Фантом

— Ого, Космосила, это чё такое? Космос довольно ухмыляется. Кажется, желаемый эффект был достигнут. — А сам чё, не видишь что ли, — хотел бы он сейчас выглядеть расслабленно с щепоткой безразличия, но сияющие глаза и улыбка до ушей (хоть завязочки пришей) выдавали его с головой. — Я то вижу, — Пчёла проводит рукой по волосам, зачесывая их назад, но непослушные пшеничные локоны быстро спадают обратно, обрамляя худое лицо, — вижу, но глазам своим не верю. как тебе удалось отца уломать? Виктор с интересом и с некой опаской подходит ближе к новой черной волге. В лобовом стекле отражается солнце, которое медленно, но верно движется к линии горизонта. Лучи играли ярко, создавая замысловатые узоры, словно бензин в луже. Пчёлкин даже на мгновение залип — всё это кажется каким-то нереальным. — А кто сказал, что я его уламывал? Витя оборачивается — в его глазах непонимание и огонёк азарта. А в руках Холмогорова ключи от тачки, которые словно в подтверждение своей ценности поймали солнечный зайчик, отразившийся на асфальте. — Ты че, без спроса что ли? — Ну! — просто светится брюнет. — Ну ты дебил, конечно, Космос, — смеется Пчёлкин, — тебе же таких трындюлей надают, если узнают. — Не узнают, Витя! Мы же аккура-атненько! Пчёлкину и смешно и волнительно одновременно — адреналин заиграл в крови. — Ну ты даёшь. — Сейчас за Филом заедем — и вперед — праздновать твой день рождения! Шестнадцать лет, Пчёла, исполняется не каждый день! — Я же говорил тебе, — Витя тянется в карман за пачкой сигарет, заботливо позаимствованной у соседа, — Фил не сможет, у него соревнования завтра. — И чего теперь? — для Холмогорова данная отмазка веской причиной не является. — Ничего, — закурил Витя, — извинился, но никак. Районные какие-то там соревнования. Блин, Кос, у парня большое спортивное будущее, все понятно. — Вот те на, — почесал затылок Космос, — приехали. — Приплыли, — глубокая затяжка, — будешь? — протягивает пачку. Космос лишь усмехается. — Нет уж, спасибо, такое не курим. — Посмотрите на него, — закатывает глаза, — ладно, черт с тобой. Погода была изумительной: дневной зной уже спал, уступая место бархатному вечеру с его едва ощутимой прохладой. Август, без тени сомнения — самое атмосферное время. До школы еще целый месяц, куча свободного времени, ветер в волосах, и в голове заодно. А вечера в Москве в это время пахнут по-особенному, ни с чем несравнимо. Иногда от этого даже сердце как-то по-особенному сжимается, волнами разгоняя кровь. Это запах того, что впереди еще целая жизнь, со своими причудами, проблемами, невзгодами. Но это всё такие мелочи, потому что хорошего в любом случае будет больше — в этом сомнений нет. И они ещё так юны, ничем и никем не связаны. Это вызывает дикое чувство эйфории. — Поехали тогда, чего, — Космос распахивает водительскую дверь, — садись, — кивает на пассажирское, — или тебе особое приглашение нужно? — Особое, Кос, — смеется, — у меня же день рождения. Космос снова расплывается в улыбке. — И правда, Пчёла, день рождения. Дверь тебе может открыть и ручку подать? — Не стоит, сейчас докурю и обслужу себя сам. — Конечно, — плюхается в салон Холмогоров, — ты же у нас мальчик теперь большой, сам о себе позаботиться можешь. — Пошёл ты, — Виктор бросает бычок на асфальт, хорошенько затирая его рваным кедом, — самостоятельность — мой конёк по жизни. — Чего ты там бормочишь, а? Поехали уже, хватит терять время! Окна машины нараспашку — ветер играет с их волосами. Пчёлкин закинул босые ноги на панель — все правильно, босые, с уважением к Холмогорову старшему. Вот