Ошейник на волчьей шее

" Мальчик в колодце один. Наверх не взобраться без рук- Вокруг — стены. Вот беда!.. Слышатся волны пучин -. Уж скрыта водою его голова! Перемены.». Не осталось на этом Витке и следа, Того, что кто-то был здесь.» Слепой, на ходу общаясь со стенами, устраивая перекличку со всеми знакомыми и незнакомыми духами Дома, двигался на зов Арахны. Нужно посоветоваться. Там же должен быть и Лось. Ни одного лишнего движения, ни единой лишней мысли, главное — не перепутать стороны ножа, вытаскивая его из запылённого угла. Пока не больно. Сейчас чуть-чуть. Палец сам отдернулся обратно на рукоять, но тепло растеклось от фаланги до самого запястья. Спустя пару дней можно будет снова сгрызать корки. Слепого этот процесс, что удивительно, расслаблял. Даже штукатурка в последнее время отличается. Совсем перестала хрустеть на зубах, в руках крошится, мокрая, более-менее сносная находится только чуть ниже какого-то странного предмета, о который легко нахватать заноз или удариться головой. Не такой уж и высокий этот потолок старого корпуса… Ниже конуры. " Охотник шел за добычей, Вернулся побитый, в грязи. Меж ним и жертвой не так много различий- Кто первый напал — победитель, в связи С закономи тех, кто держится дальше Среди западни скрытой фальши» " Кажется, Зверь притаился" -------- Прогулка с Табаки давно подошла к концу. Большую её часть Шакал ругался и недовольно хмыкал на любое обращение. Время — выдумки, но ощущать, как потерял что-то своё всё равно обидно. Не вернёшь и пяти минут, а тут больше часа… На часах около двух. На напольных коврах Крысятника — хаотично разбросанные спины и затылки спящих, с заботливо накинутыми на них полотенцами — ходят слухи, спальные мешки находили во всех концах Дома. Рыжий снимает очки и оборачивается Смертью. Смертью, с самыми живыми, подвижными и невинными глазами. " Мерзость» — только и срывается с его губ, когда руки касаются душки, а неугомонный взгляд — зеркала. На часах около двух пятнадцати. Птицы, как правило, даже кошмары делят на всю Стаю. Оттого и вздрагивают во сне одновременно, подобно огромному существу, синхронно двигающему каждой из конечностей. Но что за дело? Разве сравнится какая-то тварюшка с семидесятью руками с Большой Птицей, имеющей всего-то две пары, одна из которых — изодранные крылья? Папа Стервятник мерно качнулся на спинке стула и осмотрел каждого из своих бескрылых подопечных. Они сразу замерли мертвецами в окружении кладбищенской растительности. Вновь ни звука. Кроме шёпота Стервятника: «ты мне отдохнуть даже после смерти не дашь? Позволь, по крайней мере, этим птенцам проклюнутся, дай время понять, что всё их окружающее — игра воображения» На часах два с половиной. Разве порядочные Фазаны в это время не должны, закончив осмотр, проветривание и уборку комнат лежать каждый в своей постели на бумазейных, идеально застеленных простынях, каждый на правом боку (на спине, животе и левом — вредно) с головой на краю плоской подушки? Должны. Будучи, в глубине души нон-конформистами, бунтарями, в конце концов, личностями они должны даже в таких вещах быть беспрекословны. В том, что Курильщик беспрекословен, никто не сомневается. В том, что он беспрекословно, всегда по расписанию и ровно по двадцать минут в день, быть корректнее ночь, проводит в кабинке учительского туалета глотая табачный дым, тоже. " …тьфу, нашелся же крёстный на голову… Лишь бы среди наших не прознали.» На часах без пятнадцати три. В Шестой матрасы гнутся под тяжестью обвешанных кожаными ремнями, ошейниками и цепями подстреленных псин. Развалиться развалились, но спят беспокойно. Надо бы и светильник зашибить чем-нибудь, и радио, и будильники, и воробьев под окнами, но, в первую очередь, Акулу. «Ходит ещё