hope

«Никакие слова не уймут человеческую жажду познания»

Когда увянут цветы.

Еще один августовский день выдался весьма теплым. Лучи солнца разлились на подоконниках и перилах. Жизнь в Митрасе текла тихо и размеренно, никуда не спеша. Воздух был пронизан спокойствием.       Создается впечатление, будто ты живешь в отдельной сфере, изолированно от внешнего мира, являешься частью этой единой отрешенной системы и не беспокоишься о состоянии чего-либо, тебя не касающегося. Будто есть только ты, настоящее время, люди вокруг тебя, а мир, за гранью твоего представления, замер, как замирает сердце лягушки в оцепенении в зимнее время. В этой сфере все заоблачно прекрасно: на улицах слышны веселые детские возгласы, на глаза постоянно попадаются милые парочки, гуляющие под ручку в парках и на улицах района, не видно бедняков и больных, ошивающихся в подворотнях и выпрашивающих деньги у прохожих. Перед тобой твои родные, залитые теплым солнечным светом, с улыбками на лицах, смотрят на тебя. И все это мелькает перед глазами из раза в раз, когда ты останавливаешься и заостряешь внимание на своем дыхании, сердцебиении, ощущениях, что кожа неоднократно передает тебе из внешнего мира, чувствуешь запахи, окружающие в эту минуту и уши, что слышат звуки, возгласы детей и родных. Ты не просто находишься в пространстве времени, бежишь марафон жизни, а останавливаешься и чувствуешь каждый миг и каждый процесс внутри тела и снаружи.       Вся жизнь становится похожа на сказку, но не на ту, где есть взлеты и падения, а в конце мы обязательно узрим счастливый финал, а на ту, где для жизни нет опасности и, впрочем, мало что нужно делать, для того, чтобы выжить, поэтому ты просто плывешь по течению и мир вокруг окрашен в нежно-розовый. Такая жизнь зачастую может показаться скучной, ведь подобные застои надоедают, и ты упорно начинаешь искать для себя что-то иное, что сможет внести немного красок и оттенков в эту нежно-розовую жизнь.

Розовый сочетается с чёрным.

