Свет маяка

Тишина, повисшая на кухне и разбавляемая только Серёжкиным шёпотом, давит на голову, словно Игорь слишком резко погружается в воду, сразу уходя на глубину. В душе вместе со страхом за Серого поднимается ярость, как раньше, ещё на службе, когда он отделал мажористого сынка депутата за всё хорошее. Рука сама ложится на яркое красное пятнышко, которое рыжик оставил в порыве страсти, прижимаясь к нему всем телом сегодня утром. Это пятнышко – ещё один знак их чувств, знак того, что он нужен Серёженьке, что Серому с ним хорошо. Но тон, с которым про эту крошечную метку принадлежности любимому человеку, говорит Макар, ухмылка эта чёртова, будто он что-то знает про них, будто понимает всё про отношения между ними, видит насквозь – это заставляет злость внутри Игоря клокотать, требуя защитить своё. «Ни хера ты не знаешь, а видишь только грязь потому, что у самого внутри пусто» – думает Игорь и медленно разворачивается, не обращая внимания на встревоженный и предостерегающий взгляд Разумовского. Гром делает шаг к столу и нависает над улыбающимся Макаром, который чувствует себя хозяином положения. Ещё бы! Уличил такого своего в доску Грома в постыдной гомосексуальной связи с педиковатым "пришельцем". Тут из них обоих можно теперь верёвки вить. Потому что как говорят? Хочешь жить, умей вертеться, ищи с кого и что поиметь, иначе поимеют тебя. Маячник же пытается рассчитать последствия своих действий и не ошибиться. Макар чуть выше Игоря и порядком крупнее, но у Грома за плечами занятия смешанными единоборствами и боксом плюс эффект неожиданности. - А может и так? Может, он и оставил, – Гром чувствует, как на левом виске начинает бешено биться жилка, но губы сами растягиваются в ответный оскал, а тело напрягается, готовясь к рывку, если будет необходимо. – У тебя проблемы какие-то с этим, братюнь? Что-то я вспомнить не могу, когда интересовался твоим мнением насчет своей личной жизни. Время полностью останавливается: Серёжка сидит на полу, глядя на Игоря снизу вверх с восхищением смешанным с испугом, часть осколков зажата тонкими пальцами, часть всё ещё блестит на полу; Васька касается кончиками пальцев бутылки, будто если оторвёт руку от заветного стекла, то мир рухнет как минимум, лицо мужчины не двигается, только глаза мечутся от Игоря к Макару. Здоровый блондин смотрит маячнику в глаза, пытаясь найти в них хоть каплю сомнения или страха, но ничего из этого нет и в помине. Игорю не стыдно, Игорю не страшно, Игорь готов отстаивать своё право на чувства к бледному рыжему парню, сжавшемуся на полу. Макар вдруг поднимает руки в миролюбивом жесте, сдваясь подозрительно быстро и показывая, что конфликт исчерпан, Василий выдыхает, откидываясь на спинку стула, и атмосфера будто бы становится менее напряженной. - Да я вообще ничего не говорю, – усмехается Макар в бороду добродушно. – Игоряш, я ж чё думаю на этот счёт? Каждый дрочит так, как хочет. Главное снизу не быть, – Игорь разворачивается и гневно смотрит на мужчину, тот снова наиграно-виновато пожимает плечами. – Да шучу я, расслабься. Рыжий пить с нами будет? Серёжка отрицательно мотает головой, глядя только на Грома, но Макар понимающе кивает, тянется сам за стаканами, не прерывая безмолвный диалог маячника с рыжиком, и, решительным жестом скручивая пробку с бутылки, разливает огненную воду по тарам. Игорь подхватывает Серого за руку, забирая у того осколки, выкидывает стекло в мусорный пакет и тянет компьютерного гения за собой к выходу из кухни, бросая хриплое «Ща вернусь» незваным гостям. Гром ведёт Серёжку, который безвольно семенит следом, в их общую комнату и мягко усаживает на кровать. Взгляд у рыжика взволнованный, парень выглядит потерянным, поэтому Гром присаживается рядом и осторожно берёт чужие тонкие ладони в свои. - Серый, мы с ними бахнем по рюмашке, чтобы они не засиживались, и я сразу их спроважу, хорошо? Расстанемся лучше миром, чтобы проблем не было. А ты сиди тут, не выходи без надобности, понял меня? Я быстро отстреляюсь, и