тут, ишь, какой важный! Осетринская икра! Пусть только попробует хоть разок своим приходом портить нам праздничное настроение. Я ему карты отберу, скотина. До сих пор кастет не отдал!» На одном из матрасов заёрзал щенок с ватой в носу и перебинтованной ногой. Причина, по которой кастет отобрали. Сам виноват. Минута до трёх. Лэри был до беспамятства пьян, спал у стены на полу, неподалеку — Конь, отказавшийся отвечать на вопрос, чем он занимался и где пропадал. Табаки, Сфинкс, Волк, разбрелись по разным участкам комнаты. Сфинкс и Волк за час до сна долго ходили рядом друг с другом, как бы пытаясь привлечь внимание, но оба, по своим причинам, так и не смогли начать разговор о привычных и бытовых темах. Вампир долго ворочался, вскакивал, ненадолго выходил и так же быстро возвращался, в итоге, по-видимому, решил просто не двигаться, сжавшись в комок лицом к стене на общей кровати, время от времени потирая красные глаза, пока не почувствовал, как кулаки намокли. Попытался в очередной раз покинуть Стайную, но передумал, только шумно выдохнул через сжатые зубы. Сфинкс наблюдал за ним, зная, что Волк прислушивается к его присутствию, старается залезть в голову, но молчал. Бывший Кузнечик выжидал не одну беседу с Волком. Утро вечера мудренее, но до утра осталось всего ничего. На часах три с половиной. Македонского душит ночная тишина. Он поднялся и испуганного заозирался: " Не разбудил кого?», и, решив, что нет, ушёл из Четвертой под скрип несмазанных дверных петель. Как мы знаем, будить было почти некого. На часах три с половиной и ещё минута. Горбач настороженно слушал удаляющиеся шаги. Слушал Волк. Слушал Сфинкс. Слепой почуял движение. Дом никогда не спит с закрытыми глазами. Он видит глазами всех, кто не заснул. И всех, кто не собирается. Всех, кому не хватает дня для решения своих проблем и обдумывания мыслей, набора энергии через её пустую трату. Или не пустую? -------------------- Августовский рассвет едва тронулся холодной дымкой и предшествующими развеянными сумерками, окутывая Серый Дом от фундамента до крыши. В окнах пока не поблёскивал тот яркий красно-розовый свет, идущий от самого солнца уже ближе к полному пробуждению. Ровным рядом стоящие «расчёски» бросали не контрастные и сильные тени, а унылые и выцветшие. Всё вокруг было неторопливо, лениво и вымученно. Даже птицы, из клювов которых на ходу вырываются бодрые утренние трели, были молчаливее. Утро казалось не началом дня, а понурым продолжением вечера. Уродливым и скучным продолжением. Синеватое небо ещё звенело, как небольшой кучкой стальных бляшек, отдельными белыми звёздами и прозрачной, растворённой, призрачной Луной. Седая Луна виделась сейчас, в отличие от ночи, просто недвижимым объектом, потерявшем всю силу вместе с пропавшим сиянием. Она показывала свой испещрённый кратерами лик на прощание. Всё было, хоть и унылым, но вместе с тем спокойным и тихим. Македонский, обычно, наслаждался этим затишьем, в одиночестве выходя на улицу, когда другие не стали бы выходить даже из-под одеяла. Там его ждала паства, которая, к великой радости, жаждала от него не чудес, а мелких зёрен и хлеба. " И всё хорошо и просто». Красный Дракон кормил их, а они тянулись к его худым рукам, издалека замечая неприметного мальчонку. Потом, на обратном пути, Македонский всегда пересекался с Горбачом. Он кормит тех, у кого крыльев просто не видно. Но сейчас Мак боится Горбача. Простодушного и лёгкого на подъем паренька, ниже его ростом, неконфликтного и умиротворённого… Всё равно боится. Потому, что теперь не доверяет никому. Так решил. В конце концов, любой может знать о чудотворных способностях, а жизнь не раз показала, насколько люди недостойны иметь дело с божественным в силу жадности и