SS

Эмма

С этим надо что-то делать. С этим определенно надо что-то делать. Ничего не меняется. Эмма по-прежнему в подвале на цепи, Грэм по-прежнему приходит к ней, чтобы вынести ведро и отдать бутерброды с водой, Регина… А вот Регина не приходит. Сколько уже? Дня два точно. Может, три: в темном подвале очень трудно следить за временем. В основном Эмма спит, а когда не спит, то либо наматывает круги от стены к стене, либо делает зарядку. Когда она выйдет отсюда, то будет очень накачанной. И очень дурой, потому что голова без информации уже настолько опустела, что думать практически больно. Все это шутки, конечно, однако иногда Эмма и впрямь ощущает, как тупеет. Сейчас бы и в телефоне посидеть, на картинки позалипать за радость сошло. Проснувшись после очередного незапоминающегося сна, Эмма садится на матрасе, подворачивает ноги по-турецки и, выпрямляя спину, закрывает глаза. Ей нужно выбираться. И вытаскивать отсюда Генри, потому что очевидно, что его приемная мамаша – чокнутая. Это сейчас она холит и лелеет сыночку, пока он маленький и наверняка напоминает ей ангелочка, которому она сохранности ради обрубила крылья. А что станется с ним, когда он вырастет? Ведь тогда Генри уже не надо будет спрашивать разрешения ни на что из того, что Регина сейчас может ему запретить. Интересно, а где все же сейчас пацан? Явно не в доме, ну не станет Регина так рисковать… Регина, Регина… Эмма старается не думать о ней, не вспоминать тот позорный момент в ванной, но сказать проще, чем сделать. Она ей даже приснилась; хорошо хоть не в тех декорациях, в которых не хотелось бы ее видеть, но все-таки. Это был трудный, тягостный сон, после него Эмма долго собирала себя по частям и пыталась проморгаться, потому что в глаза словно песок насыпали. Регина в том сне вела себя не как последняя сука, и именно это было очень подозрительно. Милости от мадам мэра обходятся достаточно дорого, Эмма успела запомнить. Да и не нужны ей милости! Она всего лишь хочет выбраться отсюда! И она это сделает. Когда Грэм приходит в следующий раз, у Эммы уже готов план. Он ей не нравится настолько, что она колеблется до последнего и почти отказывается действовать, но что-то толкает ее под руку, и она окликает Грэма, когда тот, уже покончив со всеми делами, собирается уйти. Поначалу она думала схватить его за ногу, но потом представила, как он среагирует, и отказалась от этой затеи. Ей нужно быть целой, чтобы провернуть задуманное. – Слушай, – говорит Эмма, когда Грэм поворачивается, – у меня есть к тебе одна просьба. Она делает вид, что смущена, опускает взгляд в пол, будто ей в самом деле неловко. Сидеть на цепи, ага, очень неловко. Гораздо лучше было бы от нее избавиться. Но сразу просить о таком? Грэм, конечно, может выглядеть как недалекий мужлан, но он очевидно не так уж и глуп. И такое с ним не провернуть. Поэтому Эмма заходит издалека. Очень издалека. – Ты не мог бы… в следующий раз… принести не бутерброды? Она все еще смотрит в пол и скрестила пальцы за спиной, молясь Богу, чтобы Грэм не сразу развернулся. Он же, кажется, и не думает уходить, потому что спрашивает, растягивая слова: – Не бутерброды? Вот тогда Эмма снова смотрит на него, вкладывая максимум смущения во взгляд. – Может быть, тарелку супа? Очень хочется чего-то горячего и жидкого… Она робко улыбается и поправляет волосы, словно нервничает. Да ладно, она реально нервничает! План настолько шаткий, что может развалиться в любую минуту. Грэму стоит только сказать «нет» и свалить. Но вот же черт!.. Он не уходит! Он опускается на корточки и оказывается с Эммой на одном уровне. У него морщинки вокруг глаз. Раньше Эмма не замечала. Да и когда тут заметишь, во время побоев-то? О, нет, прощать она его не собирается, но чтобы сыграть убедительно, стоит на время поверить, будто Грэм и впрямь ей симпатичен. Он должен почуять искренность. Это важно. Эмма искренна как никогда. Это ее самая правдивая ложь. – Тарелку супа, – повторяет Грэм, и это выглядит так, будто он раздумывает. А чтобы его мысли двигались в нужном направлении, Эмма кладет ладонь ему на колено. – Я буду тебе очень благодарна. Это должно было получиться с придыханием, но, кажется, не получилось. Грэм вздергивает левую бровь. Уголок его рта медленно ползет туда же, вверх. Эмма стискивает зубы и чуть сжимает пальцы. – Что скажешь? Она уверена: он прекрасно понимает, что ему предлагают. Такое нереально не понять, нужно быть совсем идиотом. Он не совсем. И все же… – Ты грязная, – спокойно говорит Грэм, и Эмма почти не обижается. Она действительно грязная – пусть даже не так давно Регина позволила ей слегка отмыться, – она сама бы себя не захотела. В ней сейчас нет ничего сексуального, Грэм, имеющий Регину – и под боком, и так просто, – разве может захотеть опуститься на пару уровней? В чем ему смысл? Трахнуть пленницу и заиметь проблемы с боссом? Может, и трах-то будет так себе, в чем тогда вообще выгода? Что ж, попытаться стоило. Она вздыхает с максимальным разочарованием, тем не менее, в какой-то мере даже радуясь. Да, конечно, ей было бы не впервой получать бонусы подобным образом: жизнь в приюте научила ее многому, и это – не самое плохое. Но она уже успела поверить, что Грэм клюнет. В ее голове картинки были яркими и многообещающими. Ладно, не это, так что-нибудь другое выстрелит. Эмма смиряется с неудачей – потому что ничего другого не остается – и пожимает плечами, собираясь сказать, что никто не настаивает, когда Грэм, до того пристально изучавший ее, поднимается и расстегивает ремень, а потом и молнию. Приспускает джинсы вместе с трусами, оставив их посередине бедер, и пошире расставляет ноги, не отрывая от Эммы немного насмешливого взгляда. Он проверяет ее? Несомненно. Эмма смотрит на его член: пока вялый, в обрамлении светлых курчавых волос. Признаться, она рассчитывала на обычный классический секс. Ну, может, «догги-стайл» или что-то типа того, если бы Грэм не захотел смотреть ей в глаза. Но минет… Почему они так любят минеты? Интересно, а Регина тоже… Эмма обрывает себя на середине мысли и перемещается на колени. Регина – вряд ли. Наверняка поэтому Грэм и предложил именно такой способ. Чтобы не сравнивать. Грэм не торопит, у него явно уйма времени. У Эммы так-то тоже, но она никак не может собраться с духом. Сказать ему, что ли, что у нее зубы не чищены? Так ведь знает. И все равно не брезгует, хоть буквально минуту назад заявлял об обратном. Или рот – это совсем другое? Так, нужно прекращать думать, пока не затошнило. От Грэма не