Ради меня

Се Лянь закрыл уши и замотал головой, выныривая из водоворота воспоминаний. Первозданный ужас и горечь поднимались в нём с новой силой, будто то были не события месячной давности, а вчерашний школьный день. Все те слова, сказанные Цзюнь У, словно клеймо отпечатались в его душе. Глубоким и беспросветным, его не свести с кожи просто так, не вырезать и не перекрыть. Оно останется так навсегда, тлея вместе со своим хозяином. Дождь все ещё капал своими увесистыми каплями Се Ляню прямо на голову, потому он пришёл в искреннее недоумение, когда ритмичные удары сменились обыденными для жизни людей звуками плотной ткани, о которую бились капли, будучи больше не в силах коснуться юноши. Эти звуки успокаивали, навевая тоску об ушедших светлых днях, когда Се Лянь не стремился промокнуть под дождем, а спешил домой, чтобы заварить горячий чай и смотреть забавные видео на ноутбуке. – Гэгэ, – тихий и родной голос, сопровождающий каждый день юноши. Голос едва ли заглушал звонкие капли, однако всё равно звучал на удивление отчётливо и спокойно. – Гэгэ, пойдём домой. Се Лянь вздохнул, радуясь, что Хуа Чэн не может отличить слёзы от простой дождевой воды, и с тоскливым скрипом поднялся с качелей. Не хотелось лишний раз показывать свою слабость. Особенно Сань Лану... Хоть Сяньлэ и не мог знать наверняка, он понимал, что многие самые близкие люди осуждают его. Те самые, на мнение которых Се Лянь не мог плевать с высокой крыши... Отец бросал в его сторону открытые взгляды саднящей досады и жалости, как бы безмолвно восклицая, что, как мужчина, юноша должен был себя защитить. Должен был постоять за свою честь. Должен... Но разве он мог? Они оба были правы, но оба становились также беспомощны перед твёрдо поставленными фактами. Дом стал просто ужасным, невыносимым местом. В нем вечно висело затхлое, гробовое молчание. Отец старался уподобиться воздуху и стать прозрачным, невидимым для всех. Сначала Се Ляня пытались утешить, пытались вернуть былой интерес ко всему, что так любил Сяньлэ, однако летели дни, а ничего не менялось. Матери самой нужна была помощь, а отец был слишком подавлен. Кто бы ни брался за это гиблое дело, пытаясь вытянуть утопленника из болота, все тут же опускали руки, понимая, что попытками спасти одного, они могут пойти на дно следом. Лишь несколько человек всё ещё пытались поддерживать Се Ляня. Ши Цинсюань часто звонил ему по нескольку раз в день, не обижаясь и игнорируя попытки Сяньлэ сбросить его номер, а то и вовсе заблокировать. Если дозвониться не выходило, то он приходил сам, пытался растрясти юношу, водил в торговый центр, на прогулку, однако Се Ляня не особо радовали предложенные развлечения. Всё, от мутного отражения в зеркале до, казалось бы, их счастливых фотографий вместе казалось таким дотошным... Фэн Синь и Му Цин... После произошедшего они держались как-то отстранённо. Становилось неловко даже просто находиться в одной комнате. Все их заранее подготовленные слова поддержки и неуклюжие утешения вылетали из головы и звучали слишком глупо и наигранно. Конечно, Се Лянь понимал, что то были искренние попытки его приободрить, за что был благодарен, но этот факт не особо помогал бороться с нарастающей депрессией. В конце концов, не получив никакой реакции, Фэн Синь и Му Цин решили дать Сяньлэ побыть наедине с собой, раз уж их присутствие не особо скрашивало деньки. Правда, по приходе домой Се Лянь всё ещё находил свежие закуски, по вкусовым качествам явно не принадлежащие руке его матери. Директор их школы, Мэй Няньцин, также стал неотъемлемым гостем в жизни Се Ляня. Он приходил к Сяньлэ домой, изредка отпрашивал юношу с уроков для личных бесед и просто интересовался его жизнью, если им приходилось сталкиваться в коридорах школы. Казалось, он искренне переживал о судьбе разбитого парня, однако Сяньлэ уяснил жестокий урок своего "учителя". Директор сам устраивал Цзюнь У в их школу, несколько раз вручал ему звание учителя года и водил закадычную дружбу, так что теперь, столкнувшись с последствиями от дружбы своего приятеля, он чувствовал неизгладимую вину, которую пытался перекрыть хорошими делами. А репутация школы? Определённо стоит донимать уставшего от жизни юношу ради восстановления её