Важная часть жизни

Нечаев медленно приходил в сознание, будто просыпаясь от крепкого сна. Понемногу оценив обстановку, он ощутил острое чувство дежавю. Снова одноместная палата — стандартная больничная койка, знакомые тихо попискивающие приборы, узорчатый кафельный пол, большое арочное окно на полстены, белые стены и дверь с круглым смотровым окошком. Типичная больница. Он даже точно не мог сказать, где именно находится — на Челомее или где-то еще, — так как многие больницы в СССР строились по единому проекту. Ему даже на миг показалось, что он снова застрял в Лимбо, но, в отличие от неорганизованного хаоса несуществующей реальности в его мозгу, здесь все занимало ровно те места, что и ожидалось — никаких самопроизвольно появляющихся из ниоткуда дверей, никакого нелогичного изменения пространства. За окном было пасмурно, небо заволокло плотными темно-серыми тучами, и, кажется, собирался дождь. А в коридоре раздавалась приглушенная больничная суета — топот ног, женский голос по громкой связи, зовущий некоего зав.отделением Хромова в палату номер восемь, скрип проезжающих мимо каталок с пациентами. Нечаев прикрыл глаза и глубоко вздохнул, успокаивая разошедшееся сердцебиение. Левая рука была перебинтована до локтя и немного ныла. А вот голова просто раскалывалась. Все время до пробуждения его разрывали красочные образы — воспоминания вперемешку с типичной абсурдностью снов. Словно пазл на десятки тысяч элементов, осколки памяти продолжали собираться, склеиваться, заново встраиваться в него в хронологическом порядке. Теперь он помнил гораздо больше, из головы ушел привычный за два года туман. Детство, юность и часть войны все еще были недоступны для него, но более поздние воспоминания стали четче и стройней. Перед глазами пронеслись события, предшествующие его очередной потере сознания, и он схватился за голову. Что же он наделал? Как мог такое допустить? Ему было плевать, что с ним будет дальше. Скорее всего, будут судить. Странно, что он не прикован. Думали, что так быстро не очнется или решили проявить милосердие, которого он недостоин? Наверно, за дверями его палаты стоят охранники, чтобы не дать ему сбежать. Впрочем, убегать он и не собирался. Ему оставалось лишь надеяться, что Сеченов выжил, потому что иначе его заживо съест чувство вины, которое и без того уже вовсю впивалось в сердце острыми зубами за то, что он забыл Катю. Воспоминания о том взрыве в Болгарии, разделившем его жизнь на до и после чуть поблекли за то время, что он их не помнил. Абсурд, но на удивление это было так. Его сердце все еще болезненно ныло, а утрата разъедала, но ему больше не хотелось умереть, ему хотелось отмщения — за себя, за убитых им людей… за Сеченова. Жаль, что не получится. Он лежал и, будто слайды, бережно перебирал свой каталог воспоминаний — заново радовался, заново печалился, заново любил. Несмотря на то, что именно Дмитрий Сергеевич принял решение лишить его важной части себя, Нечаев его не винил. Он не знал, как сам поступил бы на его месте, и понимал, что, скорее всего, без принятых мер, он бы просто умер — в страданиях и с мучительной болью. За Катю Сергей его тоже не винил — похоже, Сеченов никак не мог попрощаться с важными людьми, которых лишился, и таким образом отдавал им дань уважения. Он окружал себя постоянным напоминанием о них, даже если понимал, что они, по сути, уже мертвы. Именно поэтому он спас сознание неудачно поэкспериментировавшего над собой Захарова с помощью полимера, поэтому сделал из мозга погибшей Кати верных телохранительниц и поэтому лишил его самого памяти, превратив в совершенно другого человека. Кто-то, кто плохо знал Сеченова, назвал бы это практичностью, но Нечаев бы подобрал другое слово — одиночество. Насколько больно Сеченову было каждый день слышать своего друга, который постепенно лишался человечности и сходил с ума? Как неприятно ему было смотреть на своего лучшего агента, разделенного на два тела и безмолвно ходящего за ним по пятам? Каково ему было заглядывать в пустые глаза на знакомом лице и не видеть в них на капли прошлых эмоций? Не лучше ли просто забыть, а не бередить раны? Сам Нечаев бы давно от такого сошел с ума. Его размышления прервал скрип двери. В палату, пританцовывая, вплыла Терешкова. — Как чудесно, что вы уже проснулись, товарищ, — восторженно пропела она. — Согласно показаниям приборов и последним обновлением отчета вашего