пахнет ничем неприятным. По факту, от него вообще ничем не пахнет, но, может, это устоявшийся аромат подвала все перебивает. Эмма давит вздох и решительно обхватывает пальцами член, который уже начинает потихоньку твердеть. Ничего сложного, ничего нового, ведь так? Абсолютно ничего. Вдруг она чувствует его руку у себя на затылке. Ту самую руку, которая била ее. Сейчас она мягкая, почти нежная. Поглаживает волосы. Чуть надавливает, подталкивает, направляет. Делает все то, что делали когда-то давно другие руки. Эмма надеялась, что покончила со всеми ними. Но что-то новое – это хорошо забытое старое. В какой-то момент она играет с соблазном откусить Грэму член, но потом вспоминает, что ключа от цепи у него все равно нет. Так что он либо умрет прямо здесь от потери крови, либо сначала убьет ее, а потом все равно умрет. Ей в любом случае никакой выгоды. Эмма поднимает взгляд, чувствуя себя в порно: подвал, блондинка на цепи, мужик со стояком… Омерзительное ощущение, но она сама придумала этот план. Стоит ли теперь удивляться, что Грэм решил воспользоваться предложением? Где-то внутри отвращение борется со злостью, и Эмма не знает, что предпочесть. Время уходит, Грэм не будет ждать вечно, кажется, будто она уже пару часов вот так стоит на коленях. Она набирает в грудь воздуха и наклоняется вперед, ее губы почти касаются головки, когда слышится знакомый голос: – Грэм, ты… Эмма моментально отшатывается, падая на матрас и подтягивая колени к груди. Ей было стыдно минутой раньше? Твою мать, вот сейчас ей точно стыдно! И перед кем?! Перед Региной! Та стоит на верхней ступеньке и очень внимательно смотрит вниз. Выражение лица у нее спокойное, но в глазах чудится беспокойство. А когда она переводит взгляд на Эмму, той хочется зарыться под одеяло и не вылезать отсюда. Что за дурацкое ощущение?! Откуда оно вообще? Ей стыдно перед своей мучительницей? За что? За желание выбраться отсюда? Что за бред! Бред бредом, но стыд никуда не уходит, и только поэтому Эмма молчит и не шевелится, хотя могла бы многое сказать. Грэм какое-то время смотрит на застывшую Регину, потом поворачивается к Эмме. Вот его, кажется, вообще ничего не смущает. Мужики всегда на коне. Он небрежно говорит, застегиваясь: – Я бы тебя все равно не выпустил. Эмма вскидывается, желая сказать, при чем тут «выпустил/не выпустил», она ведь просила только о смене рациона, но по снисходительному взгляду Грэма понимает: конечно, он не поверил, что она собиралась довольствоваться тарелкой супа или куриной котлетой. Он же коп. Он никому не доверяет. И уж тем более Эмме Свон. Регина и Грэм обмениваются взглядами, когда Грэм проходит мимо и в молчании исчезает за дверью. Эмма осторожно чешет ладонь, в которой еще чувствуется член, затем ловит взгляд Регины. Та как будто никуда не собирается уходить, так и стоит на верхней ступеньке. Размышляет о чем-то. Эмма принудительно сажает на короткий поводок свой стыд и с вызовом бросает: – Видишь что-то интересное? Или жалеешь, что не заставила продолжить? Это лишнее. Она явно сказанула лишнее, Эмма чувствует: в подвале мгновенно, буквально за секунду, меняется атмосфера. Если до этого Регина просто была растеряна и относительно спокойна, то сейчас она буквально излучает гнев: тщательно контролируемый, впрочем. И все же Эмма чует его, как гончая – свою добычу. А когда Регина уходит, не сказав ни слова, Эмма издает вопль ярости и бьет ногой по полу, добившись лишь отчаянного звяканья цепи. Проклятье! Она не появлялась столько времени, почему именно сейчас? Вот ведь ведьма! Эмма валится на матрас и закрывает глаза той ладонью, которая не трогала ничего лишнего. Такой хороший был план…

Регина

Хочется выть. Хочется бить. Хочется убежать и не возвращаться. Хочется сделать больно и не просить прощения. Регина входит в свою комнату, запирает дверь, прижимается к ней спиной, закрывает глаза и стоит так довольно продолжительное время. Держаться. Не показывать. Не давать повода. Не помнить, что она готова была разделаться с ними прямо там, в подвале, а после замуровать его и никогда больше не вспоминать. У нее трясутся руки, и она зажимает их в кулаки, словно это поможет. Разумеется, не помогает. Тогда она все теми же трясущимися руками достает из кармана пиджака мобильный и набирает номер, расслабляясь немного только тогда, когда ей отвечают. – Здравствуй, милый. Как ты? Как дела в школе? Она снова закрывает глаза, пока слушает ответы. – Я тоже хорошо, hijo . Сегодня был тяжелый день, и мне очень захотелось услышать тебя. Ты же знаешь, что всегда можешь поднять мне настроение. Хочется улыбнуться, но не получается. – Нет, дорогой, Грэм все еще занимается ремонтом, я не хочу, чтобы ты дышал всей это пылью. Обещаю, он исправит все так, что ты даже не заметишь разницы. Да, сынок, как я и говорила: разорвались трубы, залило почти весь дом. Осталась одна гостевая, я ночую в ней, а Грэм, если задерживается, остается в гостиной. Конечно, конечно, я пришлю тебе завтра фотографии, если тебе так хочется смотреть на этот ужас. Что? Не ужас? А что же тогда? Приключение? Ах, ну пусть будет… Регина наконец улыбается. Проверенное средство работает безотказно. Она скучает по своему маленькому мальчику, и если бы не мисс Свон… Но сейчас Генри в безопасности: недавно организованный в школе пансион пришелся как нельзя кстати. Раньше Регина и подумать не могла, чтобы разлучиться с сыном хотя бы на день, теперь же она решает, как подольше держать его от дома. – Вешай первый, малыш, – нежно воркует она. – Я тебя целую. И люблю. После скоропалительного «отъезда» мисс Свон Генри – конечно, из принципа, – отдает всю свою любовь Регине. А она и не против. Разговор окончен, телефон убран обратно в карман. Регина снова смотрит на свои руки: они больше не дрожат. В голове прояснилось, и если еще полчаса назад Эмма была далека от того, чтобы заснуть навсегда, то сейчас… Регина зло усмехается. Не зря, не зря она всегда считала и продолжает считать, что первое решение – самое верное. Она хотела позабавиться, хотела, чтобы Эмма не просто так пила свою воду. А вместо этого она сегодня выпьет сонное зелье. Все необходимые ингредиенты в склепе на кладбище, и Регина уходит, не обернувшись на вопросительный взгляд Грэма. Тот, кажется, совершенно не чувствует себя виноватым. Что ж, с ним еще предстоит поговорить, а после решить, что делать. Желание избавиться от него крепнет с каждым днем. После такого опасно оставлять его наедине с Эммой. Сегодня он сунул ей член под нос, а