      Элис встряхнула головой, отгоняя мысли, так туго затянувшиеся в узел в ее голове. Спонтанный поток слов, которые составлялись в предложения и имели свой смысл, часто вырывали ее из реальности, поэтому она зачастую переставала слышать людей вокруг. Однажды она так чуть не врезалась в прохожего, неся в руках хрустящий батон к завтраку семьи. Было бы крайне неудобно объяснять матери, почему сегодня стоит отведать завтрак без какой-либо выпечки. Воскресный день начался рано утром, когда Уильям и Ганс отправились по своим мужским делам, а Шерри с дочерями решили отправится в парк у воды. Все обусловились явиться к полднику, ведь вечер воскресенья Шерри и Уильям всегда проводили вместе, гуляя по вечерним улочкам города.       Уильям шел чуть впереди, опережая сына на пару-тройку шагов, держа руки в передних карманах брюк. Ганс шел сзади, немного отставая из-за невозможности быстро орудовать тростью. Переставляя ее вперед, перенося вес в нужной последовательности, чтобы боль навестила ногу как можно позже, он шел вслед за отцом.       Легкий ветерок развивал листья деревьев, мимо которых проходили отец и сын, лохматил аккуратно уложенные волосы, но, не стоит скрывать, весьма приятно обдувал лицо. Были слышны отголоски щебетания птиц с одной стороны, с другой – городская суета, состоящая из криков, смеха, звука повозок, топота ног и мелких действий, выполняющихся машинально городскими жителями. Мир вновь будто остановился в моменте, запечатлев самые приятные картинки вокруг.       Наконец они пришли на небольшую поляну поодаль города, уселись под дерево, что стояло тут уже несколько десятков, если не столетий, мощно раскинув свои ветви и удерживая на них густую зеленую крону. Ганс облокотился на ствол, томно прикрывая глаза и опуская трость где-то рядом с ногой, чтобы в любой момент вернуть ее в прежнее, привычное состояние. - Очень устал? – поинтересовался Уильям, поворачиваясь к Гансу. - Да. Но я готов потерпеть, потому что очень ценю наши прогулки. Что обсудим на этот раз? – слегка ухмыляясь, ответил Ганс отцу. - Весьма интересную тему, - начал Уильям, переводя взгляд перед собой, вдаль, - я бы хотел поговорить с тобой о мире. - О мире? – недоумевая переспросил сын, - что ты имеешь ввиду? - Мы живем в стенах, но думал ли ты когда-нибудь что находится за ними? Помимо кровожадных титанов и бесконечной опасности?       Ганс задумался. Слегка потер подбородок, глаза затянулись дымкой – так всегда происходит, когда человек задумывается. В его голове, а точнее в мозге, рождаются импульсы, передающиеся друг другу с огромной скоростью с одного полушария в другое, которые обрабатываются на каждом последующем миллиметре. Если подумать, то мы способны мыслить так, как не способны мыслить птица или зверь. Наверное, самым загадочным является не мир за стенами, а мозг человека, что способен совершать миллиард процессов одновременно, воспринимать и перерабатывать информацию, анализировать и принимать разного рода решения. Жаль, что он еще так мало изучен. - Я не думал об этом всерьез, - наконец начал Ганс спустя минуты своего размышления, - но думаю, что там так же простираются бескрайние поля, что и внутри стен. Только они намного больше и посевы на них были бы значительнее, но вот их топчут титаны, поэтому люди могут пока только мечтать о подобных имениях. Там есть густые леса из таких деревьев, как это, - сказал он, указав на дуб, под которым сидел, - и из таких, что в разы больше и выше. Возможно, там есть другие растения и другие горы, но мы никак этого не узнаем.       