SS

Эмма

Первый день Эмма отлеживается. В животе урчит, но восстановиться после побоев организму кажется более важным, поэтому не так уж сложно просто не шевелиться и вслушиваться в тишину, то и дело проваливаясь в сон. На второй день интересные сны заканчиваются и приходит повторное осознание проблемы и ее масштабов. Эмма вновь принимается кричать и звать на помощь, глупо надеясь, что сквозь какую-нибудь щелочку ее крики доберутся до ушей нужного человека. В какой-то момент ей начинает казаться, что весь город лежит под железной пятой Регины Миллс, и тогда она перестает кричать и просто лежит на спине и пересчитывает отзвуки боли, возникающие то тут, то там при особо неудачных движениях. Мысли о Генри, о похищении, о людской подлости поначалу не оставляют ни во сне, ни наяву. Потом принимаются приходить все реже, хоть и недостаточно. Эмму потряхивает от того, что парнишка, который только-только ей поверил, вынужден был снова пройти через предательство. Когда она выберется отсюда, придется долго восстанавливать доверие. Вечером второго дня есть уже хочется очень сильно. Кроме того, вентиляция в подвале, конечно, имеется, но ее недостаточно, и импровизированный туалет, который Эмма не может не посещать даже при отсутствии еды и воды, начинает все сильнее портить воздух. Он уже давно отодвинут максимально далеко, однако за пределы подвала его все равно не вынести. – Эй! – вопит Эмма и стучит цепью по стене. – Эй, Регина! Приходи поговорить! Мысли о том, что ее намерены уморить голодом, она отбрасывает. И потому, что не верит в них, тоже. В самом деле, гораздо проще было избавиться от нее сразу: Грэм мог избить ее и сбросить в воду. А заставить ее умереть здесь, чтобы потом вычищать после нее подвал и искать подходящее место для захоронения… Нет, Эмма не думает, что мадам мэр настолько не просчитывает свои ходы. Конечно, она могла со злости решить, что кормить пленницу не следует, но рано или поздно она поймет, что если Эммы не станет, то и издеваться будет не над кем. А то, что Регина хочет поиздеваться, любому понятно. Во всяком случае, Эмма видит это абсолютно четко. И пока что может лишь принимать условия игры и ждать подходящего момента. Есть от этого только хочется не меньше, а иногда даже больше. И пить. Сколько там человек способен протянуть без воды? На третий день все резко становится хуже. Эмма не может встать, тут же начинает кружиться голова, и ее отбрасывает обратно на матрас. Изо рта воняет, желудок уже смирился с тем, что пустой, но иногда извергает из себя такие звуки, что становится страшно. В туалет почти не хочется. Эмма начинает волноваться, потому что теперь ее умозаключения по поводу собственной необходимости под большим сомнением. С каждой секундой страх умереть в этом отвратительном месте стучится в виски все назойливее, все увереннее. Она не знает, хочет убить Регину или умолять ее отпустить. – Эй… – шепчет Эмма, облизывая пересохшие и добрый десяток раз потрескавшиеся губы. – Эй, вы, там… В подступающей голодной дреме ей чудится, что кто-то склоняется над ней, и это Генри. Она улыбается ему и протягивает руку, но пальцы проходят сквозь мальчишку. – Эй… – сворачивается Эмма клубком. – Приведи сюда свою мать… Мне надо сказать ей кое-что…

Неделей раньше

Дорога вилась бесконечной серой лентой. Уже прилично устав, Эмма только и думала, как бы помыться и выпить кофе. Как назло, заправок не попадалось. Мальчишка – ее сын! – сидящий рядом, уверял, что до этого городка, Сторибрука, уже недолго. Эмма ему верила: а что еще ей оставалось? Верила и все старалась привыкнуть к нему. Но порой казалось: она спит, и все это ей снится. Очень красочный, фантастический сон. Потому что в жизни так не бывает. Уж не в ее жизни точно. – Ты же понимаешь, что я не смогу остаться? – спросила она на очередном повороте и краем глаза заметила, как Генри надулся. – Почему? Эмма покачала головой. Она помнила себя в десять лет, тоже вытворяла тогда всякие глупости, но