коварства. Македонский стоял ногами на деревянном полу и смотрел в прореху между досками на стене. Ему было не до голубей. Он стоял здесь бесконечно долго и почти не спал. Колени сразу начинали болеть, стоило их только согнуть. Тело затекло. С ним говорил Волк, прежде, чем уйти в Четвёртую. Он снова говорил о необъяснимо страшных вещах, снова зажал в угол, снова замахнулся для удара. Но ударил ли? Положение Красного Дракона, усугубляемое тревогой, стало хуже некуда. Хоть он и решил для себя, что подойдёт к Сфинксу сразу же, как тот вернётся, но что-то остановило его: был ли это осуждающий взгляд Волка, или безволие вновь овладело им? Неважно отчего, но Македонский не смог решиться. Деревянный чердак был до невозможности узнаваем. Как тот в храме, где Македонского не раз запирали наедине с иссохшими лимонами и жуткими идолами. Сердце забилось быстрее от такой ассоциации. Захотелось опять куда-нибудь деться от этого кошмара. Сейчас самый лучший выбор — с разбега всем телом налечь на перекошенные доски, пробить дыру и через неё взлететь к небу. Но прежде, чем Мак достигнет неба, ему предстоит пролететь пять этажей вниз, достать асфальта и разбиться о него. Казалось, что решиться на такое было бы куда проще, чем на «Сфинкс, мне нужно тебе кое-что сказать». Тяжесть встала комом в горле. Македонский продолжал повторять молитвенным шёпотом: " Никто и никогда больше не сможет посадить меня на эту цепь. Никто.» Он дотронулся до прелой древесины. Вряд ли его костлявое тело сможет проломить даже такую хилую стену, держащуюся на добром слове. А если постараться? " …А если подумать, Македонский? Говоришь, тебе нужно находиться рядом с человеком, чтобы твоё проклятие смогло его пронзить? Хм, это совсем не проблема. Я покажу тебе одно место, оно недалеко… Я видел, как Слепой ходит сюда. Это чердак старого корпуса. Без понятия, что он тут постоянно забывает, но вряд ли труп в первую очередь начнут искать здесь. Прокрадись незаметно, слейся с комнатами — ты и это умеешь, я знаю- нанеси ему удар, да такой, что бы этот крот не смог даже доползти до лестницы… Никто ничего не поймет. Всё случится быстро. Никто ничего не узнает. Никто ничего не узнает, если ты сделаешь так, как я тебе говорю.» Красный Дракон действительно последовал за Слепым с жутким намерением, но стоило Слепому открыть рот, пошли речи, которые пробрали тело до дрожи. Нет, Волк опять оказался неправ. «Этот крот» никогда не находится в полном одиночестве, над его плечами склоняются высокие и низкие фигуры — те, кого не отпустил Дом. Дети, девушки, среди них был даже один воспитатель со странной кличкой. Его, вроде, назвали Лисом. Стоит Македонскому навредить Слепому, и все Они будут следовать за его убийцей. Стоит Македонскому сослать Слепого в Наружность, Они не отпустят вожака, вцепятся, окружат, в итоге разорвав недоброжелателя в клочья. До Ангела только сейчас дошла мысль, почему Волк сам не отважился напасть на Слепого. Он боялся. Уголки губ Македонского неприязненно задрожали: «Тоже боялся и решил втравить меня в эту вражду, чтобы не рисковать.» Ранее мучитель представлялся кем-то всесильным и, на самом-то деле, имеющим благие цели, но его жалкая и убогая сторона спустя время обнажилась, показывая душевные уродства. Македонский тогда мигом сбежал по лестнице вниз и поспешил в Четвертую. Увидев колдующего над чаем Сфинкса, окончательно всё осознал. " Сколько всего я понял за это время, и насколько ничтожна мне была с этого польза? Что дали мне мои муки? Что дали мне мои муки и просветления, если я до сих пор не могу противостоять этой злобе и ненависти? Я считал, что решил всё окончательно, но что я сделал из того, что собирался? Не я ли сам держу себя на коротком поводке?..» — подумал