лечащего врача, на текущий момент вашей жизни ничего не угрожает, и вы в состоянии передвигаться. Это прекрасно. Прошу вас проследовать за мной. Она театрально махнула рукой в сторону двери. — Куда проследовать? — поинтересовался Сергей. — На несколько этажей выше. Вы справитесь, товарищ, — весело ответила ему Терешкова. Понятнее, правда, от этого не стало. Нечаев, мстительно резко отлепив от себя все датчики, поднялся. В первый момент ему показалось, что пол уйдет у него из-под ног, и он позорно свалится, но, пошатнувшись, он все-таки устоял. Терешкова уже выплыла в коридор, и ему ничего не оставалось, как последовать за ней. С удивлением обнаружив, что его палату никто не сторожит, Сергей поплелся за неестественно позитивной Терешковой, которая принялась нахваливать чудесную погоду — на этом моменте он скептически посмотрел в окно, — и пересказывать прогноз на несколько дней вперед, а потом совершенно внезапно переключилась на историю больницы — кто и когда ее основал, какие известные деятели в ней работают, и прочие занимательные факты. В общем, недолгий путь показался Сергею невероятно утомительным. Они дошли до лифта и поднялись двумя этажами выше. Обстановка здесь отличалась в пользу некой элитарности — красные ковровые дорожки в коридорах, а на стенах деревянные панели и несколько картин с пейзажами. Палат здесь тоже было немного. Терешкова, преувеличенно артистично разводя руками, протанцевала до самой дальней двери и открыла ее, но сама не зашла, а лишь плавно повернула голову и одновременно с этим приглашающе указала рукой в сторону палаты. — Заходите, товарищ! Нечаев зашел внутрь, и дверь за ним закрылась. Внутри палата мало чем отличалась от его. Разве что панорамное окно было побольше, а кровать — пошире. На кровати полулежал Сеченов, он был чересчур бледным и выглядел уставшим. Заметив вошедшего Сергея, он оторвался от бумаг, лежащих на его коленях. — Заходи, садись. Как ты себя чувствуешь, Сережа? — мягко спросил он. В его глазах плескалось волнение пополам с облегчением. Нечаев, тоже чувствуя странное облегчение, будто с его сердца разом упал многотонный груз, прошел в палату и сел на один из стульев, стоящих неподалеку от кровати. — Я в порядке, Дмитрий Сергеевич, — неловко ответил он. — А вы как? — Пуля не задела жизненно-важные органы, так что жить буду. Как видишь, уже могу немного работать. Чувство вины, до этого момента затаившееся, показало себя во всей красе, готовясь затопить его с головой. — Мне очень жаль, Дмитрий Сергеевич. Я готов к любому наказанию, — Нечаев опустил глаза в пол. — Ну что ты, мальчик мой, ты не виноват. Ты запутался. Вернее, тебя запутали. Нет, это целиком и полностью моя вина и ответственность. Ты же, в свою очередь, спас мне жизнь… уже во второй раз, — успокаивающе произнес Сеченов. — Посмотри на меня. Я не считаю, что ты заслуживаешь наказания. Если хочешь, вернешься на службу. Можешь даже взять себе старый позывной. Ошарашенный Сергей поднял голову, а потом покачал головой. — Я уже не Плутоний. Но и не П-3. — Хорошо, подберем тебе другой. — А что по поводу ХРА… профессора Захарова? Он сбежал? — К сожалению, да. Но я задействовал все ресурсы, чтобы найти его как можно скорее и пресечь то, что он задумал… Извини, но большего я тебе пока сказать не могу. Нечаев кивнул. Сеченов немного помолчал, собираясь с мыслями. — Значит, ты все вспомнил? Мне доложили, что полимерный расширитель в твоей голове безвозвратно поврежден. Я не стал распоряжаться о его замене — если честно, не хотелось наступать на те же грабли. К тому же, томография показала, что твой мозг отлично функционирует: со временем функцию поврежденных участков взяли на себя соседние неповрежденные, а все нейронные связи успешно восстановлены. Нужно еще сделать пару тестов, конечно, но… Ты как? — Да, я все вспомнил, — подтвердил Нечаев. — И я… — Насчет Екатерины, — так торопливо прервал его Сеченов, будто боялся не успеть сказать. — Мне очень жаль, что пришлось забрать у тебя воспоминания, но в тот момент другого выхода не существовало. А после… После я боялся, что любое напоминание о ней вызовет у тебя цепную реакцию, и твой мозг снова погрузится в самодеструктивное состояние. — Я понимаю, Дмитрий Сергеевич. И вас не виню. Вы сделали, что должно. Но сейчас я чувствую себя гораздо более… целым. — И ты не представляешь, как я этому рад, — мягко улыбнулся Сеченов, и около его глаз