осознавала последствия очень даже ясно. Может, и этот осознает и только притворяется? Да нет, вроде и правда не понимает. – Слушай, у меня нет прав на тебя, – вздохнула Эмма, щурясь в подступающие сумерки. – Я могу быть твоей биологической мамой, но не могу забрать тебя к себе. Понимаешь? Надо было бы напрямую сказать: «Приятель, я от тебя отказалась вообще-то, куда ж теперь…» Но язык не поворачивался. Стыд какой-то накатывал, что ли. Будто только вчера все случилось. Да-а, разбередил мелкий старые раны… – Нет, – буркнул Генри и отвернулся. – Я не хочу домой. Он принялся указательным пальцем тыкать в стекло. Парнишка начинал раздражать. Конечно, Эмма была удивлена и рада вот так вот неожиданно встретить сына, о котором, признаться, в последнее время думала довольно часто, но… Но его упорное желание остаться с ней, жить вместе… Она не была уверена, что потянет такое. Да даже если бы и потянула, кто ей позволит? Кроме того, приемная мать Генри наверняка хорошая женщина, просто мелкий за что-то рассердился на нее и теперь хочет отомстить. У детей же всегда либо черное, либо белое, оттенков не существует. Что она ему не разрешила? Устроить ночные посиделки с половиной класса? Играть в приставку до утра? Есть сладкое на завтрак? – Генри, послушай… – Эмма на секунду отвлеклась от дороги, но тут же вернула свое внимание. – Тебя наверняка все ищут. Да и тебе неплохо бы отоспаться, отдохнуть, ты ведь проделал такой большой путь. И вот теперь еще и обратно едем. Они, конечно, могли бы не ехать. Эмма могла бы позвонить этой Регине Миллс, матери Генри, все рассказать и попросить ее приехать. Но что-то грызло изнутри, какое-то сомнение. А если эта Миллс приведет с собой полицию и заявит, что сына похитили? Она ведь приемная мать, а Генри сбежал от нее к настоящей, мало ли какие мысли и подозрения могут бродить в голове у несчастной женщины? Отвечать за то, чего не делала, Эмма не собиралась, у нее было достаточно своих проблем. Была уже ночь, когда они въехали в Сторибрук. Типичный маленький американский городок, вымирающий после девяти вечера. С одной стороны Эмма радовалась пустым улицам после пробок Бостона, с другой ей было не по себе. В таких вот городках и снимают фильмы ужасов. Наверняка тут тоже живет свой маньяк. А если верить Генри, то этот маньяк прячется под личиной его приемной матери. Генри, который, насупившись, так и сидел после того разговора, тыкал пальцем, показывая, где сворачивать. По его подсказкам Эмма, наконец, добралась до дома с белым низеньким штакетником, заглушила мотор, выдохнула и повернулась к мелкому. – Знаешь, Генри, – она постаралась придать своему голосу максимальной веселости, – я думаю, мы сможем видеться. Генри просиял. – Правда? – он вытянулся, улыбаясь. – Ты останешься? Ох, эта беседа снова заходила не туда… Эмма цокнула языком и, протянув руку, потрепала сына по растрепанным волосам. – Давай для начала я поговорю с твоей мамой, а там посмотрим, хорошо? Она уже корила себя за длинный язык. Надо сначала увидеться с этой миссис Миллс, а потом что-то обещать. Да и не ощущала она в себе беспредельного желания общаться с пацаном. Может, из-за чувства вины, что глодало ее все эти годы и благополучно выглянуло из-за угла, когда Генри очутился на пороге. Ну, не знала Эмма, что может и должна ему говорить. Десять лет! Ему уже десять, а она ничего о нем не знает. Конечно, всегда можно узнать… Они шли к дому, и Генри о чем-то весело щебетал, когда вдруг застыл на полушаге, потом втянул голову в плечи и, насупившись, медленно побрел вперед. Эмма, сначала не понявшая, что случилось, понимающе усмехнулась. С крыльца навстречу мелкому слетела женщина. И когда она посмотрела на Эмму, то взгляд ее из испуганного стал настороженным. Злым. Отталкивающим. Ровно на мгновение – а затем она снова превратилась в беспокойную мамочку, кудахчущую над сопротивляющимся сыном. Мгновение. Но Эмма успела заметить. И упустила момент, когда можно – нужно – было сбежать.

