Немые чернила

       Три дня тянулись невообразимо долго. Выбраться, чтобы хотя бы разок навестить друга, у Гоголя не получалось, из-за чего он пребывал в крайне поникшем и раздражительном настроении. Всё, в чём ему удалось продвинуться - выяснить, в какую из больниц положили Фёдора, но даже обладая информацией, отсутствие возможностей к действию сильно удручало подростка.        Этот болезненный человек был единственным его здравомыслящим собеседником, разговоры с которым приносили Коле эмоции, особенно когда он с гордостью осознавал - Феде интересно с ним общаться, он делает это не из благородных, но жестоких побуждений проявить к нему жалость или одарить ненужной вежливостью. Поэтому теперь оказавшись в словесном одиночестве, Гоголь вновь вернулся к привычке разговаривать с самим собой, чем он тут же воспользовался: мальчишка завёл отдельную тетрадку, записывая туда всё, что хотел бы донести до Фёдора, в подробностях расписывая свои размышления или просто события дня. Уже за эти три дня тонкая восемнадцатилистовая тетрадь полностью наполнилась неровной поступью букв, кое-где содержа в себе размазанные чернила и маленькие забавные каракули.        От Колиной матери не укрылась смена настроения её сына, даже несмотря на то, с каким усердием он скрывал это под своим непробиваемым весельем. Всё её попытки выяснить, что случилось, оказались до позорного провальными, потому как овладев её же собственным искусством, Николай мастерски переводил тему и притворялся недалёким, лишь бы она оставалась несведущей в его делах. Он прекрасно знал, чем это чревато для его относительно спокойной жизни дома, поэтому проявлял неожиданные для него самого чудеса партизанского молчания.        Но в какой-то из дней, когда их старенький учитель физкультуры в очередной раз заболел, из-за чего отменили последние два урока, фортуна наконец-то улыбнулась Гоголю: мать в этот день была в командировке, в соседнем городе. Это всё ещё не отменяло того факта, что она напоминала о своём существовании каждую перемену своим телефонным звонком, сверяясь с расписанием, однако даже это не могло испортить ему настроения. С трудом дождавшись конца последнего урока и, теперь имея в запасе около двух часов, Николай пулей выбежал из школы, быстрым и спотыкающимся шагом направляясь к больнице, здраво рассудив, что автобуса он будет ждать гораздо дольше.        С бешено колотящимся сердцем он взбежал по ступенькам серого и высокого крыльца здания, и на негнущихся ногах подошёл к стойке регистратуры, неловким кашлем обращая на себя внимание медицинского персонала.        —З-здр-равствуйте, н-не под-д-дскаж-жете, с-сейч-час мож-жно н-навещать госпитализированных? - подростку потребовалось немало усилий, чтобы внятно задать вопрос, мешая заиканию расстроить его планы.        —Когда госпитализировали и по какой причине? - быстро уточнила молоденькая женщина, не обращая особого внимания на сбивчивую речь.        Гоголь быстро назвал все интересующие данные, от нетерпения переминаясь с ноги на ногу, пока та женщина искала информацию о Фёдоре в базе данных.        —Двести двадцать девятая палата, Достоевский, - она подняла глаза, но мальчишку как ветром сдуло, когда по инерции добавила. - На втором этаже...        Николай уже поднялся на нужный этаж, переводя дыхание после очередного бега и с любопытством выискивая среди длинной вереницы дверей табличку с заветным номерком. Из-за чего он совершенно не обратил внимание на какого-то парня, случайно врезавшегося в него.       —Идёшь с таким видом, словно клад ищешь, не иначе, - его худое лицо прорезала добродушная ухмылка. - Какую палату тебе надо?        Гоголь на пару секунд замешкался, совершенно не ожидая, что натолкнётся на кого-то в этом, казавшемся пустым, коридоре, но тут же скороговоркой произнёс:        —Дв-в-вести двадцать д-девять. Извините, не заметил вас.        