After the storm

Один очень умный человек когда-то сказал, что жизнь не бывает трудной, просто люди ее осложняют. Йен Галлагер посмеялся бы ему в лицо. С того самого момента, как он оставил Микки на границе, жизнь пошла под откос. Насколько больно бы было это признавать, но старшие Галлагеры оценили его поступок. Почти хором сказали такую банальщину, сродни «Молодец, Йен, ты выбрал стабильную и спокойную жизнь». И так хотелось послать их куда подальше. Никто не мог понять, как они относились друг к другу. Их нельзя винить, он был уверен — ни Фиона, ни Лип никогда не чувствовали подобного. Мик буквально соткал вокруг Йена теплый свитер заботы и нежности, дарил ему любовь в самые тяжелые периоды, хоть ему это было и несвойственно. А потом ушел, и это ощущалось сродни выбившейся нитки — если за нее потянуть, вся вещь вскоре развяжется. Так и происходило с рыжим. С каждым днем он буквально терял себя по кусочкам. Ругался с семьей, потерял всякий смысл в работе, бросил таблетки. А после одного случая послал все к чертям и принял решение уехать. Подальше от Саутсайда, где буквально все было пропитано воспоминаниями. Подальше от семьи с их нравоучениями. Подальше от самого себя…

***

Тусклый огонь сигареты освещал бледное лицо. Руки непроизвольно дрожали, прохладный ветер — норма для Чикаго. Йен сидел на крыльце своего дома, погруженный в мысли. — Даров. — гробовую тишину прервал вышедший на крыльцо Лип. — ты хотел поговорить? — Да… — протянул Йен, рукой показывая на место возле себя. — падай Парень опустился на ступеньку, непрерывно смотря на лицо младшего брата — Я весь во внимании — зажигая себе сигарету произнес Лип. Неловкое молчание повисло в воздухе. Рыжий собрался с мыслями, тяжело вздохнул и, наконец, произнес: — Сейчас просто молчи и слушай меня. — смотря куда-то вдаль начал Йен. — думаю, мне стоит уехать. Не знаю, как пойдет дальше, но я точно не хочу сейчас быть здесь… Это говорю я, а не моя болезнь. Я буквально умираю блять, понимаешь, морально. И да, я знаю что ты скажешь — я не Моника. — парень замолк на какое-то время, голос немного надломился, но он продолжил — Я осознаю, что сделал тогда. Заставил волноваться, но я прошел терапию и это в прошлом. И да, ты сейчас скажешь что я головой уебался и всякая прочая хуйня… — он опустил голову — Я просто устал. Не прошу совета, поддержки и всего этого дерьма — это моё окончательное решение — закончив, рыжий вздохнул. — Я тебя понял. Знаешь, хоть я и не в восторге — я постараюсь принять это. Я тебе блять не мама, папа чтобы тебя отговаривать. Честно, Йен, какая бы хуйня не происходила, ты в первую очередь мой брат, — Лип вздохнул и продолжил. — скажи только что твоя задница будет иногда приезжать к нам? Йен улыбнулся и обнял за плечо брата — Конечно я буду приезжать, семья есть семья, — он горько усмехнулся — не говори Фионе. Я сам поговорю с ней. — Добро. Единственное, что хочу тебе сказать по поводу этого — голос Липа стал серьезным и он посмотрел на запястья брата — если ты почувствуешь себя плохо, сам понимаешь о чем я — просто звони мне. Служба поддержки из меня хуевая, но все же. — Конечно, Лип. Спасибо тебе за всё. Ну, пойдем в дом, начну свои монатки собирать — с легкой улыбкой сказал Йен