Ганс всегда был крайне смышленым благодаря книгам, что не выпускал из рук. На вопросы он никогда не давал поспешных ответов, сперва тщательно обдумывая их, а только потом выдавал четкий и разумный отклик собеседнику. Его слова в предложениях всегда связывались тонкой, невидимой нитью, прочно удерживающей и придающей смысл его речам. Ганса было приятно слушать: философские темы звучали интересно, решения – рационально, литература – красиво. Отец удовлетворенно кивнул. - У тебя богатая фантазия, Ганс, - улыбаясь, сказал отец, - не думал пойти в исследователи? Там такие мысли очень даже пригодны, подумай об этом. Герберт старший выдержал паузу, а потом вновь продолжил: - А что касается мира за стенами, то ты ведь частично прав, Ганс. Там действительно простираются бескрайние поля, которые человечество могло бы использовать для земледелия и выращивать намного больше культур для еды и скота. Там есть леса, большие и маленькие, густые и не очень, редкие скопления деревьев недалеко друг от друга. Ты прав Ганс, но многие рассказы гласят о существовании другого мира за стенами. Мира, где есть не только поля и леса. Представляешь?       Ганс широко раскрыл глаза от удивления, не имея возможности произнести хоть слово, ведь в голове сидели мысли только о том, что мир – это их родные стены. Их родные, огромные стены, что уже сотню лет защищают от злых титанов, блуждающих по бескрайним полям, которые человечество могло бы использовать в качестве пашенных земель. - Что ты такое говоришь? Кто тебе рассказал о таком? - Не думаю, что смогу рассказать тебе так, чтобы ты понял меня. Хотя я и сам не до конца убежден в этих словах. Впрочем, я просто хочу, чтобы ты воспринял это как факт, ни больше ни меньше, не занимая никакую позицию относительно этой гипотезы. Как будто это очередной бред старухи с рынка, но этот бред лучше приберечь и использовать тогда, когда будет нужно, - Уильям серьёзно посмотрел в глаза сыну, - Я поступаю неправильно, ведь говорю тебе только обрывки фраз, в которых сам не уверен, заставляя тебя чувствовать смуту в самом себе, Ганс, но пока что это самый правильный подход, что я могу выбрать. Придет время и, возможно, мои слова понадобятся, а пока, пожалуйста, не задумывайся об этом чрезвычайно сильно.       Ганс все еще с недоумением смотрел на отца, пытаясь по глазам понять, что значат его слова и какой смысл в них заложен. Ведь раньше он говорил прямо и открыто, весьма доходчиво объясняя смысл темы и последующего за ней вопроса, а тут Ганс получил какие-то странные обрывки чьей-то выдумки, предельно странного содержания, что никак не хотели вязаться в голове и бились друг об друга, издавая тяжелый медный звон.       Уильям непринужденно улыбнулся, как будто специально задумал этот спектакль, чтобы посмотреть на смятенные глаза сына и, как будто, этот план блестяще осуществился. Потом он запрокинул голову и вновь посмотрел на небо, что сегодня озаряло всех своим голубым небосводом. Подул ветер.       Казалось бы, с этим ветром и унеслись вопросы Ганса, потому что взгляд смягчился, раздумья поутихли. Он запомнил слова отца, поскольку они появились также неожиданно и спонтанно, как и пропали. Такой внезапный ход отца погрузил Ганса в замешательство. Но, как и просил Уильям, Ганс оставил размышления, хотя бы на ближайшие несколько дней. У него явно будет время подумать об этом позже.