Тот снова хмыкнул, но кивнув головой, махнул рукой, призывая идти за ним, поворачивая куда-то за угол, в небольшое ответвление коридора, который подросток случайно проскочил. Лампочки тускло мерцали, что делало это помещение крайне неуютным, если в больнице как таковые вообще есть.        —Милости просим, - с усмешкой раскрыл дверь безымянный пациент, театральным жестом приглашая внутрь.        Разноцветным глазам предстало крайне тоскливое зрелище, но когда зрачки зацепились за знакомую сутулую фигуру, очертания палаты уже не имели никакого значения для подростка, который с радостным воплем кинулся к больничной койке. Он хотел было в своём порыве обнять больного, но, заметив рядом стоящую капельницу, обезоружено поднял ладони вверх, боясь ему навредить.        —Та-дам! - Николай и сам не знал, почему он вдруг внезапно так по-глупому воскликнул. - П-привет, н-не ож-ж-жидал меня увидеть, д-да?        Федя слабо улыбнулся, позволяя себе разглядеть пришедшего к нему друга, который до боли в рёбрах казался таким родным и таким живым в этом мертвенно бледном помещении, пропахшим спиртом и человеческой слабостью перед физическими недугами.        —Эй, мелкий, мне, если что, заглянуть кой-куда надо, так что не скучай! - бросил на выходе через плечо тот пациент, что помог Гоголю найти палату, одаривая Фёдора смешком. - Не шуми только здесь.        Достоевский, фыркнув, качнул головой, и тут же снова переключился на Николая, с которым не решался заговорить. Они не в первый раз оказываются наедине, но, пожалуй, в первый, когда в воздухе осязалось отсутствие желания писать.        Они молчали недолго, но Гоголю показалось, что тот не хотел бы здесь его видеть, оттого и молчит, разглядывая с каким-то странным блеском в тёмных глазах.        —Привет, Микола, - едва слышно, опуская глаза на сжавшиеся на коленях в замке, руки, произнёс Фёдор. - Рад тебя видеть.        Микола обрадованно, как довольный птенец, вскочил на жалобно скрипнувшую койку.        —Тож-же очень р-рад, даже не представляешь, насколько! - стараясь скрыть заикание и волнение, он начал говорить быстрее, на ходу проглатывая звуки и беспорядочно жестикулируя руками. - У н-нас физ-зр-ру отменили, в-вот я к тебе и пр-ришёл! Прости, что н-не ср-разу, я...        Его щебет прервал тихий смех Достоевского, который низкими и невзрачными переливами всколыхнул что-то странное между ними двумя, вызывая у Гоголя удивлённый взгляд. Который тут же сменился на разочарованный, когда мальчишка присмирил свои руки и заставил их приобнять собственные плечи.        —Я-я н-н-астольк-ко смеш-шно говор-рю? - его обиженный тон царапал слух.        —Что ты, я совсем не поэтому рассмеялся, Микола, - Федя попытался наклониться к другу ближе, напрягая голос. - Просто, во-первых, я правда... Счастлив?        На этом слове подросток сделал паузу, обдумывая корректность использованного слова, но тут же махнул на это рукой, замечая, что сидящий напротив ждёт продолжения.        —Ладно, положим, будет "счастлив", в конце концов, это не настолько уж и далеко от истины, - продолжил Достоевский, подгибая под себя ноги, вынуждая больничный матрац прогнуться сильнее. - А во-вторых, я и вправду, не думал, что придёшь, думал, тебя мать не пустит. Поэтому растерялся и теперь, пожалуй, не знаю, что делать с этим. Забавно получается.        Завершение его слов украсила искренняя улыбка, которая совершенно не выглядела насмехающейся или враждебной. Этого было достаточно, чтобы с Гоголевского сердца свалился камень, возвращая ему прежнюю свободу в жестикуляции и отнимая столь привычное волнение за свою речь. Эти слова вызвали в нём какой-то странный трепет, но, не желая акцентировать внимания на этих тёплых и странных речах, Николай широко улыбнулся, возвращая диалог в более привычное и понятное для него русло:        —А она н-никуда меня и н-не отпус-скала! - заметив, как с фиолетовым отливом глаза чуть округлились, что для привычно невозмутимого лица уже значило высокую степень удивления, тот удовлетворённо развёл руками, словно был фокусником на манеже. - В-вот так-то! Но я всё равно здесь, п-потому что переживал за тебя! З-знаешь, как мне было страшно, когда мне случайно приснилось, что ты упал в обморок прямо на улице, но в капец какой глубокий колодец?        