завтра, поддавшись на уговоры, отпустит. Или… В какой-то момент Регина пугается вдруг, что Эмма, сама того не подозревая, может снять проклятие: прямо сейчас, сию секунду. Нога инстинктивно жмет на тормоз, и черный «мерседес» резко останавливается. Ремень натягивается, давит на грудь. Регина выжидает мгновение, затем откидывается назад и поспешно восстанавливает сбившееся дыхание. Эмма ничего не сделает. Она слишком занята мыслями о своем спасении. Все, что нужно, это просто отправить ее в вечный покой – и приходить изредка, чтобы полюбоваться на поверженного врага. Губы Регины искривляет злая улыбка. «Мерседес» трогается с места. На кладбище тихо и уныло. Ничего нового. Вдалеке Регина замечает кого-то и поспешно скрывается в склепе, не желая никаких лишних встреч. Быстрый набор заученных движений – и гроб с телом отца отъезжает в сторону, открывая проход вниз, в подвал, куда она осторожно спускается. Решимость крепнет с каждой минутой, проведенной здесь. Регина бродит вдоль узких шкафов, полки которых заставлены разнообразными склянками. Проводит кончиками пальцев по стеклянным, плотно закупоренным, колбам. Где-то здесь таится смерть, ждущая своего часа. Когда-то Регина очень хотела выпустить ее. Искушение велико и сейчас, но она заставляет себя пройти мимо запертого ящика, чтобы приблизиться к другому: тоже запертому, но не так надежно. Открывает его и берет то, что ей пригодится уже очень скоро. Нет, это подарок не для Эммы – для нее она уже набрала ингредиентов. Эта сюрприз для Грэма. Жаль только, что он наверняка не оценит его по достоинству. Регина опускается на пуфик, стоящий возле дальнего шкафа, и какое-то время просто сидит, уставившись в одну точку. Волнами накатывает омерзение, сменяемое гневом. Конечно, мисс Эмма Свон никогда не производила впечатление благонравной особы, но чтобы так… Регина вдруг хватается за виски, когда перед глазами яркой вспышкой проносится старое, старательно затертое, воспоминание. Она и король Леопольд… Она на коленях перед ним, потому что в последнее время это единственный способ расшевелить его дряхлые чресла. А если он останется доволен, то следующие несколько дней она сможет делать все, что пожелает. Старый сластолюбец, после жизни с которым Регина еще долгое время не могла смотреть на мужчин, получать с ними удовольствие. Она пыталась превозмочь себя, ложилась в постель с самыми красивыми, с самыми ласковыми, с самыми молодыми, но ничего не помогало. И только Грэм… – Нет! Нет! Регина вскакивает, сжимая кулаки. В горле клокочет злость и убеждение, что ей приходилось, что это все совершенно другое, что Эмма сама виновата, а она… Она была отдана замуж насильно, и ей приходилось делать все, чтобы выжить. Никто не предоставлял ей шансов, не предлагал избежать брака. Никто не смеет сравнивать ее с Эммой, даже ее собственный разум! Руки снова начинают трястись, Регина стремительно покидает склеп и рысью проносится по кладбищу. От обуреваемых ее эмоций она мало что видит, все сливается воедино, и чудом удается добраться до дома без происшествий. Грэм по-прежнему на своем посту, он вскакивает при виде хозяйки, однако Регине сейчас не до него. К счастью, он молчит и ни о чем не спрашивает и не пытается оправдываться. Пожалуй, последнее разозлило бы ее еще больше. Лаванда, полынь, несколько тайных ингредиентов, о которых Регина предпочитает лишний раз не думать, словно кто-то в состоянии прочесть ее мысли… Раньше она занималась подобным в темных и дальних кельях своего замка, куда не было доступа никому, кроме нее. О, это было весьма увлекательным способом убить время – а после непременно следовали испытания на узниках, эти моменты Регина любила едва ли не больше всего остального. Наблюдать за мучениями, слышать крики, мольбы о помощи… Лучше самой сладостной музыки! Она закрывала глаза и чуть шевелила пальцами, запрокинув голову. А когда вопли умолкали, послевкусие их еще долго ощущалось под языком. Зелье смешивается быстро – она прекрасно помнит состав и последовательность действий – и продолжает настаиваться, пока готовится мясной пирог, которым Регина напоследок решает побаловать пленницу. В конце концов, это ее последний ужин, а приговоренным к казни всегда разрешают съесть что-то особенное. Быть может, еще и вина захватить? Впрочем, нет, это уже точно будет лишним. Когда пирог вытащен из духовки, Регина, умиротворенная процессом готовки и тем, что ее мучения вот-вот закончатся, смотрит на часы. Нет и восьми вечера, а каждому известно, что черные дела лучше вершить под покровом ночи. Да и заявляться к Эмме с горячим пирогом наперевес подозрительно: она может понять, что готовили специально для нее. Достаточно будет одного холодного куска, щедро смоченного зельем. Регина мстительно улыбается, загружая посудомоечную машину. Иногда судьба сама подсказывает решения, надо всего лишь иметь терпение, чтобы дождаться их.

Эмма

Стыд никуда не исчезает. Он накатывает волнами именно тогда, когда Эмма думает: все, проехали, было и было. Ничего же не получилось, чего теперь переживать-то? Ну, подержалась она за член Грэма… Не она первая, не она последняя. Или у них с Региной прямо всамделишная любовь? Эмма раздраженно вздыхает и переворачивается на другой бок. Потом обратно. Потом резко садится так, что даже в голове мутнеет. Чертов план! Чертов Грэм! Чертова Регина! Да будут они все прокляты! Эмма уже открывает рот, чтобы выкрикнуть проклятия в темноту подвала, но быстро прикусывает язык. Нет-нет, рассыпаться проклятиями – это не выход. Несмотря ни на что, долбанутой парочке она желает лишь справедливого наказания, которое обязательно придет, едва только полиция штата узнает, что за дела творятся в этом маленьком, всеми забытом, королевстве. Какое-то время Эмма тратит на то, чтобы успокоиться. Она прекрасно понимает, что завтра – оно ведь наступит когда-то! – эмоции поутихнут, сменятся чем-то другим. Но до завтра ведь надо дожить. Надо пережить сегодня. Ох… В голову лезут непрошеные воспоминания о семье Джонсонов. Наверное, последний раз Эмма испытывала подобные ощущения именно тогда, когда в кладовку заглянула миссис Джонсон, и… – Да что ж ты будешь делать-то! – ревет Эмма яростно и вскакивает, принимаясь прыгать, размахивать руками и мотать головой. Вот уж чего ей меньше всего хотелось сейчас, так это вызывать к жизни то, что давно и надежно похоронено. Было! – Давай, Регина, приди, приди, – стиснув зубы, бормочет Эмма, не переставая прыгать. Становится теплее, дыхание потихоньку сбивается. Или Грэм пусть приходит. Может, ведром погреметь? Прыжок, другой, третий… Воспоминания не собираются уходить. Растерявшись на пару мгновений, они прежней толпой атакуют измученную Эмму, и она не находит ничего лучше, чем затянуть песню:

