Волго-Дон

— Странный он какой-то, — высказала Света свое мнение о Донцове, когда они остались одни. В соседней комнате уже спала осоловевшая от шампанского Юлька. Донцов, увидев, что ей уже хватит, отвел ее в комнату, уложил спать, а потом, высказав восхищение Светиной стряпней и гостеприимством Коляна, быстро откланялся. Тот не смог открыть рот и спросить, куда он на ночь глядя. Колян был как будто мешком ударенный, и к концу вечера это чувство только усилилось. Света стала убирать со стола, Колян вышел курить, но Донцова к тому времени и след простыл. Он растворился в мутной январской ночи, как будто его и не было. Ветер, дующий с Волги, принес снегопад, снег валил большими хлопьями, которые, как белые мухи, кружились вокруг редких в Речпоселке фонарей. Колян забыл про незажженную сигарету в руке, пялился во мглу и пытался понять, что ему делать. Наверное, нужно было позвонить Донцову. Но при последнем их телефонном разговоре они расстались, и голос Донцова, измененный динамиком, до сих пор периодически звучал у Коляна в голове. Он говорил, что между ними все кончено. А сейчас как? Донцов поманил к себе, чтобы они снова стали тайно встречаться? Просто решил подразнить? Или его заело, когда он увидел, что Колян нашел себе бабу? Зачем он вообще приехал спустя почти год с момента их разрыва? Когда у Коляна все более-менее наладилось? Это было подло с его стороны. Колян плохо понимал, что сейчас чувствует. Иногда бывает так, что ветер дует не с одной стороны, а с двух. А иногда и с трех. На воде такое явление грозит большими неприятностями. Колян сейчас ощущал себя как в эпицентре урагана. В его душе разгоралась призрачная надежда, но разум подсказывал, что возвращение Донцова обернется для него новой бедой. Память о первых неделях с момента их разрыва отзывалась противной ноющей болью, как едва заживший шрам. И снова его расковыривать было верхом идиотизма. Коляну ведь не восемнадцать лет, чтобы наступать на те же грабли. Он все же прикурил слегка намокшую сигарету, сделал пару затяжек и затушил в пепельнице, почти до краев засыпанной снегом. Вернувшись домой, он помог Свете убрать со стола, включил телек и до отбоя пялился в очередное новогоднее представление, где одни и те же артисты из года в год щеголяли белыми искусственными зубами, агрессивным макияжем и напомаженными париками, что в сочетании с обилием страз на одежде делало их похожими на шоу трансвеститов. Они смеялись каким-то натужным шуткам друг друга и махали бенгальскими огнями в такт старым мелодиям, перепетым на новый лад. Света сидела рядом с ним и по ходу комментировала происходящее. Вот тот так постарел, а этот с молодой женой помолодел. Этой не идет прическа, та потолстела, у этой некрасивые ноги и грудь ненастоящая. Колян кивал и иногда что-то говорил, трогая Свету за ляжку. Перед сном они потрахались. Но Коляна, конечно, не отпустило. Он дождался, пока Света уснет, встал и переместился к телевизору. Он убавил звук и продолжил смотреть какие-то бесконечные музыкальные шоу, включая нарезки из фестиваля «Песня года» разных лет. Ближе к двум часам ночи Колян отключился и проснулся оттого, что ему снилось, будто он плывет во тьме среди льдов, и прямо по курсу на него надвигается большой белый айсберг. Он открыл глаза и уставился в экран. Там на темном фоне, отдаленно напоминающем звездное небо, пела Алла Пугачева. «А я про все на свете с тобою забываю, а я в любовь, как в море, бросаюсь с головой, а ты такой холодный, как айсберг в океане, и все твои печали под черною водой, и все твои печали под черною… водой!» — безупречно выводила она своим сильным, еще тогда не испорченным возрастом и курением голосом. В музыкальном проигрыше слышались шум прибоя и звуки электрогитары, которые тревожили, томили и как ультразвук доставали до самого нутра. Колян почувствовал, что у него бешено бьется сердце, он