Достоевский внимательно слушал его, нередко улыбаясь одними глазами на какие-то забавные фразы или жесты, которые так и наполняли палату чем-то, если не уютным, то определённо комфортным. Ему в целом нравилось, когда речь этого взбалмошного человека лилась, словно бурный ручей, который даже редкая бранная речь не портила. Но телу всё ещё нужен был отдых, поэтому он неловко прервал быстрый поток слов, со временем переставших спотыкаться о заикающийся голос:        —Не возражаешь, если я лягу? Я просто очень устал.        —Спрашиваешь ещё, нет нельзя, сейчас палку к спине привяжу и хрен ляжешь! - гоготнул Коля, но тут же смолкая, боясь, что другу придётся не по нраву его сарказм.        Да и другом ли его стоит называть, когда ради этого человека он был готов пожертвовать даже собственной свободой?        Фёдор едва заметно фыркнул и, задумавшись на секунду, чуть изменил траекторию, кладя голову не на подушку, не сбоку от Миколы, как изначально того хотел, а на него самого, удобно ложась на скрещенных по-турецки ногах.        —Продолжай, я весь внимание, - прежде чем веки устало накрыли глаза, парнишка мельком углядел, как на бледной коже появляются редкие бутоны румянца, окрашивая уши в яркий цвет.        —К-а-ак скажешь, Феденька, - решив сделать вид, что так и должно быть, Гоголь сбивчиво продолжил, но уже не так вовлечённо, периодически отвлекаясь на темноволосую макушку.        Зайдя в своём повествовании не слишком далеко, их идиллию прервал звонок.        —Привет, ма! - бодро, не забывая о "правильной" интонации, начал Коля.        Лёжа так близко, Федя слышал их диалог. Стараясь не шуметь, чтобы не скомпрометировать разговаривающего, он затаил дыхание, взволнованно теребя вырез на простой футболке.        —Нет, ма, вс-сё н-нормальн-но, с-сейчас на ф-физк-культуру снова пойду, - его нервозность выдавали лишь пальцы, отчаянно теребившие штанину брюк.        —Тогда почему я не слышу шума других учеников? - он услышал, как мать нахмурилась. - Ты где вообще?        Достоевский, едва ли не нутром чуявший чужой страх перед собственным родителем, ободряюще пощекотал подушечками пальцами ладонь друга, находя её наощупь. Николай сжал его руку, словно хватался за неё в поисках спасения от, до тошноты противных, реплик по телефону.        —Т-так ведь н-не вс-се в р-р-раздевалку н-на пер-ремену ушли, - судорожно искать отговорки было не впервой, но каждый раз это сопровождалось мандражём. - Да и ус-стали з-за с-сегодня в-все.        —Вот как? - по тону было заметно, что она хотела спросить что-то ещё, но её вовремя отвлёк шум на заднем фоне. - Так, ладно, потом поговорим чуть подольше, хорошо? Я позвоню после конца всех уроков, чтоб трубку сразу взял, ясно?        Федя нахмурился, слыша подобную угрожающую интонацию в голосе, и приоткрыл глаза, пытаясь взглядом зацепить выражение лица Миколы. Не удалось, но вспотевшая ладошка, больно сжимавшая руку, говорила об этом гораздо громче, нежели дрожавшая улыбка на бледном лице.        —Конечно, ма! - энтузиазма в голосе было больше, чем следует, что мальчишка тут же поспешил исправить быстрым прощанием. - Ладно, ма, мне тоже пора бежать. Пока-пока!        Короткий сигнал ознаменовал конец неприятного диалога и Николай выдохнул, швыряя телефон куда-то на кровать.        —Она точно об этом не узнает? - тёмные глаза изучающе скользили по наклонившемуся к нему лицу, пытаясь распознать настроение его обладателя. - Тебе не влетит за меня?        