былого величия. Цюань Ичжень также часто просто подходил к его парте, стоял там, молча сверля взглядом, или, запинаясь, пытался что-то сказать. Инь Юй, застающий эту картину, бледнел, подбегал к Циину с нечитаемым выражением на лице и извинялся бессчётное количество раз, уводя Ичженя подальше. Однако Се Лянь все равно находил купленные в лавке упаковки жвачки на своей парте, которые Циин постоянно жевал на уроках. Но если понять мотивы его простодушных друзей и директора было проще простого, то тем, кого Сяньлэ действительно не мог понять, был Хуа Чэн. Да, Цинсюань бесчисленное количество раз пытался втолковать другу, что Хуа Чэн обязан ему жизнью и не оставит его в такой трудный момент, как Се Лянь не оставил его самого. Ведь только одна благородная хозяйская рука погладила эту собаку в переломный момент её жизни. Се Лянь, который уже некоторое время шествовал под дождем вместе с Сань Ланом вздрогнул, встряхнув головой и всматриваясь в расплывчатые отражения в лужах. Хоть Хуа Чэн и старался вести его в обход этих маленьких весенних океанов, Сяньлэ всё равно неосознанно ступал в самую сердцевину лужи, ощущая, как ботинок тяжелеет от веса воды. Это случилось около двух лет назад. Се Лянь по воле случая оказался на крыше, когда Сань Лан собирался исчезнуть из этого мира. Кто знал, что поиски швабры в дежурный день Сяньлэ заведут его так далеко? Сам юноша не помнил, что говорил и как смог отогнать навязчивые мысли о суициде у своего будущего приятеля, но что бы он не сказал, Се Лянь просто радовался, что смог уберечь этот мир от ещё одного кровопролития. Так сейчас Хуа Чэн все ещё на его стороне из-за этого? На сердце заскреблись кошки, а взгляд неконтролируемо скользнул к чёрным сапогам, хозяин которых вышагивал рядом. Если всё действительно так, Се Лянь не хочет верить в эту правду. После произошедшего он и так ощущал себя другим. Испорченным, грязным, использованным товаром, о который никому не хотелось бы марать руки. В самом деле, кому он теперь такой нужен? Кому нужна его бессмысленная симпатия и уж тем более любовь? И если Хуа Чэн терпит всё, подаваясь в изгои вместе с таким, как он, лишь из-за событий двухлетней давности... – Холодно? Спокойный и тихий голос заставил Сяньлэ наконец перевести взгляд на пару бездонных глаз напротив. Кажется, Хуа Чэн заметил дрожь, проходящую по телу Се Ляня от навязчивых мыслей. Юноша медленно отвёл взгляд от лица напротив, размеренно покачав головой в отрицательном жесте. Послышался тяжёлый вздох. Шаги замедлились, а потом и вовсе остановились. – Подержи, пожалуйста. Хуа Чэн передал Се Ляню свой зонт, обжигая мимолётным касанием пальцев к чужой холодной ладони. Несмотря на полученный ответ, Сань Лан всё равно снял с себя куртку, передавая юноше. – Я... Мне правда не холодно. – попытался воспротивиться Сяньлэ, протягивая куртку обратно, но Хуа Чэн мягко отклонил от себя чужую руку. – Так мне будет спокойнее, – с лёгкой улыбкой воскликнул Сань Лан, забирая зонт у своего спутника, чтобы вновь укрывать его от жестоких, холодных капель. Немного помявшись, Се Лянь всё же накинул на себя куртку, которая по праву уже могла бы считаться его собственной. Она столько раз укутывала его плечи, что юноша всерьез стал задумываться, что Хуа Чэн не проносил ее и дня, не предложив ему согреться. Сань Лан проводил каждое движение парня долгим, печальным взглядом, а после остановился на измученном бессонными ночами лице. Се Лянь уже долгое время не ночевал у себя, предпочитая оставаться у Хуа Чэна в его небольшой двухкомнатной квартире. Нет, Сяньлэ не напрашивался и не давил на жалость. Просто, заметив, как юноша коротает вечера на этой промокшей насквозь детской площадке, Хуа Чэн не смог стоять в стороне. Его сердце обливалось кровью, которая тёмной, мертвенной массой продолжала циркулировать по его венам, стоило ему увидеть эти горькие муки одиночества и самобичевания на лице Сяньлэ. Он как никто другой знал, что после случившегося Се Лянь почти не спал, а если и пытался уснуть, то горстями набирал снотворное, чтобы отогнать прочь такие яркие и отчётливые, но до одури тошнотворные сны. Казалось, будто от надвигающегося кошмара не спасут даже несколько лишних капсул препарата, потому