Подавать горячим

Он ненавидит ее. Яростно, каждой мышцей своего тела. До стертой эмали зубов, до крови, до ядовитого лавового блеска в глазах. Все его существо наполняет злость: она клубится в его груди, заставляет рвано вдыхать недостаточный, необходимый воздух – его мысли заполнены лишь одним желанием. Убить. Причинить боль. Стереть в порошок и втоптать в землю. Ее. Уэнсдей Аддамс. Даже под множеством седативных, которыми неустанно пичкают его врачи, он способен ухмыляться, способен частично принимать свой истинный облик – вселяя в них правильный страх, обнажая свои истинные чувства. Тем не менее, пока он еще никого не убил – никого больше, потому что, увы и ах, лекарства действуют… и потому что его цель находится не рядом с ним. Пока. Его бесят их тщетные потуги совладать с ним: как бы они ни усиливали дозу, он адаптируется, и их увещевания лишь сильнее распаляют его страсть. Он способен спокойно слушать лишь когда они оставляют его в покое – не особо заботясь о том, чтобы он действительно не слышал их разговоры за стеной… Разговоры о том, что сейчас происходит в Джерико. Что "Невермор" вновь скоро откроют. Что Лорел находится в больнице под надзором… еще живая. Их связь ослабла – это выводит из себя больше всего. Он знает, что его хозяйке осталось недолго – несмотря на все старания врачей, ее не спасут. Как бы ему ни льстила мысль о свободе, о том, что ему больше никто не будет приказывать, что-то в нем болезненно обрывается… А еще – он очень отчетливо понимает, что каким бы уникальным он ни был, его наверняка ждет та же участь, что и других хайдов. Он сойдет с ума. Гребаная. Уэнсдей. Аддамс. Мало того, что она пыталась запудрить ему голову, она добралась до Лорел. Она выжила, благодаря нелепой случайности, благодаря своим дружкам – и она заточила его здесь, бросив медленно гнить, пока он не лишится рассудка… О, эта сучка все же переиграла его. Но сделала это не своими силами. Он отказывается это уважать. О нет, единственная светлая мысль, что греет его тарабанящее в грудную клетку сердце, о том, как он унизил ее. Втерся в доверие, мастерски направлял по ложному следу, вторгся в ее душу... и переиграл. Сам – без помощи Лорел и кого бы то ни было. Сам… Страх, отражающийся на ее лице – обычно таком холодном, отстраненном – можно было буквально пить языком. Он никогда не чувствовал себя лучше. Как только он выберется отсюда – обязательно не преминет повторить… Пусть Аддамс знает, кто он, он уверен – ему удастся выжать из нее весь спектр доступных эмоций. Внутри холодной оболочки бьется слишком горячее сердце. Ему не терпится попробовать его на вкус. Возможно, оно будет даже вкуснее, чем ее страх…

***

Тайлер спокоен. Если быть точнее, он попросту… сбит с толку – мысли в голове путаются, но он… ощущает себя словно бы сторонним наблюдателем. Человеком, который понимает, что будет дальше, но не находит в себе сил переживать. Потому что он, в общем-то, давно уже ничего не решает. Как будет, так будет. Ладно. Возможно, думает он спустя какое-то время, это все из-за лекарств, что ему дают. Зачем они вообще это делают? Что с ним делают?.. Почему держат тут и периодически ведут какие-то наблюдения? Он хмурится, задаваясь этими вопросами, но не находит в себе сил, чтобы спросить. Какая разница? Он даже не знает, сколько времени здесь находится. Его распорядок дня, кажется, состоит из пары приемов пищи, вопросов о самочувствии и возможности посмотреть телевизор. Он не уверен, что это происходит каждый день, и просто механически выполняет требуемые от него действия. Забрать еду. Медленно жевать, глядя в серую стену. Оставить тарелку. Лежать. Отвечать на вопросы. Спокойно сидеть, когда врач уходит. Тупо моргать в переливающийся экран телевизора, даже не пытаясь разбираться, что происходит. Круговорот образов смешивается в вязкую блеклую кашу, и в какой-то момент Тайлер даже отмечает в себе проблеск удовлетворения. Единственной эмоции, что стала ему доступна… чтобы тут же сгинуть вместе с другими. Он не испытывает ничего – и у него есть рутина, где не нужно ничего решать, где мир понятен и лишен негативных красок. Грудь наполняется удовлетворенным вдохом. Ему это нравится. Пусть даже слово "нравится" – лишь бледная тень того, как на самом деле ощущалась эта эмоция раньше. Сложно жалеть о том, что тебе неизвестно.