мы с тобой кинцо какое-нибудь глянем, поедим вкусненького, я тебе сделаю пышки, договорились? – уговаривает мужчина рыжика, который покорно кивает на каждую его фразу. – Ну вот, умничка мой, посмотри пока какой-нибудь сериал или книжку почитай. Я скоро вернусь. Гром закрывает за собой дверь, с тяжелым сердцем оставляя испуганного Серёжу в комнате, хотя, вроде, никакой прямой опасности нет. Мужчины встречают его молчанием, только Макар поднимает свой стакан в знак приветствия. Игорь присаживается за стол, чувствуя, как интуиция вопит о том, что что-то не в порядке, хотя не может понять, откуда идёт угроза: Васька притих, будто в воду опущенный, смотрит куда-то вбок от маячника, избегая прямого взгляда, Макар мурлычет что-то себе под нос, барабаня пальцами по столу в такт. Всё тихо и мирно, но Игорю неспокойно. Он берёт поставленный для него стакан и окидывает мужчин взглядом: - Мужики, я сильно извиняюсь, но мы вчера весь день на суше к празднику закупались, а сегодня нам ещё тюки разбирать, так что я с вами стопарик бахну, а потом надо будет закругляться. - Да без проблем, Громыч, – отзывается блондин, крутя в руке граненный стакан. – Оставим вас с зазнобой наедине. - Не надо так, Макар, – просит Игорь, но просьба звучит скорее как требование. Блондин только загадочно улыбается. - Будем, – как-то визгливо произносит Вася и подставляет свой стакан, чтобы чокнуться. Водка в его таре идёт рябью из-за дрожи в руке. Мужчины звонко сталкивают гранёнки, так что часть водки из Васиного стакана выплёскивается Грому на руку. Макар выпивает залпом свою порцию, Василий давиться огненной, громко сглатывая, Игорь следует примеру блондина и опрокидывает водку в себя разом. Горячительная жидкость стекает в желудок, обжигая пищевод. И если иногда после этого разливается приятное тепло, то сейчас маячника подташнивает и мутит. Васька закусывает бутербродом, оставшимся после завтрака, Игорь не успел убрать тарелку до конфликта, Макар просто шумно втягивает носом воздух, прикрывая глаза. Сам бывший маячник прижимает кулак ко рту, и какое-то время все сидят молча. «Ещё по одной» – разливая на полпальца, залихватски произносит блондин, и Гром покорно принимает пододвигаемый стакан – лучше уж выпить и разойтись сразу, чем терпеть это напряжение у себя дома. Руку странно ведёт, может, потому что на голодный желудок? Выпивают снова, и Васька боязливо косится на покрасневшего Макара, наблюдающего за Игорем с добродушной улыбкой. У бывшего полицейского странно шумит в ушах, а тело вдруг становится ватным и непослушным. Нет, даже если бы он сутки не ел, такое количество водки для его массы и с его устойчивостью к алкоголю, так бы его не скосило. Игорь медленно мотает потяжелевшей головой, стараясь немного прийти в себя, и пытается встать. Ноги подгибаются, тело непослушно заваливается куда-то в бок, Гром больно ударяется рукой о собственный стул, тут же стараясь опереться на него. Вася наблюдает за ним с тревогой и жалостью, то и дело поглядывая на Макара. Блондин же медленно и со вкусом жует бутерброд с колбасой, который так трепетно резал утром Серёжка для своего любовника. До Грома доходит всё медленно, будто он только начинает просыпаться после анестезии, но мужчина пытается дотянуться до светловолосого здоровяка. - С-с-сука, – хрипло тянет Игорь, цепляясь слабо за чужую штанину. – Ч-что это? Что в в-водке? - Наркота, – отпихивая ногой бывшего майора, буднично отзывается Макар. – Себе брал, чтобы весело новый год провести, но у тебя тут такой подарочек… Вот и решил заделиться. И вообще, на мой взгляд, – блондин наклоняется к маячнику, – нижние петухи – для общего пользования. У нас, нормальных мужиков, это так, информирую на всякий случай. Игорь стонет озлобленно и валится на пол, чувствуя, как конечности окончательно перестают слушаться, а тело то и дело дергает конвульсивно. Это херово – может быть, Макар переборщил с дозой, может, у Игоря аллергия, но знак недобрый, а, может, мешать это дело с алкоголем