Регина

В первый день Регина даже не вспоминает о подвале. У нее куча дел, она допоздна задерживается в офисе, и только уже дома, снимая туфли с уставших ног, подумав чуток, осторожно подходит к железной двери и прислушивается. Все тихо. Регина удовлетворенно усмехается и, приложив ладонь к двери, небрежно и беззвучно похлопывает по ней. Все складывается удачно. Возможно, Эмма Свон уже умерла, и тогда останется только попросить Грэма вынести тело. Впрочем… Досадливая гримаса искажает красивое смуглое лицо. Нет, неудачная мысль. Регина настроилась на долгую игру и менять планы не станет. Да и эта смерть ничего не исправит, будет только хуже. Она долго стоит возле двери, будто надеется услышать хоть какой-нибудь звук. Потом расправляет плечи и встряхивает короткими темными волосами. Никто не умирает после одного дня голодовки. Но, быть может, травма головы… О, нет! – Мама, это ты? Регина спешно отходит от подвала и надевает свою лучшую улыбку. – Да, милый, это я! – отзывается она и до самой ночи не думает больше о той, что сидит под ее домом. А уже перед сном, размазывая по рукам увлажняющий крем, с гордостью думает, что Генри снова любит ее. Стоило только сказать, что Эмма сбежала и бросила его. Большего не потребовалось: бедный малыш был так огорчен, так расстроен, ему так требовалась поддержка, что Регина, конечно же, оказалась рядом. Она не сказала ему ни единого плохого слова об Эмме – напротив, пыталась убедить, что та так поступила, чтобы Генри в итоге было хорошо, – и, конечно, все сработало четко наоборот. Генри быстро уверился, что биологическая мать плохая, а приемная… Что ж, он все еще думает о Злой Королеве, но снова зовет ее мамой и с удовольствием пьет какао по вечерам. Второй день загружен делами не меньше, чем первый, и Грэму приходится напомнить Регине о подвале. – Может, покормить ее? Или хотя бы воды? Шериф сидит в офисе мэра, развалившись в неудобном кресле, поставленном специально для назойливых посетителей, и внимательно следит за хозяйкой. Ждет ответа – все равно, какого. Но лучше положительного: выносить труп ему явно не хочется, как и отмывать потом подвал, а ведь это обязательно ляжет на его плечи. Регина бегло просматривает документы, потом поднимает голову. – Нет. Ей нужен сломленный дух. Эмма Свон не производит впечатление человека, готового сдаться после дня без еды. Грэм пожимает плечами и хрустит пальцами, уставившись в потолок. Потом скучающе спрашивает: – Генри ведь не сможет ее найти? Руки Регины замирают вместе с поднятыми бумагами, которые через секунду шлепаются на стол. – Ты задаешь очень много вопросов сегодня, милый. Она раздражена. Будь ее воля, обошлось бы без Грэма. Держать Эмму Свон в городе опасно, но еще опаснее позволить ей разгуливать без присмотра. Да, вероятно, надежнее было бы и вовсе избавиться от нее. От них всех. Грэм почесывает бороду. – Волнуюсь за пацана, – скупо поясняет он, пусть даже никому здесь его пояснения не требуются. Регина зло смотрит на него, взгляд ее способен пригвоздить к месту, однако Грэм уставился куда-то в сторону. Тогда бумаги снова взлетают над столом и падают, шумом привлекая внимание. – Твое дело – выполнять поручения, – настает очередь Регины давать пояснения: весьма важные и нужные. – Остальное – не твоя забота. Она прекрасно знает, что Грэм не согласен. Изо дня в день, проползающие в этом городе, шериф не устает напоминать, что мог бы стать неплохим отцом мальчишке. Если бы Регина согласилась... Вот только Регине не нужен мужчина под боком – по крайней мере, не дольше, чем на несколько часов