Гипнагогия

Тем временем, далеко, очень далеко, ведь нужно идти через границу Бездны и рухнуть в материальный мир.  Достоевский активно пролистывает всю свою коллекцию записей с подконтрольных камер видеонаблюдения. Эти два чертёнка пропали, как только заехали обратно в Глушь.  И у Фёдора из-за этого начались такие дичайшие приступы неуверенности в себе.  — Им было всё равно. — Он разочарованно вздыхает. Даже когда он наедине с собой, сейчас, на данный момент. Он держит лицо без выражения, продолжая пялиться в монитор и искать любые зацепки. Зачем я снова взялся что-то делать?  Зачем я им поверил?  Фёдор был в страхе прямо сейчас, скрывая все признаки этих чувств от самого себя. От отражения своего угрюмого лица в мониторе.  Кажется, что над ним все потешаются. Смеются над его наивностью, топчут его самоуверенность. Может, всё из-за того, что он слишком молод.  Но, конечно, молод только здесь, в этой Вселенной, которая своими границами стёрла ему память о том кто он такой.  Ещё тогда, когда он был на своем законном месте в Бездне, он знал о том, что его память улетучится, когда он перейдёт через границу. Он много думал об этом. И был, фактически, одинок в своих размышлениях.  На самом деле у него было много целей, которые он хотел выполнить, перебежав в Материю.  Во-первых Достоевский всего лишь хотел посмотреть, как там всё на самом деле. Ну и конечно же, хотел бы что-нибудь исправить, может быть «подпортить», заставив Бога глянуть на него.  Вообще, у него даже была маленькая теория на этот счёт. «Если Творец создал нас по образу и подобию своему, а нам не всё равно на другие Вселенные, значит ему тоже, небезразлично то, что происходит под боком»  Осталось только это проверить. И к счастью, оставшись без памяти и переродившись в облике жалкого, слепого до истины мироздания человека, он не потерял своих мотивов. Это объясняется так, что душа едина и то, что слишком глубоко проедает сознание, запечатается и в ней и основные черты личности останутся с существом навсегда, по каким мирам он бы не шастал.  А сейчас, прошёл уже час этих мучений Фёдора. И его глаз, которые всё сильнее краснели от напряжения. Их так долго резал агрессивный свет монитора, что хочется выколоть их прямо сейчас.  А ещё к нему присоединился Гоголь. Игривый, тихо хихикающий за спиной. Если подумать, у него есть такое большое преимущество — он всегда таинственен, даже когда был в родной Бездне, где все они знают друг друга тысячелетиями, правда много чего забывают из-за этой бесконечной скуки и перегрузки памяти.  И самое жутко-страшно-грустное или просто жутко смешное то, что он знает. Знает и помнит о своей «расовой принадлежности», если это можно так назвать. Гоголь хорошо и быстро догадался о том, куда на самом деле «пропали» его милые бесовские приятели.  — Ну что, как успехи? — Николай спрашивает это своим высоким голосом, при этом уютно кладя голову на уставшее плечо черноволосого.  Тот молча дёргает плечом, которое через секунду сжимается двумя красивыми кистями рук.  Фёдор пожал плечами несколько раз, настолько быстро, сильно и агрессивно, насколько бы хватило, чтобы сбросить с себя надоедливые клешни. Он лениво двигал мышкой, устало переключая камеры. Господи, сколько же он их понатыкал… теперь ни один житель Глуши не сможет посрать под кустом без внимания, как жаль. И на сколько же это бесполезная херотень… вся деятельность.  Вся деятельность хочет смыться в унитаз, пока он всё ещё не может их найти.  — Может посмотришь уже прошедшие записи? — Гоголь сказал это и положил подбородок на голову Достоевского, а руки снова уложил на плечи. Теперь было уже бесполезно пытаться отодвинуть это тактильное чудо.  — Ты думаешь я этого не делал? — Фёдор огрызнулся и всё-таки для виду один раз повёл плечом.  — Но ты не все здания просмотрел… посмотри на самые таинственные… тёмные… загадочные. — Гоголь игриво куснул чужое ухо и наконец отдалился, только чтобы сесть задницей прямо на стол, который угрожающи прогнулся под его весом.  