***

      Женские занятия отличались несколько другой обстановкой: вместо тихого сидения на расстеленном пледе, младшие девочки резво бегали друг за другом, несмотря на долгие уговоры матери заплести их косы. Дети, поглощенные игрой, не слышали никого вокруг, продолжая бегать друг за другом, придерживая маленькие полые шляпки, что защищали голову от знойного солнца. Элис пристроилась с краю, взяв с собой какую-то книгу, попавшуюся первой под руку, и пыталась не обращать внимание на детский гомон. Выходило плохо и потому она часто поднимала на них свой взор, чтобы попытаться встретиться с кем-то из них глазами и молча дать понять, что такое поведение стало надоедать. Но Рика и Стефи, к ее личному несчастью, не обращали на нее внимания.       Элис томно выдохнула, успокаивая себя тем, что они всего лишь маленькие создания, которые еще не знают таких понятий, как «уважение», «понимание» и «спокойствие», поэтому с них вряд ли что-то можно взять. Еще научатся, еще поймут.       Перелистнув очередную страницу, показался схематичный набросок человека. Нет, это был не человек, а титан, его подробное описание и строение. Тут же был вложен лист с рукописным текстом. Поначалу его оказалось очень сложно разобрать, но, приглядевшись, Элис стала различать буквы, а после частично смогла понять смысл написанного. В записке говорилось о титанах-гигантах, различных жидкостях, их происхождении. Много хаотичных черточек, протекших чернил. Встал вопрос о владельце бумажки. Книга принадлежала еще дедушке Элис – врачу, поэтому не сложно было предположить, что это именно его рукописи. «Хоть бы писал поаккуратнее, ничего же не понятно»       Пролистав книгу еще немного, она не обнаружила никаких более листов и вкладок, поэтому закрыла книгу, шумно хлопнув обложкой. Жара изматывала.       За раздельными прогулками прошло несколько часов. Все вернулись домой.       Вечерело, когда Уильям и Шерри покинули дом, оставив Ганса и Элис за главных в этом доме.       Шерри вновь надела свое самое красивое платье, чтобы выгулять его в свете безбедной столицы. Поверх был повязан шарф, не полностью покрывающий голову, окутывающий шею и заканчивающийся где-то в районе предплечий. Шарф был поистине красивый – одна его сторона была отделана зеленым шелком, другая – позолоченной ниткой. Сочетание цветов создавало невероятную гамму цветов, что гармонично дополняла силуэт платья. Вся композиция смотрелась настолько утонченно, что не было возможности оторвать глаз от Шерри, которая сделала последний оборот перед небольшим зеркалом в ванной комнате. Последний ее атрибут – серьги, украшенные крупным верделитом*.       Все эти вещи Шерри хранила самым бережным образом: убирала на дальние полки в шкафах, чтобы лишний раз не зацепить и не оставить затяжку на платке, а серьги хранила в шкатулке, защищая их от солнечных лучей, что могли способствовать выцветанию камня и потере его прежнего, насыщенного цвета. Платок достался Шерри в день перед бракосочетанием, когда ее семья и семья мужа собиралась за ужином в неофициальном статусе родственников. Поэтому это кашне являлось для нее самым дорогим среди сотни других, но не за счет стоимости ткани, а в качестве вещи, что несла глубокий духовный смысл.       Мать поцеловала дочерей и сына. - Очень прошу тебя, Рика, будь послушной девочкой, - с особой любовью посмотрела Шерри в глаза дочери, явно прося ее о том, чтобы она не доставляла лишних невзгод своим старшим брату и сестре. - Конечно, мамочка, - ответила младшая, натягивая наивную улыбку на детское личико, - я буду самой послушной в этом доме!       Она всегда улыбалась во все 32 зуба. Всегда самая лучезарная и веселая, самая шумная и крикливая, задорная и неусидчивая. Рика приносила свои хлопоты, но не была тяжелым ребенком. По крайней мере, Шерри всегда списывала это на то, что она именно ребенок и было бы крайне глупо стараться приструнить шестилетнюю девчонку, что так яро рвалась познать каждый угол этого мира. Даже если этот угол мог быть крайне опасным.       Вторая младшая – Стефи - не отличалась особым энтузиазмом, была более тихая, можно сказать даже застенчивая. Постоянно хваталась за мамину юбку и пряталась, если на нее обращали внимание и пытались разговорить. Была немного неряшлива, рассеяна, словно заспанный олененок пытается дотянуться носом до бабочки, которая резво уворачивается от него, и, в конце концов, он падает, не удержавшись на ногах, спутавшихся из-за вёртких движений.