будет у Коса своя тачка, там можно будет не церемониться, не разуваться, а тут — будьте так добры. А может, и у Вити тоже своя будет. Мысли о том, что когда-нибудь у него тоже может быть что-то такое же крутое, греют душу и на мгновение заставляют сердце стучать чуточку быстрее. Подумать только, сегодня ему уже шестнадцать, и они с лучшим другом мчат одному богу известно куда на очень классной тачке, горланят очень классную песню, догоняя очень классный розовый закат. И если так круто уже сейчас, то Пчёлкину даже представить себе сложно, что ждёт их дальше. — Чё там Саня? — Космос громко и противно чавкает жвачкой на весь салон. Кажется, что она вот-вот вывалится из его огромного рта, но нет. Не вываливается. — Чё Саня? С Ленкой они, ну. — В лагере этом? — Ну. — И чего, когда вернутся? — Да вроде как уже в следующий четверг. Или погоди, седьмое — это что у нас? Четверг или пятница? Космос выплёвывает жвачку прямо в окно, на проезжую часть. — Я тебе че, календарь что ли, Витя, — смеётся, — ну пятница, по логике так. — Ну, значит, в пятницу. За окном проносятся деревья, сливаясь в одну сплошную зелёную линию. Про себя блондин отмечает, что лето-то ещё в самом разгаре, ни одного желтого листочка он не заприметил. — Ну и куда едем, м? — Увидишь, — с загадочной улыбкой. Пчёлкин не большой любитель сюрпризов. Может быть от того, что в жизни его их было не так уж и много, чтобы успеть привыкнуть, а может от того, что повышенное внимание к его персоне ему не пристало. Они должны были ехать все вместе, вчетвером, но это лето распорядилось иначе. Пусть так. Космос за рулем ведёт себя уверено. Так, как будто бы водил уже лет десять, прекрасно чувствует все габариты и даже позволяет себе выезжать на обгон. Вите странно, но он почему-то совсем не волнуется в такие моменты. То ли от Космоса исходит такое уверенное спокойствие, которым сам невольно заряжаешься, то ли дело в охватившем его восторге от всего происходящего в целом. Дорога становится совсем просёлочной, ухабистой. Теперь ехать, раскинувшись по всему салону, Вите неудобно. Ноги приходится опустить вниз. Местность очень живописная, играющая всеми красками природы сразу — здесь тебе и вереница желтых солнечных одуванчиков, и череда высоких гладиолусов, величественно качающих своей пёстрой головой. Ласточки летают так высоко, что их острые хвостики едва различимы в небесной синеве. Воздух кристально чист — дышится легко и свободно, даже голова кругом идёт. Космос съезжает к одному из аккуратных ухоженных домиков, мелкий гравий шуршит под тяжестью шин — щёлкает, подобно подсолнечным семечкам на языке. Плавно жмёт на тормоз — вот, кажется, и приехали. — Погоди-ка, — Пчёлкин поправляет съехавшую на глаза кепку, отводя козырёк по привычке назад, — это не Царёвых ли дача, а, Кос? Про которую ты говорил мне. Космос загадочно улыбается. Хотя загадки никакой больше нет. — Она, родимая. — Ну и что, хочешь сказать, что у тебя и от неё ключи завалялись, Космос Юрич? — глаза Вити озорно сверкнули. Космос видит в чёрных, как ночь, зрачках собственное отражение. И глаза эти шальные смотрят на него с неподдельным предвкушением. — Обижаешь, — достаёт тяжёлую связку звенящих ключей, — у меня ничего не заваляется, ты же знаешь. Витя аж крутанулся на месте на одной ноге от восторга, который скрыть становилось всё тяжелее. Тут же мысленно одергивает себя — эту детскую эмоциональность в пору научиться укрощать. — Ух, Космосила, и почему я не удивлён! — лишь отмахивается он, оглядываясь по сторонам. Вокруг стрекочут кузнечики и клумба