Фотоплёнка наполнена чувствами

Гоголь вдохнул аромат, слегка поморщился и выкинул сгоревший оладушек в мусорное ведро. Уже третий по счёту. Хотелось сделать действительно вкусный и хороший завтрак для своего парня, который в последнее время стал чаще ночевать с ним в доме, пока мать была на работе. Но кулинарными способностями явно удивить не получиться. Как минимум, если в ближайшие минут десять руки не станут прямыми и не сделают на этой кухне шедевр. Николай тихо вздохнул, поджаривая очередную партию. Фёдор принимал душ быстро и передвигался довольно неслышно. Так что много времени у него в запасе не имелось. — Пх, боюсь спросить, чем ты тут занимаешься. — насмешливо фыркнул Достоевский, убирая пальцами ещё немного влажные чёрные локоны назад. Вот. Что и требовалось доказать. — Завтрак. — буркнул Гоголь, переворачивая парочку, на удивление, уцелевших оладьев. Маленькая победа, учитывая, что они хотя бы не останутся голодными. — Правда? — Фёдор улыбнулся краешками уст, обвивая руками талию Николая со спины. Губы прижались к загривку, который открылся, потому что обладатель длинных белых волос додумался связать их в пучок до готовки, после чего зубы аккуратно прикусили нежную кожу. — Мм, а если ты мне кажешься куда слаще? — Пф, дурачок. — Гоголь не смог сдержать улыбку, столь настойчиво рвущуюся окрасить лицо, и повернулся к Достоевскому, обнимая за шею. — Возможно. — не стал отрицать тот и обхватил руками щёки Коли, притягивая к себе, чтобы накрыть чужие губы своими. Солнце пробивалось сквозь светлые занавесочки на окне, пуская блики по белоснежным локонам. В кухне пахло свежими оладьями и летом. Гоголь и не вспомнит, когда в последний раз в этом доме было настолько комфортно. Без криков, ссор, грязных чашек из-под кофе. Без постоянного одиночества и тоски, потому что мать пропадала сутками на работе, а когда возвращалась, то непременно упрекала за абсолютно любую мелочь, не имеющую ни малейшего смысла. Сколько бы Николай не старался, ему никогда не стать для неё хорошим сыном. И не его это вина. А сейчас он запустил пальцы во всё ещё чуть влажные тёмные волосы на затылке, слегка сжимая, и мягко выдохнул, почувствовав, как любимый парень смял его губы, проводя по потрескавшейся кожице языком. По телу пробежался едва ощутимый разряд тока, скапливаясь на кончиках пальцев и в особенности в тех местах, которых касался Достоевский. Это стало привычным, чем-то донельзя приятным. Да, они действительно совершенно не умели целоваться раньше, однако схватывали на лету и крайне быстро учились. Ну и очень усердно тренировались, чего греха таить. — У меня с тобой так всё сгорит. — Николая улыбался даже глазами. Удивительная способность — уметь излучать искреннюю улыбку, не потрудившись хотя бы приподнять уголки рта. — Я всё ещё планирую съесть тебя, вместо нормального завтрака. — Фёдор демонстративно наклонился, провёл носом по изгибу шеи, незаметно с удовольствием вдыхая аромат кожи, и слегка прикусил зубами прямо под челюстью. Достоевский отстранился с довольной ухмылкой, своровав свою чашку чая со столешницы, пока Гоголь, смущённо бурча под нос, прижимал к месту укуса ладонь. Уши тут же покрылись румянцем, передавая своё настроение также и щекам. Вот же дурак. — Ты бессовестное созд... — заговорил Николай, и... И Фёдор, попутно забирая тарелки с оладьями, дабы