Путь к свободе по ветру

Венти тоже страдал от кошмаров. Тот, чьё имя, чью жизнь, чью музыку он украл, каждую ночь умирал у него на руках. И Барбатос безуспешно пытался его спасти. Но стрела каждый раз пронзала именно грудь Венти, пока он закрывал своего товарища, а архонт мог только бурей выть, глядя в его застывшие аквамариновые глаза. Но около тысячи лет назад, Барбатос уже не помнит сколько точно, к этим жутким кошмарам добавился ещё один. Представляете, стоило только один раз прогуляться по Тростниковым островам, наткнуться на умирающего адепта (не могу сказать, что архонт оказался там случайно) и спасти ему жизнь, как в копилку страхов добавился ещё один не менее жуткий. Венти до сих пор слишком отчётливо помнит свои дрожащие окровавленные руки и израненного Сяо, медленно умирающего на раскалённом под солнцем песке. Сяо, который даже не дышал, и Барбатосу приходилось насильно вдыхать в него воздух и жизнь. Сяо, сердце которого билось через раз. Сяо, который вместо отдыха потребовал у архонта ещё раз сыграть ему. Как будто в последний. Архонт чуть с ума не сошёл и до сих пор чуть не сходит, стоит ему только вспомнить его безжизненные бледные губы, безостановочно шепчущие имя, которое Барбатос так бессовестно украл. И пусть тогда судьба даровала ему благословение, а смерть не забрала этого неприступного, холодного, но такого чертовски нужного адепта с собой, в своих кошмарах Венти теряет его чуть ли не каждый день. И каждый раз путь до его милого Сяо становится пыткой, потому что Венти страшно. Так страшно, что он не успеет прийти, когда его помощь будет необходима. Он так боится, что и Сяо однажды умрёт на его руках. — Мне казалось, что мы уже прошли тот период, когда ты прячешься от меня в самых укромных местах Ли Юэ, — голос архонта звенит от напряжения, а в воздухе пахнет ещё не закончившейся битвой, кровью и совсем чуть-чуть самим Сяо: сладким запахом миндального тофу и цветами цинсинь, белыми, как первый, ещё не растаявший снег, и одинокими, растущими на пиках гор в Ли Юэ. Сяо в ответ то ли рычит, то ли мычит, сдавленно стонет, мастерски размахивая копьём. А в нос Венти ударяет удушающий запах гнили, иначе говоря, порчи, и как он раньше его не заметил? Архонт уворачивается от летящей в него стрелы, и, создавая вихрь, сносит кучку бегущих в него хиличурлов, попавших под влияние энергии убитых архонтов. — Да я смотрю, — придерживает рукой берет, другой материализуя из воздуха лук, — у тебя тут весело. Целится прямо в глаз невозможно огромной ящерицы-дракона, размахивающей своим шипастым хвостом прямо перед крохотным на её фоне Сяо. — Что это вообще такое? — хмурится, бросая быстрый взгляд на адепта. Тот вытирает, о архонты, это что, кровь, с лица, и вертит в руках копьё, перехватывая его поудобнее. — Не влезай, — цедит сквозь зубы Сяо, оборачиваясь на архонта, — только отвлекать будешь. Венти давится воздухом от возмущения и чуть не роняет лук из рук. — Эй, — возникает прямо перед носом обезумевшей твари, обращаясь больше к самому Сяо, — я архонт. — Да ладно? А думал, ты бард-алкоголик, — фыркает у него за спиной адепт. А потом их обоих оглушает оглушительный рёв, сотрясающий горы всего Ли Юэ. Венти бы попытался перекричать, да связки жалко, ему вообще-то ещё выступать. И ничего, что слушать будет его один лишь только Сяо. Поэтому бард просто недовольно морщится, жмурится, прикрывая уши ладошками, и искренне не понимает, как такие чудовища могут водиться в Ли Юэ. Почему бы Мораксу просто не придавить её камнем? Почему сражаться с ней должен его милый Сяо? — Так, что это за чудовище? — морщась от звона в ушах, переспрашивает архонт, стоило только монстру замолчать. — Древний геовишап, — после недолгого молчания всё же отзывается Сяо. Видимо, тоже отходил от этого жуткого рёва. — Ммм, — губы Венти трогает лёгкая улыбка, пока он лавирует в воздухе, уворачиваясь от её бешеных ударов хвостом, — ну теперь-то я всё понял. Спасибо! — Всегда к твоим услугам.