напротив дома просто поёт. Ветра почти нет, можно сказать, штиль, а березы все равно шумят. Пчёлкин не любил березы. Слишком уж романтизированное дерево, а от легчайшего дуновения в воздухе шумело оно так, словно надвигался целый ураган, грозящий всю округу разнести своими страшными грозовыми порывами. Космос открыл багажник и многозначительно заиграл густыми бровями. Пальцем поманил друга. Виктор подошёл ближе. — А я смотрю, ты подготовился, — блондин, кажется, искренне удивлён, а Космос второй раз за день почувствовал себя как минимум всемогущим. Приятное его сердцу ощущение. И очень дорогое. — А то, Пчелиная твоя душа! Для тебя старался и пацанов, но где только эти пацаны. В багажнике стоял целый ящик пива и несколько бутылок водки. Масштабы воистину впечатляли. — Кос, — Витя закидывает руку ему на плечо, — мы, блин, столько не выпьем. А если и выпьем, то просто не выживем. — Не дрейфь, Пчёлкин. Не мы первые, не мы последние. Хватай вон тот пакет и шуруй на крыльцо. Ящик я возьму, так и быть. Сказано — сделано. Космоса веселило, как Витя тащит тяжеленный пакет, не спеша шурша к дому в своих развязанных старых стоптанных кедах, шнурки верёвочкой волочились за ним. — Ты, Пчёла, можешь гордиться. — Ну и чем же это я должен гордиться, скажи мне на милость? — слегка обернулся Витя на друга, едва не споткнувшись о камень на дорожке. — До тебя я возил сюда только Светку, больше здесь из наших ещё никто не бывал. Ты второй. Виктор рассмеялся. — Ну и чем мне тогда гордиться? Что я номер два? Так ещё и после какой-то Светки. — Не какой-то! — мигом возразил Холмогоров, — а Светки из гимнастического кружка. Пчёлкин, тебе такая растяжка и не снилась! — Слава богу, — ржёт Витя, — мне ещё растяжки не хватало во сне. Как казалось Виктору, этот огромный дом подошёл бы для самой масштабной вечеринки, которую он только мог вообразить. Но сегодня он принадлежал только им двоим. Поднявшись на шаткое деревянное крыльцо, он обернулся на друга. — Иди-иди, — Космос взглядом показал, куда Вите следовало топать, — да-да, прямо и направо, там кухня. — Понял, понял. А там? — Да кидай просто, ага. Сюда, да. Разберёмся. На местность медленно опускалась густая тёмная ночь, туман с озёра осмелился выйти за его пределы, скромно, словно опасаясь чего-то, расстилаясь по проселочным дорожкам. Постепенно окошки соседних дач гасли, какая-то девчонка из дома напротив наконец-то перестала мучить скрипку. Пчёла облегченно выдохнул. Не любил он эти концерты. — Пчёл, м? — Космос протянул ему очередную стопку. Начали они, как и полагается, с пива — несколько пустых бутылок уже валялись вокруг, а теперь в ход пошла тяжелая артиллерия. — М, не.. Ну, давай, да. Спасибо. — Давай, брат, — Холмогоров ударяет свою стопку об Витину, — за тебя. — Спасибо, брат, — улыбается Пчёлкин, и осушает всё до дна, морща нос. Магия вкуса такого алкогольного напитка, как водка, даже будь она такая дорогая, как эта, пока оставалась для него тайной за семью печатями, но он не признается в этом даже под дулом пистолета, а то Космос ещё не поймёт. Возможно, засмеёт даже. А ему такого точно не надо. Провожает взглядом очередную стопку, скрывающуюся в недрах организма товарища — тот проглатывает горькую жижу так же легко, словно это был вкусный сладкий сок. Витя поморщился собственным мыслям. Они уже битый час сидели, развлекая себя то шахматами — сейчас же они валялись в стороне (кажется, чёрные победили), то чтением книг, попадающихся на глаза, благо, таких в доме было навалом. Витя читал вслух, с выражением, а Космос внимательно