(Не) идеальный человек

Чонгук ожидал чего угодно. Что они будут танцевать, как дикие мартышки, громко петь и пить, да что угодно на самом деле, но только не того, что все в основном разойдутся по компаниям и продолжат беседу. Парень тоже решил не отставать и послушать о чужой жизни. Время близилось к ночи, об этом свидетельствовала стрелка на часах, указывающая на 11 часов. Все сорок минут, что они так провели Чон якобы незаметно поглядывал в сторону Кима. Нет, не так. Не поглядывал. Смотрел. Наверное, со стороны это выглядело странно, стрёмно, диковато. Хотя Гук и был безудержно рад, он боялся заглянуть старшему в глаза, боялся увидеть там неприязнь. Или хуже. Не увидеть ничего. Он не знал с чего начать. Не знал как подступиться. Все мысли уходили к тем последним объятиям. К тем последним словам. Юноша столько раз просил судьбу свести их, и вот, она наконец его услышала, а он стоит, не двигается, дышит напряжённо. Но радостно. Ужасно радостно. Он не давал себе подойти к Тэхёну. Право не имел. Ни тогда. Ни сейчас. Ни когда-либо ещё. Больше никогда. Ложь. Наглая. Спустя ещё какое-то время он решил отлучиться в уборную. Пройдя коридор свернул направо, а затем налево, немного поплутав, наконец нашёл вход. На обратном пути было тихо, почти не слышны были беседы бывших одноклассников. Тусклый ламповый свет вяло освещал лишь часть прохода. Чонгук не сразу заметил силуэт в паре метров от него. Она что-то смотрела в телефоне. — Интернет всё равно не ловит, — неловко начал диалог парень. Юджи уныло покосилась в его сторону, не выказывая никакого интереса. Вероятно чем-то раздражённая, она еле слышно цыкнула и продолжила нервно печатать что-то. — Знаю, я хотела написать маме, сказать, что всё хорошо. Но связи нет. — Ну, мама — это святое, но думаю, лучше написать с утра. Она всё равно уже спит, — неловко ответил он. — Говоришь довольно трезво, — сменила тему девушка, наконец убрав аппарат в сумочку. — Я не пью. — Я тоже. И опять разговор в тупике. — Я тебе всю школу завидовал. Лучше не стало. Она удивлённо вскинула брови. Опять всё испортил. Видимо в нём что-то взыграло и он решил, что лучшая идея — рассказать обо всём. — Ты всегда была на шаг впереди меня. Это бесило. Ужасно бесило. Везде и всегда лучшая, победительница по жизни, любимица учителей, — парень саркастично улыбнулся, глаза выдавали грусть и немного иронии, — поганое чувство, не находишь? — Я тоже завидовала тебе. Вот тут уже Чонгук был ошарашен. — Ты видел только одну сторону медали, но задумывался ли ты, почему я была такой? Ха, точнее зачем. В семье постоянно требовали от меня лучших результатов, так что всё что я делала не было моим желанием... Я пыталась добиться похвалы родителей всю свою сознательную жизнь... А ты казался мне таким свободным. Один раз я услышала, как ты рассказывал, что мама тебе сказала, что ты можешь и на двойки учиться. Ты конечно ответил, что не можешь, но я всегда мечтала, чтобы моя мама сказала, что ей больше важна я, а не циферки в аттестате... Чонгук не мог подобрать слов. А когда он не мог подобрать слов, то всегда либо шутил, либо смеялся. Поэтому он выбрал смех, как лекарство от всех болезней, и захохотал. Юджи пару секунд смотрела на него непонимающе, а затем и сама подхватила смешинку. — Это что получается, мы дураки оба? — Получается дураки, — подтвердил юноша. Сейчас, когда он узнал всю правду, ему в какой-то степени стало стыдно. Чон неловко потёр шею. — Мне жаль, — неожиданно серьёзно произнёс он. Слава богу это не прибавило неловкости. Она сразу же, будто на автомате ответила: — Пустяк, — а потом тоже стала собраннее, будто и не было того откровения, и добавила — не бывает идеальных людей. Может, это и к лучшему... А знаешь, я наверное пойду. Её медовое платье энергично прошуршало к дверям и скрылось за ними. Чонгук остался в полном одиночестве. Надо признать. Одиночество, это дело такое, неоднозначное. Бывает одиночество приятное, успокаивающее, приводящее мысли и чувства в порядок, раскладывая всё по полочкам. А есть одиночество неприятное, которое как скрежет по черепице в час ночи, страшное, щемящее, давящие. Снова шуршание одежды и ботинок по дереву. Дверь скрипнула. И вновь звуки моря и свободы заполнили ушную раковину и в ту же секунду все проблемы стали мелочными и несущими. Спокойно. Надо вдыхать сильнее, наполнять лёгкие, захлёбываться чувствами. Легче. И снова смех. Такой пронзительный, как в детстве. Так не смеются в 30 или в 65, так смеются только 12 или может быть в 15. Когда ты свободен душой. Когда ты беззаботен и радостен. И так тепло от этого смеха. Так приятно, что сердце словно в шерстяном пледе закутано. Чонгук смеялся, смеялся и смеялся, пока живот не начал болеть. Какой он придурок. За жизнь он успел позавидовать стольким людям, отравлял себя этой мыслью и только сейчас, сейчас чёрт возьми, когда ему за 25 он вдруг понял. Нет, по-настоящему понял, как эти мысли отравляли его. Бомба замедленного действия. Коробка с ядом. Червивое яблоко. Будто из него вылез наконец этот мерзкий червь. Вылез и сразу и на горло перестало давить несчадно и на лёгкие и на душу. Сердце забилось сильнее. А всё было так просто. Хотя иногда самые простые вещи — самые сложные на Земле. И в момент особой радости он вдруг остановился. Гук хотел разделить этот момент с кем-то. Хах, "с кем-то", очень даже "кое с кем". Да вот только он сейчас там, со всеми. Общается, веселиться и совершенно про него не помнит, да и не обязан. Вы когда-нибудь ощущали себя так, что вроде бы человек стоит перед вами, а будто на другом берегу Сены? То-то же. Дверь наружу безумно отворилась и тёмный силуэт подошёл к носу судна. Ноги в тот же миг решили, что им надоело быть ногами и как по щелчку пальцев превратились толи в тыкву, толи в желе... В голове плывёт недавний диалог у причала: «— Чёрт, дружище, ты ужасно палишься, — бубнила Соён Чону на ухо. — Я всего-навсего посмотрел в его сторону. Ljug inte! — Я говорю не про то, что ты посмотрел на него, а про то, как ты на него посмотрел. Это звиздец, чувак. У тебя в глазах были ёбаные сердечки, так смотрят либо на зачётку, либо на любовь всей жизни. Сомневаюсь, что наш бывший учитель — ходячая зачётка. Хотя... кто его знает...» Знакомый силуэт проходит мимо, закуривает. Он вообще-то бросил, но раз такой случай... Кулаки сжимаются, пока ноги отчаянно желая оставаться на своём законом месте, направляются к причине адских землетрясений происходящих во всём организме, в частности в сердце. Дойдя до такого расстояния, будто между ними был толстобокий человек, Гук остановился, не желая переходить чужие границы. Неожиданно ему протянули, что-то мягкое и тёплое, на ощупь подходящее на хлеб. Хлеб? Ах, нет, это же... — «Надо будет обязательно поесть хоппан вместе». Юноша мгновенно подносит хлебное изделие к лицу и чувствует еле уловимые сладкие нотки. Они помнят. Они оба помнят. Чёрт побери. Такие вещи не запоминаются от балды. Тем более по прошествии шести лет. Только если ты вспоминал этого человека все эти годы... Эти мысли ужасно конфузили парня, но вопреки всему он не спешил их отгонять. Знакомое тепло вдруг окутало чуть обмякшее тело и Чонгук поторопился взяться за железные охлаждённые мраком ночи перила. В руке Ким держал точно такой же "экземпляр". Никто не осмеливался начать разговор, когда