***

      Вечер обещал быть долгим: воскресенье Шерри и Уильям проводили вместе, чтобы как можно лучше сохранять семейные узы. В тяжелое для пары время самое главное – не совершать поспешных решений, поэтому, когда Шерри начала уставать от бытовой жизни, в которую входил уход за детьми и уборка по дому, а также покупка продуктов на рынке и приготовление еды, то Уильям предложил весьма разумную идею – вечер воскресенья очищать от бытовых проблем, которых, по его мнению, всегда достаточно в будние дни у него и его жены, и отправляться на прогулку, позволив себе чувствовать себя так, будто тебе снова 20 и ты впервые оказался в счастливых отношениях. Так, по крайней мере, было у них. «Служба – моя вторая жена» - как часто любил выражаться Уильям, но она зачастую утомляла своими обязанностями, почестями и нуждами. Лишние бумаги, значение которых никогда не было понятно, чрезмерные любезности с приезжим начальством, перед которым стоишь и всякий раз вынашиваешь желание высказать им пару ласковых слов, но вот только пост не позволяет. Вообще Уильям был разумным в свои годы и не подвергал ни себя, ни свою семью излишней опасности, как он думал, но вот в свои молодые годы мог отличиться грубостью, что порой шла не в его пользу. Однажды он отматывал свое наказание за чисткой подвальных помещений, был лишен ужина и оставил на беговой дорожке пятьдесят тяжелых кругов. Это слегка поумерило его пыл, заточив излишнюю дерзость в темнице разума. Но вот думать радикально он никогда не переставал.       Не переставал так думать, потому что система начала брать гнилые концы, делая упор только на внешний вид, денежное состояние, никому ненужную официальность, что переваливала через границы на общих съездах начальства. Уильям видел явную опасность в таком положении дел, но вот сделать что-то весомое, что могло бы изменить исход службы, пока не мог. Ограничивал чин, что недотягивал до права голоса на собраниях, поэтому он был только в качестве слушателя и помощника своего начальника – Олгана Ларбо – довольно старого человека, в голове которого всегда жили интересные, слегка чудаческие мысли. Уильям искал упоение в своей семье Пара остановилась в баре, где подавали вкусные закуски. Сегодня здесь специальная программа для гостей, поэтому на небольшой деревянной сцене, окруженной красными занавесками, красовалась молодая девушка, исполняя песню. Стиль ее пения очень дополнял заведение, сливаясь с шумом разговоров и звуками разносов рабочих. - Здесь очень мило, - обратилась Шерри к мужу, слегка улыбнувшись.       Она заметила выбившуюся прядь белесых волос, аккуратно заправила ее за ухо, и, не отрывая руки, провела вдоль затылка, переводя кончики пальцев вдоль нижней части лица и задерживая указательный палец у подбородка. Взгляд был наполнен юношеской любовью, что растворялась в голубых бездонных глазах.       Уильям не стал отставать и повторил действия Шерри. Он сымитировал движение, будто заправляет ее прядь и оставил руку у уха, рядом с острыми скулами. Уильям поймал ее пронзительный взгляд и выдерживал его на протяжении минуты. Мгновение и он чмокнул ее в губы, развеяв напор заигравшей страсти. Шерри улыбнулась, так по-детски опустив глазки, словно ей подарили куклу, о которой она так долго мечтала и сейчас была несказанно рада.       Вокруг царил праздничный хаос: местные гуляки плясали под живую мелодию инструментов и голос той самой певички, что исполняла на сцене. Официанты торопливо разносили заказы, уклоняясь от бушующих гостей, охваченных диалогом с товарищами и потому чрезмерно эмоционально жестикулирующих. Так один из пришедших, местный барон, зарабатывающий, в основном, на ставках и подпольных предприятиях, но имеющий несколько точек легального бизнеса, чуть не выбил поднос, наполненный выпивкой и какой-то сухой закуской. Виноватым в этом случае был бы рабочий, которого клиент был бы вправе осудить. А стоимость заказа вычли бы с зарплаты официанта. Такая вот несправедливость была в сфере бизнеса гастрономии. Этот бар славился отличным обслуживанием, поэтому никогда в конфликты с гостями не вступал – это могло опорочить статус на рынке труда.       