Красный Дракон. В очередной раз. Точно также он думал и вчера. От размышлений отвлёк свист ветра и внезапный для лета ледяной сквозняк. Челюсти задрожали. Сквозь одну из прорех залетело серо-бурое короткое перо и опустилось возле ног. Послышалось воробьиное чириканье и стук маленьких лап по дереву. " Зацепиться пытается» — догадался Македонский. — " И как они меня находят?» Красный Дракон пошуршал у себя в карманах джинс: ещё остались крошки со вчерашнего утра. Недолго думая, он спустился, проскочил несколько этажей и выбежал на улицу. На пороге уже толпились худые вороны с перекошенными клювами, голуби с умными сверкающими глазками, но больше всего было небольших воробьишек с распушенными грудками и хвостами, извалявшихся в пыли (пожалуй, единственным хорошим воспоминанием о деде были его рассказы о приметах, связанных с птицами. Одна из них — купание пернатых в пыли, намекающее на скорое начало дождя. Дождем и не пахло, но Мак невольно представил, как прямо сейчас с вышины его бы омыло прохладным ливнем, и улыбнулся. Птичья паства обступила Ангела со всех сторон, заглядывала в закрытую ладонь, выхватывала из открытой, а иногда била клювом о заштопанный карман, пропахший свежим хлебом и ростками пшеницы. Паренёк только и успевал что бросать быстрые «эй, погоди, и тебе достанется, сейчас…». Тот воробей, стучавший сверху, не мог взять ни одной крошки, его сразу же затаптывали и принимались отпихивать в сторону. Македонский взял его в левую руку, с которой пернатый сполз на колено, и подавал еду чуть ли в клюв из правой. Теперь Македонский полностью расплылся в улыбке, окружённый неприхотливыми божьими тварями. Он слышал в громкой птичьей песне отрывки своего имени, настоящего имени. Не «Чудотворец», не «Сотвори», не «Ангел» а восторженное и сбивчивое «Мак-Е-Донс-Кий» Звали не грешника, не убийцу, не неграмотного, не узника, а веснушчатого мальчика с торчащими передними зубами. Македонскому представилось, что зелёный свитер, надетый на нём, был изорван в ходе детских дворовых войнушек и лазания по деревьям, как у других детей. Всё преобразилось. Клёны стали выше, на улице заметно светало всё больше и больше. " Македонский!», " Македонский!», «Маке…»  — …Донский? Смотрю, они тебя любят. — до уха непонятным эхом донёсся знакомый тихий голос. Красный Дракон обернулся — это Горбач. Клёны снова опустились до уровня его роста, а тучи сгустились, закрывая утренние просветы. Македонский уже инстинктивно выбросил оставшийся корм на землю и чуть не бегом устремился к двери. В глубине души, ему не хотелось уходить, было желание ещё и с собаками повозиться, но висок отбивал сигнал опасности, чего-то недоброго, скрытого в неприметном. Красному Дракону было всё равно, кто перед ним из состайников. Его будто разом уличили в чём-то, и он бежал несколько от людей, сколько от чувства вины. Горбач вопрошающе уставился ему вслед и пнул кроссовком по росистой траве. Он всегда так делал, когда чувствовал, что за сказанное или сделанное должно быть стыдно, и он отпугнул кого-то от себя. Даже носясь как угарелый от частокола к калитке, разыгрывая местных дворняг, Горбач не переставал коситься на дверь и каждый раз разочарованно переводил взгляд под ноги. Македонский, тем временем, с неожиданно громким грохотом потянул на себя железную дверь и сам же этого грохота испугавшись, отскочил в сторону. Отдышавшись, пошёл обратно к старому крылу. Ему нужно было найти укрытие от всего на свете. Половицы скрипели под ногами, напрасно напрягая и без того напряжённый слух. Горизонт прояснял свои очертания. Петляя от закоулка к закоулку, Красный Дракон почувствовал лёгкий запах табачного дыма. Он моментально узнал его из тысяч почти идентичных сигарет домовцев, и сердце его