Безответный крысёнок проявляет характер

      А затем для очарованного Риззена рухнул целый мир.       Его мать осела на пол, увидев на пороге саму принцессу, а сёстры впали в ступор, побросав допотопное оружие, некогда приворованное на случай горячего приёма незваных гостей (было бы, что красть из нищей лачуги, помимо Риззена!). Принцесса галантным жестом пригласила Риззена в его же дом и вошла следом, взглянув на хозяйку этих развалин так, будто «разговор» уже состоялся. Инстинкты взыграли в слабовольной ловчихе крыс, побудив ту метнуться в сторону изувеченного туловища, подобранного когда-то не столько для постельных утех, сколько от тщеславного желания иметь личного самца. Принцесса удивила всех, даже саму себя, прищурившись и задержав взгляд на запытанном, ополоумевшем убожестве, привычно выскрёбывавшем личинок из-под повязки на глаза своими некогда разваренными и лишёнными ногтей пальцами в намертво приросших перчатках, сквозь которые росла желтоватая плесень.       Риззен был так напуган, что даже не испытал гордости, когда принцесса всё-таки вспомнила его, прекрасного юношу, быстро позабыв о более доступном и совершенно беззащитном калеке.       Чары рассеялись.       Только теперь Риззен заметил, что тело его зеленоглазой заступницы бьёт мелкая дрожь, а походке недостаёт додуманного величия из-за странно подгибающихся ног. Что-то шло совершенно не так! У милостивой защитницы, оберегающей своего ничтожного раба, не может быть взгляда озверевшей демоницы, что вот-вот бросится на жертву и примется полосовать метровыми когтями! Самая понимающая из женщин не посмотрит на послушного мужчину так, что у того подкосятся коленки! Та, что минутой до была тебе ближе всех, не покажется вдруг омерзительнее толпы грязных отщепенок, с гнусными ухмылками обступающих, чтобы задать всего один вопрос — «почём?»       Риззен хотел бежать, сам не понимая от чего, но сил хватило лишь на робкий шажок — поближе к стене и подальше от голодного взгляда холодных глаз, подальше от жестокой ухмылки на губах, искусанных в нетерпении.       Принцесса, не сводя совершенно не идущего ей, такой милостивой и понимающей, взгляда, сбросила пивафви как ненужную тряпку и щёлкнула пальцами, магически закрывая за собой входную дверь.       Оторопевшая хозяйка лачуги бросилась на колени, слишком отчётливо понимая, что дела её плохи, и не смея даже спросить, за что же она, вместе с выводком, будет казнена.       Принцесса взяла ничтожную простолюдинку за хилую, сухую руку… Чтобы насыпать той в ладонь монет, ловко изъятых откуда-то из-под жреческих одеяний.       Риззен мог бы подумать, что таких чудес он и в сказках не видал, но уж лучше бы он не видел подобного и дальше! Нет, не страх перед неизбежным насилием заставил его скривиться в отвращении, бледнея и едва стоя на ногах!       В конце концов, нет для юноши ничего более разочаровывающего, чем узнать, что его мать — никакая не героиня, а всего лишь пустое место.       Пустое место, гораздое ползать на брюхе перед той, что минуту назад ворвалась в её жилище, чтобы надругаться над её сладким сыночком.       С упоением осыпая горячими поцелуями подол жреческих одеяний.       Причитая, как же всем хороша госпожа, подающая своей презренной рабыне столько, что теперь впору эту гнилую лачугу разменять на добротный дом — если, конечно, балбески-дочери не догадаются умыкнуть деньги, спуская те на пойло и на дружков!       Риззен был ни жив ни мёртв, когда принцесса Мэлис не выдержала и расхохоталась, бросая по монетке этим самым непутёвым дочерям, чтобы бедняжкам было, на что купить шлюх. Те кинулись на подачку, как крысы на объедки.       Риззен и представить не мог, что однажды увидит тех, кто вопреки всему оставался в его сознании воплощениями силы и могущества, пресмыкающимися за подачку.       Ему кажется, что он даже пытался дать отпор.       Но женщины сильнее. Когда дело доходит до насилия, даже лучший из воинов не может себя защитить.