Вопрос сражу же полетел в категорию риторических, из-за чего оба подростка многозначительно вздохнули.        —Н-не х-х-хотел б-бы, чтобы он-на узнал-ла, - Гоголь неприязненно поёжился, в красках представляя заблаговременные выговор и наказание, если вдруг что-то пойдёт не так. - Д-да, кстати, с-смотри, что у м-меня для тебя есть!        Он удосужился наконец снять с плеч полупустой рюкзак и принялся рыться в нём. Фёдор сделал вид, что не заметил столь резкой смены темы, с интересом ожидая, что ему преподнесёт желанный гость.        —В об-бщем, м-мне не с кем было п-поговорить, так что, - Коля помахал у друга перед носом заветной тетрадью. - Если хочешь, можеш-шь поч-читать пот-том, когда б-будешь хорошо себя ч-чувствовать...        —Нет, всё нормально, я хочу сейчас, - потирая глаза и поднимаясь со своего места, перебил его тот, аккуратно беря стопку листов из суетливых рук.        Из-за тихого голоса до Николая не сразу дошёл смысл сказанного, но побоявшись переспрашивать, он покорно отдал записи, внимательно следя за изменениями на лице напротив, расположившемся так близко. Пожалуй, даже ближе, чем когда они сидели за одной партой. Тонкие чёрные брови, худые черты, которые Гоголь не побоялся бы назвать аристократичными. Синяки под глазами становились заметнее, когда он щурился, пытаясь вчитаться в неразборчивый почерк. Кончик острого носа забавно дёргался, когда глаза бегло прочитывали размашистый текст.        По мере чтения, он делал комментарии, словно отвечая на этот поток непроизнесённой речи, отчего у Гоголя на душе становилось всё теплее и теплее, время же потеряло всякий смысл. Их диалог напоминал разговор немого и глухого: один с наслаждением молчал, прекрасно зная, что всё важное он уже сказал, второй же силился говорить так, чтобы его поняли и услышали, искренне надеясь, что так и будет.        —Знаешь, в своей голове я тебя чуть по-другому озвучивал, - заметил Коля, пока Федя читал.        Тот рассмеялся, только лишь изменившимся дыханием и прищуренными глазами выдавая свой смех. "Уже не так уж сильно заикаешься?" - не без тихой радости думал Достоевский, пока тонкие пальцы трепетно переворачивали исписанные листы.        Раздалась приглушённая трель очередного телефонного звонка, чей звук заставил Николая вздрогнуть, стремительно немеющими руками поднимая трубку, трясущимся движением смахивая кружок на сенсорном экране.        —Ало, мам!        Федя украдкой взглянул на его лицо. Он заметил, как поверхность глаз напряжённо остекленела, а напряжённая улыбка словно приносила боль тому, кто с таким отчаянием её выдавливал из себя. Неуверенным жестом он протянул другу свою ладонь, взглядом предлагая взяться за руки, пока тот будет разговаривать с матерью. Гоголь, не колеблясь, принял это предложение, кладя свою ладонь сверху, позволяя прохладным пальцам чуть массировать обветренную кожу.        —Н-ну не сов-сем, - Фёдор прослушал вопрос, поэтому услышав этот ответ и то, с какой осторожностью Гоголь начал говорить, насторожился. - Просто м-мне... В об-бщем, я д-давно с Ф-федей н-не виделся, поэтому я т-так подум-мал...        Достоевский затаил дыхание, не веря собственному слуху. "Серьёзно? Решил вот так, сходу? - он внимательно следил за чужим выражением лица, не забывая прислушиваться к приглушённому голосу на том конце "провода". - Хотя, если шанс того, что она не узнает, крайне мал, то лучше действительно не врать, а просто увиливать. Главное, чтобы она потом его этим одолжением в долги не загнала".        —Ты ж-же не воз-зражаеш-шь, ес-сли я к-к нему ненадолго з-зайду? - непривычно робко спросил у матери Николай, едва сдерживая смех, смотря на то, как Фёдор беззвучно смеется.        Он легонько пихнул друга ногой, чуть не выронив телефон.        —Он до сих пор в больнице? - до слуха вновь донесся требовательный голос. - И как это понимать? У тебя экзамены на носу, тебе сейчас не нужно уделять время ничему другому, кроме учёбы!        Федя выразительно выгнул бровь.        —Что за чушь она несёт? - его шёпот был почти беззвучным, но Коля скривил лицо, выражая им своё отношение к этим нотациям.        —Сейчас ты к нему пойдёшь, вы там заболтаетесь, - Гоголь поставил звонок на громкую связь, чтобы можно было положить телефон на одеяло, а самому карикатурно передразнивать мать. - А потом что? "Мам, извини, я не хочу учиться"?        —Можно подумать, это из-за меня у тебя особого желания нет, - первые в жизни Достоевский был рад тому, насколько тихий у него голос, потому как его шёпот было крайне сложно услышать, что лишало возможности добавить другу неприятностей.        И всё же, Микола его отлично слышал.        —Ну ма, я ч-честно, н-недолго, - изо всех сил стараясь придать голосу покорности, произнёс он. - Правда, к тому же, долгие свидания запрещены.        Он едва удержался от того, чтобы не начать изображать голубя. Сердце колотилось, как бешеное, но азарт, который охватил его молодое юношеское тело, подбивало его подливать масла в огонь.        —В чём проблема пойти домой? Подождёшь, когда его выпишут и увидитесь.        —Ну ма, ты же сама говорила, если друг хороший, он н-не бр-росит, к-когда что-то такое происходит, - на этих словах Федя закрыл рот рукой, изо всех сил контролируя смех, пусть и тихий. - Ну мам!        —Не мамкай! - видимо, её это начало порядочно раздражать. - Ты сейчас где?        —В м-магазине, который на п-перекрестке рядом со школой, - даже не моргнув, соврал подросток.        —Ага-ага, конечно, - тихонько отозвался второй обитатель "магазина".        —И что ты там забыл?        —Холодно стало, погреться зашёл, - давясь хохотом, продолжал Коля. - Так ч-что, м-можно или нет?        Мальчишки переглянулись, с наслаждением следя за представлением. Пожалуй, это был первый разговор с матерью, который не приносил Гоголю дискомфорт, напротив, ему хотелось и дальше продолжать нести полный бред, на расстоянии выглядевшим таким правдоподобным. Он ласково взглянул на спрятавшего своё лицо в тетради Фёдора, чьё веселье так и рвалось через вздрагивающую от смеха грудь. "Вот бы всегда так" - мечтательно пронеслось в светловолосой голове.        —Ты снова выперся в одной кофте? - через голос сквозили гневные нотки, которые не возымели на непутёвого сына никакого эффекта. - Сколько мне раз тебе говорить, теплее одеваться?! У тебя отличная зимняя куртка, между прочем...        —Так она зимняя, а сейчас середина марта, - перебил её Николай.        Федя окинул того придирчивым взглядом, выдавая едва слышное:        —Да нет, не в одной кофте. Как минимум ещё штаны и рубашка.        Гоголю стоило больших усилий не заглушить материнскую ругань своим хохотом.        —Т-так что? Мне можно к Феде? - он закрыл глаза, дабы не смешить себя ещё сильнее тем фактом, что он уже с ним.        —Уборка дома сделана? Бабушке помог с цветами? В комнате не бардак? - та принялась закидывать его вопросами, но на каждый вопрос у её сына находилось железобетонное "Да". - Ты прям сегодня хочешь? До завтра разве не терпит?        —У меня завтра репетитор, ты не забыла? - ангельски проворковал Николай, получая истинное удовольствие от своей шалости.        —Тогда чтобы через час уже дома был, - она шумно вздохнула.        —Но ведь мне ещё дойти н-надо! - запротестовал парнишка, чуть не прикусывая язык, пока корчил рожицы.        —Поэтому в твоих же интересах дойти до больницы быстрее. Мне некогда, позвоню тебе через час.               Было слышно, как её кто-то позвал, поэтому подростки выдохнули, позволяя себе наконец-то не скрываться.        —Чёрт, почаще бы так разговоры кончались, - покатываясь от смеха на скрипучей кровати, простонал через слёзы Коля.        —Да, но, увы, командировки у неё не частое явление, - растирая ноющие от сдерживаемого веселья щёки, хихикнул Достоевский. - В магазин, говоришь, зашёл погреться?        —Ага! - счастливо улыбнулся ему друг, чьё присутствие вызывало уже не дружеские чувства. - У меня ещё м-минут сорок есть, чтобы п-побыть с тобой, здорово, да?        —Не так быстро, сам говорил, долгие свидания здесь запрещены, - парнишка покачал темноволосой головой. - а ты и так уже достаточно долго сидишь. Тебе на руку, что медсёстры здесь частенько халтурят, поэтому тебя ещё не выгнали.        —Пусть т-только попробуют! - театрально пригрозился Миколка, падая тому в ноги и довольно протягивая к его лицу руки. - Т-так что, пока никто н-ничего не заметил, т-тебе от м-меня не от-тделаться!                          ----------- ✶ -----------        Довольно скоро после этой вылазки Фёдора выписали, и после недолгого, но крайне скучного, нахождения дома, он вернулся в школу.        Единственный, кто скучал по нему и с нетерпением ждал его возвращения, с радостными воплями наскочил на него, крепко обнимая. После того времени, проведённого в больнице, они больше не заговаривали друг с другом, возвращаясь всё к тому же методу - бумаге и чернилам.        Довольно скоро наступил день рождения Гоголя, который они провели в компании друг друга и изредка наведывающейся к ним в комнату матери, желавшей постоянно уточнять, о чём они болтают, и почему не слышно её обыкновенно громкого сына. Николай был готов поклясться, что это его самый счастливый день за все прошедшие шестнадцать лет.        Затем они вновь вернулись в школьную рутину, начинающую тревожиться из-за усиленной подготовки к экзаменам, давившей всем на нервы. Оба старались успокаивать друг друга, предпринимая неловкие попытки заботы, будь то принесённый в школу обед на двоих или же долгие объятия под лестницей на первом этаже, где их никто бы не заметил.        Их сближение не прошло замеченным от вездесущих одноклассников, которые стали выдавать неоднозначные намёки и несмешные шутки по поводу ориентации, но после одного сломанного, благодаря Гоголю, носа, противные шепотки поутихли.        Очередной школьный день. Середина мая и уже палящее через старое стекло солнце. Предпоследний урок литературы в четверти, на котором обыкновенно подводили итоги, что позволяло большей части класса ничего не делать, лишь изредка лениво отзываться на зов учителя.        "Давай сегодня вместе пойдём? - уже привыкнув к убийственному для глаз почерку, принялся читать Достоевский. - У матери проблемы сейчас на работе, сезонная штука, так что ей не до меня".        "Предлагаю сделать по-другому..." - начал было писать Федя, но его отвлекла преподаватель, спрашивая, не нужны ли ему оценки, чтобы итоговая вышла лучше.        Мотнув головой и получив упрекающий взгляд учителя, он пихнул локтем Николая, сующего ему под руку листик с недописанным посланием. Чуть позже он быстрым движением вывел окончание предложения.        "Давай сегодня ко мне зайдёшь? Мои родители, по крайней мере, не против".        На лице Коли расцвела широкая улыбка, если бы он умел мурлыкать, то этот звук заглушил бы собой остальные в шумном, от гомона учеников, классе и он кинулся писать ответ.        "Давай давай!!! Своей я что-нибудь наплету, придумаю. Спасибо большое!!".        Фёдор кивнул, ничем не выдавая своей радости, впрочем, Гоголю этого и не требовалось: он уже научился распознавать едва заметные перемены в настроении этого обожаемого им человека. Он положил свою ладонь к тому на стул, бессловесно предлагая взяться за руки. Тот не заставил себя долго ждать, пододвигая ближе стул, чтобы положение их рук не слишком уж бросалось в глаза.        Так много слов между ними, которые распирали грудь и так много исписанных страниц, с трепетом хранимых в сердце.