I want your ugly I want your disease I want your everything As long as it's free I want your love Love-love-love I want your love

Дурацкая, абсолютно глупая песня, но ритм держать позволяет. Эмма орет куплет за куплетом, цепь гремит и мешает, дыхание уже сбилось окончательно, слова закончились и пошли по второму кругу. Зато, кажется, ненужные мысли забились куда-то на самое дно черепа и притихли. Эмма, не очень-то доверяя собственным ощущениям, останавливается, прислушиваясь. Тихо? Тихо… Фуф… Она вспотела. Несильно, но ощутимо. Утирая лицо футболкой и отчаянно нуждаясь в очередном душе – только без Регины! – Эмма садится на матрас и вытягивает слегка дрожащие от нагрузки ноги. Может, поприседать еще? Да не… Хорошенького понемножку. Открывается дверь, вспыхнувшая лампочка бьет по глазам острыми лучами света. Эмма морщится, прикрывая лицо ладонями и подглядывая в щелочку между пальцами. Это Грэм. В руках у него бутылка воды, которую он, спустившись по лестнице, ставит возле матраса. – Неожиданно, – удивляется Эмма, потому что сейчас не время кормежки. Еды, впрочем, нет, только вода. Она поднимает взгляд на Грэма. – С чего вдруг? Вот перед ним ей не неловко. Ну, подумаешь, она трогала его член. Чего только не бывает между почти-друзьями: он ее избил, она захотела откусить ему член. Классика. С мужчинами Эмме вообще всегда было проще. Наверное, потому, что они и сами гораздо проще женщин. Он улыбается так, что вообще непонятно, улыбка это или у него лицо судорогой свело. – Мне забрать? Эмма торопливо хватает бутылку и прижимает к груди. – Еще чего! – она с вызовом смотрит на Грэма. – Я просто спросила, с чего такая щедрость? На кончике языка крутится вопрос, а не испытывает ли и Грэм хоть чуть-чуть неловкости за почти произошедшее, но это вряд ли. Судя по тому, что ему совершенно не стыдно бить беспомощных женщин, остальное его в принципе смущать не может. Эмма настораживается, когда ее невозмутимый надзиратель опускается на корточки: совсем как тогда. Он что… хочет продолжить начатое?! – Слушай, – интонации у Грэма спокойные, размеренные, – я не знаю, что там крутится у тебя в голове, но дам один совет: не посягай на собственность Регины. Эмма вскидывает брови. Это он, что ли, собственность? Но тут же понимает, что речь, скорее всего, про Генри. – Он – мой сын, – с вызовом бросает она и на всякий случай отодвигается подальше. Грэм, впрочем, никакой угрозы не демонстрирует. И даже улыбаться начинает более-менее сносно. – Он – ее сын, – поправляет он Эмму. – И это не изменится, как бы сильно ты этого ни хотела. Его спокойствие невыносимо раздражает. Эмме хочется бросить ему в лицо бутылку, но велик шанс, что он ее поймает и заберет. А так дела не делаются. – Ладно, – идет она на попятную. – Есть другой вариант. Он – наш сын. А? Это звучит мегастранно, будто они – бывшие, которые делят опеку над ребенком. Ага, и та бывшая, что с властью, еще и психованная, потому что оборудовала у себя в доме пыточный подвал. Наверняка кого-то такое даже возбудило бы. Кажется, Эмма видела нечто подобное на ПорнХабе… Только там в цепях был бородатый мужик. Грэм вздыхает и качает головой. – Нет никакого «ваш сын». Ты потеряла право на него, когда подписала бумаги. Он смотрит с жалостью, словно Эмма – умственно отсталая, которой необходимо объяснять простейшие вещи, типа как пользоваться вилкой и как правильно вытирать зад. А Эмма силится понять, что же такого страшного, что она просто хотела додать ребенку немного тепла. – Я не собиралась отнимать его у нее, – пытается она, думая, что, может, Грэм донесет истину до Регины как-нибудь. – Мелкий просто хотел пообщаться со мной. Ему явно что-то не нравилось из того, чем пичкала его Регина. Я-то не планировала его забирать, я хотела потусить с ним немного и помирить с матерью. Ты же не думаешь, что я десять лет только и ждала возможности, чтобы приехать и его забрать? Она фыркает, когда Грэм пожимает плечами. – У меня нет материнского инстинкта. – У меня тоже, – бурчит Эмма, и ей неловко от того, что это правда. Она может быть Генри старшей сестрой – немного странноватой, правда. Но матерью… Черт, у нее никогда не было нормальной матери, откуда ей знать, как управляться с ребенком?! Тем более с десятилеткой! Это ж ему не нос надо вытирать и с ложечки кормить! – Слушай, – пытается она говорить спокойно. – Я все уже давно поняла. У Регины обостренное чувство собственности, да. Генри – ее. Я вообще на него не претендую. Да я даже готова забыть все то, что вы со мной сделали, только выпустите меня уже отсюда! Она врет, конечно, но Грэм, кажется, этого не замечает. Во всяком случае, он выглядит задумчивым, будто решает прямо сейчас: снять цепь или нет. – Ну, – подается Эмма ближе к нему, – ты ей скажешь? Иначе зачем он приперся? Толку во всем этом нет никакого, если он ничего не передаст Регине. Может, она его и подослала? Придумала какой-то новый изощренный план? Она так отчаянно хочет услышать «да». Но Грэм качает головой. – Она не узнает о нашем разговоре. Я просто решил, что стоит напомнить тебе, кто здесь главный. И снова Эмме хочется бросить в него бутылку. – Нахрена ты вообще пришел… Я и без тебя знала, что она тут хозяйка. Эмма отползает к стене, прижимается к ней спиной, вытягивает ноги, открывает бутылку и делает хороший такой глоток. Вода приятно холодит горло. Грэм встает, поправляя джинсы. – Она ценит честность. Не пытайся с ней играть – не выиграешь. Эмма хмыкает, задирая подбородок. Еще он ее учить вздумал!.. И молчит, слушая дальше. – Ты никогда не угадаешь ее следующий шаг. Поэтому просто будь собой – так у тебя больше шансов выйти отсюда. Кажется, будто он хочет добавить «…живой», но не добавляет. Дает возможность догадаться. Эмму передергивает, когда она с вызовом отзывается: – Что, не хочешь выносить отсюда мой труп? Грэм снова улыбается ей. И молча уходит, вновь погружая подвал в темноту. – Какой милый разговор по душам… – бормочет Эмма сама себе и крутит шеей, слушая, как она хрустит. Сказал ли ей Грэм что-то новое? Вряд ли. Разве что… Быть собой? Она – это всегда она, что еще от нее требуется? Эмма хмурится и сползает ниже, устраиваясь на матрасе. Все эти психологические игры никогда ее не радовали. Угораздило же ее вляпаться в самую дерьмовую из них!