слушал и курил, лишь иногда вставляя свои остроумные реплики. Все это было хорошенько сдобрено соусом из всего выпитого спиртного. Когда в комнате стало совсем темно, а пепельница наполнилась до краев, Витя принимает волевое решение ее наконец опустошить. Однако, пьяная голова не была готова к такого рода подвигу, и Пчёлкин, едва приподнявшись на локтях, мешком рухнул обратно. Холмогорова это рассмешило. — Чё, Витя, уже в дрова что ли? — пьяная улыбка на пол-лица. «У Космоса доброе лицо» — как бы невзначай отмечает про себя Пчёлкин. А потом злится на себя за такую глупую и нелепую мысль, всплывшую в сознании из ниоткуда. — Не дождёшься. Просто устал немного, — икает блондин. — От чего? — Да ни от чего. — Вот и всё тогда, — Кос хватается за бутылку и разливает ещё по одной, — на вот лучше, — тянется к нему. Витя морщится, вспоминая этот до ужаса горький вкус и тёплое жжение в пищеводе. —Кос, я же сблюю прямо здесь. — Ой да перестань. Давай бери. За твоё здоровье, брат. За здоровье не выпить было грех. Да и Косу отказывать не хотелось. — За здоровье, брат. В конечном итоге, блондин своё обещание сдержал. — Это ничего, Витя, ничего, — за ворот удерживая друга над другим другом, только белым (не путать с Саней) бормочет Холмогоров, — забей вообще. Пчёлкин совершенно зелёный и беспомощный. Чувствует себя глупо и неудобно, даже позорно как-то. Ещё и Космос тут, видит и слышит все его болезненные извержения. Благо хоть нет в его голосе и капли издевки — наоборот, какой-то он неприятно сочувствующий, заботливый. На душе от этого становится ещё противнее. — А я говорил, — сдавленно, — я предупреждал. — Ну и че, — Космос сохраняет невозмутимость, — какая нахрен разница. Ты как, лучше? Очистился? — Угу, — Пчёлкин сам встаёт и, шатаясь, подходит к умывальнику, обильно поливает лицо водой, — очистился, Кось, не то слово. Космосу режет слух это нежное обращение родом из детства. Так его мама называла. И вот, Пчёлкин брякнул ни с того ни с сего. Смотрит на друга внимательно — вроде, и правда, живой, но все равно сохраняет шпинатный оттенок в лице. Вот вам и водка с пивом, господа, получите-распишитесь. Вздыхает. — Погнали на улицу тогда, слышь. Воздухом подышим. Замешкавшись на мгновение, Витя все же кивает головой. А ночи, как оказалось, были уже весьма прохладными. Траву покрывала влажная ледяная роса — она впивалась в кожу тысячами острых иголок холода, и Пчёлкин, который вновь вышел босиком, наплевав на обувь, в миг об этом пожалел. Но виду не подал. Они плюхнулись на большие мягкие садовые качели, Космос положил себе подушку на живот. Витя откинул голову на спинку и закрыл глаза — состояние было мутное, но, вроде, ничего. Космос был прав — на воздухе действительно было легче. Небо над ними — абсолютно ясное, все звёзды как на ладони. Да ещё и светили они так ярко. Космос сегодня много думал о возрасте и скоротечности времени. Вот и Пчёлкину уже шестнадцать, Филу вообще семнадцать, что кажется какой-то нереальной цифрой. Уже одиннадцать лет он знает этих оболтусов, а эти оболтусы знают его. На хмельной ум пришла одна песня, и он, с минуту поборовшись с собой, в попытке сдержать её, все же решил хрипло воспроизвести. — В юном месяце апреле, — Холмогоров слегка качнул всю конструкцию, и Витя смерил его презрительным взглядом. — Кос, не качай, а. — В старом парке тает снег, — с улыбкой продолжил Космос, — и веселые качели начинают свой разбег. — Чего ты добиваешься? — Виктор даже голову повернул в его сторону, а это стоило ему не малых усилий. — Позабыто все на