замерло в волнении. Замерло в волнении, покуда он не вспомнил слова Сфинкса при их самой первой встрече «Неудивительно будет, если свой дар ты сам невольно раскроешь перед кем-то. В таком случае, ты опять превратишься во всеобщего Агнца. Так что запомни: не говори о своих способностях никому. Кем бы он тебе ни был, как бы ты ему не доверял и не был в нём уверен.». Македонскому одновременно хотелось и броситься сломя голову к Фараону, расцеловать ему руки, рассказать обо всём, попросить прощения за раскрытую тайну, но вместе с тем раствориться и исчезнуть, лишь бы не смотреть в его пронзительные зелёные глаза. Страшные вещи сотворил с Красным Драконом Волк за это время, настолько, что на пару секунд Мак даже подумывал, что чья-то смерть действительно сможет осчастливить столько людей и расставить всё на свои места. Но метался от двух полюсов: либо это смерть Слепого, либо Волка. Что же сделает Фараон, если узнает о замысле своего друга? Македонскому позорно искать защиты для себя и выставлять её на первое место, оставив последствия для остальных позади. Он хочет почувствовать себя в безопасности, чтобы его закрыли от всех ужасов, таящихся в Доме, ему на них всё равно, если они его не касаются. Такова правда. " Негодный, падший Ангел, чёртов эгоист!» — бранил Красный Дракон себя, медленно приближаясь к парню. Неожиданно, ярчайший, ослепляющий свет брызнул через толстую оконную раму на балконе второго этажа. Солнце почти полностью выглянуло из-под полосы горизонта и погладило ласковой рукой крыши «Расчёсок», стены Дома, асфальт, облезлые бока уличных собак, нескончаемые улицы и спину Сфинкса. А ещё кисти рук, плечи и шею, всё, до чего могли достать длинные лучи-пальцы. У Македонского они достали только до края ботинка. Замусоленная пепельница мгновенно порозовела. Сфинкс стоял спиной к улице на балконе, оппёршись локтями о подонник, одетый в поношенную серую майку, с лицом, подёрнутым жёсткой щетиной, сгорбленный в три погибели. Глаза его были невыразительные и впалые, снизу их окаймляли тёмные круги. Сам он был будто тяжело болен чем-то и вовсе не похож на себя. Македонский сделал несколько шагов вперёд и аккуратно ступил на балкон. Фараон никак не отреагировал. В свете нового дня, на фоне движущихся по ветру золотистых облаков, окутанный со всех сторон таким же позолоченным дымом, непривлекательный, лысый, однорукий верзила с кривыми ушами выглядел настолько непохожим на человека, что Македонский восхитился. Фараон пугающе походил на каждого из этих дурных идолов отдельными частями лица, положением пальцев. Да, именно поэтому и был единственным, кому можно было доверить тайну:  — Сфинкс!..- только и смог произнести Красный Дракон прежде, чем в попытке скорее преодолеть разделяющее их расстояние, нелепо свалился на колени, едва не клюнув носом пол. Не помня себя, он принялся бормотать бессвязные бредни, в которых из слов можно было разобрать только «Аминь» и «Прости». Всё это время Македонский не поднимал головы, и хлынувшие внезапным потоком слезы стекали вниз до самого подбородка, некоторые достигали шеи, но большая часть капель просто растекалась по полу. Сфинкс продолжал неподвижно стоять, смотря в пустоту, пока его ладони складывали на груди, тянули обувь, вытирали горячие слёзы о затёртые колени штанов, произносили, будто в горячке, не то проклятия, не то благословения. До его слуха доходили и как-то осмысливались лишь ежесекундные вдохи и выдохи — интервалы между шумами сломанного граммофона. Македонский воспринимал такую наплевательскую реакцию как недобрый знак, дескать, молись-трясись, назад пути нет, и я уж тебе не помощник, сам виноват. Бывший Кузнечик, спустя пару минут, повёл редкой бровью и попробовал убрать его от