собрались лучистые морщинки. — По поводу твоего назначения. Я тебя не тороплю, хорошенько все обдумай, а потом возвращайся, когда решишь. Думаю, тебя выпишут на днях, а мне тут еще неделю куковать. Попрощавшись, Нечаев вышел из палаты Сеченова и в сопровождении постоянно что-то щебечущей Терешковой добрался до своей. *** Позднее, наконец узнав, какой сегодня день, Сергей решил включить телевизор в своей палате, в надежде узнать побольше информации про запуск Коллектива 2.0. Ему повезло, на экране отобразился Сеченов, сидящий на фоне знакомой больничной палаты. Элегантно одетый в неизменный костюм, буквально пышущий здоровьем, будто не он, морщась от боли и придерживаясь рукой за живот, поудобнее усаживался на подушках несколькими часами ранее. Это был будто какой-то другой Дмитрий Сергеевич. Он уверенно смотрел в экран и уже явно какое-то время произносил свою речь: «…не повторить данную трагедию, унесшую пятьдесят шесть жизней. Я вместе со всей страной скорблю обо всех светлых умах, которых мы потеряли в тот роковой день. Эти люди погибли за науку, и родина не забудет их жертву. Церемония прощания с героями состоится завтра, в 14-00 на территории Челомея, по всей стране объявляется трехдневный траур. В связи с чем высшим командованием СССР было принято отложить всеобщую Полимеризацию и запуск Коллектива 2.0 на месяц.» После чего план переключился на ведущую в строгом черном платье. «Спасибо, Дмитрий Сергеевич. Уважаемые зрители, только что у нас было прямое подключение с министром промышленности и генеральным директором Предприятия 3826 Дмитрием Сергеевичем Сеченовым. Напоминаю, что сейчас он находится в больнице после плановой операции, но, даже не до конца восстановившись, он подает пример остальным — не сдается в столь темное для Предприятия 3826 и для всего Советского Союза время. А теперь прослушаем…» Нечаев выключил телевизор. Это было ожидаемо — чтобы не создавать панику среди населения, число жертв серьезно приуменьшили, а о ранении Сеченова вообще промолчали. Можно было сколько угодно задаваться вопросами морали, но если высшее руководство страны посчитало нужным рассказать именно эту версию, значит так было нужно. Подобное происходило не в первый, и не в последний раз. Не ему решать, как лучше. Он услышал, что хотел. *** Его выписали через несколько дней, за время которых он, в основном, спал и набирался сил. Ему выделили небольшую квартиру на Челомее для временного размещения, куда он и направился после. Но не в силах выдерживать бездействие среди полупустой, безликой квартиры с унитарной обстановкой, вскоре он сбежал на улицу. Ноги сами привели его к дому, где им с Катей в свое время выделили квартиру сразу после запуска платформы Икар с Челомеем «на борту». Дом остался точно таким же, каким он его вспомнил — бежевая облицовка, резные барельефы, причудливая башенка с колоннами на крыше, — в то время как сам Нечаев стал совершенно другим человеком. Поднявшись по широкому лестничному пролету на третий этаж, мимо подоконников, заставленных растениями в горшках, Сергей замер возле их бывшей квартиры, с тоской глядя на плотно закрытую дверь, обитую войлоком. Сейчас в этой квартире, скорее всего, живет другая семья. Там не осталось их с Катей вещей, совместно нажитых за несколько лет брака — ни фотографий, ни безделушек, привезенных с отпуска, ни ее любимых духов. Ничего. Он прислонился лбом к теплой и мягкой обивке и вздохнул. Ему было больно, очень больно, но эту боль можно было… пережить. Катя бы вряд ли хотела, чтобы он скорбел о ней всю свою жизнь. Достаточно того, что он будет ее помнить. Помнить всегда. Нечаеву остро, как никогда, захотелось в этот момент быть не одному. Получить утешение, банально поговорить с кем-то, кто знал его — прошлого, настоящего. С единственным близким человеком, который у него остался, несмотря ни на что. Он в последний раз взглянул на дверь, а затем развернулся и сбежал по ступеням вниз. *** В больнице ожидаемо обнаружилось, что Сеченов выписался. Об этом Нечаеву бодро сообщила все та же вездесущая Терешкова, поэтому Сергей направился в единственное место, где сейчас мог находиться Дмитрий Сергеевич. С охраной проблем не возникло, его спокойно пропустили в здание. Кабинет Сеченова выглядел как обычно — никаких следов битвы. Даже оплавленное крыло от самолета заменили. Будто ничего и не было, в помещении царила идеальная чистота и