Вскоре нашей милой паре принесли еду. Официант филигранно расставил чашки, выложил столовые приборы. -Приятного аппетита, господа! – поклонился, положив руку на сердце, а вторую заведя за спину. - Спасибо!       Отведав вкусного ужина, Уильям утер салфеткой рот, промокнув жирные капли, оставшиеся от наваристого супа. Лицо озарила игривая улыбка, и он посмотрел на Шерри. -Что? – с непониманием обратилась к нему жена, явно не понимая его мыслей, - что ты задумал, Уильям?       В глазах показался простой ответ «сейчас узнаешь», но вот понятнее от него не стало. Уильям сжал руку Шерри и потянул за собой. Не успела она опомниться, как оказалась посреди зала, в самом центре, где разгорались веселые танцы. В ее голубых глазах застыл немой вопрос, потому она устранила взгляд на мужа, пытаясь найти хоть какое-то объяснение происходящему. Уильям только задорно улыбался, а потом спросил: -Потанцуем?       Еще несколько мгновений по лицу гуляло замешательство, но потом она улыбнулась ему самой доброй улыбкой и, прикрыв глаза, слегка кивнула, принимая его предложение. Тонкая рука легла на его крепкую грудь, ощущая биение сердца. Заиграла красивая мелодия и все в округе вновь пустились в пляс. Теперь Шерри и Уильям были частью этого праздничного хаоса. Они кружились в танце, задорно смеясь и не переставали двигаться. Поначалу движения были точеными, после – растекались яркими красками и больше не походили на движения, что излагались на страницах королевских книг, обучающих юных дам этике. Нормы приличия, установленные в королевских обществах, стерлись, оставив после себя только яркие улыбки и полную отдачу танцу, музыке и человеку, с которым ты танцуешь. Они так давно не веселились и, тем более, не танцевали.       Пропели последние аккорды песни. Уильям придерживал Шерри за талию, она его – за плечо. Оба часто дышали, запыхавшись. -Это было потрясающе! – воскликнула девушка, глаза озарились и заблестели.       Уильям аккуратно охватил ее лицо руками, слегка поглаживая щеку большим пальцем. Также аккуратно, мягко, словно боялся спугнуть, поцеловал ее в губы. На их лицах застыла улыбка полная любви и счастья. Это была настолько искренняя любовь, которой не сыщешь и днем при свете факела. Такая любовь, которая становилась главной причиной великих подвигов, описанных в самых известных книгах нашей жизни. Любовь, которая дарила второе дыхание, крылья за спиной и невероятную силу. Любовь, которая видит тебя истинного, принимает тебя настоящего и дает чувство любви просто за счет твоего существования. Любовь, способная вершить немыслимое с человеком. Любовь - красивая, чувственная, прекрасная. Любовь.       Был уже глубокий вечер, когда они шли обратно домой. Дорога была недолгой, но пара решила свернуть на набережную улицу, поэтому путь значительно увеличился. Появилось желание пройтись вдоль реки, текущей резко и бурно. На водную гладь падал лунный свет, яркий еще и за счет сумерек вокруг. Все это создавало немыслимо красивую картину, поэтому Шерри и Уильям шли молча, держась за руки и любуясь ночными красотами. -Луна сегодня красивая, правда? – Уильям посмотрел на жену. -Так, что хочется умереть, - чмокнув его в щеку, ответила она.       Большим подарком в жизни Уильяма была ее улыбка. Чистая, искренняя, красивая и непорочная. Из сотен других, которые он видел, ее была самой особенной и неповторимой. Шерри улыбалась всегда, когда был повод. И это делало его счастливым. Видеть улыбку той, которую он каждый день готов делать счастливой. «Я готов купить все билеты в местный театр, скупить все цветы в цветнике, подарить тебе новых украшений или просто делать то, чего ты так хочешь. Ты будешь смотреть на все и улыбаться, а я буду смотреть на тебя и на то, как улыбаешься ты. Я готов на все, лишь бы видеть твою улыбку как можно чаще, Шерри»        Воскресный день был окончен.