свете, сердце, Пчёла, замерло в груди! Он же не отстанет, правда? — Только небо! — сдался Витя. — Только ветер! — Космос снова качнул их, так, что ноги оторвались от земли. — Только радость впереди. — Только радость впереди! На последней фразе Холмогоров оттолкнулся так, что вся эта конструкция вместе с ними плашмя падает назад, и совершенно ошалевшие от количества выпитого парни не сразу понимают, почему перед ними теперь огромное звёздное небо. Глубокое и необъятное. Темное и манящее. Пчёлкин усмехается — да и черт с ним. Так тоже нормально. И даже в таком положении умудряется закурить — достаёт из-за уха сигарету, и вот столб дыма уже выпущен в воздух — теперь пространство заполнено ароматными узорами с его губ. Кос свои сигареты не взял, поэтому рука в наглую тянется к Витиной. Одна жадная затяжка и брюнет возвращает сигарету другу. После Космоса фильтр влажный от слюны, но Пчёлкин об этом не думает. Подносит ко рту, коротко касается сухими губами — очередной рисунок дыма воплощается пред ними. — Ты же такое не куришь, — все же решает заметить. Космос не отвечает, выдерживает небольшую паузу. В кармане брюк нащупывает небольшой свёрток. — У меня для тебя подарок есть, слышь. Витя, кажется, удивлён уже в третий раз за сегодня. — Космос Юрьевич, что за аттракцион невиданной щедрости? — отшучивается он, пытаясь прикрыть подступающее смущение. Раскраснеться ему хотелось меньше всего на свете. — Знаешь, как говорил мой дед? — Космос делает очень серьёзное лицо. — Ну? — Дают бери, а бьют беги. — Очень мудрая фраза, друг. Твой дед был не глупый человек. — Согласен полностью, Витя. Иначе бы не сидел я здесь, прямо перед тобой, такой умный. Поэтому бери, Пчёлкин, и не вы..пендривайся, — икает. И протягивает Вите нечто, завернутое в бумагу. Обычный лист А4, Космос счёл бы себя полным кретином, если бы потратил хоть каплю своего времени на упаковку. Да и Пчёла бы его счёл таким, в этом сомнения нет. Блондин шуршит импровизированной упаковкой. Вздыхает. — Зажигалка, — констатирует Витя, крутя в руках новую вещицу — она такая тяжелая и гладкая на ощупь. Виктор не знает, что сказать. Он к такому не привык. — Угу, она самая, — кивает Холмогоров, — рад, что ты распознал. Пчёлкин открывает зажигалку, щелчком извлекая тепло и свет — кончиком огонька он обводит созвездие малой медведицы в небе. Где-то в горле застревают слова благодарности. Он такую хотел. Космос одновременно и очень собой доволен и чувствует себя очень глупо. Какое из чувств доминирует, он пока не решил. — Солидная чтоб была, — поясняет он свой подарок, — чтобы видел, куда стремиться. Зажигалка защёлкивается легким движением худых пальцев. Витя, наконец, находится. — Буду стремиться, Кос. Спасибо. — Обращайся. Холмогоров закрывает глаза. Все-таки устал он за сегодня. Насыщенный день, длинный. И пьяный. Витя туманным взглядом уставился на звёзды. Что-то внутри вызывало в нем свербящую пустоту, но он не мог понять, что именно. Возможно, тот факт, что если родители дома увидят у него сегодняшний подарок друга, то взволнованно попросят вернуть его обратно, ведь принимать такие дорогие презенты — это некрасиво. И вообще, Витя, это что, зажигалка? Виктор, ты что, снова куришь? А, возможно, и тот факт, что он сам себе такое позволить пока не мог, хоть это и мелочь, казалось бы. Ещё раз крепко сжав в ладони свою новую игрушку, блондин отправляет ее в карман спортивок, застегивая на молнию. Ну так, на всякий случай. Повисла тишина, приятная уставшему сознанию двух молодых людей. Лишь звуки ночной природы мягко ласкали слух, а ветер