величественный порядок. Сеченов, против своего обыкновения, расположился не за столом, а на диванчике в самом углу. Вокруг него сновали люди, то и дело уточняя какие-то вопросы, передавая и забирая обратно бумаги на подпись. Лишь мрачно застывший неподалеку подполковник Кузнецов не поддавался общей суете. Нечаев, обрадовавшись старому знакомому, приветливо кивнул ему, в ответ получив удивленный взгляд и ответный наклон головы. — Добрый день, майор Нечаев, — наконец заметил его Дмитрий Сергеевич. — Добрый, Дмитрий Сергеевич. Я не вовремя? — Отчего же, — Сеченов повернулся к остальным присутствующим. — Продолжаем работать по заданным направлениям. Отчет о восстановлении работы всех цехов и комплексов Предприятия с перечислением всех проведенных для этого мероприятий жду сегодня к вечеру. Запоздавшие депремируются. Общими усилиями мы наверстаем упущенное. А теперь выйдете все. Сотрудники поспешили к выходу, лишь Кузнецов остался стоять на месте. — Подполковник, вас это тоже касается, — обернулся к нему Сеченов. Тот кивнул и послушно направился в сторону выхода. Как только за последним человеком закрылась дверь, Сеченов произнес: — Заблокировать входную дверь. Послышался громкий щелчок, а за ним — механический женский голос: — Входная дверь заблокирована. — Присаживайся, Сережа, — Сеченов кивком указал на диван. — Ты принял решение? Нечаев сел на диван и повернулся к Дмитрию Сергеевичу. — Я готов вернуться к службе, но при условии, что лично буду заниматься поимкой и обезвреживанием Захарова. Сеченов серьезно кивнул. — Это можно устроить. Я бы предложил тебе постоянную работу моим личным телохранителем, но мне кажется, что тебе не понравится. Я знаю, ты не любишь сидеть на одном месте. Пожалуй, оставлю тебя под своим личным попечением в качестве одиночного агента. — Спасибо, Дмитрий Сергеевич. — Что касается Захарова, то его и след простыл, если так выражаться. Он умело скрылся и, похоже, залег на дно, но я знаю, что он задумал что-то… что-то ужасное. Он явно хочет помешать мне, спутать мои планы и помешать человечеству развиваться дальше. Это недопустимо. Ты его слышал, он считает людей недостойными. Надо с ним разобраться, пока не пострадал кто-нибудь еще. — Мы его найдем, шеф. Уж я постараюсь, — пообещал Нечаев. — Ну, и как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Сеченов после секундной заминки. По плещущемуся в теплых карих глазах беспокойству Нечаев сделал вывод, что Дмитрий Сергеевич имел в виду вовсе не состояние его физического здоровья. — Все еще прихожу в себя, но мне уже лучше, — он посмотрел прямо в глаза Сеченову и продолжил: — я и не представлял, какую ценность являют собой воспоминания, пока их не лишился. Вздохнув с нескрываемым облегчением, Сеченов придвинулся ближе и положил руку ему на плечо. Вес горячей, почти обжигающей сквозь рубашку ладони ощущался приятным и привычным, в груди начало разливаться непонятно откуда взявшееся тепло. Нечаев прикрыл глаза. — Ты не представляешь, как я рад это слышать. Помни, я всегда рядом, мальчик мой, — чуть понизил голос Сеченов. Его рука скользнула к шее, а потом чуть неуверенно легла на затылок. Кожу в этом месте начало покалывать, будто от слабых разрядов электрического тока. С трудом подавив желание потереться о ласкающую руку, как большой кот, Нечаев поднял взгляд и буквально утонул в глазах напротив. Там было все — тоска, отчаяние, а еще надежда и, может быть, обещание. Все вдруг встало на свои места. Он почувствовал себя как дома. Не раздумывая ни секунды, Нечаев сократил оставшееся между ними расстояние и прижался к губам Сеченова. Тот нерешительно застыл, задеревенел, но через секунду расслабился и мягко ответил на поцелуй, не углубляя его, но вкладывая в него столько чувств разом, что Сергей чуть не задохнулся. — Ты уверен? — первым делом произнес Сеченов, как только они оторвались друг от друга. Нечаев кивнул. — Со мной будет сложно, и я… уже отвык от отношений. — Я понимаю, Дмит… Сеченов приложил палец к его губам. — Зови меня Дима, когда мы с тобой наедине, а то выходит непонятно что. Нечаев кивнул. Напоследок огладив его нижнюю губу большим пальцем, Сеченов убрал руку и с ожиданием посмотрел на него. — Хорошо, Дима, — послушно произнес Сергей, перекатывая незнакомое обращение на языке. Выходило неплохо. — Но и я не подарок. — Я знаю, Сережа, я знаю, — рассмеялся Сеченов. — Но мы справимся. Вместе — справимся.