Регина

Одиннадцать вечера. За окном темно. Регина сидит на кухне, перед ней на белой тарелке лежит кусок остывшего пирога с ядовитой начинкой. Она просто оставит его. И уйдет, и не станет оборачиваться. Желание продолжить игру очень сильно, но опасение за будущее – сильнее. Она ведь действительно не знает, к чему все это приведет. С каждым разом про Эмму узнает все больше людей. Сидни не выболтает, но кто поручится, что в отсутствие Регины не произойдет чего-то непредвиденного? Генри захочется вернуться, Грэм снова не закроет дверь в подвал… И омерзительная тайна просочится наружу, а справиться с ней на этот раз будет гораздо сложнее. Эта ложь для Генри прошла, но едва он увидит Эмму, едва та расскажет ему все… Регине очень не хочется думать об этом, но она думает: сын охотно поверит своей биологической матери. И столь же охотно вновь организует охоту на главную ведьму города. Регине некуда будет спрятаться. В глубине горла рождается гортанный смешок. Это правда забавно: поступить с Эммой так же, как когда-то с ее матерью. О, Регине искренне хотелось бы найти того, кто оценил бы всю прелесть ситуации. Быть может, мисс Свон бы как раз оценила: почему-то кажется, что она питает слабость к черному юмору госпожи Судьбы. Даже жаль, что она никогда не узнает. Она протягивает руку и кончиком пальца дотрагивается до пирога, будто проверяет, действительно ли он достаточно холодный. Действительно. Можно идти. Перед тем, как открыть дверь в подвал, Регина скидывает туфли и остается босиком. Эмма должна спать – а еще она должна обнаружить маленький подарок в одиночестве. Регине нет нужды смотреть, как эта женщина заснет снова – и на этот раз навсегда. В какой-то момент дрожит рука, тарелка едва не падает. Представив, какой шум поднялся бы, Регина прикусывает губу и на мгновение прикрывает глаза, когда в подвале зажигается лампочка. Только бы Эмма не проснулась… Эмма спит, когда Регина очень осторожно спускается по лестнице. Шаг за шагом, вдох за вдохом. Всего и надо: поставить тарелку возле матраса и уйти как можно быстрее. Регина кидает один взгляд на Эмму, а после отворачивается так быстро, что волосы хлещут по лицу. И успевает сделать целых два шага до того, как слышит хрипловатое: – Какого черта?.. На язык просятся исключительно нелестные выражения. Регина проглатывает их и застывает. Сделать вид, что ее не волнует, проснулась Эмма или нет? Воплотить план в жизнь, а после снова спуститься сюда уже с Грэмом, и со злорадством посмотреть, в какой позе уснет навеки мисс Свон? Регина все же оборачивается. Убеждает себя, что в этом нет ничего такого. Эмма ведь не свалится замертво, откусив первый кусочек. А если и да, разве это не тот результат, который так необходим? Зато сейчас Регина может напоследок сказать ей что-нибудь… этакое. Очень странные, противоречивые эмоции рождаются где-то в глубине желудка. Регина отчетливо понимает: она желает никогда больше не слышать Эмму Свон. Но так же отчетливо понимает она и другое: всегда радуясь чужим страданиям, в этот раз она почему-то не хочет на них смотреть. Хочет просто дождаться результата у себя в комнате. Разве она о многом просит? – Сколько времени? – спрашивает Эмма и сонно моргает. Регина пару секунд смотрит на нее, удивляясь желанию узнать то, что совершенно несущественно. – Около полуночи. Еще можно сбежать. Прямо сейчас, просто развернуться и… Регина остается на месте. Эмма зевает, едва прикрывая рот ладонью. – Забавно… Обычно ни ты, ни Грэм ночью ко мне не приходите. Что-то случилось? Голос ее звучит довольно мирно. Регина не считает нужным отвечать. Эмма садится, взъерошивает волосы и тут только замечает тарелку с пирогом, стоящую возле матраса. – Да ладно, – недоверчиво тянет она, поглядывая на Регину. – Сегодня что, кто-то родился? Или кто-то умер? Внутри Регины скалится в ухмылке Злая Королева, шипящая: «Скоро умрет…» Но вслух получается иначе: – Я подумала, что вы совсем оголодали, раз так кидаетесь на моего шерифа. И Регина улыбается уже наяву, с удовольствием наблюдая, как Эмма смущается и отводит глаза. Что ж, может быть, это не было такой уж плохой идеей: остаться здесь в ожидании. – Я не планировала твое появление, – бормочет Эмма, все еще не глядя на Регину. Она сидит, скрестив ноги, и горбится, пальцами перебирая край одеяла. Потом вдруг резко вскидывается, и Регина видит – хоть и не хочет отмечать, – какие чистые у нее глаза. Ясные. Будто Эмма приняла для себя какое-то важное, честное решение и теперь станет следовать ему. Это неприятно. Регина всегда любила таких жертв – невинных и чистых, – но не сегодня. Сегодня ей хочется, чтобы Эмма злословила, ерничала, говорила гадости. Чтобы она заслужила каждую крошку своего пирога. Впрочем… разве она уже не заслужила? – Планирование – это не ваше, мисс Свон, – преувеличенно вежливо отзывается Регина, а сама вытягивает шею в нетерпении. Давай же, ешь скорее! Он весь для тебя! Внутри переваливается черным клубком колючей шерсти нелогичное чувство жалости. Растоптать его, раздавить! Кого тут можно жалеть? Внезапно прояснившиеся глаза мисс Свон?! Это смешно. Эмма прочищает горло. – Так ты внезапно приготовила пирог и решила принести мне, так? И хотя все действительно именно так, Регина вдруг чувствует, что необходимо солгать. – Внезапно я приготовила его вчера, – небрежно говорит она, будто просто не могла промолчать. – А сегодня Грэм убедил меня, что еда отвлечет вас от нелепых мыслей по поводу побегов и соблазнений. Регина видит, что Эмма снова смущается – и это прекрасное зрелище. Зрелище, которого больше не будет. Стоит запомнить этот момент. – Надо же, он все-таки с тобой поговорил… – удивленно качает головой Эмма. – А ведь не собирался. Настороженность поселяется под сердцем. Эти двое о чем-то говорили? За ее спиной? Неужели Грэм поддался соблазну… Неужели придется избавиться и от него тоже… Боже, этой женщине нужно просто откусить кусок! Злость неспешно обволакивает собой легкие и вырывается наружу с каждым выдохом. Она будет есть или нет?! – Если вы не хотите, – сердито замечает Регина, – я могу забрать. И она делает вид, будто хочет поднять тарелку. Такой простой и всегда действующий прием. Срабатывает идеально. – Нет-нет! – торопливо вскрикивает Эмма и хватает тарелку, едва не выронив пирог на пол. Регина с досадой дергается, пытаясь вспомнить, сколько еще осталось зелья, но, к счастью, все цело. – Пахнет классно, – говорит Эмма и, кажется, совершенно искренне. Вот этого не надо. Правда, не надо. Регина стискивает зубы и силой заставляет себя засмеяться. Очевидно, что Эмма хочет казаться виноватой и пытается выбить себе пару очков в этой игре. О, нет-нет-нет, она их не заслужила. Да и игра уже почти окончена. Невесть откуда взявшееся сомнение пробегается по спине. Регина дергает шеей и закладывает руки за спину. Она не станет жалеть ни о чем. И сейчас не жалеет. Очевидно, что нахождение Эммы здесь и дальше не принесет ничего хорошего. Это могло стать чудесной, восхитительной, безумной игрой на выживание, но теперь есть опасение, что выживет вовсе не Регина. А подобное развитие событий определенно не стоит свеч. Эмма смотрит на пирог, Регина смотрит на Эмму. И ждет – все более нетерпеливо. В подвале ярко рассыпается пылью неприятная тишина. Это ведь правильно. Абсолютно правильно. Избавить себя от последствий, спасти от проигрыша. Принести в жертву минутное удовлетворение, чтобы потом жить счастливо – так, как Регина и жила до этого. Разве нет? Тяжесть давит на плечи. Регина ненавидит сомневаться в собственных решениях, а сейчас происходит именно это. – Это тупо, – вдруг говорит Эмма за секунду до того, как откусить первый раз – и последний. – Тупо, потому что мне стыдно, что ты меня вот так увидела. Я правда не планировала, знаешь ли… Она умолкает, неуклюже пожимая плечами и трогая пальцем верхушку пирога. Регина смотрит на нее, внутри безудержно переливается через край вибрирующая ненависть. А в следующий момент она делает пару шагов вперед, наклоняется и выбивает из рук Эммы тарелку. Та отлетает в стену и разбивается, оставляя мясные следы и осколки по всему полу. Внезапное облегчение затапливает с головой, заставляя ее кружиться. – Эй! – возмущенно вскидывается Эмма. Регина молча и поспешно уходит, не оборачиваясь. Ее трясет, сердце колотится в горле, в ушах звенит. Слышит, что Эмма что-то говорит вслед, что-то удивленное, но не прислушивается, не хочет разбирать слова. Торопливо зовет Грэма и велит ему прибраться, чтобы ни у кого не возникло желания подобрать куски с пола. Омерзение пробирается дрожью по спине, когда Регина зачем-то представляет, как оголодавшая Эмма ползает в темноте по подвалу и отправляет случайные крошки в рот. Господи ты Боже… – Накорми ее, – суетливо приказывает она Грэму, едва дождавшись его появления. – Принеси пирог, чай, кофе, что она там еще захочет. Все, что попросит. Она не объясняет своей неожиданной щедрости, а Грэм не спрашивает, молча кивая. В его глазах удивление проступает лишь на секунду – и почти сразу исчезает. А Регина трусливо скрывается в своей комнате, истово ненавидя Эмму Свон. И себя саму. За то, что все же стало легче.