поставить те на стол, спокойно проплыл мимо, украв у него короткий поцелуй, из-за чего он совершенно забыл, о чём хотел сказать. Не важно. Пусть весь мир подождёт. После завтрака парни помыли вместе посуду и поднялись наверх, скрипнув деревянными ступеньками при ходьбе. Дом был достаточно старый, явно не блещущий современным ремонтом, однако Гоголь слишком привык к подобным условиям, теперь наоборот чувствуя себя довольно дискомфортно в каких-нибудь навороченных современных помещениях. Даже стань он богатым, то купил бы небольшую уютную квартиру и жил бы там со своим Феденькой. — Ты до сих пор хранишь эту коробку? Небось, все фотографии в двух экземплярах делал, чтобы и повесить куда-нибудь и в неё закинуть. — Достоевский насмешливо фыркнул, бросив взгляд на коричневую коробку в углу стола, и бухнулся на кровать. По большей степени, прятать её не имело никакого смысла. Во всяком случае, с относительно недавних пор. Мать всё равно в его комнате не роется и особо жизнью сына не интересуется. Так было всегда, ещё до развода родителей. Порой, будучи маленьким ребёнком, Коля задумывался, что, умри он в каком-нибудь переулке с местными бездомными, то мама бы обнаружила его бездыханное тельце только через несколько дней, и то, потому что позвонили из полиции. Сейчас Гоголь думал, что женщина сама иногда похожа на ходячий труп с такой горой работы. Фёдор к матери возлюбленного относился несколько... противоречиво. С одной стороны, они практически не общались никогда толком, так как та постоянно пропадала вне дома. С другой же, он прекрасно осознавал, сколько не самых благоприятных вещей эта особа успела натворить. Мария была истеричной и эгоистичной. Любила во всех своих невзгодах винить других людей, а потом срываться на них же. Имела привычку периодически попивать алкоголь и плескаться ядом в разные стороны, обсуждая коллег со своими глупыми подружками, питающимися всякими сплетнями, пускай и самыми абсурдными. Достоевский был почти полностью уверен, что ей больше по душе сидеть за бумажками в офисе или в баре с подружками, нежели с собственным сыном дома наедине. К тому же, хоть эта тема напрямую не поднималась, Фёдор знал, что мать Гоголя бы не одобрила их отношения, поэтому тот ничего не говорил и официально не знакомил. Речи о каких-то предъявах абсолютно не шло, но просто как данность. И также знал причину слёз Николая в тот роковой вечер на бордюре за небольшим кафе, где зародилось их общение. Парень он, всё-таки, далеко не глупый. Да и Гоголь позже немного раскрыл информацию о том происшествии. — Конечно. Она же свела нас вместе, дорогой мой. — протянул Гоголь и звонко чмокнул Фёдора в щёку, пряча недавно сделанные фотографии в заветную коробку. — Пф, мы бы и так были вместе. Возможно, просто чуток попозже. — Достоевский откинулся на подушку, предварительно неприятно хрустнув шейными позвонками. Николай непроизвольно поморщился. Ещё не привык. — Откуда тебе знать? — Гоголь спрятал коробку в ящик стола, закончив возиться с ней, и завалился на кровать, улёгшись щекой на грудную клетку Фёдора. Он довольно промурчал, прислушиваясь к размеренному сердцебиению у своего уха. Достоевский подцепил пальцами белую прядь, аккуратно распустив из ленивого пучка, покуда на губы наползла лёгкая полуулыбка, значившая намного большее, чем можно представить. — Просто знаю.