играл с волосами, щекоча лицо. Вот только было как-то зябко, особенно босиком, отчего Виктор принял волевое решение придвинуться ближе к тёплому другу, подсунув ледяные ступни аккурат под его колени. Космос холодные ноги принял, сам невзначай подвинулся ближе — так и правда ощущалось комфортнее. От Вити пахло так знакомо и по-родному, что в сон начало клонить намного сильнее. Сознание не обманет. Он, казалось, почти задремал, как вдруг почувствовал мелкую дрожь слева под боком. Нет, надо все-таки двигать. Так недолго и заболеть. А болеть уж точно некогда — ведь столько ещё дел в этом августе. Поболеть можно и в школе. Провалявшись ещё пару мгновений, он резко подрывается и шагает в сторону дома. Трава под его ногами скрипит от влаги. Витя, очнувшийся со сна, провожает его усталым взглядом. Но Кос все же обернулся. — Погнали в дом, Пчёл. Пора спать.

*

— Ты что, решил устроить рейд по местам боевой славы? Космос внимательно изучает обстановку вокруг, и, как обычно, не находит к чему придраться. Даже хлипкая оградка покосилась в том же месте, и ящик почтовый перекосило ветром ровно так, как нужно. Витя воспроизводит всё максимально точно, в самых мельчайших деталях, как Холмогоров это и помнит, картинка словно взята из его головы. Может быть, так оно и есть на самом деле? — Ну, а почему, в общем-то, и нет? — Пчёлкин весело раскачивается на садовых качелях — его бежевый плащ волочится за ним по траве, собирая всю грязь. Улыбка не сходит с его красивого гладко выбритого лица. Образ этот местному колориту очевидно не соответствовал. — А вырядился так чего? — усмехается Космос, — Словно на приём к английской королеве собрался. Весь уже вон обосрался, — пальцем тычет на полы его плаща, — химчистка траву не отстирает, это я тебе сразу говорю. Можешь даже не рассчитывать. Витя ржет, а качаться не перестаёт. — Ну, не к королеве английской, конечно. А на дачу к Царевым. Как тебе игра слов, а? Допёр? — Ты меня за дебила не держи, Витя, — то ли смешок срывается с губ, то ли агрессировать начинает, по былой привычке, — всё я понял. — Че ты там понял, Космическое чудовище? Не заводись. И иди сюда лучше. Отсюда лучшие виды открываются. Космос мешкает, но послушно идёт. И трава некошеная под ногами путается. Плюхается рядом, отчего пружина матраса под ним жалобно скрипит и проминается, качели очевидно искривились под его доминирующим весом. Покачивается. Расслабляется. Витя не врал — вид, и правда, впечатляющий, насколько здешние края позволяют — прямо на закатное кровавое солнце. Своими тёплыми лучами оно ласкало нежные лепестки кустов алых роз — уж больно хозяйка любила их, высадила целую очередь у ограды — отчего цветы буквально светились на линии горизонта, подобно витиеватым фонарикам. Всюду жужжание и кипение маленькой жизни, а слабый вечерний ветерок доносит сладостные ароматы всего этого загородного великолепия. Холмогоров делает глубокий вдох, и легкие словно наполняются дурманящим сознание запахом разнотравья и костра. — Как же хорошо, правда? — Невероятно хорошо, Пчёл. Не был здесь, мне кажется, с того дня, как мы от ментов бежали. Случая больше и не представилось. Помнишь, облава? Витя вскидывает брови и вопросительно всматривается в лицо друга. Как такое забыть. Он никогда не забудет. — Удивляюсь я твоим формулировкам, брат! Не мы, а я и Саня бежали. А потом я бежал, и Белый у меня на горбу подыхал. Пока вы с Филом укатили в город, нас тут чуть не порешали. Космос прочесал косматую башку. Кивнул, в согласии. — Ну, в общем-то, так. Справедливо. — Чуть не наложил в