Какие ещё, блять, загадочные? — Подумал Достоевский и мысленно усмехнулся. В этом городе, так уж сложилось, большая половина зданий крайне загадочна.  Фёдор стал на сотый раз проверять камеры с заброшенных трущоб и через несколько часов всё же нашёл… странное поведение Дазая и Чуи. И эти мутные приколы с темнеющими углами и стенами здания, скрывающими буквально фантастические порталы в саму Бездну.  Только вот, в этой самой Бездне уже прошло немало времени и Бог знает как вообще можно расценивать и определять время там.                    Там, за стеной…  Время шло без изменений. В смысле обитателям бездны было привычно, когда время растягивалось, скакало и разрывалось на части. Когда падающие предметы могли вдруг замедлятся в глазах наблюдателя, просто потому что, чёрт, как же здесь всё сломано. Так хочется назвать это место адом, но нет. Это как-то хуже. Они занимались своими обычными делами: Дазай не хотел покидать уютную крепость Чуи, но ему всё же изредка приходилось это делать, так как пропитание никто не отменял.  А Накахара наоборот, подпитываемый своей глубокой любовью к этому измерению и ещё не растворившейся до конца радостью тому, что он наконец вернулся сюда, постоянно шлялся по окраинам и улыбался, как идиот. Он дома, всё-таки. Им обоим было всё ещё интересно, когда уже вернутся их «соседи». Вернуться ли вообще?  — А ты представь, насколько растянутым может быть сейчас время? — Дазай сказал это, прервав их спокойную тишину после очередного громкого секса. Он лежал, свернувшись и уткнувшись куда-то в левый бок Чуе. — Представляешь, если оно снова растянулось на тысячелетии.  Минута там, тысяча лет здесь. И мы ещё долго их не увидим… тебе не грустно с этого, Чуя? — Осаму повернул и поднял голову, надеясь встретится с парой своих любимых глаз, но заметил, что Накахара решил заснуть. Но нет, сколько можно спать?  Лично для Чуи сон это прекрасная возможность скоротать время. Только вот, куда его коротать, если сознание вечно? Жаль…  Но ему просто очень не хочется столько существовать в этой бесконечной удручающей рутине. И сон прекрасно справляется со своей задачей.  Но здесь есть свой минус – страх. Страх сожаления. А вдруг, когда он проснётся, то будет конец? Бог наконец обратит внимание на этот сломанный, затерявшийся среди обломков незавершенных пространств, мирок и оскорбившись наглостью его обитателей просто уничтожит их и отправится дальше по своим делами.  Тогда Чуя будет жалеть о том, что он столько проспал… и совсем не ценил своё, казалось бы бесконечное, время. — Малыш спит… — Дазай утвердил это сам для себя, хихикнул и нежно отодвинул извилистую прядь волос от лица Чуи.  Он хотел быть рядом с ним. Даже если это вечность, даже если это так бессмысленно. Дазай совсем не мог понять, как можно быть таким как Накахара. Кажется, совсем бессердечным. И он восхищался им. Он ведь был таким бесстрашным.  И Осаму мог свободно об этом говорить, потому что он чувствовал это. Рядом с Накахарой он чувствовал отсутствие страха и тревоги у другого. Может быть, это потому что Чуя действительно намного умнее и сильнее других обитателей Бездны. Потому что он здесь полноправный хозяин? Неважно, он всё равно хотел быть рядом с ним и не вылезать из этой постели, даже когда рыжий снова прибывает в своём глубоком сне.  Он полностью голый. Даже не удосужился прикрыться одеялом. Хотя для чего же нужно прикрывать такое стройное великолепие, раскинувшееся по простыням?  Ведь его кожа… чистый фарфор. Никаких недостатков, только изящные изгибы выступающих косточек, талии и красивый рельеф его мышц, интересное переплетение узоров его красно-синих вен, которые Дазай изучал уже тысячелетиями, но так и не понял до конца.  Прошёл уже час, но он до сих пор проводит кончиками пальцев по этим тонким змейкам, выступающим под кожей и пытается найти закономерность этих узоров. Как глупо.  Когда Чуя прибывает в этом глубоком сне, с его телом можно играть. Дазай двигает его колени, тянет за руки и перебирает волосы. Ему даже не так скучно. Потому что Чуя рядом как огонь. Можно смотреть вечно.  