***

Он появился в его жизни совершенно неожиданно, незапланированно, разрушительно. И сразу привлёк взгляд. Своими белоснежными пушистыми волосами, к которым хотелось коснуться, почувствовав на подушечках пальцев мягкую текстуру. Разноцветными очаровательными глазами. Один общедоступный карий. Настолько яркий оттенок, что при должном освящении казался жёлтым. Второй голубой, скрытый от чужих глаз отросшей чёлкой. Его можно было заметить. Хорошенько присмотреться, разглядеть под определённым ракурсом. И своей напускной улыбкой, заставлявшую всех окружающих подумать, что всё правда хорошо. Какая жалость, что у Достоевского имелась исключительная способность распознавать подобные выражения лиц. Фёдор относительно недавно переехал в Северную Каролину, перейдя в новый класс. Ни настороженные взгляды со стороны, ни насмешки над иностранным акцентом, ни глупые прозвища не побуждали ни капли заинтересованности. Но этот парень... Достоевский до сего момента не встречал альбиносов вживую. А настолько милых не видел вообще, похоже, никогда. С таким поразительно заразительным смехом. Николай Гоголь. По стечению обстоятельств (некоторые вполне способны назвать это судьбой, однако Фёдор не верил в подобные ценности, поэтому предпочёл бы назвать это именно так) он тоже оказался как минимум не американцем. Его имя Николай. Достоевский отдалённо слышал, как одноклассники перекидывались заезженным «снежок», мысленно категорически не соглашаясь. Ему не подходило такое прозвище. Скорее... Чудо. Фёдор не обменялся с этим парнем и парочкой слов, но почему-то твёрдо уверен, что он самое настоящее чудо. Только вот, видимо, намеренно избегающее прямого контакта. Не мудрено, Достоевский за первый школьный день в качестве новенького заработал крайне неоднозначную репутацию. Не сказать, что в плохом смысле, но и явно не в хорошем. Таким образом, если даже он сам, на удивление, захотел бы с кем-то познакомиться, то, вероятно, выбранный человек не пошёл бы на контакт с ним. Матушка с энтузиазмом говорила, что стоило бы завести друзей. Не лучшая идея её расстраивать, особенно в несколько тяжёлое время для их семьи. Фёдор ничего не ожидал с самого начала. Не рассчитывал понравиться в новом незнакомом коллективе, влиться в текущий темп. Он также совершенно не рассчитывал услышать голос Николая Гоголя, который будет адресован в его сторону, когда выходил на задний двор после уроков и сделал несколько шагов к альбиносу, пока того не подхватили группка парней из компании. Нет. Не было такого. — Как всё прошло? Как учителя? Одноклассники? С тобой всё хорошо? — Адель сразу с порога затащила сына на кухню и наложила поесть. На её губах красовалась воодушевлённая улыбка, но Фёдор смотрел на синяки под немного потускневшими глазами, практически идентичными его собственным. — Да. Всё в порядке. Приняли нормально, с учителями конфликтов не возникло. — Достоевский улыбнулся уголками губ, отпивая чёрный чай из своей любимой кружки с изображением шахматной доски на ней. А ещё он безбожно соврал. Адель старалась держаться, пыталась быть ответственным, порядочным родителем. Стремилась восполнить ту проплешину, что образовалась с отсутствием отца. Умершего отца. Её муж погиб достаточное количество времени, чтобы попытаться встать на ноги, взять себя в руки и продолжать жить. Но недостаточное, чтобы синяки под глазами начали исчезать вместе с приглушёнными всхлипами по ночам за стенкой. Фёдор каждый раз, когда просыпался и улавливал знакомые звуки, аккуратно передвигался в спальню мамы. Толкал дверь плечом, ходил практически бесшумно. Та всегда извинялась, что разбудила, бубнила под нос, тараторила какие-то неразборчивые вещи и старательно вытирала влажные щёки. А Достоевский молча садился рядом, обнимал за плечи и позволял уткнуться лицом в