловко сообщил Киба, пожевав губы. — Это… наверное, правильнее сказать… в общем, мемуары твоего дедушки. Брови Саске взметнулись вверх. — Да-да-да! Я проверил по переписи населения через Зена. Учиха Фуген — отец твоего отца. Представляешь? И, оказывается, он вёл… ну, не столько дневники, сколько записи… о жизни, обо всём. И их было несколько, его записных книжек. Эта, я определил, вторая. А внутри есть намёки, что есть и третья. Ты слышал что-нибудь о нём? О твоём дедушке? — Нет, — медленно ответил Саске, не отрывая взгляда от записной книжки. Чего уж тут, он практически ничего не знал о своих бабушках и дедушках. И имя «Фуген» ни о чём ему не говорило. Разве что оно было удивительно созвучно с «Фугаку». — Знаешь, — после затянувшейся паузы сказал Киба. — Я когда читал… честно… иногда я даже плакал. И… мне не стыдно за это. Фуген-сан… будто говорил со мной. Он писал… он писал о людях, с которыми работал… о том, где в них начинаются страхи, и как эти страхи, под давлением общества, складываются в калейдоскоп ужаса и зла… о том, что он видел на войне… о бесконечном разрушении хоть чего-либо прекрасного… и он даже писал о любви. О такой любви, — взгляд Кибы затуманился, — которую мы себе даже не представляем, а она существует. Я… я не знал, что это твой дедушка сначала; показал рукопись маме, когда дочитал… и она тоже, знаешь, согласно качала головой, перелистывая, и глаза у неё были мокрые… Это она вызвала Зена, чтобы тот срочно разузнал о личности автора, потому что, по её словам, рукопись должна жить. И… в общем, когда сам прочитаешь… когда найдёшь остальные… если хочешь, клан Инузука поможет издать эти записи. Как мемуары. Саске, не чувствуя своего тела, бережно принял записную книжку в руки, не зная, что ответить. Не зная, как реагировать. — Мама сказала, он мыслил на поколения вперёд, — прикусил губу Киба. — И что… издай он даже только это, кто знает, может, мир стал бы получше. — Даже так, — собственный голос доносился до Саске словно издалека. — Даже так. Твой дедушка был выдающимся человеком. Человеком большой мысли, моя мама сказала. И… я не всё там, конечно, понял. Но из того что понял, то согласен. В общем-то, вот, — Киба поднялся на ноги. — За этим и приходил. Мы с Акамару пойдём, а то он, видишь, утомился, в капюшоне спит. Уже в дверях Инузука обернулся. — Ты подумай про «издать», ладно? Очень… очень жалко твой клан. А так ему будет вечная память. И если найдёшь остальные записные книжки, я бы с радостью и их прочитал. Это большая честь, знаешь. Вроде как и жизнь меня почти не била, да? А закончив читать, я почувствовал себя взрослее. Лучше. Даже немного умнее. И, если честно, это первая книга, которая мне действительно понравилась. Мне кажется… нет, я уверен… так твоего дедушку больше никогда не забудут. Потоптался с ноги на ногу, кивнул и вышел, не обмолвившись больше ни словом, обратно в темноту ночи. Саске смерил неожиданное сокровище в своих руках нечитаемым взглядом. — Учиха Фуген, — прочитал вслух не без благоговения. Когда же его не стало, что отец ни разу не назвал при младшем сыне этого имени? Каким он был, его дедушка, раз даже Киба, который, на его памяти, ничего ни разу добровольно не прочитал, остался в слезах и не постеснялся этого?.. И вдруг все трудности предстоящей операции, все трудности возрождения полиции показались далёкими и даже незначительными. Звёзды слышат, они всё-таки слышат, и покойники смотрят сверху, внимательно наблюдают — иначе жизнь не сделала бы такого бесценного подарка. Где-то там, в великом нигде и ничто, в непостижимой тьме и в непостижимом свете, Учиха одобряют нынешний путь своего наследника. Он никогда не был один. Ему не нужно было в далёком детстве бояться опустевших домов с их деревянными вздохами под тяжестью ветра. Они ушли, но остались рядом. И свидетельство тому — прорвавшийся сквозь небытие голос дедушки, имени которого Саске раньше даже не знал. И не узнал бы, не встань он на дорогу жизни посредством возрождения полиции, отказавшись от бесконечно голодной мести, рождённой из бессилия, страха и ярости. Тяжёлое в груди и лёгкое на душе чувство вдруг переполнило Саске — к Кибе и его матери, к друзьям и сенсею, к бесконечному и вечному, к зыбкому и земному, к маме, к отцу, к дедушке. Ему показалось, что он, стоя в своём полутёмном кабинете недалеко за полночь, понял что-то удивительно важное о жизни и смерти, но слова не шли ни в голову, ни на язык; только счастливые слёзы встали в глазах. И впервые почувствовал отсутствие горечи на стенке горла, отсутствие зависти к тем, кто не потерял. Они с ним, они всегда с ним. Их только нельзя потрогать, до них разве что не дотянуться. Но голоса… голоса остались. Сколько из них вело записи? О своей жизни, о любимых рецептах, о курении трубок, или даже о секретах садоводства? Наверняка многие так делали. Остались фотографии. Осталось рукоделие. И в его силах это увековечить. Погасив настольную лампу и покинув комнату, Саске, одухотворённый, спокойный, переполненный таинственной и незнакомой ему благодатью, медленно, словно во сне, направился в спальню. Он собирался читать всю ночь.