себя, или, по крайней мере, отмахнуться от подставляемых для пощёчин щёк. Для Македонского стало удивлением, что его могут аккуратно отпихнуть, а не передвинуть как какую-нибудь табуретку. А лёгкое движение остатков "когда-то-рук" тем более не идёт в сравнение. - Не будешь против, если я перебью твою ярую проповедь? - заговорил Сфинкс смотря на Македонского сверху вниз. Красный Дракон невольно дёрнулся на месте вправо, потому, что Волк всегда замахивался влево "тебе показать, с какой стороны сердце, Чудотворец?". - Так за что ты извиняешься? - Из-за меня Слепо... - Он только что разговаривал со мной. - Нет, ты не понял... Я мог убить Слепого. - голос Македонского снова дрогнул и стал значительно тише. Солнце терпеливо перебирало пряди рыжевато-ржавых волос. - Мог. Но не убил же. - Сфинкс лениво повёл плечом. " Как Фараон может так спокойно к этому относиться? Неужели его это не волнует? Он даже не пытается ничего расспрашивать..." - подумал Мак с непониманием вглядываясь в ярко вычерченные скулы, из-за статичного положения которых кажется, будто всё лицо Сфинкса - натянутая на неподвижные кости маска. С глубокими прорезями для глаз и неаккуратно вырезанной щелью рта. - Пойми, я не хотел ему зла! Знаю, что сам виноват, раз поддался на бездарные провокации, и не заслуживаю даже находится в Стенах Дома. Если будет нужно, я навсегда уйду со всеми своими причудами. - Разве ты его сделал? Это своё "зло"? - Пока нет, но... - Значит, ты пришёл ко мне, перечитал Отче Наш на пятидесяти языках мира, самопроизвёлся в рыцари минимум три раза, чтобы потом честно рассказать о своём умысле? Не советую впредь так открыто раскрывать карты. Проблем не оберешься. - Сфинкс слабо улыбнулся. Картонно и наигранно, как бы кто-то дёрнул за ниточки и челюсть маски на двух-трёх крепежах опустилась и растянулась. Македонский окончательно растерялся: - Нет, конечно! - Тоесть, ты ещё и лжец? Лжец-лингвист с мечом наперевес. - ... Сфинкс! Да как ты не поймёшь, я говорю серьезно. Это была не моя воля... - Получается, что Божья? - Волк всё время это точил топор на Вожака, и у меня не осталось другого выбора как подчиниться ему. Он окончательно меня сломил, я стал его тенью... Тогда в Клетке мы были одни и я проболтался о своих способностях. Он сначала мне не поверил, но потом я пожалел, что вообще решил к нему подойти со своей несчастной зажигалкой... - Знаю я одного человека, который тоже всегда говорил больше, чем у него спрашивали, говорил уверенно, но так получалось, что выходили одни оправдания. Красный Дракон понял, о ком идёт речь и его передёрнуло от отвращения: - ...Ты знал, что на уме у Волка, но ничего не предпринял? Где он сейчас? Сфинкс скривился и бросил сигарету в пепельницу. Крошечная искорка пробежала по стеклянной грани. - Дрыхнет. И тебе бы не помешало, время раннее, как никак. Иди, Македонский. - ...Идти? Куда я могу пойти, если Он повсюду? Куда бы я не шёл, что бы не делал - всё одно. - Даже сейчас? Македонский оглянулся: - Даже сейчас. - Ты ничего не сделал, чтобы настолько себя терзать. - В том-то и дело. Ничего. Ничего не сделал, чтобы это прекратить. Я не чувствую того, чего на самом деле хотел почувствовать после своего раскаяния. Сфинкс смерил Македонского долгим взглядом, но в этот раз Красный Дракон не отвернулся. Он изменился, Сфинкс остался прежним: - Только потому, что не получил ожидаемой помощи и умиления твоим искренним угрызениям? - Только потому, что стал замечать - ты такой же редкостный слабак, может, и не настолько, насколько Волк. Бегаешь, носишься между двух огней и делаешь вид, будто так и должно быть, будто все конфликты решатся сами собой, если в них не влазить, но тебе.. " Но ты... Но мы должны действовать вместе!" но нам всё