в спальне. И пусть раньше она каждое утро просыпалась с Грэмом рядом, засыпать – в основном – она предпочитала и предпочитает без него. Регина чуть усмехается. Что ж, Эмму Свон все-таки можно поблагодарить хоть за что-то. Теперь утром можно понежиться в постели без обязательных свидетелей. Впрочем, это не отменяет ее вины в целом. Ни капли! – С Генри все будет в порядке, – все же соизволяет скупо поделиться она позже, когда они с Грэмом пьют вино в гостиной. – Я долго слушала ее вчера. И ничего не услышала. Но она обязательно придумает, как свести риск к нулю. На третий день она поручает Грэму открыть подвал, проветрить и вынести ведро: Генри ночует у друга, все складывается удачно. Про еду и воду не говорится ни слова, и нет сомнений, что Грэм не станет выполнять тот приказ, которого не давали. Когда Регина входит в дом, Грэм ждет ее у окна. – Все готово, – говорит он. – Она жива. И так понятно, что Эмма жива. Будь иначе, Грэм бы уже сообщил. На кухне, на подносе, стоит тарелка с двумя бутербродами и бутылка воды. При виде этого Регина вскидывает брови, но ничего не говорит. Возможно, стоит бросить Эмме пакет сухарей. И все же она берет поднос, когда спускается в подвал. Эмма ждет ее, сидя у стены. Лицо осунулось, глаза чуть запали, волосы грязными прядями свисают на плечи. В подвале пахнет не свежестью, конечно, но Грэм явно постарался убраться. Регина аккуратно спускается по лестнице, подходит к матрасу, ставит возле него поднос и отходит к стулу, оставленному специально для нее. Эмма выпивает воду залпом. Давится, кашляет, но пьет, пока бутылка не пустеет. Тогда она кидает ее в Регину, не попадает и сокрушенно откидывается назад. – Что тебе нужно от меня? – она пальцами зачесывает назад волосы и поглядывает на бутерброды. Регина усмехается. – Зря вы так, – она взглядом указывает на бутылку, лежащую у ее ног. – В ближайшее время больше не получите. Эмма мрачнеет, но ничего не отвечает. Какое-то время между ними натянуто лишь молчание. Регина благожелательно ждет: сегодня у нее отличное настроение, Генри нарисовал в школе рисунок и прислал посмотреть. Если Эмма будет сговорчивой, может быть, даже получит какую-то преференцию. В итоге один из бутербродов все-таки оказывается уничтожен. Эмма явно вздыхает и по второму, но удерживает себя в руках. Регина смотрит, как жадно она ест, и ничего не испытывает: ни жалости, ни отвращения. Она – всего лишь немой страж, следящий за тем, чтобы древнее зло не вырвалось на свободу. И ей приходится подкармливать это зло. Эмма растягивается на матрасе, закладывает руки за голову и изучает потолок. А Регина – ее. Игра в молчание начинает надоедать. Эмма сдается первой, и Регина торжествующе улыбается. – Так что же тебе нужно от меня? – Эмма снова садится и неуклюже скрещивает ноги, звеня цепью. Она выглядит посвежее, глаза немного пьяные от еды. Регина всматривается в них, но ничего особого не видит. Сожаления за поступки уж точно. – Мне было нужно, чтобы вы уехали из города. Эмма пожимает плечами. – Ты сама бросила меня сюда. Освободи – и ты меня больше не увидишь. Она лжет. Регина чует это обострившимся нюхом, видит в сиянии глаз, в том, как едва движутся пальцы на руках. Эмма лжет, надеясь, что на ее ложь купятся. Как жаль, что напротив нее более умелый игрок. Или не жаль. Регина смеется и скрещивает ноги, чуть свободнее устраиваясь на стуле. – Вы правда думаете, что после всего того, что вы сделали, я вам поверю? – А что я сделала-то?! – моментально вспыхивает Эмма, вроде как собирается вскочить, но передумывает и продолжает со