вскочил на ноги, вырубил телек, оделся, нашарил на диване свой телефон и метнулся на выход. Снега выпало почти по колено. Для такой погоды у Коляна в прихожке стояли старые отцовские валенки с калошами. Он нырнул в них, надел пуховик и вышел в ночь. Шел, не разбирая дороги. Сугробы сейчас почти не выделялись на фоне занесенной снегом земли. Лицо и руки быстро стали мокрыми, Колян накинул капюшон, застегнулся и просто шагал, куда глаза глядят. Хотелось как-то выпустить из себя тот раздирающий его изнутри комок чувств. Дойдя до последнего фонаря на границе поселка, Колян нашарил в кармане телефон, включил, тупо посмотрел в экран и бросил обратно. Впереди была посадка, сквозь которую дорога шла к трассе, вниз к Волге вела едва заметная под снегом тропка, которую протоптали туристы, живущие на турбазе. Колян поднял глаза и увидел сквозь ночную мглу и редкие сосны тусклый свет фонарей по периметру забора. Он двинулся по сугробам на этот свет. В темноте потерял тропинку, забрел в поросший мелкой осиной овраг и еле оттуда выбрался. Помогал себе руками, хватался за ветки и промок почти насквозь. Выйдя на относительно ровный участок местности, он снова включил телефон. Сети не было. Вообще в Речпоселке нормальная связь была только в радиусе километра вокруг здания администрации. Потому было глупо откладывать звонок Донцову. Колян пришел к забору, выстроенному вокруг турбазы, не просто так. Он почему-то был уверен, что здесь остановился Донцов. И чем ближе он подбирался по сугробам к этому месту, тем сильнее крепла в нем эта уверенность. Хотя сам Донцов ни словом не обмолвился о своем желании задержаться в Речпоселке. Колян понимал, что ведет себя, как идиот, но еще большим идиотизмом было сидеть на диване, умирая от любви и распирающей грудь тоски под песни Аллы Пугачевой. Бредя вдоль забора из сетки-рабицы, Колян пытался разглядеть турбазу. Срубовые домики и кирпичные коттеджи спали, свет горел лишь в одном из них. Колян проверил связь, ее по-прежнему не было. — Мне к Донцову, — брякнул он, постучав кулаком в приоткрытое окно сторожки. Охранник не спал — смотрел телек и потягивал пиво, поставив бутылку на свое жирное брюхо, как на подставку. Он с явным неудовольствием встал и крикнул: — Иди проспись. — К Донцову я, он тут дом снимает. — Какой нахер Донцов? Иди отсюда нахуй, пьянь, — проорал охранник, открыл дверь и погрозил ему дубинкой. Он был мелкий и жирный, похожий на семенной огурец. Под светом прожектора его лицо казалось желто-зеленым. Колян потряс железную калитку. Она была закрыта. Охранник отскочил и начал шарить в кармане то ли рацию, то ли телефон. — Я щас наряд вызову! — пригрозил он. — Мужик, да я к Донцову, ждет он меня. Посмотри в своей книжке, он тут остановился. — Утром приходи, — уже спокойнее сказал охранник, видимо поняв, что Колян, может, и ебанутый, но не пьяный. — Не терпит это до утра, — возразил Колян и повернул голову на звук открывающейся двери ближайшего к сторожке коттеджа. В освещенном дверном проеме он увидел Донцова в одних трусах. — Это ко мне, — хрипло крикнул тот и вышел на крыльцо. Колян на всю жизнь запомнил потрясенный взгляд его распахнутых на пол-лица черных глаз. — В дом зайди, идиот! — махнул на него Колян и обратился к охраннику. — Брат мой. Сто лет не виделись. — Ладно. Но больше ночью не пущу, — проворчал охранник. — С меня магарыч, — пообещал Колян и, стараясь не бежать, пошел к коттеджу Донцова. Тот нырнул внутрь, но дверь оставил настежь открытой. Колян захлопнул ее за собой, свет в прихожей погас, и в темноте он ощутил губы Донцова на своих губах. Они пахли сигаретным дымом и коньяком. Колян скинул с себя куртку на пол, порывисто обнял его и стал покрывать жадными поцелуями его лицо и шею. Донцов заржал и вырвался. — У тебя борода сырая. — Я весь промок. — Раздевайся быстрее, — скомандовал Донцов и сам стал стягивать с него