штаны тогда, честно. Первый раз было так стрёмно — когда куча стволов на нас были направлены. — Угу, — Космос усмехнулся, — тогда всё и завертелось так. Помолчали. Где-то рядом в траве пиликал свою песенку молоденький кузнечик, да так пронзительно, что Космосу казалось, что скрежет этот ему уже всё ухо просверлил и вот-вот до мозга доберётся. — Будешь? — Пчёлкин протягивает ему не пойми откуда взявшуюся бутылку водки. Космос удивлён, но согласно кивает и тянет свою большую руку. Делает глубокий жадный глоток. Возвращает бутылку Вите. Холмогоров чувствует приятное жжение, тёплой волной разливающееся по всему его бренному телу. Оно словно становится мягким и податливым, сознание же чистое и ясное, тонко восприимчивое и очень внимательное. Разглядывает Витю — таким он помнил его в последние дни. Одетый с иголочки, всегда обильно надушенный и с гелем на пшеничных волосах, зачесанных назад — ничего не выдаёт его кудрявую натуру. Крупная золотая цепь на шее, тонкая кожа слегка алеет под ее тяжестью. У виска бьется едва заметная жилка — приобретённая нервная особенность. Перстень на тонких пальцах, аккуратные ухоженные ногти. Вздыхает. Переводит взгляд на лицо. Пчёлкин по-прежнему мягко ему улыбается. И в этом главное, роковое отличие — ведь тот, настоящий Витя ему не улыбался. Тот Витя смотрел, как загнанный зверь, в полуобморочном закате воспалённых глаз, умоляя одуматься. Космос тяжело потряс головой, прогоняя эти картины прочь. Прочь из его воспалённого сознания. — На, — блондин словно читает мысли, — на, говорю, выпей ещё. Холмогоров послушно пьёт снова. — Лучше? — с легкой обеспокоенностью. — Лучше. Лучше, если это вообще можно так назвать. — Ну, — тоже делает глоток, морщится, — тут уж как посмотреть, — фыркает, — ну и мёрзлость. Водка эта. Бррр. — Зачем пьёшь тогда? Мучаешься только, раз невкусно? — с натянутой полуулыбкой. — Вариантов не много, вот и пью. Пить-то хочется, Кос. При жизни так никогда не хотелось. А сейчас... Космоса передергивает. Нервно ведёт широкими плечами. Хотел он спросить, даже рот уже было открыл, да не стал. Не хочет он этого знать. Не выдержит, как ему самому кажется, сердце больное тяготы этих знаний. Немой вопрос так и повис в воздухе без ответа, подобно дыму от сигареты — так же и растворился он в пространстве. Лишь послевкусие осталось. Совсем стемнело. В домах вокруг загорается свет — но отсюда он кажется лишь чём-то размытым и едва ощутимым, словно это лишь декорация их собственного фильма. Сюрреалистично и неправдоподобно. Космос поежился от холода, пошарил в кармане в поисках сигарет. Нашёл. Только вот зажигалки нет, чёрт. — Держи, — Виктор тянет ему свою и Космос в миг узнаёт в ней ту, что подарил ему тогда. Сердце сводит болезненной судорогой от такого откровения. — Ты, — на выдохе, — хранил её что ли? Всё это время? — Конечно, — без толики сомнения, — ты как думал. Это же подарок. Сантименты, конечно, скажешь — но важный для меня. Сам сказал тогда, чтобы я стремился. Помнишь? Космос кивает. Закуривает. Выпускает дым из лёгких. — Я и стремился, Кос. Всегда стремился. Ты первый в меня поверил. А для меня тогда это было важно очень, понимаешь? Снова кивает. Опускает глаза. Руки слегка подрагивают, но в темноте этого не видно. Как же, черт побери, хорошо, что этого не видно. — Это мне как пинок под зад был — чтобы не дрейфил и херачил. Херачил, пока весь мир у наших ног не будет. Но и меру всему потерял, понимаешь, Кос? Вот так и похерил всё, что было. Похерил доверие — и вот к чему всё привело. Качает головой. Но даже беспроглядная