чревато летальным исходом. Помощи медицинской ждать не приходится, так что нужно брать всё свои руки. Конечно, Гром никогда не интересовался, сидел ли Макар, но, судя по его рассуждениям, такой факт вполне имел место быть, а, значит, Игорь своей бравадой и хвастовством тем, что не стесняется отношений, совершил ошибку, которая может обойтись им с Серёжей слишком дорого. Перед глазами всё плывёт, но Гром успевает заметить, как Макар кивает Ваське на проход к комнатам, встаёт и выходит первым, позволяя щуплому мужичку трусцой двигаться следом. В дверях Василий поворачивается и виновато смотрит на маячника, но не возвращается, решая, что Макара он всё же боится больше. Игорь знает, куда они идут, и картина Серёжки, нервно сжавшегося на кровати в комочек, встаёт перед глазами мутным виденьем. Гром пытается дернуться, но его будто разбил инсульт, только пальцы слабо скребутся по полу. Как бывший полицейский, мужчина знает, что может произойти дальше, он такое видел не раз – собутыльник убит, его, обычно, сожительница изнасилована и тоже убита, при чём жестоко, потому что сопротивлялась. А Серёжка вызовет больше агрессии, ведь он мальчишка, и он снизу… Рот наполняется вязкой слюной, которую тяжело сглатывать. Нельзя этого допустить, нельзя позволить им... Из коридора доносятся глухие удары тела о дерево, и Игорь нечеловеческим усилием заставляет себя поднять руку и протолкнуть два пальца в рот, чтобы вызвать рвоту и очистить желудок от дряни. Его выташнивает на кухонный пол, но Гром продолжает экзекуцию, чтобы внутри ничего не осталось по максимуму, хорошо, что мужчина лежит на боку, и вероятность захлебнуться снижается. Старая дверь не выдерживает, и с протяжным скрипом рассохшееся от времени дерево слетает с петель, Серёжа вскрикивает нечленораздельное что-то, вроде, зовя Игоря на помощь, и Гром заставляет себя подняться на четвереньки. Его всё ещё ощутимо ведёт в сторону, но в голове хоть немного проясняется, так что он подползает к стене и пытается встать, используя опору. Из комнаты явно слышны звуки борьбы, сдавленные крики рыжика и рычание Макара, раззадоренного чужим сопротивлением. Игорь, шатаясь, бредёт в сторону их спальни, которая была для них с Разумовским убежищем, маленьким миром, в котором оба они могли быть собой и в который никто не смел вторгаться. Лестница становится серьезным испытанием, которое Игорь проваливает, спотыкаясь на одной из ступенек и летая вниз лицом и руками вперед. Он обдирает себе щёку о шершавый бетон и сбивает ладони с коленями, падая и прокатываясь вниз. Рёбра тоже начинает ощутимо ломить, но бывший полицейский не сдаётся и упорно поднимается, шатаясь и раскачиваясь из стороны в сторону. Его выташнивает снова, в этот раз в коридоре. "Игорь! Помоги! Помоги мне!" – теперь каждое Серёжино слово отчётливо слышно, и это бьёт в голову хуже любого наркотика. Игорь вваливается в комнату, спотыкаясь о дверь и едва не падая. Серёжа, брыкающийся, раскрасневшийся, рыдающий отчаянно, лежит на кровати, удерживаемый Васькой за руки и Макаром, который устроился между бёдер юноши, срывая с него немилосердно толстовку и футболку. - Он здесь, – Василий толкает Макара плечом в плечо, заставляя повернуться на Игоря. Блондин разворачивается к Грому, окидывая того насмешливым взглядом. - Ну вряд ли он опасен сейчас, да, Игорёк? Васька, держи пацана крепче, – светловолосый мужчина поднимается и поворачивается к маячнику, подхватывая одну из книг Серого. – А я пока Гарика нашего немного проучу, а то он у нас больно шустрый. Мощный удар прилетает в голову Игоря, и в ушах тут же начинает звенеть, Гром стонет протяжно, слыша, как Серёжка умоляет не причинять любовнику вреда. Он слишком заторможен, чтобы увернуться от ещё одного удара, поэтому заваливается на пол, получая несколько тычков в живот и пинок куда-то в висок. Мир делает очередной кувырок и потухает. Макар, удовлетворенный своей работой, оставляет Грома лежать на полу и возвращается к кровати. Серёжка тяжело дышит, с ужасом