***

Не то чтобы Венти сомневался в возможностях адепта. Да нет, скорее, он совершенно в них не сомневался. Его больше беспокоило то, что этот глупый адепт совсем не видит грани собственных возможностей. И не знает слово «отступление» с утешающим «стратегическое». Он так и будет дальше и дальше биться, пока сам замертво не упадёт, и сколько бы Венти не пытался втолковать ему, что он должен беречь себя хотя бы ради самого Барбатоса, Сяо только хмурился и отвечал что-то вроде: «Это моя работа.» «Это мой долг.» «Это моё бремя.» «Это моя карма.» В такие моменты Барбатосу хотелось взвыть, схватившись за волосы, желательно самого Сяо, и гневно прокричать в лицо: «Да за что ты расплачиваешься уже какой век подряд?!» Даже Моракс не мог дать внятных ответов, только лишь пожимал плечами и говорил спросить у самого Сяо. Он, видите ли, чужих секретов не разглашает, чёртов контрактор. А на вопрос, как избавить Сяо от кармы навсегда, а не на время, как это делает Венти, отвечал какой-то чересчур философской ерундой: — Ему нужно простить самого себя. А за что прощать, Венти, конечно же, не знал. И, казалось бы, за несколько веков общения, Сяо стал настолько доверять архонту, что спокойно давал ему нарушать своё личное пространство, ложиться на колени, обнимать, брать за руку, гладить, заплетать, расчёсывать волосы, слушал его игру, которая за столько лет должна была очень даже надоесть, и вообще разговаривал с ним часами, а Сяо это делать очень не любил. Но что-то… что-то, о чём Сяо никогда не говорил, а Венти не спрашивал, висело между ними неосязаемым призраком все эти годы, висело грустно-печальным «трунь» от сорвавшихся со струн пальцев. И сейчас, когда дурацкий древний геовишап с рёвом падает на землю, испуская последний дух, Венти с ужасом замечает, что Сяо, снова, другие архонты бы его побрали, а то Барбатос слишком мягкотелый, еле стоит на ногах. А ещё он весь в крови. А ещё: — Почему ты мне не сказал, что сила, которую я тебе дал, причиняет тебе боль?! — Венти хочется заплакать и ударить его. Вместо этого Венти подскакивает к адепту и придерживает его за плечи. — Ты не спрашивал, — голос Сяо хрипит, и Барбатос правда надеется, что большая часть крови на адепте, как минимум, не его, а тех же самых хиличурлов. — О некоторых вещах стоит говорить, даже если тебя не спрашивают, — бард хмурится, перекидывая руку Сяо себе через плечо. Поддерживает за талию, чтобы не свалился, и судорожно думает о том, как он будет промывать все эти, он окидывает коротким взглядом адепта, многочисленные раны. — Куда мы идём? — якша предпочитает игнорировать нравоучения Барбатоса. Именно поэтому он игнорирует добрую половину того, что в принципе говорит Барбатос. — Домой, лечить твои раны, о архонты, как же мне хочется тебя обозвать, ты просто невыносимый, — Сяо в первый раз видит ругающегося Венти, и ему действительно жаль, что он сейчас не в том состоянии, чтобы в полной мере оценить и насладиться его нахмуренным и сердитым выражением лица. Архонты не должны выглядеть так мило, когда они злятся. — Я уже дома, — пытается возразить адепт, отталкивая от себя настырного барда. — Ага, я смотрю, ты у нас любитель ночевать под открытым небом и наслаждаться дарами природы, — ворчит Венти, крепче прижимая к себе Сяо, чтобы не дрыгался. — Ветра. — Чего? — Не природы. — В смысле? — Я говорю, что мой дом там, где ты. Венти замирает всего на секунду. Потом осторожно поворачивается и свободной рукой трогает лоб адепта. Как он и предполагал — горячий. — Ты бредишь, — Венти правда старается вложить в голос как можно меньше огорчения, но получается всё же слишком тоскливо и напугано. — Возможно, это последствия кармы, — бубнит в ответ адепт. — Возможно, — эхом вторит ему Барбатос. Сяо клюёт носом и почти не стоит на ногах. Венти не тяжело, просто Венти переживает. Сяо медленно соскальзывает на землю и больше не отвечает на вопросы архонта. Венти не страшно, Венти не паникует. Просто у Венти перед глазами разворачивается его самый страшный кошмар.