***

      Риззен очнулся, в отрешённом ужасе сообразив, что лежит на столе — том самом, что символизирует собой центр лачуги, расположенный среди пары отгороженных ветхими тряпками «комнат». Странно, совсем не к месту, но он, кажется, понял, что… Благодарен. Да, он благодарен, и сказал бы об этом, будь у него такая возможность! Впору благодарить богиню, даровавшую ему шлюший пол, и всех своих защитниц, державших его руки, и даже ту, что изнасиловала его в родном доме! Как не быть благодарным, когда ты знать не знаешь, которой из них пришло в голову швырнуть дроу на стол, как кусок мяса? Как не сказать «спасибо» каждой из них за то, что жестокие женщины догадались закрыть его глаза, оставив виновницу этого унижения тайной?

***

      — Заткнись, Риззен, — наставляла его мать стыдливым полушёпотом, сверкая алыми глазами прямо над его головой. Она сомкнула пальцы на его запястьях, вжимая их в стол с такой силой, что у Риззена онемели руки. — Ради твоей жизни, я прошу тебя, умолкни.       Он справился, запоздало осознав, что просил её о помощи и звал так жалобно, с такой надеждой, что лишь похоть, превратившая принцессу в животное, помешала той обвинить своего шлюху в полукровности.       Надо просто подчиниться, как делает это любой мужчина. Это всего лишь проклятие, которое несёт любой самец, расплачиваясь за свой пол — это ведь даже не истязания в иблитском плену! Надо просто смириться и расслабиться, надо всего лишь отдаться, можно даже скривить лицо в фальшивой улыбке, неестественно постанывая и повторяя заученные фразы, чтобы самка распалилась и поскорее достигла своего удовольствия! Чем больше ей нравится, тем скорее она закончит и уберётся прочь! Надо просто терпеть, как терпят все мужчины — как терпел родной отец, пока того не изувечили пытками за то, что возомнил себя неприкосновенным (и, кажется, за что-то ещё), как терпит любой, даже надзиратели в общине, даже отщепенцы, что предпочли бродячую жизнь вероятности вернуться домой после совершеннолетия, даже…       Риззен думал об этом каждый раз, оказываясь в лапах своей тиранши.       Но только не в первый раз, когда Мэлис растерзала его юное тело, как кусок мяса.

***

      Когда всё закончилось, Мэлис поволокла его в своё драконье логово — тащила на себе, обещая мучить до самой смерти и похваляясь безнаказанностью, а Риззен не мог ответить и слова. Он смотрел куда-то перед собой, мелко дрожа и ничуть не возражая, если бы новая опекунша привела его к обрыву в Бездну, кишащую демонами. Он бы сам прыгнул.       Он очнулся в незнакомом помещении, с неправильно-высоким потолком, закутанный в одеяло из тонкого паучьего шёлка на голое тело и сидя рядом с огромным мягким ложем. В его руках был старый, дырявый плащ… А ведь Риззен был уверен, что выбросил эту просаленную тряпку сразу после общины! Неужели потрясение было настолько велико, что прихватить эти обноски показалось хорошей идеей? А может, кто-то из предательниц в шоке облачил Риззена в «лучшее», не веря своему везению?!       Риззен был не против, когда принцесса брезгливо вырвала из его дрожащих рук заношенное до дыр тряпьё, сетуя, что подобное стыдно бросить рабам… Он был совсем не против. Вовсе не обида за плащ заставила его разрыдаться в голос, будто он вновь стал неразумным эльфёнком!       Принцесса просила его заткнуться — почти ласково, будто вновь стала прежней, какой он её себе выдумал, пока плёлся за ней под воздействием жреческой магии, — но Риззена больше не обмануть, ведь он вовсе не эльфёнок, даром что едва покинул общину! Он взрослый дроу, и он больше не верит в сказки о заступницах! И пусть принцесса взяла его в свои личные покои, когда могла бы запереть где-нибудь с другими похищенными юношами, как делают это жестокие тиранши, когда берут всё, что им нравится!..       Именно это заставляло заткнуться, боязливо прижимая уши к голове.       Худшее впереди. Настоящий кошмар только начинается.       Риззен слышал о таком: об этом шептались в общине, об этом пели на фестивалях, об этом писали в свитках… Так начинались «союзы, основанные на страсти», и одна мысль о том, что сказка стала былью, приводила в большее отчаяние, чем липкий страх, какой находит на тебя, когда ты остаёшься в родной лачуге один-на-один с той, что пользуется твоей беззащитностью. Когда ты чувствуешь спиной пристальный взгляд, не смея обернуться, и молишься дрожащими губами, чтобы этой дрянью оказалась старшая, ведь той достаточно будет всего лишь облапать, опалив тонкую шейку пьяным дыханием, оставляя на хрупком теле синяки, шепча в остренькое ушко имя какого-то шлюхи — а затем отправиться в свой угол, беспокойно отсыпаясь после очередного запоя!       Или богиня отвергнет твою молитву, толкнув тебя в объятия младшей сестры. Обречёт тебя на участь шлюхи, которого насилуют с молчаливого согласия прочих домочадцев, пока ты не смеешь хотя бы пискнуть, уверенный, что насильница исполнит обещание и свернёт тебе шею.       Риззен никогда не простит младшую из своих сестёр за то, как легко та бросила его, уступив другой женщине за жалкую подачку!       Слава богине, теперь у него есть великая Мэлис — такая сильная, что Риззена у неё отбирать попросту некому!