своё плечо. Потому что теперь в доме один мужчина — он сам. Он не выбирал становиться мудрым и взрослым так рано. Так сложились обстоятельства. Адель пыталась не раскисать, хотя бы ради сына. Фёдор видел, как она старалась. Поэтому не собирался жаловаться на мелкие школьные неполадки, дабы лишний раз не тревожить моральное состояние матери. — Знаешь, на самом деле... — Достоевский тихо выдохнул, ковыряя вилкой салат. Адель любопытно подняла голову, отрываясь от ужина, и убрала выпавшую из низкого хвоста тёмную прядь за ухо. — Я сегодня встретил человека, который волнует меня. Женщина от услышанной новости выронила из тонких пальцев вилку, хлопая редкими ресницами. Железо с тихим звоном ударилось о миску. — Неужели тебе понравилась какая-то девочка? Красивая? Из твоего класса? — Адель чуть прояснилась, взяв сына за руку в подбадривающем жесте. — Понравилась? Нет, не думаю. Скорее... — Фёдор вздохнул, подпирая голову рукой. — Он выбивает меня из душевного равновесия. — Он? — мать удивлённо приподняла бровь, слегка дёрнув пальцами на прохладной фёдорвской ладони, так как попытки согреть её всегда оказывались тщетными. После чего кивнула и понимающе улыбнулась. — Волнует, значит? — Именно. Но у нас так и не завязался разговор. У меня не получилось получше изучить. — Достоевский хмыкнул, опуская подбородок на согнутое колено, которое подтянул к себе на стул. — Не переживай. Уверена, что вы найдёте общий язык. Фёдор, право, отнёсся довольно скептически к этим словам, но промолчал, ничего не ответив. Каким же стал удивлением тот факт, что Адель действительно была права. Достоевский проучился в этом классе неделю. За это время ему удалось более-менее устаканить позиции в коллективе, так что ни с кем толком в дискуссии не вступал. Украдкой поглядывал на то, как Гоголь заглядывался на различные вещи, ничем на первый взгляд не связанные. То кот на стадионе школы по бордюру прошёл, то свет из окна упал на стопку старых учебников, то дождь скатывался по стеклу окон, размывая картинку за ними, то изучающий карий глаз длительно останавливался уже на нём, очевидно, не зная, что Фёдор это отлично замечает. И позже, увидев в руках Николая фотоаппарат на переменке в почти пустом кабинете, Достоевский полностью понял, к чему подобная манера поведения. В тот вечер Фёдор выбрался прогуляться по окрестностям, накинув чёрную ветровку. Маме нужен был покой и тишина, чтобы сосредоточиться и поработать. В последние недели у неё наконец-то начал появляться настоящий интерес к своему делу. Достоевский ни в коем случае не хотел сбивать настрой, как-либо мешать. Фёдор забрёл в спокойное местечко за каким-то кафе и сел на бордюр, скучающе разглядывая слабые отражения проплывающих облаков в мутной луже. Вдохнул полной грудью свежий воздух, откинувшись спиной на здание. И потом появился он. Даже с покрасневшими от слёз щеками, припухшими глазами, растрёпанными волосами он выглядел прекрасно. Достоевский сохранял полное спокойствие, умел держать самообладание. Но что-то глубоко в грудной клетке неожиданно шелохнулось, стоило им пообщаться по-настоящему, пускай и не очень много. Посидеть вместе, ощущая успокаивающее присутствие рядом. — Федь! Фёдор замер, повернув голову назад с немым вопросом. — Давай завтра сядем вместе за одной партой? От широкой улыбки Гоголя в груди на долю секунды встрепенулся тёплый сгусток. Достоевский не захотел уходить. Внезапно возникло желание забрать Колю — теперь он, кажется, очень даже вправе его так называть — с собой, напоить тёплым чаем. Показав сначала, естественно, все имеющиеся виды дома. Фёдор никогда не думал, что будет настолько хотеть услышать голос другого человека, что разливался в ушах, словно вязкий тёплый мёд. Они пока не могут считаться даже товарищами, однако... Пожалуй, он постарается.

