Чаепитие в Мытищах

      На следующее утро, когда солнце уже давно вышло и зависло ярким кругом прямо напротив окна, в дверь постучали.       Шэнь Цзю недовольно скривился, не успев как следует налюбоваться на безмятежное лицо Ци-гэ — «птичка» межу бровей почти расправила крылья и парила непривычно высоко. Но тут же ухмыльнулся, увидев в распахнувшихся глазах такое непривычное выражение полной растерянности.       — Старейшина Та-ся! — Ци-гэ едва не свалился с и без того узкой кровати, пытаясь одновременно выбраться из-под одеяла, натянуть одежду и прикрыть ладонями запылавшее от смущения лицо. — Я должен извиниться. Такое непочтение…       — Лежи, я сам.       Не успел Ци-гэ его остановить, как Шэнь Цзю, легко перекатился через него и, завернувшись в одеяло, оказался у двери.       — Она… она же считает, что я твой родственник… что приехал заботиться о тебе… — на Ци-гэ было страшно смотреть: он то краснел, то бледнел поочередно. Кое-как натянутые штаны и мятая рубаха только добавили ярких черт картине творившегося здесь ночью разврата.       — О, конечно же, о братьях именно ТАК и заботятся. — Шэнь Цзю тряхнул головой и расправил плечи. — Она может и стара, но не идиотка, Ци-гэ.       Шэнь Цзю скромно умолчал о том, каким он сам был слепцом всю свою предыдущую жизнь.       Всё тело ныло от переизбытка чужой энергии, но никогда ещё ему не было так хорошо от этой странной боли: золотое ядро словно светилось изнутри распускаясь и распирая; духовная и жизненная энергия, перемешиваясь, струились по мередианам мощно и ровно, как после многодневной медитации. В голове тоже в кои-то веки не теснились колючие воспоминания и тяжкие думы. Словно произошедшее ночью вымело и вымыло из него весь сор, всю свою и чужую грязь, и он наконец-то смог впервые увидеть себя самого.       Почему он раньше не знал, что от одной капли Ци-гэ он может так тепло гореть? Именно сиять, а не сгорать в пепел. Почему?       Чувствовал ли Ци-гэ то же самое?       Шэнь Цзю чуть повернул голову, взглянул искоса на так и замершего Ци-гэ: тот пылал всеми оттенками зари и смотрел на него, не отрываясь.       Шэнь Цзю перестал возиться с замком, а просто воспользовался толикой переполнявшего меридианы золота и толкнул ручку — дверь распахнулась настежь.       За ней никого не оказалось, только с лестницы доносились тяжелые шаги и стук трости, но на облупленном окне напротив двери стоял котелок с чем-то ароматным и золотистым, а подле него прозрачный сосуд с солениями. На блестящей крышке последнего лежала записка.       Шэнь Цзю уставился на ровный нарочито разборчивый почерк — и ухмыльнулся. Он конечно же ничего не понял, но в отточенной каллиграфии незнакомых знаков сквозил знакомый дух — когда-то очень давно, в другой жизни он писал подобным образом наставления для Нин Инъин и Мин Фаня, а злой скорописью, подражая трактатам с пика Цяньцао, — отчеты для главы школы и ещё какие-то смехотворные указания для ненавистного Ло Бинхэ. Последний, впрочем, ни ту ни другую манеру так и не перенял, каждый раз несмотря ни на что выводя идеально ровные штрихи, словно пёр напролом. Зато во всём остальном оказался не хуже своего Учителя, можно сказать, превзошёл во всём, такой же двуличный ублюдок.       Ох, как это раньше бесило Шэнь Цзю, и тот факт, что Юэ Цинъюань тоже ни разу не вернул ему отчёт с просьбой оформить его в надлежащем виде. Какие же они оба посмешища человеческого рода: понадобилось взрастить одного демона и его руками разрушить весь мир и себя самих, чтобы это понять.       Шэнь Цзю передернуло от леденящего сквозняка, и он, поспешно подхватив неожиданные дары и едва не оставив на пороге одеяло, вернулся в комнату.       Ци-гэ помог ему закрыть дверь и перехватил горячее. От неловкого соприкосновения пальцев они едва не остались без экзотических солений, но обычный голод всё же перевесил ещё более низменное желание впиться в Ци-гэ и не отпускать.       Шэнь Цзю сглотнул и показал тому скомканную записку.       — Что там? Это съедобное?       Ци-гэ смешно нахмурился, вчитываясь. Склонился ещё ближе, стараясь дышать незаметно, но Шэнь Цзю всё равно почуял неровный взволнованный ритм. Наконец, простояв так довольно долго, тот неуверенно выдал:       — Да. Это хорошая еда, чтобы ты поправлялся быстрее. Чтобы… у нас были силы… То есть, чтобы все было хорошо, — рассвет постепенно перетек на уши и шею Ци-гэ. Тот тоже сглотнул, перехватил котелок из одной руки в другую и потянулся к те-фону. — Наверное старейшина Та-ся имела ввиду другое… мне надо уточнить… я не столь хорош в языках и искусстве знаков, как сяо Цзю…       — И в чем же ты усомнился, Чжанмэнь-шисюн? Что еда съедобна, что у нас всё будет хорошо, или что нам надо восстановить силы, прежде чем ещё раз заняться, кхм, нашей духовной практикой? — Шэнь Цзю нестерпимо захотелось закатить глаза и не видеть этих пылающих ушей. — Разве ты оказывался когда-либо неправ?       С этим словами Шэнь Цзю придвинулся ближе. Почти угрожающе.       — Всегда… — едва слышно пробормотал Ци-гэ, низко склонив голову. Так и захотелось хорошенько хлестнуть по ней веером. Но в руках у него были лишь соленья.       — Почему? Почему меня вечно окружают одни идиоты… — Шэнь Цзю не выдержал этого зрелища и устремился в кухню, по пути отколупав крышку со своей ноши — аромат бодрил, а вкус оказался непревзойденным.       Ци-гэ последовал за ним по пятам, то и дело подхватывая и помогая натянуть сползающее шлейфом одеяло.       Еда действительно была простой, вкусной и питательной. А они ещё не достигли в этих телах такого уровня развития, чтобы игнорировать простые потребности организма.       В итоге их обоих так разморило после бурной ночи и плотной трапезы, что они, сдвинув стулья, прикорнули прямо на кухне, прислонившись друг к другу плечами. Шэнь Цзю высвободил сквозь дрему часть одеяла, накинул на Ци-гэ и, укутав того, дотянулся пальцем до чайника. Тот оказался холодным, но тут это решалось даже не вливанием ци, а одним щелчком пальцев. Чашка у них по-прежнему была одна, как в старые «добрые» времена, а ароматный чай удобно завёрнут порциями в специальную бумагу для заваривания, так что ничего не надо было даже мерить. Хотелось сладкого. И оно у них в этот раз было в достатке: огромный кусок десерта, как цепко запомнил Шэнь Цзю, все еще хранился в леднике, установленном напротив стола, и стоило лишь протянуть руку… но он, конечно же, предпочёл растолкать задремавшего Ци-гэ.       Было бы несправедливо прикончить эту божественную, лучшую в его жизни сладость в одиночестве.