***

Он беснуется. Спустя месяц попыток, его надзиратели, кажется, нашли нужное средство, чтобы ослабить его. Это лишь сильнее распаляет тлеющую в груди злость, и он запоминает лица всех, кто когда-либо приближался к нему. С теми, кто делал это без страха, он обещает себе расправляться особенно медленно… Несмотря на ясность рассудка, физически он ослабевает. Отсутствие возможности двигаться и то, что ему не дают полностью превратиться, делает свое жалкое дело: ему приходится смириться. У него множество свободных минут, чтобы придумать план, но он также чувствует разрастающееся чувство тревоги – Лорел скоро умрет, и это значит лишь то, что он останется со своим рассудком один на один. С врагом и союзником, которого еще никому из его рода не удавалось переиграть. Мысль об этом заставляет его скулить во сне. Он просыпается, рывком поднимаясь на месте, и утирает со лба градом стекающий пот. Серая рубашка мерзко липнет к телу, и он срывает ее, чувствуя, как виски болезненно давит, а сердце сжимается от страха. Он один, один, один – скоро останется совсем один наедине с неумолимым врагом, и хоть ему не останется ничего, кроме как бороться до конца, неизвестность пугает его. Он избавляется от брюк и встает под чуть теплые струи душа – достаточно, чтобы немного привести его в чувства и смыть пот, но недостаточно, чтобы заставить дрожать. Время дрожать еще не пришло… Тем не менее, таким жалким он себя еще не чувствовал.

***

Порой Тайлеру кажется, что от него чего-то хотят. Вопросы становятся несколько… сложнее и, кажется, выходят за рамки его самочувствия, но он лишь пожимает плечами и говорит, что все нормально. Потому что все и правда нормально, в его картине мира. Ему показывают фотографии отца, матери, его клиентов из кафе и даже нескольких учеников "Невермора", включая Уэнсдей, но он не понимает, зачем. Небольшие рассказы о них едва пробиваются сквозь дымку, обволакивающую его разум, и Тайлер лишь однозначно отвечает, что да, он помнит их всех, да, он работал в кафе и да, возможно, у него были не лучшие отношения с отцом, и ему нравилась Уэнсдей, но сейчас это не имеет значения. Он просто ничего не чувствует. В привычном понимании. Чувство удовлетворения сменяется легким раздражением – как от назойливой мухи. Его вполне устраивало то, как он жил раньше, без однотипных повторяющихся вопросов, на которые он дает одни и те же ответы, но чувствует, что от него ждут чего-то другого. Но чего? И зачем? Он хотел бы узнать только за тем, чтобы его наконец оставили в покое и позволили дальше наслаждаться тишиной. Иногда ему кажется, что это неправильно. Он, впрочем, не может понять, что "это" – и потому, пока не последовала новая порция вопросов, вновь погружается в свою тихую безмятежность.

***

Они играют с ним. Хайд рычит от страха и ненависти, впивается когтями в обшарпанные, уже-не-такие-идеальные стены, и глубоко дышит, пытаясь собраться с мыслями. Он чувствует, что постепенно теряет контроль. Ему нужно что-то делать. Гребаные врачи нихрена не помогают – сначала они накачивали его седативными, а теперь дразнят, издеваются – он несколько раз видел хрупкий, знакомый силуэт прямо за дверьми своей камеры, и его сердце застревало в глотке. Аддамс. Естественно, он злился, силился обратиться, выбить дверь, и лишь спустя какое-то время понял, что это лишь фокус, издевка, фантом – она всегда стояла к нему спиной и тут же исчезала, и с каждым разом пытаться обращаться становилось все труднее. Ублюдки… они просто проверяли его границы. Убеждались в том, что их гребаные лекарства действуют. Несмотря на то, что он прекрасно понимает, что происходит, это не останавливает его от небольшого хаоса. Ему нужно выпускать пар – и он скребет, царапает стены, стачивая когти, и льнет к холодному металлу лбом, пытаясь охладить себя… Ему нужен план. Да, план – пока он еще может думать, пока он способен сознательно сдержать себя и, возможно, организовать побег… Возможно, намотать кишки пары врачей на свои когти в процессе. И, возможно – если все они окажутся достаточно глупы, заодно позабавиться с Аддамс напоследок. По крайней мере, сдохнуть на воле – или в попытке прорваться к ней, кажется ему куда более привлекательной перспективой.