глядя зареванными глазами на потерявшего сознание Игоря и, стоит Макару присесть рядом, со всей силы пинает мужчину ногой в грудь, предпринимая слабую попытку отомстить. Голос от криков осип и горло сильно першит, так что рыжик только давиться хриплыми рыданиями. Блондин рычит, свирепея от непокорности, и дергает Разумовского за ногу к себе так, что юноша рискует вывихнуть руки, которые держит второй насильник. Звук расстегиваемой ширинки отчетливо слышен в наполненной только хриплым дыханием тишине. Серёжа почему-то замирает, не веря в происходящее. Нужно бороться, нужно спасти себя, Игоря, нужно до конца принадлежать тому, кого любишь, но тело каменеет, и юноша только зажмуривается, кусая губы до крови. Белье сдергивают грубые пальцы, царапая нежную кожу на бедрах, и ноги раскидывают широко в стороны. А у Сережи в голове пустота, конечности ватные и не слушаются, и перед мысленным взором зажмуренных глаз только страшный удар ноги, от которого дергается голова маячника, прежде чем он безжизненно распластается на полу. Разрывающая боль от проникновения заставляет Серёжку вскрикнуть, распахнуть глаза и выгнуться дугой. Сколько бы раз Гром не брал его, Разумовский так и остался тугим, нуждающимся в подготовке. И Игорь каждый раз подолгу ласкал рыжика, заставляя сходить с ума от нежных касаний, чтобы любимы мальчик принял его с легкостью. Но если Игорь занимался с ним любовью, то Макар уничтожал, вдалбливаясь в хрупкое тело, заставляя кровать пошло скрипеть под его толчками. Между бёдер стало липко и влажно, Серёжа заскулил, чувствуя, как разрываются мышцы под чужим напором. И если бы он знал, сколько будет длиться мучение, он бы сразу начал молить о смерти. Он делает последний слабый рывок, бессознательно протягивая руку к Игорю. Крепкие руки смыкаются на худой шее, и Серёжка думает, что всё должно было быть иначе для них с Игорем. *** Игорь возвращается в реальность какими-то толчками. Сначала включается слух, отфильтровывая шум воды, поскрипывание старого здания, хлопанье двери где-то внизу и тихое гудение ветра. Со зрением всё немного хуже: перед глазами какая-то муть, все качается и плывет. Гром пытается подняться, но голову и ребра тут же сводит от боли, и если в груди она хотя бы тупая и ноющая, то голову будто пронзают раскаленные спицы. Маячник с трудом встает на колени и окидывает свое разоренное убежище расфокусированным взглядом. Серёжкины вещи некрасивой кучей валяются возле кровати, сбившаяся простыня с розоватыми и бурыми разводами тоже почти целиком лежит на полу. Игорь судорожно пытается вспомнить, когда они успели угваздать казенное белье, но зная чистоплотного рыжика, они бы давно утилизировали испорченную ткань. Взгляд будто нарочно избегает неестественно белую кисть, свисающую мертвой плетью с края кровати. Но Гром заставляет себя сосредоточиться на ней, хотя мозг, разрываемый болью, уговаривает игнорировать, не смотреть, не подходить, не думать о том, что это может быть. Маячник практически кидает тело вперед, успевая уцепиться за край кровати прежде, чем неверные руки подведут, и он снова рухнет на пол. Мозг всё еще отрицает реальность, пытаясь отключиться и избавить хозяина от открывшейся картины, но Игорь впивается зубами в собственную руку, прокусывая кожу и почти не чувствуя, как рот наполняется горячей кровью, почти не слыша собственный утробный глухой вой, эхом разбивающийся об опустевшие стены маяка. Серёжка смотрит в потолок пустыми неживыми глазами. Губы покрыты кровавой коркой, не успевшей высохнуть, на лице и теле многочисленные следы чужой ярости и животной похоти, а шею окольцовывают, будто уродливое украшение, голубоватые отпечатки крупных ладоней, какие-то выше, какие-то ниже, будто они не раз смыкались на хрупкой шее, наслаждаясь властью над чужой жизнью. Игорь воет, как умирающее животное, как выл бы волк, оплакивая смерть своих детенышей. Маячник стаскивает мертвое тело к себе и прижимает к груди, укачивая, утыкается в потускневшие рыжие пряди мокрым от