Хуа Чэн держал на учёте каждую таблетку, а если заставал Сяньлэ за очередным поглощением лекарства, мягко брал его руки в свои, потихоньку уговаривая отдать ему ту самую дозу, что в роковой день могла стать смертельной. Се Лянь всхлипывая повторял, почти что шептал губами: – Я не могу больше... Нет, не сегодня. Я умру, если ещё хоть раз увижу этот сон. Пожалуйста, Сань Лан... Пожалуйста. И как бы Хуа Чэну ни было тяжело видеть искреннюю муку на лице своей единственной отрады, которая умоляла его, стоя на коленях, он раз за разом находил силы отказывать и ей, и себе в собственной слабости. Потому он бережно хранил в душе воспоминания о том, как тихо и мирно может спать юноша под его боком, прижимаясь сильнее, чтобы прогнать холод, затаившийся в душе. Таких дней были единицы, но они всё-таки были... И не сказать, что все шло так уж плохо. Бывало, на лице Се Ляня расцветала прежняя улыбка, истощенная и вымученная, но светлая, словно последняя надежда. Да, прежний Сяньлэ уже не вернётся, его свет разрушили, разнося по кирпичику души, однако Хуа Чэн всеми силами старался возродить когда-то внушительную постройку, собирая её вновь. И отголоски успеха были. Недавно Се Лянь собственноручно уселся за выполнение домашнего задания, обосновав это тем, что ему просто было скучно. Казалось бы, такая незначительная, маленькая деталь, но то был сигнал о грядущих переменах. Юноша сам занялся чем-то, перестав прокручивать в голове тот ужасный вечер, ночь и утро. Хуа Чэн был так счастлив и несчастен рядом со своей единственной в жизни любовью. Каждый день он просыпался с радостной мыслью, что его бог, вот он, здесь, мирно лежит прямо под боком, но вместе с этой радостной поволокой в душу оседала горечь невысказанных слов. Люблю... Больше жизни люблю... Хуа Чэн не скажет этого даже под прицелом, не произнесёт с ножом, подставленным к горлу, не прохрипит на последнем издыхании... Звонкие капли стучали о лужи, передразнивая одинокие грустные мысли: «Люблю... Люблю... Люблю..!» Каждую гребанную ночь, когда Хуа Чэн убеждался, что наконец сумел уложить Сяньлэ, он приходил в соседнюю комнату, тупо заваливался на диван, исторгая в подушку крик истинной ненависти. Он готов был кусать и рвать мягкий предмет перед собой в бессильном желании достать эту сволочь из-под земли, чтобы собственноручно распороть ей горло и бросить на съедение бездомным псам. Этот... Как этот уебок посмел чернить одним своим существованием такое нежное и трепетное чувство, как любовь? Хуа Чэн бы выследил его и жестоко расправился, не взирая ни на какие трудности, но разве он мог оставить своё сокровище один на один с потаёнными страхами? Как бы ни играла в нем кровь и жажда убийства, а покинуть Се Ляня он бы не смог. Ни за что бы не смог. Хуа Чэн осторожно сложил зонт, отряхивая от капель дождя так, чтобы брызги не попали на рядом стоящего Сяньлэ, а после они вместе зашли в темный и мрачный подъезд. Шаги по лестнице отдавались звонким, холодным гулом, который оставался витать в затхлом воздухе. Когда парни поднимались по лестнице, до их слуха вдруг донеслись звуки ругани и бьющейся посуды из комнаты на первом этаже. Закричала женщина, сдавленно плача и... Се Лянь содрогнулся всем телом, ощущая как ему закрыли уши чужие холодные ладони. Через силу он сделал шаг, ещё один, а после, будто спасаясь от навязчивого кошмара, понёсся вверх по лестнице. У него больше не осталось сил на спасение чужих жизней. У него не хватало сил даже на то, чтобы просто жить... Наконец, оказавшись за толстой дверью ставшей такой уютной квартиры, Се Лянь остановился, пытаясь отдышаться. Перед глазами стояла до боли знакомая картина, промелькнувшая в мыслях за последний месяц не один десяток раз. Изогнутые в холодной усмешке влажные губы, которые тошнотворно поблёскивая впивались в его собственные уста, испивая и высасывая жизнь. Се Лянь инстинктивно отшатнулся, натыкаясь на широкую грудь Хуа Чэна позади себя, который тут же бережно сжал его плечо, приводя в чувство. Посмотрев в его темные глаза, Сяньлэ не встретил ничего, кроме заботы и желания помочь. Никакой болезненной жалости и отвращения, которую Се Лянь так боялся обнаружить в них. – Давай я помогу, – Сяньлэ не успел ничего