И вокруг гробовая тишина, лишь изредка её нарушают внезапные взрывы за пределами резиденции, которые уже давно привычны вечным существам. За окнами виднеются красные мерцания, а тихий ветер колышет длинные пыльные шторы. Это вечность.  Бам. Бам. Бам.  треск.  Дазай встрепенулся от того, насколько внезапными были эти звуки. Будто кто-то лезет по стене и пытается… проникнуть внутрь?  Что за бред? Это чья-то неугомонная душа?  Он обернулся на Чую. Тот продолжил спать. Красивый, голый и уязвимый сейчас. Глядя на это, в Осаму проснулись даже какие-то слабые защитные инстинкты. Никто не должен видеть его прекрасного принца таким обнажённым.  Но пока он метался по постели в поисках одеяла, которое незаметно ускользнуло от него под кровать, в окне уже нарисовался длиннющий силуэт.  Дазай на всякий случай прикрыл собой Чую и подтянул колени к груди, сжимаясь. Непонятно как он будет их защищать, если последняя серьёзная драка была… ?  Силуэт спрыгнул с окна и покрутился, представляя себя зрителю.  — Оо, Николай! — Дазай рассмеялся и махнул рукой, после чего сделал глубокий вздох облегчения и уже со спокойной душой стал искать одеяло, чтобы всё-таки прикрыть постельное великолепие.  Они конечно все уже множество раз видели друг друга голыми и в разных позах, поэтому Дазай и не стеснялся того, что пока он пытается дотянуться до одеяло, его тело соблазнительно изгибается. Потому что его ноги на кровати, а руки тянутся к полу.  Гоголь смотрит на это, но особо не реагирует. В его вкусе только те существа, которых нужно ломать и добиваться, а не Дазай, которого можно уломать на секс за пять секунд. Хотя сомнительно, что он в таком случае не позовёт с собой Чую на тройное веселие.  Осаму был так спокоен, потому что внезапно увидеть Николая — чуть ли не традиция. Даже если они не виделись так давно.  Дазай наконец заботливо накрыл спящую милашку одеялом и сел на край кровати, глядя на Гоголя и даже не заботясь о собственной наготе.  — И где Фёдор? Он с тобой вернулся или ты его уже потерял?  — Он у себя. — Ответил Николай, имея в виду самую высокую башню в Бездне, целиком и полностью принадлежащую Фёдору. — Он такой злой…. Поэтому я и ушёл оттуда. От греха.  — Ну и как тебе наши приключения? И вообще, как вы оттуда выбрались? —  — Ну, я сразу догадывался, что портал в стене… — Гоголь подошёл обратно к окну, но резко остановился, обернулся через плечо и кинул игривый взгляд на Дазая. — А Федька такой дурак, вообще ни о чём не знал. Память отшибло.  Осаму потупил взгляд. Выходит, он тоже дурак? Ну ничего, бывает. — Мне тоже отшибло. — Дазай почесал затылок и плюхнулся обратно на кровать, приземлив голову на плотное бедро Чуи, покрытое одеялом. — А ему не отшибло. — Он провёл рукой по ноге спящего принца, от колена до щиколотки и неожиданно, эта ножка дёрнулась, чтобы отпихнуть Дазая подальше.  Чуя проснулся,дёрнулся, посмотрел на Гоголя и завернулся с головой в одеяло, прижимаясь вплотную к стене, не желая слушать эти разговоры и вообще находится здесь. У себя дома, казалось бы.  И вот снова эти привычные дни, когда его крепость превращается в этот проходной двор. Когда Дазай и Гоголь могут так нетактично и просто неправильно, нагло и неуместно разговаривать здесь. В его уютной спальне, в которой всегда должна быть тишина.  В процессе их бессмысленного разговора, Николай свалился на пол. Так, будто кто-то дал ему крепкого пинка под зад, отчего его колени согнулись и равновесие растворилось в этой боли.  Он ударил себя по голове и начал ей трясти. Его коса металась из стороны в сторону, как тонкий хвост лохматой бродячей собаки.  — Кажись, он зовёт меня обратно. К себе. — Он истерично рассмеялся, потирая голову от недавно нанесённого ушиба своей же рукой. — Я не очень хочу но… ёбаные способности.  Выйди из моей головы.  Мало того, что Бездна сама по себе сверхболезненное и ни в коем случае не пригодное для жизни и существования место, так ещё и её обитатели могут портить друг друг жизнь, посылая своим собратьям потрошащие разум боли и галлюцинации.  