слез лицом, пытаясь согреть родное тело. Гром скорее бессознательно укутывает Серёжу грязной простыней, пытаясь скрыть бурые разводы на бедрах и следы укусов на груди, чтобы не запоминать этого, чтобы не помнить, что сделали с его красивым любимым мальчиком, чтобы не помнить о том, что он не смог предотвратить. За окном становится совсем темно, и в больной голове Игоря проскальзывает мысль, что они слишком долго на полу, что Серёжа совсем околеет. Он заползает на кровать, утягивая с собой Разумовского, чьи коченеющие конечности становятся будто более твердыми, будто куклу. Гром укладывает рыжика к стенке, как тот и любил, укрывает заботливо, простыней, пытаясь подоткнуть её неверными пальцами, чтобы любимый человек не так сильно мёрз. Грудь слева странно немеет, внутри, на уровне сердца, ощутимо печёт, и боль отдаётся куда-то в левую руку, будто парализуя её, но маячник почти не реагирует на это, прижимаясь к Разумовскому крепче, стискивает пока послушной правой рукой чужую кисть, переплетая их пальцы. Мозг всё ещё не дает осознать реальность, всё ещё уговаривает поверить, что завтра они проснуться, что завтра встретят вместе новый год, и Серёжка будет радоваться варежкам и теплым носкам. Но тело, внутри которого странно сокращается и неправильно пульсирует кровоточащее сердце, уже сдалось. *** Николай Павлович устало наблюдает за Максимом, который собирает вещи Игоря Грома, которому они всего пару лет назад помогли сюда перебраться, и расфасовывает их по коробкам. Макс разгибается и разминает спину, поворачиваясь к коллеге. - Так что следаки говорят? Что произошло? Николай Петрович сплевывает и закуривает очередную сигарету: - Да что говорят... Сказали, что у Грома в крови наркоты было столько, что хватило бы на двух таких Игорей. Думают, он употребил, рыжего парня изнасиловал и из-за того, что не в себе был, придушил, а потом сердце не выдержало, что такое количество наркотиков было принято... Бытовуха, сказали. - Херня, – сердито говорит Макс. – Не похож Игорь на нарика был! Не такой он человек, чтобы... - Знаешь, что странно? – вдруг перебивает Николай Петрович, затягиваясь едким дымом и ежась от ветра, проникшего в маяк. – Один следак сказал, что ДНК следов с тела Разумовского и ДНК крови Игоря не совпали, но заниматься им некогда этим. Год начался, значит, нужно прошлогодние дела поскорее закончить. В общем, разбираться с этим не будут. Бытовуха и бытовуха. У Разумовского никого не было, у Грома тоже. Некому настаивать на продолжении дела. - А мы? – Максим с напором смотрит на начальника. - А нам сказали, чтобы не лезли. И так не досмотрели за маяком, вон что произошло. Сказали, сидеть и не высовываться. Так что давай соберем, что можем, завтра коробки заберут рабочие. Вещи, сказали, пока у себя придержать, мало ли, хотя вряд ли кто за ними объявится. - Нельзя же так... – тихо произносит Максим. – Их же даже нашли... в обнимку. Не мог он... - Собирай давай, – вдруг зло цыкает Николай Петрович, отбрасывает сигарету и берется за очередной мешок. - А с Анивой теперь что будет? – Максим никак не может успокоиться. - Остановили работы все. Аниву признаем недействующим маяком, – коротко отзывается пожилой мужчина, стараясь скрыть собственную грусть. - Но... - Макс, ты сам разве не чувствуешь? Нет тут больше души, умерла Анива вместе со своими маячниками. Максим с каким-то детским отчаянием бросает пакет и выбегает из маяка, обхватывая себя руками. Он с нескрываемой тоской смотрит наверх, на фонарь, который всё ещё пускает в темноту одинокие сигналы, медленно и тягуче, будто сердцебиение Анивы тоже замедляется, чтобы вскоре остановиться навсегда. Парень быстро смахивает непроизвольную слезу, подставляя лицо ледяным порывам ветра. Он долго стоит на берегу, всматриваясь в темноту и пытаясь примириться с мыслями, пока наконец не берет себя в руки и не возвращается к Николаю Петровичу. Через пару часов мощный фонарь на верхушке маяка погасает, и Анива погружается во тьму. Светить больше некому.