Когда деревья были большими

У них был миленький домик, у Джонсонов. Белый, одноэтажный, с ухоженным садом и низеньким заборчиком, который мог послужить преградой разве что соседскому мопсу – но не служил, тявкалка перемахивал его в мгновение окна. Вот и сейчас его звонкий лай был отлично слышен даже из подсобки, где Эмма старательно трахалась с мистером Джонсоном. – Да, девочка, вот так, милая, тебе нравится? Нравится ведь, скажи, что нравится… Лысый толстяк, отдуваясь, дергался между бедер Эммы, а та только радовалась, что он уткнулся носом ей в плечо, и улыбаться необязательно. – Да, папочка, – выдохнула она и скривилась, ощутив, как Джонсон мелко задрожал. Да кончал бы он уже поскорее! Эмма крепче обхватила его ногами, надеясь, что это поможет. Два месяца назад ей исполнилось шестнадцать, и похотливые взгляды приемного отца стали совсем уж осязаемыми. Выглядел он омерзительно для своих лет, неплохо было бы почаще мыться и наведываться к парикмахеру, но выбирать особо не приходилось. Эмма давно уже поняла, что если хочешь что-то получить – придется что-то дать взамен. Неловкие одногодки обычно мало просили, их хватало только на то, чтобы пощупать Эмму за грудь или между ног. Особо продвинутые затаскивали в укромные уголки, зажимали там и просили потрогать их, а потом ходили с влюбленными глазами и дарили цветы в горшках или чипсы с газировкой. Эмма не сразу просекла фишку, но уж когда поняла, что к чему, от подарков не отказывалась. А временами и заказы делала: в приюте особо не пошикуешь, если ты сама по себе. Старшие же ребята и защитить могли, этим Эмма тоже временами пользовалась. А потом ее забрали Джонсоны. – Ты кончаешь, детка? Я хочу, чтобы ты кончила! Эмма закатила глаза. – Конечно, папочка. Насмотрелся порно, а теперь думает, что женщины кончают от того, что в них потыкали пару раз коротким отростком! Эмма, хоть и не была искушена в настоящем сексе, но книжки всякие читала и с более опытными девочками дружбу водила, вот они-то ей и рассказали, что к чему. Но не обучать же этому Джонсона, вот еще! Семья, взявшая ее, жила в пригороде, держала домашних животных, и им нужен был помощник. Мистер Джонсон говорил, что они искали поначалу мальчика, но когда он увидел Эмму, то дальше уже не захотел никого смотреть. Теперь-то уж точно понятно, в чем именно ему нужна была помощь. Поначалу он Эмму не трогал. Намеки всякие делал, это да, улыбался похотливо, стояк свой демонстрировал, пока жена не смотрела. Нечасто, может, раз в неделю-две, а потом, как считала Эмма, шел дрочить и отставал от нее на время. Дальше все повторялось. Пока ей не исполнилось шестнадцать. И на следующий же день мистер Джонсон, вновь воспользовавшись отсутствием жены, зажал Эмму у кладовки и предложил натуральный обмен: она ему дает себя, а он ей – что она попросит. В разумных пределах, конечно. «И ни слова миссис Джонсон, Эмма, надеюсь, ты понимаешь…» Эмма, конечно, понимала, хоть и взяла пару дней на подумать. Но что она теряла? Разве что свою девственность, так стоит ли за нее держаться? Все девчонки, с которыми она это обсуждала, в один голос заявляли, что ничего тут такого нет: ну, может, больно немного будет. Главное, не забеременеть! И следить, чтобы они свой хрен вовремя вытаскивали. Короче, Эмма согласилась. Потому что не хотела обратно в приют. Это не было особенно противно – за исключением того, что от приемного папаши постоянно воняло потом. Эмма старалась просто не сильно вдыхать, но дальше просто забила. Мистер Джонсон трахал ее один раз в неделю, а после всегда привозил дорогущие сладости из города и подкидывал дополнительные деньги на карманные расходы. Как-то спросил, что бы Эмма хотела из одежды. Ох, и развернулась она тогда! Ну и забот по дому стало поменьше, кстати. Секс тоже особо не раздражал. Прям удовольствия Эмма от него не получала, но и больно не было, а это уже классно. Да и потерпеть, если что, пятнадцать минут… Это вообще ни о чем! – Я уже почти, девочка, уже почти! – пропыхтел мистер Джонсон, сильно дергаясь: раз, другой, тр… Дверь подсобки со скрипом распахнулась. Эмма сначала широко раскрыла глаза, а потом зажмурилась до белых пятен под веками. На пороге стояла миссис Джонсон. Еще не обернувшись, мистер Джонсон, видимо, почуял беду спиной, потому что дернулся в последний раз и притих. Эмма упрямо отказывалась открывать глаза. – Милая… Голос мистера Джонсона напоминал блеяние козы. Это, наверное, дико смешно смотрелось со стороны: толстый чувак со спущенными до колен штанами, с засунутым в приемную дочку хером, боится своей жены. Все тайное когда-нибудь становится явным. Когда Эмма опасливо приоткрыла глаза, то увидела, что миссис Джонсон по-прежнему стоит на пороге. А потом услышала спокойное: – Ужин на столе. Приемный папаша засуетился только тогда, когда жена ушла. Снова заблеял что-то на своем похотливом, принялся извиняться перед Эммой, что не успел вытащить и кончил в нее, а Эмма, только сейчас осознавшая риск, пулей метнулась к себе в комнату, едва прикрывшись футболкой. Заперев дверь, она часа полтора отскребала себя под горяченным душем, а после уселась на кровати, подтянула колени к груди и застыла, осознавая. Ей было стыдно. Впервые за все это время, за эти два месяца, она испытывала реальный стыд, который оставлял царапины где-то внутри, и они болели. Пока никто не знал, чем они занимаются с мистером Джонсоном в подсобке, все было нормально. Сносно. Местами даже прикольно. Но сейчас… Сейчас Эмме до слез было жалко миссис Джонсон, которая всегда относилась к ней очень ласково, штопала ее джинсы, когда те рвались, рассказывала о всяких растениях и животных и непременно интересовалась, что Эмма хочет на ужин или на обед. Эмма не задумывалась над тем, что будет, если их обнаружат. Она считала, что это не ее проблема, она выживает как умеет, и если иначе крышу над головой не заполучить… Не она первая, не она последняя, в общем! – Бли-и-и-ин, – простонала Эмма, закрывая лицо ладонями и понимая, что завтра ведь придется снова смотреть в глаза миссис Джонсон. Что-то