***

      Новая неделя обещала быть загруженной. Большая гора дел, что подступила с наступлением первых дней осени, не ждала своей очереди, а потому должна была быть решена в ближайшие дни.       Уильям вновь отправился на службу, попрощавшись с семьей рано утром. Такой обряд включал в себя не только ранний завтрак с женой, но и поцеловать еще спящих детей в люб, предварительно заправив прядку волос, чтобы та не щекотала лицо. Начинался новый отбор в кадетские корпуса, а значит предстоял большой объем работы: постоянные разъезды, заполнение бумаг, согласование с начальством. Хотя объем поступающих в последние года был крайне мал, это не отменяло тягостные организационные моменты. Юноши и девушки не рассматривали перспективу службы из-за отсутствия хорошей репутации военного дела среди общества и потому что человечеству вот уже почти 100 лет никто не угрожает. Многие и вовсе считали это пустой тратой времени и денег. Но такие радикальные мнения, к счастью, не принимались и служба была все еще на плаву.       За рабочими обязанностями прошло несколько суток. Дни были насыщены, полны своих дел. Но Уильям ни разу не пришел домой переночевать.       В утро четверга, встав раньше обычного, Шерри готовила чай и находилась в не лучшем состоянии. Отсутствие мужа можно связать с его чрезмерной занятостью на службе или вообще нахождением в другом районе стены, но в таких случаях он посылал письмо с почтальоном, что в срочном порядке доставлялось в дом Герберт. Руки Шерри тряслись, пару раз она чуть не уронила стеклянный чайник и не просыпала заварку на пол. Сердце стучало чаще обычного, но это нельзя было назвать повышенным давлением. Просто сегодня она была тревожнее обычного. Может стоило списать эту тревогу на эмоциональность женского пола, но легче от этого не станет. В пятничное утро, Шерри, не выдержав, собралась и решила пойти в здание военной полиции. Никто ведь не осудит заботливую жену, что просто пришла проведать мужа. Да и ей так будет спокойнее. -Элис, Ганс, я скоро вернусь! – поцеловав в макушки детей, она выскочила за дверь, прихватив небольшую холщовую сумку.       Военная полиция находилась не близко, дорога заняла немало сил и времени. На улицах еще было тихо, дети не играли. Изредка в проулках появлялись повозки и тут же исчезали. Солнце все еще грело своим светом, но спасал прохладный ветерок, развивая в своем потоке листья деревьев, запахи еды, одежду горожан. В далеке послышался колокольный звон. Он был настолько громким, казалось, что звучал в собственной голове – настолько звон проникал в слух, отдаваясь гулкими ударами в подкорках мозга. Шерри непроизвольно зажмурила глаза на момент, но продолжила идти.       Вскоре она оказалась рядом с нужным ей зданием: территория была огорожена невысоким забором, растительность была подстрижена, дорожки ровно уложены. Большое строение, имеющее в архитектуре большие окна, многочисленные балконы, внутренние дворики, над которыми нависали этажи, подпертые мощными колоннами. Шерри подошла к входу в ограде и окликнула рабочего, стоящего в качестве поста охраны: -Извините, не могли бы вы мне помочь? – впервые она терялась в разговоре – я бы хотела узнать о муже, он уже несколько дней не приходил домой и не оставлял повесток. -Это не ко мне, - строго отчеканил рабочий. -Простите! Простите, но мне очень нужно! Я просто хочу знать, что с ним все в порядке, - Шерри схватилась за прутья забора, боясь, что ее могут отправить восвояси.       Мужчина помялся, на лице показалось явное замешательство. На его опыте таких случаев не было, поэтому он не понимал, что ему необходимо делать. Пустить незваную гостью без чьего-либо приказа он не мог, не позволял указ, и идти к главнокомандующему он тоже не спешил. Тот мог быть занять работой и визит, посвященный непонятной барышне, мог его разгневать. Смотрящий вновь повернулся к Шерри и взгляд его наткнулся на глаза, полные досады и мольбы. Почему-то стало ясно, что эта женщина не станет утруждать лишний раз своим присутствием, если помочь исполнить ее нужду. Она растворится также быстро, как быстро пришла сюда, к воротам. Немного подумав, он решил: -Ладно, хорошо… - приложил ладонь к лицу, потерев глаза и лоб, - идемте.       Они отправились в здание военной полиции. Смотрящий размышлял о том, что нужно сказать, чтобы помочь этой женщине, следующей за ним и ждущей положительного ответа. Минута, и они оказались у двери командующего, он постучался. За дверью послышалось твердое «войдите» и парень отворил дверь. - Рядовая охрана, командир! – отчеканил парниша, отдавая честь, - за дверью стоит женщина, просит встретиться с мужем. Говорит, что тот не объявлялся несколько дней, переживает. -Переживает, значит? – повторил командир, не отрывая взгляд от бумаг на столе. -Так точно! -Скажи ей, что весь батальон сейчас в командировке в другом районе Сины. Я передам, чтобы ее муж отправил письмо с гонцом, если она так сильно за него переживает, что пришла сюда в самую рань. А сейчас довольно, мне нужно работать дальше. -Есть, сер!       Рабочий покинул кабинет, шумно захлопнув за собой дверь. На секунду повисла тишина, но после Шерри полезла с расспросами: -Что? Что вам сказали? – она говорила быстро и юрко, вполголоса, почти шепотом, чтобы не было слышно ее дрожащего тона главнокомандующему за дверью. -Весь состав сейчас в отъезде, мисс. Вашему мужу передадут, чтобы отправил письмо с объяснениями. Большим ничем помочь не могу, извините. Шерри опустила взгляд. -Спасибо, - совсем тихо произнесла она, - все же это лучше, чем ничего. -Так точно, не задерживайтесь, - рабочий развернулся и отправился на прежнее место службы.       Натянув шарф повыше, чтобы не спал с плеч, Шерри побрела вдоль коридора, к выходу, чтобы покинуть здание и отправится домой, к детям. Холщовая сумка свисала почти до пола, чуть ли не тащась по нему. По пути она встретила еще одну группу ребят, яро что-то обсуждавших. Среди них был один, который говорил чуть меньше, чем другие, потому просто стоял и слушал. Но он единственный заметил проходящую мимо женщину, склонившую голову и с грустными глазами. Кадет смотрел на нее все время, пока она шла мимо, и было в его взгляде что-то неясное: то ли испуг, то ли безумие. Шерри, ощутив пристальный взгляд мальчишки, посмотрела на него и тот, покраснев и с еще большим страхом в глазах, отвел взгляд, пытаясь вновь влиться в разговор компании. Такого действия Герберт не поняла и, не став обращать внимание, пошла дальше.