***

— Сяо? — адепт недовольно хмурится, прислушиваясь к окружению, звуки доносятся как-то приглушённо, будто через пелену, зато голос Венти слишком отчётливый и слишком взволнованный для того, кто всегда улыбается и смеётся, — Сяо? Адепт нехотя разлепляет глаза. Венти лежит слишком близко, прямо перед ним, так, что якша видит, как дрожит тень от ресниц на его щеках, так, что видит миллионы потухших звёзд на небосводе его глаз. Так, что поддайся чуть вперёд и можно… — Очнулся, — Барбатос облегчённо вздыхает и закрывает глаза, — ты меня так напугал. Сяо осматривается. В окружении узнаёт комнату постоялого двора «Ваншу», которую он смело может называть домом (особенно, когда в ней находится Венти). За окном глубокая ночь, и только луна своим молочным сиянием освещает бледное лицо перепуганного архонта. Кончики его растрёпанных косичек будто светятся в темноте. Выглядит так красиво, что хочется коснуться рукой. Сяо так и делает. — Сколько я спал? — Целый день, — вздыхая, отвечает бард, стараясь не придавать особого значения жестам только что проснувшегося адепта. Во-первых, спугнёт, во-вторых, вдруг опять бредит? — Ясно, — Сяо вздыхает и переворачивается на спину, отпуская косичку Венти, раскидывает руки в стороны, прикрывает глаза. Раны ещё немного ноют, но терпимо. Это потому что Барбатос тут, запоздало думает он. — Ты совсем себя не жалеешь, — Венти сбоку от него тяжело и устало вздыхает, подбираясь ближе. Нависает над адептом, уперев руки в бока, и смотрит так пристально и осуждающе, что Сяо почти чувствует вину. — Это мой долг. — Какой ещё, к хиличурлам, долг? — Венти не выдерживает, взмахивает возмущённо руками, хмурясь так, что Сяо кажется, будто его сейчас в вихре закрутят. — Что ты такого натворил, за что расплачиваешься уже какое тысячелетие? — Неважно, — Барбатос обиженно поджимает губы, глядя на отвернувшегося Сяо. Уверен, в его глазах сейчас столько грусти и усталости, что увидь это архонт, сам бы расплакался. Так что, даже хорошо, что он отвернулся. — Нет, важно, — бард качает головой, — как ты не понимаешь, мне важно всё, что связано с тобой. — Почему? — безразлично бросает якша, и Венти хочется выть от досады. — Потому что я люблю тебя! — Барбатос выдыхает, вырывает это признание из себя и обиженно прикусывает губу. Не так, не так он хотел сказать об этом. Совсем не так. Кровать скрипит под весом копошащегося адепта. Сяо медленно поднимается, и Венти правда не хочет видеть вопросы в его глазах. Да и отвечать на них не хочет, потому что больно, а он всё равно не поймёт. — Что ты сказал? — но вопросов там нет. Там, внезапно, плещется злость и печаль. Якша двигается ближе, почти вплотную к барду, будто хочет слиться с ним, показать всё то, о чём не может сказать. — Что люблю тебя, о архонты, почему ты такой невыносимый, — Венти отклоняется, смущённо отворачивая голову, — если ты меня спросишь, что это значит, клянусь, я стукну тебя. — Почему? — недоумевает Сяо. Венти даёт ему слабый подзатыльник. Адепт хмурится, пожирая глазами возмущённого архонта, и отодвигается подальше. Венти начинает грызть совесть. Оказывается, она всё-таки у него есть. — От такого подзатыльника ты не умрёшь, — он выдыхает и тянет руку к адепту. Проходится рукой по волосам, будто извиняясь, — так что не драматизируй, ты же не бард. — Я убивал людей, — Сяо так резко нарушает собственное молчание, что Венти давится воздухом, а рука так и замирает, запутавшись в его волосах, — убивал архонтов. А потом ел их сны. На вкус они, как протухший миндальный тофу, даже хуже. Я совершал ужасные поступки и сейчас за них расплачиваюсь. Барбатос несколько раз моргает, шокировано глядя на адепта. Он только что ему всё рассказал? Правда? Ему это не снится? — Так что, ты не можешь меня любить. — Чего? — у Венти из груди вырывается нервный смешок, — Сяо, ты делал всё это по собственной воле? Сяо бросает на него сердитый взгляд (ты глупый, что ли? Конечно же нет) и мотает головой. — Тогда почему ты судишь себя за поступки, которые совершал не по собственной воле? Почему ты вообще думаешь, что кто-то будет судить тебя за твоё прошлое? Совсем глупый? — Венти так сильно негодует, что Сяо даже стыдно становится. — И уж любить от этого я тебя меньше точно не стану. Вдолбить бы это в твою изумрудную макушку, да только, видимо, даже этого недостаточно, — бард расстроенно поджимает губы и отворачивается. Сяо медленно обдумывает слова архонта. Медленно подползает