равно придётся выбирать, вечно оттягивать это решение нельзя! Македонский хотел наговорить ещё уйму всего, но вовремя остановился. Нельзя обрушивать весь скопившийся жар сразу, тем более, когда не можешь до конца понять - а твой ли он? Тем более, когда можешь нечаянно сознаться в ещё одном своём частом грешке - подслушивании чужих разговоров. Тем более, когда с твоим никчемным положением всё предельно ясно до такой степени, что ты готов разодрать себе глотку, чтобы выпустить как можно больше воплей, на выкрикивание которых, как раньше казалось, у тебя не хватило бы духу, сейчас-то и терять нечего. Фараон слушал. Будто они с Македонским впервые поняли друг друга за эти несколько с лишним лет, были на равных. И Македонский понимал, что в следующую секунду захочет произнести Сфинкс, и насколько сказанное будет в его отвлечённой, непринуждённой манере. Перед Стаей нельзя оголять своих мыслей, перед Домом нельзя щеголять открытыми ушибами, нельзя показывать всего себя. Можно только фрагмент, кусок, отколотый от внешней оболочки и изменённый донельзя. Красный Дракон встал с колен и поправил порванный свитер, встал во весь рост, расправил убогие крылышки, покрытые пылью с широких комодов и изъеденные лимонной кислотой. Сфинкс, как прежде, медленно протянул протез в его сторону, собираясь шутливо дотронуться до конопатой головы, но передумал - побоялся вместо неровного нимба нащупать рога. А возможно, и чешую вместо перхоти. Всё что угодно можно ожидать от Агнцов, натерпевшихся от каждой травинки. - Не беспокойся, Македонский. У меня ушла не одна эта ночь на то, чтобы определиться. Я разберусь с этим. Тебе не придется жить в постоянном страхе. Ты... Мы выбьемся.- Сфинкс потянулся за ещё одной сигаретой и, призадумавшись на долю секунды, ухватил сразу две, почти полностью измяв их в неживой конечности, так, что они синхронно хрустнули, и часть табака вывалилась. Македонский покривился и наступил ногой на рассыпавшееся наполнение дешёвых самокруток. - Я и позабыл совсем с этим слепым паровозом, что не каждый готов тратить своё здоровье за деньги Летунов. - Сфинкс усмехнулся и чиркнул пару раз зажигалкой, пока дым не коснулся лица.- Никогда до этого не пробовал, ведь так? Македонского перекосило ещё больше : - Сигареты - творение дьявола. Он отравляет этим адским паром всего тебя изнутри, а ты этого даже не замечаешь. Мне бы и не пробовать. А тебе просто бросить. - Пытался. - И как? - Пустовато. Надо хоть чем-то заполнять душевное пространство, пусть даже и варом котлов 9 круга. Без него какая-то неполноценность. " Конечно неполноценность, целых двух рук нет. Не имел бы я даже одной, уже б весь прикоптился с горя." - подумал Красный Дракон наблюдая через плечо Сфинкса за голубоватой пеленой утра за стеклом. Раздался звонкий и высокий голосок жаворонка. Его никак не разглядеть, слишком высоко взметнулась пичуга, прижав тонкие лапы к пуховым перьям тела. Ей необязательно расшибать голову о землю, чтобы достать слоистых облаков, растянувшихся от края до края небосвода. Македонский по началу и не понял, как вышло, что он забылся, но сразу почувствовал несравненную прелесть этого чувства, его превосходство над другими чувствами. Давно он не ощущал настолько пленительного спокойствия от того, что наконец перестал быть пленником. Не ожидал такой эйфории от умиротворения. Нет, это даже не начало пути. Не половина. Это отправная точка нового этапа жизни, несуразная, местами неоправданная, но великолепная в самом факте, что она была наконец пройдена. Да пусть не пройдена, пусть Македонский прополз её на коленях, изнывая цепной псиной, пусть прокатился кубарем через черту, это не имеет никакого значения. Разве можно отказать себе в кроткой мирской радости?