Иногда существование здесь превращается в бесконечный ад иллюзий и раздумий над тем, где реальность, где вымысел, где сон, где фата-моргана. И где злобная шутка твоего приятеля?  Гоголь распахнул окно и почти прыгнул, как снова обернулся и сказал.  — Сегодня. Когда-нибудь. Приходите в центр. Там поговорим с этим диким вождём. Может успокоится. — Он просто шагнул в пропасть за окном. Не понятно конечно, как он умудряется телепортироваться. Эта способность дана только ему.  Как же, чёрт возьми, несправедливо. Ставить эти ёбаные эксперименты.  И наступила тишина. Почти. За открытым окном шипел белый шум. Стандартное явление. Как будто всё здесь заключено в рамки ветхого изломанного ящика с антенной.  Чуя понял, что Николай ушёл. Он сразу же схватил Дазая и притянул его к себе, повалив на своё тело и впиваясь острыми зубами в нежное плечо.  — Аах, за что? — Осаму громко простонал и сжался от пронзительной боли, отдающей по рукам и позвоночнику.  — За разговорчики. — Прошипел Чуя и руками сжал его грудную клетку, закапывая пальцы между рёбер. — Помешал моему сну…  — Ах, мха… мучай Гоголя, это он… приш-шёл…  Чуя совсем его не слушал и продолжил оставлять болезненные укусы, спускаясь вниз по спине Дазая. Просто выпускает пар, что сказать.  Но потом ему всё же надоело это.  И через несколько минут он снова лёг, пытаясь впасть в своё тихое, излюбленное забвение сна.  — Ты слышал, что Гоголь сказал? — Спросил Дазай, тормоша рыжего за бедро.  — Мне лень идти.  Его пришлось уговаривать долго. И нытьём и истериками и обещанием секса.  Обещание секса это так смешно. Особенно в спальне Чуи. Особенно когда они оба всё ещё такие голые.  Но на этот раз он обещал ему, что отдаст себя в необычном месте.  Можно на холме, можно на крыше крепости…  Хотя где они только не трахались?  Правда, жаль что всё так быстро улетучивается из хилой памяти. Поэтому и нужно… освежать воспоминания новыми практиками.  Они шли в центр. Просто шли. Правда, не держась за руки, но шли.   Довольно удивительно, потому что Чуя не любит ходить рядом с кем-то. Он строит из себя такого быстрого, молниеносного и просто опасного существа. Строит образ того, кто не будет тратить своё время на тихие прогулки по пустырям этого места.  Но все уже давно знают, насколько он каждый раз наслаждается Бездной.  Центр — небольшая крепость, где проходят все эти бестолковые «собрания» обитателей Бездны и их негласных «главарей».  На первом этаже крепости вместо пола красуется настоящая дыра. Дыра в тьму. Дыра в отчаяние и небытие.  Через эту пропасть простирается хрупкий мост, ведущий прямо к необычайно высокой вертикальной лестнице на второй этаж.  Поставили бы лифт уже когда-нибудь… Цепляться за тонкие прутики, чувствовать дрожь этой хилой ржавой конструкции и слушать её скрип — красивое, но жуткое и опасное занятие.  На втором этаже посередине стоит стол. Он покрыт толстым слоем пыли. Здесь нет альтруистов, чтобы протирать это всё.  Достоевский сидел во главе стола. Он сидел красиво и строго, даже удосужился выпрямить спину. Слишком показушно.  Он пытался скрыть свой стыд и неуверенность в себе, которые вылезли из осознания того, какие же глупости он творил на Земле.  Ну допустим у него есть оправдание. Он был человеком без памяти о вечном.  Но всё же… глупым человеком. Или даже существом…  Потому что как иначе объяснить то, что он сейчас сидит на месте Чуи.  А сам Накахара, стоя у входа, прожигает в нём большую дыру своим взглядом.  Он бы мог, конечно, прожечь и настоящую дыру и не только взглядом но… нельзя так со своими.  Естественно, Достоевский не стал уступать место. Здесь у них с Чуей гордыня была более обострённой чем у остальных. Поэтому первые минуты их собрания прошли в смехотворной тишине. Накахара не переставал пилить взглядом своё место. Как будто это что-то значит.   Решив прекратить этот ступор и игру в гляделки, Дазай просто схватил Накахару за руку и потянул его к другому стулу, чтобы тот спокойно сел.  