***

Миска из-под оладьев стояла на столе, полностью пустая. Взять немного перекуса к себе в комнату наверх было идеей, конечно, Гоголя, которому вдруг стало жизненно необходимо пересмотреть все фильмы «Гарри Поттера», чего успеть за один вечер не совсем удалось. Достоевский не говорил ничего против, потому что довольный блеск в глазах Николая всегда являлся его личной небольшой слабостью. — И сколько лет ты уже знаешь весь сюжет наизусть? — Фёдор хмыкнул, потягиваясь и ставя ноутбук на ближайший стул. Гоголь задорно хохотнул. — Ты не представляешь, как я расстроился, когда в одиннадцать лет ко мне не прилетела сова. — Серьёзно? — Достоевский усмехнулся, скептически выгнув бровь. — Даже не думай портить мою детскую мечту своей иронией, — Коля угрожающе нахмурился, после чего рассмеялся, легко щёлкнув двумя пальцами по носу Фёдора. — Тем более, когда вместо совы, мне в итоге достался книжный червь, помешанный на чае. — А ты против? Достоевский упёрся руками в кровать и наклонился ближе, чуть потёршись кончиком носа о нос Гоголя с лукавой ухмылкой. Хитрый лис. — Только «за». — Николай выпрямился в спине, закинув руки на плечи Фёдора, и поддался вперёд, мягко прильнув к губам. Сквозь поцелуй послышался приглушённый смешок. Достоевский провёл ладонью по щеке, погладив подушечкой большого пальца бархатную кожу, и прикрыл аметистовые глаза, ласково подцепив нижнюю губу, слегка посасывая. Гоголь что-то неразборчиво промычал, ибо ему нравилось, что Фёдор проделывал с его губами. Вплёл пальцы в тёмные, чуть растрёпанные, волосы на затылке, второй рукой слабо стискивая худощавое плечо. Достоевский в свою очередь ненавязчиво стянул с небрежного хвоста резинку, оставив ту валяться на кровати. Белоснежные локоны объёмными волнами рассыпались по чужой спине, обрамляя скулы и шею. Вид их приносил какое-то моральное удовлетворение, эстетическое удовольствие. Фёдору невообразимо нравилось касаться, накручивать на пальцы, перебирать. Гоголь судорожно вдохнул воздух носом, стоило шершавому языку аккуратно раздвинуть собственный рот, проходясь по ровному ряду зубов. Он прижался поближе, выгнувшись, от ощущения ладоней на изгибах талии. На мгновение ясно захотелось, чтобы те коснулись горячей кожи напрямую, обдав привычной прохладой, а не оглаживали лопатки сквозь ткань футболки. Фёдор царапнул зубами нижнюю губу Коли, немного прикусил, оттянул и заботливо зализал оставшиеся потёртости. Вдоль позвоночника пронеслись мурашки. Хоть бы он не останавливался, пожалуйста. Гоголь не понимал, что на него нашло, но выяснять сейчас ужасно не хотелось. Достоевский целовал достаточно глубоко, чтобы становится в его руках самым податливым, послушным и мягким. Чтобы с каждым прикосновением к бёдрам сквозь ткань шорт получать разряд приятного тока. Николай чувствовал, что практически плавиться от витающего в воздухе жара. Пальцы поддели край футболки, потянули вверх, освободив разгорячённую кожу. Фёдор ухмыльнулся: вид Гоголя с покрасневшими щеками, взъерошенными волосами, влажными губами и без верхней одежды был непередаваем. Если бы мысли не были заняты совершенно иными вещами, то непременно потянулся бы за фотоаппаратом, дабы запечатлеть наглядно. Достоевский позволил снять с себя футболку самостоятельно, не заботясь о сохранности одежды, и врезался в припухшие губы настойчивее, прижимая относительно прохладные ладони к обнажённой спине. Дыхание перехватило на несколько секунд. Николай выгнулся и блаженно выдохнул, беспорядочно водя руками по впалому животу, чуть выпирающим рёбрам, линии позвонков. Фёдор не был подтянутым или спортивным, отнюдь нет. Но, боже, как