своего места: – Я привезла тебе обратно сына! И так ты отблагодарила? Заставила свою шестерку избить меня и бросить в подвал? Это похищение, Регина, между прочим. Подсудное дело. Эмма осекается, но взгляд не отводит. Регина с любопытством всматривается в ее глаза: какого они цвета? Серые? Зеленые? Серые в зеленую крапинку? Ох, какая разница… – Вы должны были покинуть Сторибрук, – весьма доброжелательно повторяет она то, что сказала парой минутой ранее. – Вы отказались. Вы угрожали мне, моему сыну… – Угрозы были только у тебя в голове! – грубо обрывает Эмма. – Я хотела остаться с Генри, да, потому что он просил, ему было интересно узнать меня поближе. А что сделала ты? Отняла у сына радость? Соврала ему про меня? Она щурится и выдает такое, от чего у Регины все переворачивается внутри: – Что, ты так боишься конкуренции со мной? Ты настолько плохая мать? Усилие воли, которое приходится приложить, чтобы остаться на месте, невыразимое. У Регины мутнеет в глазах, закипает кровь, звенит в ушах, а ногти впиваются в ладони, так сильно сжимаются кулаки. И все-таки она продолжает сидеть и улыбаться, пусть и натянуто. Конечно, Эмма замечает эту натянутость и улыбается в ответ: нагло, мерзко. Знает, что задела за живое. Еще какое-то время Регина успокаивает себя. То звериное, что рвет и мечет внутри, рычит все тише. Столько лет потрачено на смирение – нельзя теперь пустить все это под откос. Не повторно. Хватит и подвала. Дышать. Раз-два, раз-два. Вдох-выдох. Улыбаться. Прятать в глазах истинные эмоции, не выпускать их наружу, не разрешать другим трогать их. Но Эмма Свон уже тронула. И в один из дней она больно поплатится за свою дерзость. Наконец, Регина поправляет и без того идеальную укладку и говорит: – Я думала о том, чтобы заключить с вами договор, мисс Свон. Но ваши слова… Она пожимает плечами и пытается сыграть, чтобы показать, как ей жаль, но на самом деле она ликует. – Ваши слова убеждают меня в том, что вы не хотите примирения. Не ее вина, что пленница не хочет мирно договориться. Эмма поджимает губы и насупливается. Это на мгновение напоминает Регине Генри, сердце екает, и она почти хватает бутылку с пола и швыряет ее в ненавистное лицо. Почти. – Да, мисс Свон, – говорит она, пока сердце бьется где-то в горле, – вам придется задержаться у меня в гостях еще ненадолго. Безусловно, она не планировала ее отпускать. Но Эмма сама все сделала так, чтобы остаться здесь – практически по доброй воле. Регине радостно. Ей нравится сознавать, что эта женщина в ее воле. Ей нравится знать, что она может сделать все что угодно – и никто не узнает. Никто не попытается помешать. У нее теперь есть новая живая игрушка взамен тех, что приелись за долгие тридцать лет. И вряд ли она скоро ей надоест, учитывая сложный характер. – Пошла нахрен, – очень четко проговаривает Эмма, глаза ее блестят. – Ты трусливая сука, знаешь? Наверняка знаешь. Поэтому и сидишь так далеко от меня. Боишься, что не выдержишь моего пинка. Она выпаливает слова со скоростью пулемета, будто заранее подготовила речь. А глаза настороженные. Выжидающие. Регина удивленно приподнимает брови. Ей кажется или… – Вы пытаетесь взять меня на «слабо»? – уточняет она недоверчиво, осознавая внезапно, что Эмма не знает, какую стратегию выбрать. Она то обороняется, то наступает, то сдается, то наступает вновь. Прощупывает, ищет слабые места. Это так забавно. Так… затягивает. Эмма не отвечает. Все еще смотрит, ждет реакции. Ждет ее и Регина, даже подается чуть вперед в нетерпении. Может быть, мисс Эмма Свон решится действовать? Попытается