Чуя очень громко приземлился на этот стул и почти ударил руками по столу. Его глаза всё ещё не сходили с Достоевского, который крутил какую-то бумажку в руках и даже не пытался скрыть своё наслаждение тем, что ему удалось так задеть самое опасное существо в этом месте. И почему же это так приятно? опасность.  — Ну так о чём мы здесь собираемся говорить? — Спросил Дазай, качаясь на отвратительно скрипучем стуле.  — Просто хотел спросить Чую, почему он бездействует. — Ответил Достоевский, сминая бумажку в руке. Его взгляд упал на Чую, губы которого искривила маленькая ухмылка.  — Я бы не хотел отчитываться перед Фёдором. — Накахара сказал это и посмотрел на Дазая, сидящего рядом. Да, он играет в игру с названием «я не разговариваю напрямую с существом, занявшим моё место за этим столом».  — Я не прошу Накахару отчитываться. Просто хочу чтобы люди больше не падали в небытие после смерти. Всё. — Фёдор вздохнул, почесал нос и посмотрел на Чую. Тот лишь что-то пробормотал, хихикнул и отвёл взгляд в сторону.  — Накахара над этим подумает. Да? — Дазай качнул стул в сторону рыжеволосого и положил руку ему на плечо. — Нет. Нет. И не подумаю. — Ответил Чуя. Его голос был чуть выше шёпота, но все слышали этот очевидный отказ. Послышались смешки. — И с чего бы мне над этим работать?  Достоевский, слушая всё это, сжал кулаки до обеления острых костяшек. То есть тысячи невинных людских душ катятся в страшнейшую форму существования, а они… смеются?  Да, это дико даже для Фёдора. Хотя ему тоже не совсем заботят судьбы душ. Просто это касается и его самого. Вот бы… стереть форму существования небытия до конца.  Чтобы даже сам Бог не смог быстро сослать туда Достоевского, в случае чего. Ведь нужно перестраховаться.  — Ты можешь. — Достоевский резко встал, надавливая руками на стол, пока дряхлое дерево не прогнулось. Он наклонился ближе к Чуе. Смотрел в упор. — Ты единственный, кто может прекратить всё выходящее за рамки. Думаешь, я не знаю? Так сделай это.  Чуя усмехнулся. Он кусал губы, продумывая новый ход.  — Я бы сделал, если бы ты попросил меня вежливей. — Чуя хитро улыбнулся, показывая свои ямочки на щеках. — Давай, попроси меня вежливей.  Дазай рассмеялся, продолжая качаться на стуле.  — Федь, он тебе на минет намекает, если что. — Осаму произнёс сквозь вызываемые смехом задержки дыхания.  Так смешно. Чуя творит шоу, Дазай и Гоголь готовы сейчас порваться от смеха. Такой серьёзный Достоевский, в упор не отпускающий своей глупой цели. Смешно, как искренне Фёдор не понимает природы Чуи. Накахаре глубоко насрать. Даже если бы он сделал это, изменил порядок смерти в подконтрольных мирах, ограничил небытие… то что бы это дало ему лично? То, что его любимая Бездна заполнится блядскими людьми и это всё превратится в свинарник. Пусть лучше прохлаждаются в небытие, а Достоевский  барахтается сам в луже из своей жалости.  Достоевский приземлился на стул, чуть не проломив сиденье своей тощей задницей. Так зол.  — Повторю ещё раз. Это касается всех нас. Ты сам находился в небытие. — Фёдор продолжил. Его голос вновь обрёл спокойствие. — Просто попытайся. Как тебе не стыдно?  Чуя коснулся скрещенными пальцами лба, после — середины груди, правого плеча и наконец — левого. Он, чёрт возьми, сейчас перекрестился.  — О, Господь Всемогущий. — Чуя закрыл глаза и сложил ладони вместе. — Отправь мою грешную душу в вечную пустошь. Накажи меня несправедливо.  Он лез на рожон. Во Вселенной всегда есть множество вероятностей разнообразных событий. И то, что рыжий сейчас раствориться на глазах троицы — имеет место быть. Может Бог услышит его и выполнит просьбу.  Гоголь бесстыдно хохотал, Дазай качался на стуле. Фёдор прожёг взглядом уже сотую по счёту дыру во всех присутствующих, после чего резко встал, дерганым движением руки задвинул стул и вышел из комнаты, но не хлопнул дверью, оставив её открытой.  Чуя пожал плечами. Так, будто это совсем не он сейчас довёл самого спокойного существа до столь бурного для него проявления гнева, смешанного с обидой и непониманием.  