***

      Пришла домой она ближе к полудню. Вся поникшая, невеселая. На душе было неспокойно – иначе почему так глубоко внутри свербело адской болью, прожигая до мозга костей и терзая от глупых, неуместных мыслей. Ей сказали, что о ее визите обязательно сообщат, он отправит письмо, в котором извинится за свой глупый поступок, взбудораживший женское сердце и заставивший его биться чаще изо дня в день. -Ты уже пришла? – в дверном проеме показалась Элис. Стоя тихо и смерено, она ждала ответа матери. -Да... сказали, что все сейчас в других районах стены. Передадут ему, что мы очень беспокоимся. Остается только ждать ответа, - Шерри опустила глаза, не в силах смотреть на дочь. Поставила сумку на близстоящую тумбу и пошла в кухню.       Элис тяжело было продолжить разговор с матерью, потому что та в тяжелые моменты была особенно молчалива и немногословна. Слова как будто застревали в горле и не могли выходить наружу. Будто страх парализовал не только тело, руки и ноги, а даже самые мелкие связки тела, растягивая их до дисфункции. -Я думаю, что все будет хорошо…- она хотела договорить «мама» - не получилось. Поэтому Элис стала следовать только стратегии поддержки, чтобы не дать пасть увядающему духу, ведь сама она в глубине души волновалась не меньше, но открыто сказать об этом не могла. В сердце теплилось убеждение, что с отцом все хорошо, иначе быть не может.       Еще одни сутки закончились. Все это стало походить на невыносимую рутину, утягивающую в бездну. Моменты ожидания всегда казались человеку невыносимыми: ты думаешь о том, что тебя ждет, но это не торопиться свершаться. Жизнь становится вязким, липким коллоидным раствором, который мешается труднее обычного. Ситуация усугубляется твоими эмоциями – от веселья до страха – что придают окраску этому раствору. Ты можешь быть в нетерпении от приближающегося радостного события, а можешь быть поражен страхом, сидя, к примеру, в камере заключения и выжидать свой смертный час, который придет тогда, когда твоя голова окажется на плахе палача, а после покатиться с нее, открывая всем взор на твои мертвые стеклянные глаза, застывшие в гримасе ужаса.       Субботнее утро началось стуком в дверь. Первым его услышал Ганс, но бежала к двери со всех ног Элис. Она отворила: -Герберт Младшая, вам письмо от военной полиции, - почтальон вложил в руку небольшой конверт и поспешил удалиться, - всего доброго!       Элис промямлила что-то подобное «спасибо» и уже не могла оторвать глаз от свертка бумаги. Глаза бегали по строчкам адресата, отправителя, двум маркам, красному сургучу и, в конце концов, нитке, плотно связывающей послание.       В момент девичьи руки освободили конверт, распутав нитки и вынув оттуда желтоватую страницу. Почерк, ровный, написанный черными чернилами, гласил. Глаза шустро бегали по строчкам и с каждым моментом сердце, почему-то, замедляло биение. Голова становилась тяжелой, а дыхание спирало. Ей показалось, что взгляд замылился и она старалась проморгаться, чтобы вновь прочитать завещание. Руки заерзали по бумаге, сминая ее края, трясясь, из-за чего попытки вчитаться в текст с треском проваливались. Рядом показался Ганс. -Элис, что там? – настороженно спросил он, видя, как сестра теряет дар речи, - эй, ответь!       Когда Элис снова не ответила, он тряхнул ее за руку, стараясь найти ее потерявшийся взгляд. Сначала за руку, потом ухватившись за тонкие плечи. Элис на секунду пришла в себя, переведя взгляд на брата, а затем снова на письмо. -Я… я не... я не понимаю. Что же это значит? – она снова вскинула глаза на Ганса, а потом вновь продолжила читать с бумаги.

«Уважаемая Шерри Герберт,

Мы получили вашу просьбу относительно мужа, но вынуждены исполнить ее не в той форме, о которой вы упоминали.

Завещаем, что он умер 3 дня назад, причина смерти нам не ясна, возможна острая сердечную недостаточность, исходя из крайне опухших легких, застоя в них крови. Также оглашаем, что в последнее время он был в крайне странном настроении, часто скандалил с начальством и коллегами. Мог быть приговорен к разжалованию за высказывание аполитических мыслей и возможную попытку устроить революционное восстание

Уильям Герберт отдал свое сердце на благо человечества, мы приносим свои соболезнования.»

      Элис смотрела на Ганса, Ганс – на нее. Листок бумаги выпал из обмякших рук, шумно ударившись об пол. Они стояли, погруженные в оглушающую тишину. На глазах Элис застыли слезы, которые больше походили на острые стекла, впивающиеся в роговицу и приносящие неистовую боль, смешивая соленые слезы и алую кровь. Ганс все никак не мог осознать действительности, поэтому не выражал ровным счетом ничего, глаза-стекляшки и открытый безмолвный рот.       Девичьи ноги подкосились, и она упала в объятия брата, истошно зарыдав. Глаза налились водой, руки трусило, речь сбивалась. Осознать серьезность повестки не удавалось до конца, может это ошибка? Крепкие руки брата держали рыдающую сестру, периодично поглаживая ее по голове. В самом Гансе было не меньше страха, ведь глаза, полные пустотой, даже не моргали.       Так в этот когда-то счастливый дом пришла похоронка на мужа и отца, пропитанная горькой болью и целой кучей явных несостыковок.