тьма не скроет боли, сочащейся из его глаз, когда он поворачивается к нему. — И почему раньше этого не говорил? — с желчью в голосе. Витя лишь болезненно усмехнулся. — А ты бы стал слушать? Вот и я думаю, что нет. Ты постоянно под кайфом был, отрицать станешь? А я бы и слова не смог сказать. Все очень изменилось тогда, разве нет? — Изменилось. — Мы все погрязли тогда в этом дерьме. По уши, Кос. Совсем озверели, в крови умылись. Космос роняет лицо в ладони. Дышит тяжело. С силой трёт тонкую кожу у воспалённых глаз, снова боится взглянуть. Каждый раз борется с собой, то выигрывая, то проигрывая собственной совести. Он искренне считает, что это сделка именно с ней, с совестью. И ничем иным. — На вот, — Витя кладёт ему в ладонь зажигалку, зажимая её длинными Косовскими пальцами, — в жизни же она у тебя. Пусть и здесь будет так. Чтобы тоже стремился. Сам потом поймёшь, к чему. Космос понял, что Витя знает его секрет. Что же, пусть и правда будет так. Снова молчат. Каждый задумался о чём-то своём: тяжелом и обременяющем. — Смотри, — вдруг оживляется Витя, — во-он там, — тычет пальцем в небо, — вон, медведица! Ишь какая яркая сегодня. — Большая, — соглашается Кос, — а вон — малая. Там, кстати, телескоп есть в доме, — вспоминает. — О-о! — вскакивает с качели, — а может, посмотрим в него? Небо фантастическое, Кос, когда ещё такой шанс будет? Может, и не будет вовсе. Брюнет пожимает плечами. Он, конечно, предпочёл бы спокойно посидеть так, с тёплым Витей под боком, в окружении ночной природы, по которой он, будучи честным и откровенным, ужасно скучал. Но отказать его капризу он не в состоянии. Дома выясняют, что телескоп совсем не настроен. Космос, не желая разочаровать друга, долго и усердно пыхтел над ним, ругаясь и кряхтя, крутя одно колесико за другим. Витя лишь смеётся над его сосредоточенным выражением лица, допивает злосчастную бутылку. В итоге Холмогоров сдаётся, опускается на пол подле дивана, на котором вальяжно развалился Пчёлкин. Тянется к водке — да поздно, все вылакано до дна. — А говоришь, что гадость. Ага, конечно, — запрокидывает голову, а затылок упирается Витьке в коленку, — не оставил даже ни черта. — Гадость, — подтверждает, — страшная гадость. То ли дело вискарь — вот это пойло по мне. Да где его тут только достать. Трёт коленом Косовскую макушку, медленно и аккуратно, Космос охотно поддаётся ласке. Бросает взгляд на незанавешенное окно — с внезапным ужасом разочарования отмечает узенькую полосочку восточного света. Сглатывает. — Рассвет? — голос звучит хрипло, словно со сна. Витя оглядывается на окно. Вздыхает и дважды кивает. Молчит. — Сегодня как-то иначе. Время что ли совпадает с реальным? — Да. Решил сегодня тебя не мучать, — с усмешкой, — чтобы сам видел, что и как. Контролировал, так сказать, процесс. Космос расстроен. Да, пусть время совпадает хоть как, но летит оно словно сильно быстрее, чем в там, в его действительности. Неужели ночь уже на исходе? Неужели солнечный свет сейчас вступит в полную силу и прогонит прочь его сон? Неужели вынужден будет он вновь вернуться в мир жестокой реальности? Его побег сюда отнюдь не бесконечен, как бы он того не желал. Виски сводит болью давления черепной коробки, он невольно морщится. Витя тянется к Космосовскому усталому помятому лицу и тёплыми ладонями накрывает его глаза. Становится очень приятно — сродни мягкому домашнему одеялу, заботливо поправленному мамой по утру. — Увидимся, — почти шепотом, не желая нарушать голосом этот момент. Кос слабо улыбается, почти провалившись в забытьё. — Увидимся, Вить.