сказать, лишь приоткрыл губы, но тут же смолк, когда его волосы стали высушивать сухим полотенцем. Ещё тёплое от пропитанного пара... Хуа Чэн специально приготовил его? – Ступай пока в комнату, переоденься и выбери фильм, а я приготовлю какао. Тебе с корицей? Се Лянь сдавленно кивнул, принимая из рук Сань Лана полотенце, после чего тот прошёл на кухню, собираясь приниматься за приготовление теплого напитка. Хуа Чэн часто устраивал такие вечера, они вместе укрывались одеялом и смотрели что-то, обсуждая, закусывая сладостями и смеясь над чем-нибудь забавным. Но сегодня у Се Ляня совершенно не было настроения, даже просто тупо пялиться в экран, не воспринимая сюжет и сказанные персонажами реплики, изображая хоть какой-то интерес. Он аккуратно сложил полотенце на тумбочке, оставив то медленно остывать, и прошествовал в соседнюю комнату. Мокрая цепочка следов тянулась за ним до самого ковра, однако Се Лянь даже не обратил на это внимания, как и не стал обтираться и искать новую одежду. Вместо этого он вырвал из тетради листок, аккуратным почерком оставляя на нём послание. Он уже обдумал слова, какими хотел попрощаться со всеми, кто так долго оставался с ним. Отложив записку в сторону, Се Лянь принялся за дело. Выудив из-под кровати припрятанную для этого случая верёвку, Сяньлэ поспешно поднялся на стул, привязывая получившуюся петлю к люстре. По щекам катились слёзы, однако на губах играла торжествующая улыбка. Наконец он избавит всех от такой тяжкой ноши. Родителей, друзей, Сань Лана, самого себя... – Гэгэ... Се Лянь медленно обернулся, застав в дверном проёме Хуа Чэна с двумя кружками в руках. По комнате распространился пряный запах корицы и тепла, а также дождя и чего-то ещё... Два разных глаза, словно ночь и кровь, смотрели на Сяньлэ невыносимо долго, будто подвергая жестокой пытке, однако боль и ужас отчего-то плескались в них самих. Се Лянь не мог больше ждать и, действуя на опережение, с невообразимой скоростью скользнул в петлю. Ошарашенный Сань Лан подорвался с места, бросив на пол кружки со злосчастным напитком и до того, как юноша опрокинул табурет, обхватил его ноги, будто бы обнимая, как маленький ребенок, обнимает своего родителя. – Нет, Гэгэ!!! Не делай этого, прошу! – Отпусти, – послышался тихий и строгий ответ. – Пожалуйста, отпусти. Хуа Чэн на мгновение замер, но не поддался на жёсткость в голосе, лишь сильнее прижимаясь к чужим ногам. – Отпусти же!!!! – в сердцах выкрикнул Се Лянь, пытаясь лягнуть Хуа Чэна и наконец выкарабкаться из объятий юноши. – Мне незачем жить!! Я лишь обуза на ваших плечах, мусор в существовании, которого больше нет смысла! Я... У меня никогда не будет нормальной жизни, и у тебя тоже, если ты продолжишь идти за мной! Отпусти, Сань Лан!!! – Я тоже!! Я тоже, Гэгэ!! Вспомни, я точно также стоял на самом краю. Я думал о том же! Неужели ты думаешь, что я не понимаю тебя? Се Лянь замер, заворожённо слушая сломанный голос, доносящийся откуда-то снизу. Хуа Чэн вздрогнул, опускаясь на колени, но также упоительно поддерживая чужие ноги, не позволяя тяжкому существованию Се Ляня оборваться в тот же миг. В его всегда сильном и спокойном голосе появился намек на слёзы. – Ты сказал жить ради тебя... Ты стал самым прекрасным, что случилось в моей жизни. И после этого ты хочешь исчезнуть?! – Я уже не тот, кем был до этого! – в слезах крикнул Се Лянь. – Я знаю! – ответил Хуа Чэн, ослабевая. – Я знаю... Пусть ты и говоришь, что никому не нужен, не смей исчезать! Ты нужен мне... В комнате повисла мертвенная тишина. – Ты нужен мне и ещё куче тупоголовых дебилов. – Хуа Чэн усмехнулся сквозь влажные всхлипы. – Думаешь, жить нам станет легче, если ты просто умрёшь..? Речь Хуа Чэна была быстрой и оборванной, будто он говорил всё, что держал до этого в себе, при этом беспокоясь, что Се Лянь не захочет слушать его дальше. – Твой отец приходил вчера. Просил вернуть тебя домой. И эти два придурка... Стали бы они так делать, желай, чтоб ты просто умер?! Если ты умрёшь, в конце концов, я отправлюсь за тобой, но прежде прихвачу с собой жизнь того, кто сотворил это с тобой!! Так что живи. Пожалуйста, живи! – Хуа Чэн вновь рассмеялся, понимая, как иронично звучит последняя фраза. – Живи ради меня!