***

И вот он оказался тут, в этом маленьком курортном городишке. Уже как 2 года Йен строит своих новую жизнь один. Казалось бы — все потихоньку налаживается. Он начал работать на дому — писать музыку для малоизвестных исполнителей, получая хоть и средний, но довольно-таки стабильный доход. Наконец делал то, что действительно вдохновляло его. Галлагер наслаждался теплыми деньками, шумными вечерами на набережной среди отдыхающих. Но все же внутренняя пустота никуда не делась. Да, может стала чуть меньше, но дыра, размером с Микки Милковича не уходила. Одно Йен усвоил точно. Он всегда будет жалеть о своём поступке, где бы не находился, сколько бы времени не прошло. А самое страшное — жить и сожалеть о содеянном. Стать уличным музыкантом было спонтанным, но от этого хорошим решением. Сидеть вечерами без дело — обрекать себя на вечные раздумья, а меньше всего ему хотелось оставаться один на один со своими мыслями. Поэтому, его любимый парк и гитара стали лучшими друзьями на все теплые вечера. Он был искренне счастлив, когда его талант оценивали прохожие. Йен любил дарить людям радость, теплые эмоции. Ему нравилось отдавать все эмоции музыке. И, надо сказать, это был неплохой способ лишний раз подзаработать, хоть изначально об этом не шло речи. Так, вскоре Йен стал городской знаменитостью, и многие местные были постоянными слушателями. А с некоторыми даже удалось завести какую-никакую дружбу. Наконец он действительно ощущал себя на своем месте. Не сказать, что парень был безумно счастлив — большинство времени Галлагер был безэмоциональной куклой, но точно чувствовал себя лучше, чем пару лет назад в Чикаго.

***

Этот вечер принципиально не отличался от остальных. По обыкновению, закончив дела дома, Йен со своей верной гитарой направлялся в парк. Фонари все также заливали своим теплым светом аллею, морской воздух приятно обжигал легкие. Людей сегодня было немного — сезон толком не начался, и потому туристов практически не было. Дойдя до своего любимого места, рыжий заметил прогуливающихся знакомых и, быстро поздоровавшись, поспешил начать свой мини-концерт. Все шло своим привычным чередом. Люди останавливались, слушали, иногда подкидывали кто монеты, кто наличные. Прохожие посмелее могли попросить спеть какую-то из их любимых песен. Если Йен знал ее, или хотя бы имел представление — он никогда не отказывал. И все-же одна просьба застала его врасплох — Извините — девушка лет 16 аккуратно дотронулась до его плеча и продолжила — а вы можете сыграть песню, которая значит очень многое именно для вас? Вы постоянно играете то, что пробирает до мурашек других. Я очень бы хотела послушать песню вашей души. — она мягко улыбнулась. Ее голубые глаза смотрели прямо в душу. Внутри что-то перевернулось, и Йен стоял в полной растерянности. Никто никогда о таком не просил. Прохожим особо не было интересно, что чувствал исполнитель. Вопрос девушки действительно выбил из рыжего весь воздух. Но, по какой-то неведомой причине, он не мог отказать очаровательной девушке. В глубине души он знал ответ — ее глаза чертовски напоминали ему о Микки. Он точно знал, какую песню выбрать. — Это… Интересное предложение. Я…думаю, что смогу кое-что сыграть. — Йен посмотрел на блондинку, легко улыбнулся и положил руку на струны. С того самого момента он зарекся исполнять эту композицию. Слишком личной она для него была. Но, как бы то ни было, пути назад нет — он уже настроился. Руки будто и не забывали — аккорды лились один за одним, а голос предательски дрогнул на первом куплете. Воспоминания нахлынули будто штормовые волны. На середине песни слеза сама непроизвольно стекла по щеке Йена. В голове вспышками возникали моменты — его комната, трибуны, под которым они часто коротали вечера, старый фургон на заднем дворе дома, Cash&Grab, та самая полуразваленная заброшка. Это все — часть его прошлой жизни, которая всегда напоминает о себе. Галлагер закрыл глаза. Перед ним возник он. Образ, что Йен бережно хранил у себя в голове, словно самое большое сокровище. Черные, как смоль волосы, правильные черты лица, мягкая улыбка, лазурные глаза. Те самые, в которых отражались, по ощущениям, океаны, ледники. Те самые, которые всегда были полны заботы и тепла. Татуированные руки, что дарили боль, если ударяли, и нежность, если поглаживали. Это — единственное, что у него осталось. Он помнил каждый изгиб, каждый шрам, каждую родинку. Йен не мог ничего с этим сделать — он любил его, и это все объясняло. Последний раз ударив по струнам, он долго не мог прийти в себя. Йен не хотел возвращаться в реальность. Образ стал ускользать от него, и, набрав воздуха в грудь, парень поднял голову. Рыжий и не ожидал, что публика настолько прониклась его выступлением. Йен грезил этим — быть способным донести до глубины души слушателям свои эмоции. Улыбка сама по себе расплылась на губах. Пробежавшись глазами по собравшейся вокруг толпе, замер. На секунду показалось, что он во сне, и это все глупое видение. Брюнет стоял перед ним. Все такой же, как в день их последний встречи. Идеальный, красивый, родной, но больше не его Микки. Это не может быть правдой. Слезы будто по команде вернулись и тихонько текли по веснушчатым щекам, воздуха резко стало не хватать. Губы пересохли, и из глубины души вырвалось — Микки? — почти беззвучно произнес Йен. Вся толпа с непониманием уставилась на парня, что стоял поодаль от всех. Голова стала тяжелой, мир замедлился, а его брюнет сорвался с места и побежал. И как бы Йен не хотел прямо сейчас помчаться за ним, крича на весь мир миллион извинений, обнять, прикоснуться к нему хоть на немного, он остался стоять. Опять. Опять дал ему уйти. Слишком хорошо он знал Микки. Йен сделал бы хуже, так ворвавшись в новую, хотелось бы верить что счастливую жизнь своего бывшего. Однажды парень уже сделал больно. Пусть его самого выворачивают эмоции, он не хотел в очередной раз портить кому-то жизнь. Собравшись с мыслями, Йен объявил, что на сегодня закончил, быстро собрался и, извинившись перед слушателями, сорвался домой. Он не помнит, как добрался, все что было перед его глазами — пелена слез и воспоминания.