же Гоголь любил абсолютно каждую частичку тела своего парня. Без исключений. Прекрасный. Настолько прекрасный, что играло желание сокращать дистанцию до минимума, напротив, увеличивая физический контакт. Достоевский целовал под скулами, припадал губами к чувствительной коже на шее. Коля хрипло посмеивался каждый раз, когда чувствовал слабую дрожь в своих бёдрах, стоило Фёдору коснуться их своими ладонями, параллельно целуя основание горла. Кадык дёрнулся от шумного сглатывания накопившейся слюны. Учитывая количество их поцелуев, ещё неизвестно чьей. Гоголь мягко опустился спиной на матрас, обнимая двумя руками за грудную клетку. Губы Достоевского оставляли буквально горящие следы на коже, из-за чего раз за разом хотелось поддаваться под них с не меньшим удовольствием. Происходящее не вызывало страха или непонятных, амбивалентных ощущений. Наоборот, казалось, словно всю голову заполняла немыслимая эйфория, растекающаяся по венам, точно сладкому-сладкому сиропу, и попадая в самое сердце, которое сейчас билось в бешеном ритме, так и норовя вырваться из грудной клетки, чтобы протянули Фёдору на раскрытой ладони. Пусть забирает. И душу, и тело, и сердце. Николай доверял Достоевскому как никому другому, поэтому знал, что, протяни он всего себя на ладони, тот ничего плохого не сделает, не разобьёт и не навредит. Возьмёт с осторожностью, чмокнет и укроет пледом. Пусть кто-то скажет, что Гоголь влюблённый дурак. Пускай. Фёдор незамедлительно ответит, что два влюблённых дурака должны держаться вместе. И пусть весь мир подождёт. — Коль, я вернулась пораньше, взяла нам пиццу по пути на ужин. Устала страшно, так что готовить нет сил... — послышался голос матери с коридора. Судя по шагам, женщина уже поднималась по ступенькам в гоголевскую комнату. Николай отпрянул, замирая на пару мгновений. Прежняя эйфория испарилась моментально, словно воздушный шарик, пробитый иголкой. Не сразу среагировал, не сразу обработал информацию. Потом подхватился, форсированно вытирая тыльной стороной руки губы, в спешке подхватывая свою футболку. Лишь бы успеть, господи, пожалуйста, помоги... Достоевский понял всё без слов, приглаживая растрёпанные волосы. Юноши успели взять элементы одежды в руки, подскочив на ноги, как в комнату зашла Мария. — Коль, я... Что... — мать ошарашенно распахнула глаза, лицезрея воцарившуюся картину. Её сын, всегда жизнерадостный, добрый, правильный мальчик, пусть и не всегда востребованный, полуголый подпрыгнул с кровати вместе со своим лучшим другом, чья компания, по мнению Марии, негативно на него сказывалась. В конце концов, семья у этого Достоевского неполная, нормального мужчины в доме нет, а та ненормальная Адель Митчелл ничему точно не научит. — Мам, я... Я могу всё объяснить... — проговорил медленно Гоголь ломающимся голосом, трясущимися руками натягивая на себя футболку. — Что, чёрт возьми, происходит?! — женщина шагнула ближе, смотря сначала на одного, потом на второго, будто не могла поверить в увиденное. Достоевский к тому времени также оделся обратно. — Прости, мам, прости, что не рассказывал тебе раньше... Мы с Федей... — Никаких вас с Федей нет и быть не может! — прервала грубо Мария, срываясь на повышенные тона. Её пальцы сжались в кулаки, впиваясь острыми наманикюренными ногтями в поверхность кожи ладоней. — Я оставляла тебя одного, выращивала тебя в своём доме, потому что рассчитывала на твоё благоразумие. — Я понимаю, что это трудно принять, но мы любим друг друга, и... — Гоголь, казалось, по цвету мог вполне слиться с трупом — настолько побледнел. Выражение лица показывало не просто страх, а искренний, неподдельный