***

Тайлер… кажется, начинает понимать. Он вспоминает больше – и хотя ему недоступен весь спектр эмоций, он, по крайней мере, осознает, что чувствует куда меньше, чем прежде. Не то чтобы ему хотелось это менять… К нему допускают отца, который выглядит измотанным и явно, как всегда, испытывает проблемы с коммуникацией. Возможно, то, что Тайлер абсолютно не желает спорить или вытягивать из него что-то клещами, играет только на руку – спустя какое-то время Донован берет себя в руки и даже умудряется пересказать события прошедших месяцев. Сбиваясь, иногда перескакивая с одного на другое, что заставляет Тайлера хмуриться и здорово утомляет – от него не требовали складывать логические цепочки раньше, но… кажется, он понимает, что хочет сказать ему отец. Или что хочет спросить. Голова гудит. Да, Тайлер помнит, что поддался влиянию Лорел и, самое главное, помнит, почему. Пожалуй, именно это "почему" становится самым ярким эмоциональным всплеском в этом разговоре – потому что он чувствует, как болезненно тянет в районе сердца. Там, где давным-давно что-то оборвалось и образовалась зияющая пустота. Он помнит. Помнит – и не забудет никогда. Это место в его сердце принадлежит его матери. Тайлер сглатывает образовавшийся в горле комок и поднимает взгляд на отца, пытаясь ухватить нить повествования. Но ухватывать нечего – Донован, возможно, заметив, что что-то в поведении сына изменилось, возможно, сам испытывая схожие чувства… какое-то время молчит. Тайлер опускает голову и прикрывает глаза, позволяя себе скорбеть. Мама… Как же ему ее не хватает. Его сердце словно стискивает теплая ладонь – боль постепенно рассеивается, уступая место грусти, и Тайлер сдавленно выдыхает, упиваясь этим фантомным теплом – будто даже сейчас, даже будучи мертвой… мать находится рядом с ним. Он многое бы отдал ради этого. Отдал бы даже собственную жизнь. Она заслуживала счастья куда больше, чем он… Тайлер не знает, почему он так думает, но он уверен в этом. Спустя несколько минут отец продолжает свой рассказ, но остальные события не так уж его трогают. Да, Лорел манипулировала им. Да, он убил людей. Да, он едва не убил Уэнсдей, но его не было в "Неверморе", когда Лорел пыталась спалить школу. Боль в голове усиливается. Ему кажется, что отец выглядит нервным, но Тайлер не находит в себе сил спросить. Возможно, ему просто кажется. Возможно, тот вовсе не захочет говорить. Ему хочется выпить таблетку от головы и лечь спать. Так и не объяснив цель своего визита, Донован уходит.

***

Хайд рычит. Из его горла вырываются громкие, неественные, гортанные звуки, эхом отдающиеся от стен комнаты. Он знает, что никто не рискнет зайти к нему сейчас – и в то же время знает, что усыпил их бдительность достаточно, чтобы они думали, что это… лишь небольшой побочный эффект. Все, что у него осталось. Ярость в его груди жива как никогда, но он не позволяет ей вырываться на волю, нет. Он лелеет ее, взращивает ее, прячет от внешнего мира – потому что нужно затаиться, нужно все продумать, нужно выбрать правильный момент, чтобы вновь показать себя… пока у него еще есть время. Тонкая нить, связывающая его с Лорел, оборвалась, и то мгновение не принесло ему ничего, кроме облегчения и страха. Облегчения – потому что он устал ждать, когда его жизнь, наконец, повиснет на волоске. Страха – потому что… теперь он сам за себя. Пусть даже Лорел и использовала его как марионетку. Он не тешит себя надеждой, что врачи не видят подвоха. Разумеется, видят. Он осознает, что ему вкалывают разные препараты и наверняка в другом состоянии он ведет себя совершенно не так – возможно, даже умоляет о прощении или признается в любви девчонке… а может, и вовсе лежит на койке как овощ – с его слабой половины станется и это. Так или иначе, его план заключается в том, чтобы залечь на дно. Вести себя достаточно спокойно, чтобы они как минимум не повышали дозу седативного. Он также запоминает их расписание, привычки, манеру поведения – все, что может пригодиться на пути к свободе. Возможно, они и осознают, насколько он опасен и коварен, но время играет и против них тоже. Чем дольше он здесь находится, тем сильнее будет ослабевать их бдительность. Крепнуть уверенность в том, что у них все под контролем. О, как же они наивны… просто превосходно. Мысль о скорой мести заставляет его плотоядно облизнуться.

***

Нет, Тайлер все же не понимает. Ему кажется, что он как-то видит Уэнсдей, стоящую прямо за дверью, но она не заходит – и вопросы врачей о том, что он чувствует по этому поводу, ставят его в тупик. Вроде как это… ее право? Зачем она вообще приходила в таком случае? Ему вновь кажется, что от него пытаются добиться определенной реакции – еще больше его удивляет отец, который вновь навещает его и… с какой-то сдавленной хрипотцой спрашивает, думает ли он об Уэнсдей. Тайлер пожимает плечами и говорит, что не особо. От него, однако, не укрывается, что брови Донована взмывают вверх. Он находит в себе силы спросить, почему его это удивляет. Помявшись, отец бормочет что-то о том, что Уэнсдей была ему, Тайлеру, не безразлична, и вроде как он… мог испытывать к ней чувства. Быть задетым тем, как все сложилось. Тайлер хмурится и чувствует привычно нарастающую боль в висках – верный признак того, что ему тяжело вспоминать и понимать. Но он также достаточно разбирается в привычном ритме своей жизни, чтобы осознавать, что все, что вызывает такую реакцию – важно. К вечеру, когда он смотрит телевизор перед сном, прокручивая в голове все те же вопросы, сердце стискивает сожалением. Ему жаль, что так вышло и жаль, что он причинил Уэнсдей боль. Возможно, думает он, она и правда была ему небезразлична. Тряхнув головой, он утыкается взглядом в мигающий экран. В голове вновь становится легко. Этот осадок – единственное, что он чувствует по отношению к ней.