ближе. Медленно хватается за его плечи. И медленно разворачивает к себе. А в глазах у Венти тысяча обиженных звёзд на небосводе. Якша хочет извиниться перед каждой, но извиняться он не умеет. Может, лет так через сто научится. — То есть тебе всё равно? — уточняет, с надеждой вглядываясь в лицо Барбатоса. — Абсолютно, — кивает бард, — настолько всё равно, что я забуду от том, что ты сказал, через три, два… — Нет, — Сяо хмурится, затыкая рот архонта ладонями, — не забывай. У Венти в глазах вопросы. Сяо не хочет на них отвечать. — Мне так легче, — только поясняет, и Барбатос согласно кивает, — и я, — адепт смущённо отворачивается, хмурит брови, — кажется, — поджимает на секунду губы, будто пытаясь сдержать льющие из самого сердца слова, — тоже люблю тебя. — Когда кажется — креститься надо, — мрачно оповещает его Венти, отнимая руку адепта от губ, а в глазах у него загораются все потухшие и обиженные звёзды. Сяо готов стать астрологом, лишь бы разбираться во всех этих невероятных созвездиях, — в смысле кажется? — он издевается? Это шутка какая-то? — Ну, я просто не знаю, — Сяо буквально с надеждой, мольбой смотрит в лицо Венти. «Венти, объясни, я не понимаю», — так ли называется то, что я чувствую… — Что ты чувствуешь? — Ну, — якша будто испуганно, так осторожно и бережно ладонь Барбатоса и прикладывает к груди, — сердце так сильно колотится, вот, — ласково проводит кончиками пальцев по щеке барда, — мне хочется постоянно тебя касаться. Так сильно хочется, — мнётся и сбивается, пока Венти глухо смеётся, — иногда что-то будто шевелится внутри, но это не больно, скорее приятно, а иногда странно ощущается на коже, будто чешется, и ещё мне хочется видеть тебя постоянно, — Сяо морщится, будто ему противно от своих слов (смущается, бедолага), — но когда ты приходишь, это чувство становится невыносимым, словно сердце из груди выпрыгивает, и кожа горит, и мне хочется кричать. Сяо замолкает и выжидающе смотрит на архонта. А архонт захлебывается его словами, тонет в восторге и щемящем чувстве счастья. — Может быть, у тебя аллергия, — улыбается так нежно-нежно, кладёт ладонь на щёку, двигается ближе, — но мы будем считать, что это всё же любовь, — выдыхает в самые губы, прежде чем прижаться к ним в поцелуе, который он честно заслужил. Кровью и потом. Вымолил лирой и миндальным тофу. Сяо кажется, будто он падает в бездну, а потом резко взлетает. Воздуха не хватает, и он задыхается от пьянящего чувства полёта и бурлящей… любви? в груди. — Бывает аллергия на людей? — когда Венти отстраняется, Сяо выглядит до одури милым и растерянным: зрачки в янтарно-кошачьих глазах расширились и теперь, будто маленькие чёрные дыры, пожирали, считывали каждую мимолётную эмоцию с лица барда, щёки покраснели так, что даже в темноте заметно, и волосы так забавно растрепались, будто они тут не целовались, а дрались, безжалостно щекотали друг друга, этим даже сбившееся дыхание и бешеное сердцебиение можно объяснить. Архонт едва сдерживает писк умиления. — Конечно бывает, — смеётся и активно кивает, — у меня, например, аллергия на Моракса, апчхи! Вот, видишь, только вспоминаю его и уже чихаю. — Моракс не человек. — Это не мешает моей аллергии. Боже, он такой зануда, ты вообще его видел? Контракты, договоры, может, у меня не на Моракса, а на них аллергия, не знаю. — И как это лечить? — Никак, — бард пожимает плечами, — просто не видеться с этим человеком. Слова архонта вводят адепта в настоящий ужас. Так виновато отстраняется от Венти, были бы у него кошачьи ушки, прижал бы к голове, а так просто расстроенно губы кусает. — Но ты не думай, я всё равно тебя не брошу, обещаю, — Венти смеётся так свободно и весело, обхватывая лицо Сяо своими ладошками. Прижимает лбом, ласково оглаживает щёки, губы, плечи, всё, до чего дотягивается, — про нас даже песни будут слагать. Сяо фыркает, нежно улыбаясь. Барбатос задерживает дыхание от шока, счастья, восторга, радости, всех положительных эмоций, которые только бывают на этом свете. И потом набрасывается на якшу со своими неуклюжими объятиями, повалив того на кровать. Адепт робко обнимает его в ответ, всё не прекращая скромно улыбаться. Может, он и не запомнил тот день, когда Моракс освободил его. Но этот день он точно запомнит. День, когда Сяо стал по-настоящему свободным. — И какой же конец будет у этих песен? — Ты ещё спрашиваешь? Конечно же: «И жили они долго и счастливо»! — Ага, пока отёк квинке не разлучил их.