ужас. — И я тратила на тебя лучшие годы своей молодости не для того, чтобы ты становился бракованным отродьем! — женщина вскинула указательный палец, указывая острым ногтем ровно на грудь сына. На сей раз голос граничил на уровне истеричного крика. — Пока я впахиваю на работе целыми днями, чтобы прокормить тебя, давать тебе крышу над головой, одежду, ты раздвигаешь ноги перед ним?! — Мама, прошу, послушай меня... — Коля проглотил скопившийся ком в горле, нервно накручивая белый локон на палец. — Мы встречаемся с начала лета... Я влюбился, понимаешь? Уже давно, ещё несколько лет назад, я ни с кем не был настолько счастлив, и, уверен, что вы сможете найти общий язык, если мы просто поговорим... Достоевский видел состояние любимого, поэтому решительно подошёл ближе и прижал к себе, обнимая одной рукой за плечи. В конфликт словесно он пока не вмешивался, давая возможность Гоголю сказать то, что лежало на душе. К тому же, скажи Фёдор хоть слово, то это непременно набрало бы обороты куда хуже. — Не смей... Не смей говорить мне эти омерзительные вещи. — прошипела Мария, превратившись в сплошную ядовитую кобру. — Я так и знала... Так и знала, что надо было оставить тебя с отцом после суда! Уж он бы тебе спуску не дал и ты бы вырос нормальным, порядочным! Вот за что мне такое наказание, а?! За что ты так не любишь свою родную мать, раз так расстраиваешь меня? Не помнишь, как мне было тяжело после развода? Ты обещал, что будешь мне помогать, а вместо этого снова делаешь только хуже! За что мне достался такой сын, Николай... Коля зажмурился, оцепенев на месте. Кругозор застелили слёзы. И вот ему снова десять. Он снова маленький ребёнок, прячущийся в своей комнате под крики родителей, сотрясающих стены в доме. Рёв отца заполнял уши, вызывая опасения за сохранность барабанных перепонок. Плачущий, срывающийся голос матери, которая, не жалея голосовых связок, кричала о том, насколько этот чёртов мужчина и ребёнок испоганили ей жизнь. Коленька прижимал ладони к щекам, пока по ним градом стекали слёзы. Пытался не издавать ни единого всхлипа, стараясь не навлечь на себя внимание вечно ругающихся родителей. Это всегда заканчивалось унижением, хлопающими дверями и гробовой тишиной за завтраком. Мальчик залезал в шкаф, закрывая уши ладонями, и лежал на заранее сложенной на дне одежде, свернувшись в клубок. С каждой минутой споры становились громче, звуки хлёстких пощёчин разрезали воздух. Коля кусал губы в кровь, зажмуривался так крепко, насколько хватало сил, и беззвучно просил их перестать, молча захлёбываясь в одиночестве в клетке негативных эмоций. — Этот Достоевский больше не ступит на порог нашего дома! Я закрою тебя в комнате на замок, будешь до конца лета заниматься учёбой и готовиться к поступлению! А когда станешь совершеннолетним — делай что хочешь. — Мам, нет, я... Я люблю его, пожалуйста, не надо... — прохрипел сдавленно Гоголь, не тратя время на удаление слёз. Те бежали по щекам беспрерывным потоком, и ничего с этим нельзя поделать. — Закрой рот! — рявкнула Мария, приближаясь на опасное расстояние. — Пока ты под моей опекой и в моём доме, ты будешь делать только то, что я тебе скажу, понятно?! Мать занесла руку и собиралась уже было ударить Николая, отвесив звонкую пощёчину, но Фёдор перехватил её запястье, сжал так, что, возможно, позже проявятся синяки, и процедил сквозь зубы чётко и ровно, холодно блеснув аметистовыми глазами: — Мы уходим. Достоевский взял Гоголя за руку, чуть стиснул, и вытолкнул всех присутствующих из комнаты, закрыв дверь с громким звуком. Предварительно забрал телефон, несколько нужных вещей и ключи Николая, пока