Тэхён первым сделал небольшой укус на румяной булочке. — Извините меня. — За что ты постоянно извиняешься? Мужчины не смотрели друг на друга, лишь изредка коротко вздыхали, ведь оба знали, что серьёзного разговора не избежать. Хотя нет, Чонгук просто боялся спугнуть Кима или же до сих пор летал в облаках от того, что учитель вспомнил о нём. И ушёл с общего празднества, чтобы поговорить с ним. Ушёл. Чтобы. Поговорить. С Ним. Нет, не так. Чтобы поговорить с ним. Чонгук самую малость воспринимал всё близко к сердцу и вообще придавал мелочам большое значение. Ведь по его мнению из них и состояли грандиозные вещи и великие чувства. Правильно это или нет, решать, я полагаю, ни ему и уж точно ни мне. — Извините, — на автомате произнёс младший и тут же ойкнул. Но вопреки всем ожиданиям, ночную темень разрозил смех. А у Чонгука сердце сжалось, до первоначального состояния. Вот просто взяло и сжалось. В атом. Этот смех он слышал в последний раз ещё в гимназии. Но он так любил тот смех... Такой живой, искренний, настоящий и невероятно радостный. В порыве чувств он чуть было не кинулся к Тэхёну. Его хотелось обнять. Его хотелось. Его. Его одного. На всём чёртовом свете. Но Гук лишь сильнее сжал перила, не в силах сдержать эмоции. Однако голову в сторону старшего повернул. И это было раковой ошибкой. В многочисленных книгах о взаимоотношениях людей он читал: «Чужие глаза конечно красивые, но не для того, чтобы в них растворяться», «Знайте, вы с человеком две разные личности» и дальше по накатанной. Правдиво, но так неправдоподобно! Как можно не захотеть в них раствориться, как можно не захотеть утонуть в этом горячем чёрном шоколаде? Душно. Открыть окно. Но они, итак, на свежем воздухе. Мутит. Он тонет. Тонет безнадёжно, стоя на твёрдой поверхности. Хотя конечно, какая глупость, он давно утонул в них и оставил в этих очах свою душу. Вот так взял и оставил. Под залог за чужую. Только вот этот Ким, уже какой год долги не платит. — Я прочёл тогда то письмо. Правда немного с опозданием. Ты долго ждал ответа? — Первый месяц, затем смерился. «Я ждал ответа всю жизнь, придурок!» Казалось мужчина уловил ту ложь, но сделал вид, что поверил. — К чему вы вдруг решили поговорить? — С чего ты решил, что я хотел поговорить? — «Надо будет обязательно поесть хоппан вместе». В этой непроглядной тьме не видно было ничего, но ясно было лишь одно. Они покраснели оба. — «Столько лет прошло, ты вспомнил?» — «Я никогда не забывал». — Я скоро женюсь, — вырвалось внезапно из груди. — «А я скоро сопьюсь», — невесело хмыкнул паренёк, прокрутив в руке ожерелье. — Правда? Соболезную, — оговорочка по Фрейду, — В смысле поздравляю. Тэхён притворился, что не расслышал. — Я завтра, точнее уже сегодня, сделаю ей предложение. В груди засела щемящая тоска. — Она давно хотела. — «Зачем ты это говоришь?» — Это будет вечером. Я всё подготовил. — «Замолчи, придурок, замолчи!» — Она обязательно скажет да... Бегать по скользкой палубе — самая ужасная идея, которая могла прийти в голову, только человеку в коем кипит отчаяние и достигает предельного градуса. Давление в корках подсознания перевалило за сотню тысяч паскалей, казалось жалкая черепушка вот-вот разлетится по всему борту. В глубине души Чонгук ждал пока Ким за ним побежит. Не побежал. Юноша остановился, забежав за другой край судна. Он вцепился в холодные перила и чуть не перевалился за борт, отпрянул, немного погодя вновь наклонился. Встав на перила, Гук стал пристально наблюдать за волнами. И одному богу известно, что думал молодой парнишка, смотря в тёмную ледяную спокойную бездну в паре метров под ним. Но в какой-то момент он разжал кулаки.