свитер. Колян расстегнул джинсы, потом вспомнил про валенки и чуть не упал, пытаясь из них выползти. — Свет включи. — Тут окно в сторону будки, — возразил Донцов, толкнул дверь в комнату, и оттуда полился тусклый свет настенного светильника, висящего рядом с низким диваном. — Валенки у тебя зачетные. Колян не стал на это отвечать, перешагнул через мокрый ком своей одежды и схватил его за руку. — Пошли, — просто сказал Донцов, провел его в темную спальню, где кроме большой кровати не было никакой мебели. Он упал на нее, притянув за собой Коляна. Они стали целоваться, переплетаясь языками. Колян зарылся руками в волосы Донцова, вдыхал его запах и чувствовал биение сердца где-то у себя в горле. — Коленька, ты пришел, — тихо выдохнул Донцов, когда поцелуй разорвался, и он прижался к его груди, обнимая Коляна за шею. Его внезапно осипший голос, нервно подрагивающие руки и обращение «Коленька» остро резанули по сердцу. Это все так не вязалось с тем, как Донцов вел себя обычно. Колян навис над ним, жадно целовал, будто пил в жаркий летний день и не мог напиться. Они трахались не долго, но как-то особенно жестко. Коляну как будто хотелось войти в Донцова целиком, захватить в плен, как во время сражения захватывают вражеское судно. Он придавил его руки к кровати, бился о разведенные в стороны бедра и ловил взгляд черных бездонных глаз, в которых сейчас была та же жажда, что владела им самим. — Отъебал, как отстирал, — иронично заметил Донцов, когда они лежали рядом в темноте, глядя в потолок, подсвеченный желтым уличным фонарем. — Больно? — Не. Повисла долгая пауза. У них так часто бывало раньше, когда они трахались в донцовской мастерской. И сейчас Колян поймал себя на мысли, что они лежат рядом в тишине, как будто и не было этих долгих месяцев разлуки. Но она была. Все было по-настоящему — и ночи без сна, и работа на износ, и грязные поебушки в портах, и свидания со Светой. Эта ночь как будто все это перечеркнула. — Зачем ты приехал, Донцов? — мрачно спросил Колян и сел на кровати спиной к нему. — Меня вообще-то Антоном зовут. Знаю, имя дурацкое. Но твое не лучше. Колян ничего на это не ответил и только пялился во тьму зимней ночи. В стекло с тихим стуком влетали снежинки, ветер покачивал старые корабельные сосны. — Донцов… Антон… Я с ума схожу, — тихо сказал Колян и снова лег рядом с ним. Тот уложил голову ему на грудь и закинул на него ногу. — Давай поговорим об этом, Коля. Колян помотал головой. — Не обо мне. О нас. — Давай о нас, — спокойно согласился Донцов. — Ты начинай. Ты же ко мне приехал. Не говори, что к Юльке. — Я и не говорю. Я приехал, потому что больше не мог… Хотел тебя даже во сне, — голос Донцова дрогнул. — Рисовать почти перестал. — А когда нахуй посылал, не хотел? — Хотел. Но ты перешёл границы, — Донцов хотел отстраниться, но Колян перехватил его за руку и вернул на место. — Я не хочу, чтобы между нами были границы. — Потому мы и не понимаем друг друга, — помолчав, произнес Донцов. Он больше не пытался встать, но его голос уже не дрожал и не срывался. Он говорил твердо, убежденно, словно излагал свой символ веры. — Ты считаешь, что можешь требовать и брать, все, что тебе вздумается. Что можешь врываться в жизнь Юли или мою, наводить там свой порядок. Командовать, словно мы твои матросы, а ты капитан. — Я уже не капитан. И командовать тобой и Юлькой… если бы у меня это получалось… — Колян почесал лоб и шумно вздохнул. — А так, как ты живешь, тоже ненормально. — А как нормально? Дом, семья, секс по пятницам? Я же тебе не Светлана, чтоб так жить. Ты, кстати, на ней жениться собираешься? — А тебя это волнует? — Да. Впервые в жизни, наверное, волнует, — Донцов все-таки вырвался из объятий, сел на кровати и посмотрел Коляну в лицо. — Я принципиально не сплю с женатыми мужиками. — Да ты моралист, Донцов, оказывается, — заржал Колян. Ему почему-то стало вдруг так