Я не сказал тебе спасибо.

      Так как под землёй закончился воздух, Хидан провалился в чёрную пучину предсмертной агонии и беспокойных снов.       Ему снился конец сражения, если бы его с Какузу не разлучил этот коноховский ублюдыш. Они в этом бою победили, даже если они не захватили джинчурики девятихвостого.        Всё вернулось на круги своя. Они с Какузу снова ходили на задания и снова охотились за головами. Снова вместе ночевали в гостинице или под открытом небом. Снова спорили что важнее: Джашин или деньги. Хидан снова ныл, Какузу снова злился. Это уже стало обычной повседневностью, по которой Хидан так соскучился.       Но, что странно, в этом сне они с Какузу были парой. Для Хидана такие отношения были не привычными, но в глубине души ему было приятно и тепло от мыслей, что его кто-то любит. Ему даже понравилось.       Молодой человек уже не помнил, когда его по-настоящему любили. Мать и отца он смутно помнил. Запомнил только, что они всё время втирали ему про спокойную, мирную жизнь. А вот любви не очень наблюдалось. Помнил, что мать хотела открыть свой магазинчик цветов, а отец всячески поддерживал эту идею. Эти остатки воспоминаний было не очень приятно вспоминать. Так что любовь и забота грозного казначея стали поистинне важны для Хидана.       Акацуки стали править миром, делая по словам Пейна «истинный» порядок, объединяя все деревни в одну деревню Дождя. Хидану было на это насрать, жрец был слишком увлечён отношениями с бухгалтером. Они гуляли вместе, ходили на свидания, жили вместе, ухаживали друг за другом, и даже занимались сексом. Хидана очень смущала эта выдумка сна. Но он так соскучился по всему, что было, и поэтому очень обрадовался всему, что показал его безумный сон. За всю свою жизнь жрец впервые почувствовал себя по-настоящему счастливым.        А потом джашинисту приснился кошмар.       Ему приснилось, что они проиграли. Хидан видел, как его напарник умирает. Увидел, как пацан-джинчурики кидает в Какузу какой-то шар из чакры. Как он весит в воздухе, убиваемый незнакомой техникой, а потом обессиленный падает на землю, раскидывая вокруг головы волны волос. Потом к уже полумёртвому казначею подходит копирующий ниндзя и делает последний удар, добивая Какузу. Зелёные глаза потемнели.       Самое ужасное что Хидан ничего не мог сделать. Не мог пошевелиться, не мог крикнуть, не мог помочь. Его тело как будто окаменело. Ему приходилось смотреть, как его напарник, партнёр, друг или даже больше чем друг, умирает. В нём бушевал целый океан ненависти, горя, презрения и грусти. Неужели Какузу правда так умер, а сон всего лишь показал реальность? От этой мысли захотелось всю Коноху сравнять с землёй, а всех шиноби Конохи убить самыми ужасными пытками. От одной мысли, что это правда, сердце до боли сжималось. Нет! Это не могло быть правдой!       Коноховцы забрали тело казначея, не оставив после себя ничего, кроме разрушения и опустошенья. Но дух Какузу остался с Хиданом. Он осуждающе смотрел на жреца ничего не говоря. У призрака были уже мёртвые глаза бухгалтера, которые словно лёд, горели во мраке, преследуя Хидана, и словно спрашивали: «Почему ты ничего не сделал?»

***

      Хидан закричал. В этот крик слились всё, что он терпел во сне и под землёй. Было душевно больно.       Только через некоторое время он понял что сидит. СТОП! ЧТО?! ОН СИДИТ?!       Будто в подтверждение этому жрец почувствовал боль во всем теле. Он лихорадочно начал рассматривать его.        До боли знакомые швы.       Он словно не веря начал их трогать. Да точно они… Те самые… Он не верил происходящему, уже начал думать, что это сон, но нет он снова чувствует кожей свежий ночной воздух. А под ногами мягкая трава с росой. Он чуть не одурел от счастья. Потом он заметил, что укрыт в какой-то плащ. —Что орёшь. Тебе восстановиться надо, идиот.       Послышался до боли знакомый басистый голос с ворчливой интонацией. У Хидана чуть пульс не остановился. Он резко повернул голову, чуть не оборвав нити, сшиваюшие его голову, и уставился на мужчину, сидевшего неподалёку от костра, разведённого, похоже, зараннее. —К а к у з у… —еле выдавил из себя джашинист, почти неверяще смотря на своего напарника.