***

      Там, где не помогала ненависть, спасала дерзость. Риззен вспоминал, как пристально смотрел в глаза своей матери — та лишь крепче сжимала хватку на его запястьях, и ересь, мелькавшая в её старательно отводимом взгляде, казалась теперь фантазией, равной истории об отряде, где каждому под силу играючи расправиться с пещерным уродом… Вот только теперь Риззена никто не держит за руки. Теперь, если Мэлис хочет овладеть им, никто не отводит глаза, пытаясь совладать с тем неведомым подобием стыда, какого не бывает ни у женщины, ни даже у мужчины. Риззен знает, что его мать была слаба, ведь в её глазах так отчётливо читалось «прости меня»!       В глазах Мэлис проблесков этой дряни нет и никогда не было, и с течением лет Риззен всё меньше проклинает себя за то, что отчаянно молился о победе своей великой госпожи, когда та рубила головы родным сёстрам в борьбе за вдруг опустевший трон.       Риззен больше не хочет повернуть время вспять, чтобы бросить остатки целомудрия отщепенкам, которые хотя бы убьют из милости.       Годы плена складываются в десятилетия, и Риззен всё чаще хвалит себя за мудрость сберечься для Единственной.

***

      На этот раз молодой патрон Дома До’Урден проснулся от самодовольства. Он слишком умный и влиятельный дроу, чтобы, как какой-то мальчишка, десятилетиями оплакивать отнятую невинность, просыпаясь от кошмаров. Нет, это больше не кошмар, это… Это всего лишь неприятный опыт! Больше никаких поползновений испытать любимый яд на самом себе, и уж тем более никаких криков по пробуждении или слёз в подушку (Мэлис трогательно пожурила его, обещая отдать за эти милые привычки на поругание стражницам!). Патрон Дома До’Урден — настоящий дроу, а не слабовольный иблит, — вот, почему Риззен просыпается от самодовольства, а не от кошмаров! Самодовольству нет предела, ведь матрона спит рядом сном эльфёнка, не подозревая о паническом пробуждении у себя под боком. Сущее преступление разбудить её, спящую так сладко: она устала за несколько долгих циклов Нарбондели, полных интриг и великих деяний, а уж Риззен в свою очередь, как это положено любимому из мужей, сделал всё, чтобы властительница и вовсе не захотела покидать постель. Как же трудится во благо Дома блистательная госпожа… А как заботится она о своём верном Риззене! Достаточно того, что она сделала нищего, ничтожного простолюдина первым среди мужчин в своих владениях! Разве не изумительна она, спящая так сладко и не ведающая, что самое преданное и раболепное создание рядом с ней вновь кусает себе ладонь, содрогаясь в самодовольном хохоте?       Да, драук побери, уже этого было достаточно! Та, которой без сомнений суждено стать властительницей мира, в великой мудрости своей разглядела бриллиант в никчёмном, потасканном отребье! Вот, почему Мэлис достойна лучшего! Вот, почему Риззен старается изо всех сил, давая великолепнейшей лучшего из мужчин, какой только может ходить над Бездной!