смешно. Он давился распирающим его смехом, поднялся на ноги и отвернулся к окну. — Светлана — прекрасная женщина, тебе повезло, — холодно произнес Донцов. — Ты ревнуешь, — продолжал ржать Колян и посмотрел на него через плечо. — Тебя это веселит? — А что, мне плакать что ли?! Ты там ебешься с какими-то малолетками в своем уголке для ебли, а меня ревнуешь к старой бабе? — Это разные вещи, — убежденно возразил Донцов и бесшумно вышел из комнаты. Колян прошлепал голыми ногами по холодному ламинату за ним в сторону маленькой кухни, которая выходила окном в лес. Над столом горел низко висящий абажур из темного дерева. Вообще вся обстановка коттеджа как бы намекала на экологию и связь с лесом. Мебели было мало, отделка деревянная или под дерево, как любят те, кто живет в городе и на природе бывает редко. Прислонясь к дверному косяку, Колян молча смотрел, как Донцов наливает себе коньяк в рюмку, достает сигарету из пачки. Все это уже лежало на столе рядом с его телефоном, на котором то и дело появлялись беззвучные уведомления. — Будешь? — предложил Донцов, кивнув на бутылку. — Не, — Колян мотнул головой, вспомнив о том, что завтра ему надо будет отвезти Свету в город. Еще один день ее присутствие в доме он уже не вынесет. — Ты прав, у меня нет никакого права тебя ревновать. Точно так же, как у тебя не было никакого права врываться ко мне в мастерскую без приглашения, — сухо сказал Донцов, открыл окно и чиркнул зажигалкой. Колян оглянулся и увидел, что датчик дыма, который обычно всегда есть в гостиницах, здесь сломан. Он тоже достал себе сигарету и подошел ближе к окну. Оттуда слегка поддувало, но было не холодно, даже приятно. Начиналась оттепель. — Коля, я и вправду приехал к тебе, — наконец произнес Донцов. Он задавил бычок в чайной чашке, стоящей на подоконнике, и посмотрел Коляну в лицо. — Мне очень нравились наши встречи. Они мне стали необходимы. Наверное, в тебе есть что-то, чего мне не хватает. Или я просто в тебя влюбился. Колян снова нервно заржал, затушил сигарету и отвел взгляд в сторону окна. Ночной лес был как сказочный. Мрачный, но и манящий одновременно. Тяжелые шапки снега лежали на еловых лапах, ветер утих, и снежинки падали, как в замедленной съемке. — Если тебе не нравятся мои слова, скажи сам, почему ты пришел ко мне ночью в метель и без шапки, — голос Донцова звучал иронично, но Колян понял, что тот обиделся. — Уже сказал — с ума схожу, — Колян пожал плечами и сел на табуретку. — Как тебя увидел, так и пиздец. Ни о чем думать другом не могу. Сглазил ты меня. Приворожил. Ты пиздец что со мной сделал, Донцов! Нахуя ты вообще здесь появился? У меня только жизнь начала налаживаться! Он сказал это, не глядя на Донцова, говорил большому белому холодильнику, стоящему напротив него. Будто тот был тем самым айсбергом, в который Колян врезался во сне. Донцов подошел к нему и обхватил его голову руками. — Коленька, поверь, если бы я мог, я бы не приехал. Колян встал, сгреб его в охапку, посадил на стол и жадно поцеловал. Он как будто не мог насытиться, хотелось бесконечно хватать Донцова за все места, мять, зарываться руками в его черные тяжелые волосы, чувствовать их запах, ощущать свежую щетину на его щеках, вкус табака во рту. Но в глаза смотреть после всего сказанного он не мог. — Будем трахаться на столе? — усмехнулся Донцов, когда пытался встать, а Колян удержал. — Мне уже не двадцать лет, чтоб три раза за ночь ебаться, — ответил тот и освободил его от своих объятий. — Три? Колян лишь махнул рукой и пошел в прихожую. В темноте он нашел свою одежду и притащил в кухню. — Давай на батарее посушим? — предложил Донцов. — Так дойду. — Ты ведь еще придешь? Коль? — А ты сюда надолго залетел? Или так, ночку переночевать? — Да плевать! Останусь, сколько надо, — Донцов схватил его за руку, не дав до конца одеться. — Ты придешь?! — Я люблю тебя, Антон. Куда я денусь?