Эти «переговоры» прошли так смехотворно быстро.  Хотя это опасно… что никто сейчас не в курсе, куда отправился Фёдор.  — Ну раз это всё… — Чуя лениво поднялся со стула и пошёл в сторону двери.  Никто не стал его останавливать, так как Гоголь буквально завис на месте, глядя на летучую херню, кружащуюся над люстрой, а Дазай немного обиделся на Накахару. Действительно. Почему бы не закрыть вход в небытие навсегда?  Накахара лениво двигал ногами, пиная блестящие камушки обсидиана. Обыденная, но такая любимая и по-настоящему дорогая дорога домой. Он провёл уже много часов здесь, вернувшись из Материи, но всё ещё не как не может вдоволь насытится этим покоем.  Но поднявшись чуть выше, перед его вздором развернулась самая ослепительно жесточайшая картина, которую только можно представить.  Хотя никто бы никогда не смог представить это в деталях. Даже мысли бы не допустил о таком зверстве.  Именно картина, потому что Накахара хочет верить в то, что всё, что он сейчас видит — нелепый мираж.  Но как, даже здесь, в Бездне, даже с её придурковатыми законами и ошибками в самом её устройстве, может возникнуть такая иллюзия. — Как отвратительно и глупо. — Чуя подходит ближе. Всё также медленно, стараясь внутренне отсрочить тот момент, когда реальность вытеснит мираж… и всё останется прежним.  Потому что он это чувствует. Чувствует, что разорванные в жалкие клочья, некогда великолепные и поражающие своей красотой, витражи, они действительно разорваны, вот оно что. Разбиты.  Массивные камни, из которых была сооружена крепость — разделились на десятки мелких. А где-то торчат ещё не тронутые колонны.  Через дыры в здании видна уцелевшая мебель, уютные ковры, картины, висящие на крепких стенах.  — Мерзость. — Чуя фыркает. Ему больно. Он не хочет признавать, но струи дыма текут не только из-под обломков. Они текут из самой сущности Накахары.  Они пока что только плавно струятся, но с течением времени, виновник разрушений будет наблюдать, как чёрные сгустки энергии охватывают физическое тело рыжего, как они берут его под контроль.  Это сделал Достоевский. Теперь он даже не хочет прятаться. Ему придётся заплатить, но толку с этого? Он вроде как, даже хочет заплатить. Точнее, испытать это чувство ожидание грядущей расплаты.  Этот мир столь ужасен. Да, это нельзя посчитать. Его рассуждение о всех кошмарах такого вида существований и попытки сгрести это всё в одну кучу и массово оправдать Создателя и найти хоть какие-то мелкие искалеченные плюсы во всей этой залежи бренности и бессмысленности.  Но это невозможно. Особенно когда рядом бегает тот факт, что всё можно остановить, добившись хоть какой-то инициативы со стороны рыжего дьявола, стоящего теперь в сердце его разрушенного дома.  Теперь это стало в разы невозможней. Или наоборот. Вероятность 50/50. Раздражающая мерзость, особенно когда приходится ждать того, чтобы увидеть на какую сторону повернёт удача.  Исхода два. Над ними сейчас активно думает и Чуя и Фёдор.  В первом случае, нити тьмы сейчас забьются в разум Накахары и оплетут собой весь рассудок, вырвут его из мозга и выкинут подальше от места взрыва. И тогда Достоевскому никогда и никуда не сбежать от термоядерного гнева первичного существа.  Зародыш гравитационной дыры пульсирует в бледной руке. Чуя всё ещё думает. Он может развернуться, пробежать несколько метров и мстить. После падения Фёдора, он не остановится, так как его энергия будет безостановочно расти, подпитываясь таким первобытным триумфом. Он будет разрушать, громить, взрывать всю Бездну.  Будет громко, это не сможет вытерпеть никто. Ну, разве что Гоголь, чьи глаза цепко ловят каждый маленький момент в этом странном состязании. Николай даже не думал над тем, что будет делать Достоевский, после того как покинул место их «совещания». Это всё так быстро. Тысячелетия бренного существования действительно постаралось над тем, чтобы дробить рассудок Фёдора, с этим никто не спорит.  Но чтоб настолько...