сказать надо будет… Наверняка папаша вякнет про то, что Эмма сама его соблазнила, и мать ему поверит. Ну а кому еще ей верить? Не Эмме же! А Эмма что… Эмма просто хотела выбить себе бонусов! Разве легла бы она под этого жирного извращенца еще зачем-то?! Но как доказать… Да никак… Ощущения, накрывающие с головой, было в новинку. Когда-то давно Эмме, может, и бывало стыдно, но разве что перед самой собой. Да, точно, как-то раз она даже плакала, потому что очередной старший парень шепнул ей «люблю тебя» на ухо, и было ведь очевидно, что любить ее можно только тогда, когда она доступна. Это было очень обидно, и Эмма тогда твердо решила всем отказывать, но пара месяцев на приютской диете лишила ее остатков сомнений. А сейчас… Сейчас была миссис Джонсон, которая ни в чем не виновата, а виноват этот ее жирдяй-муж, у которого встает на юных девчонок, и… Получается, Эмма тоже виновата. Она ведь правда могла отказаться. И рассказать все той же миссис Джонсон. Но она не хотела лишаться приятных ништячков, вот что, ага. И в приют возвращаться не хотела. Но все равно вернется, вот же смеху-то будет… Эмма сидела на кровати до полуночи, решая, как поступить. В итоге вещи оказались собраны за десять минут, те самые деньги, что она получала от мистера Джонсона и старательно копила, свернутым рулончиком отправились в лифчик. Сама Эмма с сожалением оглядела свою комнату: она успела к ней привыкнуть. Постель была мягкой и чистой, собственный стол и компьютер, постеры, развешанные на стенах… Неужели она реально верила еще вчера, что останется здесь навсегда? Мотнув головой, Эмма осторожно приоткрыла дверь. И замерла. На полу стоял поднос, а на нем – тарелка с большой горкой салата, куриной ножкой и овощами. Сбоку сверкал красным стакан с соком. К горлу подступил ком. Эмма всхлипнула и тут же крепко зажала себе рот рукой, потому что услышала внизу тихо работающий телевизор. Блин, значит, через гостиную не свалить… Кто бы там ни был, Эмму он не отпустит. Она снова посмотрела на поднос и потерла правый глаз. Ощущение стыда вернулось и принялось жалить где-то в груди. – Простите, миссис Джонсон, – пробормотала Эмма. Если бы она могла, она бы с удовольствием отмотала этот мерзкий день и отказала бы папаше, а после и вовсе пригрозила бы все рассказать опекунскому совету. Да, ее наверняка после этого вернули бы в приют – кому нужна несговорчивая и не сильно работящая девчонка?! – но ее совесть перед миссис Джонсон была бы чиста. Уже на улице, пару раз поскользнувшись на мокрой после дождя траве, Эмма обернулась и посмотрела на открытое окно своей комнаты. Там рядом была водосточная труба, спуститься оказалось совсем нетрудно. Да, если честно, и с жильем попрощаться тоже было не так уж тяжело. Гораздо сложнее теперь заставить себя поверить, что все это и не надо ей было вовсе, пф, подумаешь, постель и еда… Да она найдет сколько угодно таких мест! Молодых блондинок любят везде! Да! Шмыгнув носом, Эмма подтянула свой рюкзак, опустила голову и побрела прочь от белого одноэтажного дома с ухоженным садом и низеньким заборчиком, который мог послужить преградой разве что соседскому псу.

Регина

В последнее время Регина только и делает, что думает. Размышляет, прикидывает, перебирает варианты. Столько всего у нее в голове, столько мыслей… Ах, если бы они еще не крутились возле мисс Эммы Свон! Вернувшись из подвала, Регина долго стоит у окна в своей спальне и смотрит на ночную улицу, подсвеченную золотом фонарей. Удивительно, но внутри нет никакого диссонанса, будто никак нельзя было поступить иначе; будто те сомнения, что мучили ее, и родились как раз из-за того, что решение было неверным. Регина наблюдает за тем, как мечется на свету большой мотылек, и не двигается с места. Здесь, в тишине комнаты, она в безопасности. Здесь нет нужды смотреть кому-то в глаза. Эмма извинилась. Пусть она сделала это довольно… своеобразно, но попытка засчитана. Она хотела отобрать у Регины Грэма, хотела склонить его на свою сторону, но все же поняла, что так дела не делаются. Как сильно поспособствовало это тому, что пирог отправился в помойку, или нет, Регина размышлять не хочет. Все, чего она хочет, это придумать, наконец, как вернуть Генри домой, при этом вышвырнув из города его мать так, чтобы она никогда не объявилась вновь. Пока что это тупик. Регина проводит ладонью по задней поверхности шеи, массирует ее, ощущая безмерную усталость. Вся эта ситуация, все эти забавы и заботы сегодня кажутся ей непосильным грузом. Она понервничала, она не выполнила ничего из того, что собиралась сделать, она не съездила к Генри, она даже не наказала никак Эмму, хотя, видит бог, та заслужила наказание. Можно, конечно, попробовать договориться с собой и решить, что достаточным наказанием будет дальнейшее пребывание в подвале, но все равно это не то. Регина глубоко вздыхает, еще какое-то время следит за ночной улицей, потом отходит к зеркалу, стараясь не смотреть в него. Будто боится, что увидит что-то не то. Ей кажется, что она меняется. И не по собственной воле, что еще хуже. Эта проклятая женщина в подвале одним своим присутствием меняет не только жизнь Регины, но и саму Регину в этой жизни. Она меняет все, даже не прикладывая никаких усилий, в то время как Регина лезет из кожи вон и все равно не получает в полной мере того, что заслуживает. Того, к чему стремится. В дверь осторожно стучат. Регина вздрагивает, но почти мгновенно нацепляет на губы улыбку, делая пару шагов вперед. – Запереть ее не забыл? – спрашивает она у стоящего на пороге Грэма. Тот отрицательно мотает головой. – Проверил дважды. – Хорошо, хорошо, – задумчиво кивает Регина. Ведет кончиками пальцев по груди Грэма, обтянутой рубашкой. С ним нужно что-то делать. Он, быть может, ничего толком не вспоминает и никогда не вспомнит, но на уровне чувств и ощущений что-то внутри него может измениться так сильно, что он придет к нежеланным выводам даже в отрыве от Эммы и ее возможности снять проклятие. Регине хочется запугать Грэма, накричать на него, применить старое доброе