наброситься? Развяжет Регине руки? О, тот удар статуэткой по затылку был… Регина невольно облизывает губы. Что-то трепещет внизу живота. Пальцы дрожат, приходится снова сжать их, но уже не так сильно. Когда-то у нее была собственная пыточная в подвалах замка. И она частенько там появлялась. Стоит ли рассказать об этом Эмме? Поверит ли та? Может быть, подкрепить свои слова действиями? Наконец Регине надоедает столь бесполезно проводить время. Она встает, окидывает долгим взглядом не шелохнувшуюся Эмму и небрежно замечает: – Советую вам в следующую нашу встречу быть посговорчивее. Если хотите однажды выбраться отсюда. Эмма хмыкает. – И что же мне надо сказать, чтобы это произошло? В ее голосе – вызов. Но самое прекрасное во всем этом то, что Регина понятия не имеет, должна ли Эмма вообще говорить хоть что-нибудь. Или ей лучше молчать? Это чудеснейшая из игр, и Регина играет в нее с удовольствием. Будь что будет, она не загадывает и не планирует. Она посадила своего врага в клетку и теперь станет делать с ним все, что душе угодно. А враг пусть мучается и пытается угадать правильность действий. Кто знает, кто знает… Карие глаза поблескивают. Регина позволяет себе короткий смешок и быстро покидает подвал, говоря поджидающему наверху Грэму: – По старой схеме. Эмме полезно еще немного поголодать. Наверху, в спальне, Регина наклоняется к зеркалу и кончиками пальцев трогает свое отражение. – Она заплатит, – обещает она с подступающей дрожью, и это хорошая, предвкушающая дрожь. Регина понимает, что играет с огнем, но тем прекраснее игра, тем больше азарт, тем крупнее победа. Мисс Эмма Свон запомнит раз и навсегда, что не стоит игнорировать предупреждения, особенно когда они так недвусмысленны.

Эмма

Вновь оставшись в одиночестве и темноте, Эмма думает про второй бутерброд и уговаривает себя оставить его на потом: неизвестно ведь, когда этой психованной снова захочется спуститься сюда. Голод и жажда утолены, на желудке приятная тяжесть. Разговор вышел совсем не таким, каким представляла его себе Эмма, но почему-то она растерялась при виде Регины. Та будто продавила ее своей невозмутимостью, пусть даже напускной. Эмма разбирается в людях, она знает, когда человек уверен в себе, а когда думает, что уверен. Регина – второй случай. Но уж больно непробиваемый. Хотя… Пара пуль все же попала в цель. – Похрен, – бормочет Эмма, морщась. – Я не буду в ней копаться. Мне надо, чтобы она выпустила меня отсюда – и все. Ей уже не страшно. Второй – или даже третий? – раз ее могли убить и не сделали этого. Бесит собственная немощность, но это обязательно пройдет. Может, обработать этого Грэма? Он каждый раз так пялится, что невольно решишь, будто он готов на натуральный обмен. Почему-то вспоминается приезд сюда. Первая встреча. Она не была уверена, что хочет остаться, до момента, как заглянула Регине в глаза. Что-то в них настораживало. Эмма повидала достаточно сумасшедших людей, и многие из них весьма умело прятали свое безумие. Но глаза выдавали всегда. Абсолютно. Крутилось в них нечто такое, от чего хотелось бежать: затягивающее, липкое, страшное. Сбежала бы и Эмма, касайся дело только ее, но ведь был Генри. И после всего она не могла бросить его повторно, не могла оставить одного, когда он пришел к ней за помощью. Поэтому она осталась. И всякий раз, встречаясь с Региной Миллс взглядом, внутренне содрогалась, отчетливо понимая: когда-нибудь это сумасшествие вырвется наружу. Эмма, наконец, вытягивается на матрасе, нехотя прислушиваясь к позвякиванию цепи. Вот и вырвалось. Все-таки надо было бежать.