***

Йен стоял в ванне. Тусклый свет отдавал какой-то зеленцой, навевая мысли о днях заключения в психиатрической больнице. Некомфортно. Парень скидывает с себя вещи, оставляя где-то в углу. Смотрит в зеркало. Это не он. Открывает шкафчик над умывальником. Оранжевые банки стоят. Не сегодня. Кипяток стекал по его телу, обжигая кожу, но было все равно. Йен впервые почувствовал что-то настоящее за долгое время, поймав лишь взгляд Микки, полный боли. Стоило только немного поворошить прошлое, тут же мир превратился в обесцвеченное нечто. Все эмоции за последнее время показались рыжему фальшивкой.

«По настоящему свободным меня делает то, что происходит между нами, Йен»

Блять. Спустя столько времени воспоминания больно ударяли в голову, сносили ураганом, били под дых. Но он ничего не чувствовал. Пустота, казалось, злобно хихикала от радости, выходя за пределы тела, комнаты, города. Она как черная дыра поглощала всего Йена… Он так не может. Смотрит на полочку. В голове нет сомнений. Дрожащей рукой нащупывает что-то тонкое и острое. Берет в руки. Пути назад нет. Не сейчас. Металл касается запястья. Боль? Нет, он ничего не чувствует. Еще раз. Снова ничего. Ещё. Всё еще ничего. Сильнее. Глубже. Быстрее. Выше. Ниже. Резче. Вдоль. Поперек. По чистой руке. По старым шрамам. Кровь капает, боли все также нет. Слёзы льются из глаз. Йен обессилено падает на колени. Кровь капает, боль есть, но она внутри. — Сука, сука, сука, сука — с тихого шепота он переходит на громкий крик. Шум воды оглушает. Смотреть не хочется, но он это делает. Рука превратилось в кровавое месиво. Чувствует, что отключается. В голове грохочет одна фраза, бьет в виски, заполняет все мысли.

«Это же полный привет а-ля Моника.»

Истерика накатывает с новой волной. Руки тряслись пуще прежнего, и вот уже все тело содрагается в истерике. Пустота в душе все также злорадствует. — Я опять проебался. Я обещал, но не смог. — слова вырываются непроизвольно, слезы смешиваются с кровью, стекая в канализацию. Лезвие падает, лязгая о плитку. Рассудок покинул его. Он уже почти не слышал, как трезвонил дверной звонок, как открылась дверь, как чьи-то теплые руки обхватили его лицо. Мир погрузился во мрак.

«Ты это заслужил, Йен.»