давление. Однако в последний момент, уже почти открыв рот, она понимает: не сработает. Больше нет. В этом вся соль слетевшего проклятия: нужно менять подходы, прежние более никого не обрадуют. Злость поднимает было голову, но Регина давит ее в зародыше. Сейчас нужно сменить тактику. Дать Грэму что-то такое, чего он давно хотел и никак не мог получить. Заставить его забыть про Эмму. Вынудить его снова слушаться Регину во всем и не испытывать сомнений. Только поэтому Регина берет Грэма за руку, заводит в комнату, закрывает за ним дверь и, выждав немного, негромко говорит: – Давай поженимся? Она видит его глаза. Его удивленные, недоверчивые глаза. Грэм всегда немногословен, но сейчас, кажется, он и вовсе потерял дар речи. – Что? – переспрашивает он чуть погодя, пока Регина терпеливо ждет. – Ты сейчас серьезно? Регина улыбается, убеждая себя в том, что ведь нет нужды в немедленной свадьбе. Она затянет приготовления, пройдет немало времени, она успеет придумать что-то насчет Эммы Свон. А дальше… дальше кто-то из них передумает связывать себя узами брака, это уж точно. Но вслух говорит как можно жарче: – Я долго думала, мой милый, и не вижу смысла больше отказывать тебе. Я понимаю, что заставляла тебя ждать, мучила тебя… А сегодня… Сегодня поняла, что хочу видеть тебя рядом с собой – всегда. Она едва успевает договорить, а Грэм опускается перед ней на колени и целует сперва пальцы, затем ладони. – Мне жаль, что ты застала ту сцену в подвале. Прости меня. Этого больше не повторится. Регина быстро понимает, как вывернуть в свою пользу то, о чем она даже не планировала говорить. – Я знаю, любимый, – ничего не переворачивается в ней, когда с губ срывается это слово, ложь скользит как по маслу. – Но можно сказать «спасибо» Эмме, именно благодаря ее поступку я поняла, как сильно ты мне нужен. Если вдуматься, то не такая уж это и ложь. Грэм действительно ей нужен – по крайней мере, пока что. И она сделает все, чтобы удержать его при себе. Грэм встает, подхватывая ее на руки, и увлекает в поцелуй, царапая щеки и подбородок щетиной. Регина и не хотела бы с ним целоваться, но хочет он, а она желает заставить его верить в свою искренность. И только поэтому разрешает ему уложить себя на постель, а после стянуть одежду и белье. В другое время никто не оказался бы в постели, не приняв душ, но этот разговор особенный – и особенно все то, что после него. Грэм опускается по ее телу поцелуями, шепчет о том, как она прекрасна, как он любит ее, а Регина ерошит ему волосы и смотрит в потолок, уныло предвкушая очередную имитацию оргазма. Ей нравится, когда ее ласкают ртом, но у Грэма все еще щетина, и это малоприятно, особенно, когда возбуждения не хватает. Может, закрыть глаза и представить то, что она представляет всегда? Грэм очень старается, но Регине жалко себя, а не его, и поэтому в какой-то момент она тянет его наверх и выдыхает в ответ на его удивление: – Хочу так. Она не хочет никак, но иногда приходится чем-то жертвовать. Мужчинами так легко управлять, что королями, что бродягами. Секс занимает больше времени, чем обычно: воодушевленный Грэм хочет щедро отплатить. Поскольку удовольствие все еще сомнительно, Регина в какой-то момент хрипло стонет и, прекращая спектакль, сильно сжимает внутри себя Грэма. Тот вскрикивает и едва успевает вытащить, хотя прекрасно знает, что может кончать без опасений. Регина ненавидит, когда капли мужского семени падают ей на живот, но сегодня терпит и даже улыбается, будто поощряя Грэма. А он дергается и шепчет извинения вперемешку с признаниями в любви, после без сил валясь на кровать. Регина гладит его по животу и груди, целует в плечо и тянется за салфетками, чтобы не позволить ничему лишнему испачкать ее простыни. Уже в ванной, без зазрений совести оставив Грэма одного, она разглядывает себя в зеркале – на этот раз без опаски – и размеренно думает, как же получается так, что она уходит-убегает от своего прошлого, а оно всякий раз догоняет ее. Взять хотя бы Грэма… Сейчас она проделала с ним то же самое, что сотни раз проделывала с Леопольдом, когда хотела получить от него какую-то выгоду для себя. То же, что хотела сделать и Эмма, стремясь покинуть свою тюрьму. Регина вдруг сжимает ладонями щеки, едва удерживая себя от того, чтобы исцарапать их. Так не должно получаться, но получается. Они обе в тюрьме. И если Эмма однажды покинет свою – так или иначе, – то для Регины все не так очевидно, ведь она продолжает оставаться в заточении даже тогда, когда видит возможность выйти. Это неожиданное откровение заставляет сердце подпрыгнуть в бешенстве. Когда Регина думает о Леопольде, о своем королевстве, о Сторибруке, то не может не признать: ее тюрьма следует за ней по пятам, и она, прикладывая столько усилий, чтобы выбраться, возвращается в нее раз за разом, придумывая для себя оправдания, почему не может уйти прямо сейчас, сегодня. Что может быть проще? Забрать Генри и вместе с ним покинуть город. Оставить все это, оставить их гнить здесь, не вспоминать, не сожалеть, не пытаться повлиять. Сбежать, сменить имя, сменить судьбу, скрыться от предсказанного… Регина отнимает руку от лица и проводит кончиками пальцев по запотевшей поверхности зеркала. – Не-е-ет, – шепчет она, и в глазах ее тлеют огоньки безумия, на которые она смотрит завороженно. – Они не отделаются так легко. Они не заслужили свою свободу от меня. Никто из них. Если она сейчас бросит все, ее усилия обнулятся, ее страдания обесценятся. Так не пойдет. Не для этого она выстраивала свою нынешнюю жизнь – кирпичик за кирпичиком, – чтобы пустить ее по ветру из-за отродья Белоснежки. Нет! Регина долго остается в ванной, пока не успокаивается окончательно, а когда выходит, то видит, что Грэм спит. Облегчение накрывает мгновенным пушистым облаком, Регина даже чувствует какую-то нежность к Грэму – пусть поспит перед тем, как вернуться на свой пост. Затем осторожно садится на кровати, бесшумно выдвигая верхний ящик прикроватной тумбочки. Смотрит, как проблескивает алыми вспышками хрустальное сердце. И улыбается.