шёл скандал. Без лишних слов вытащил возлюбленного в прихожую, накинул на него куртку, заботливо застегнув. Мария анализировала слова Фёдора, привалившись спиной к стене. — Вот так, значит, да?! Тогда можешь считать, что у тебя нет дома! Мне не нужен такой дефектный сынок! Гоголь шмыгнул носом, натягивая обувь. Фёдор без колебаний толкнул входную дверь, выбрался на улицу и быстрым шагом направился в сторону своего дома, не отпуская ладонь Николая. Сжимал крепко, надёжно. Выглядел достаточно задумчивым, с нахмуренными бровями. Коля всю дорогу пытался успокоиться и, похоже, ему это удалось. Он ничего не говорил, никак ситуацию не комментировал и шагал, походя на призрака, восставшего из мёртвых по несчастливой случайности. Адель, увидев их в дверном проёме, загнала парней в тёплое жилище, пока не задаваясь ни одним вопросом вслух. Понимала, что сейчас явно не время. — Ох, милые мои, вы, наверное, замёрзли? Проходите быстрее, я вам сейчас сделаю горячий чай. — Адель быстро принялась делать напитки, перебирая в голове варианты произошедшего. Конечно, одна самая правдоподобная догадка у неё была. — Спасибо. Ты лучшая. — Фёдор вымученно улыбнулся краешками уст, забрал чашки и переместился с Колей в свою спальню, ставя чай на стол. Гоголь вновь шмыгнул носом, с безэмоциональным видом отпивая горячий чай. Вкусно и тепло. И пахло домом. И мама Феди была очень приветливой. Говорила ласково, без криков и оскорблений. И Достоевский обнимал очень бережно, будто хотел защитить от всего мира. А ещё... Достоевский поставил практически пустую кружку Николая на стол, крепко обнимая. Ладонь стала поглаживать по волосам, нежно пробираясь к корням массирующими движениями. Оу. Гоголь не заметил, как за рассуждениями снова начал плакать. — Прости... Прости меня, я не хотел, это всё из-за меня... — тараторил Николай, агрессивно утирая пальцами слёзы с глаз. — Чш-ш, всё нормально, чудо, ты ни в чём не виноват. — Фёдор мягко перехватил руки Гоголя, целуя поочерёдно каждый палец. — Рядом со мной тебе не нужно прятаться, понимаешь, о чём я? — Д-да... — Коля сорвался в откровенные рыдания, потому что никто никогда раньше так его не утешал, не беспокоился и не говорил таких слов. — Спасибо... Я люблю тебя... Я-я так люблю тебя... — Я тебя тоже люблю, солнце. — Достоевский выдохнул, аккуратно укладываясь на кровать, и притянул Николая к себе, позволяя спокойно выплакаться в собственную грудную клетку. Гоголь, несомненно, сильный человек, однако ему тоже требуется передышка. Иногда даже сильным людям нужен перерыв. И хорошо, если у них имеется родной человек, который может выступить в роли тихой гавани. — Переезжай ко мне. — внезапно сказал Фёдор, сплетая их пальцы рук в замок. — Ты дурачок совсем? Проблем куча упадёт, да и твоя мама... — Николай удивлённо поднял светлые глаза на Достоевского, двигаясь к нему поближе. — Плевать. Я что-нибудь придумаю. Я хочу быть вместе с тобой, Коль. — Говорю же. Дурачок. Гоголь плакал. И, тем не менее, улыбался. В эту ночь он засыпал в объятиях Фёдора.

***

Гоголь застегнул очередную сумку, окинув печальным взглядом свою комнату, понимая, что вряд ли когда-нибудь сюда вернётся. Стены были странными и неузнаваемыми без плакатов и различных фотографий. Шкаф без одежды, полки без книжек и всяких безделушек. Выглядело так, словно здесь никто и не жил никогда. — Ты всё собрал? Мама ждёт в машине перед калиткой. Надо поторопиться, пока твоя не вернулась с работы. Мало ли. — Достоевский хрустнул шейными позвонками, чмокнув Николая в щёку. — А? — он моргнул блеклыми ресницами. — Да, да, только... Дашь попрощаться? Пожалуйста. Фёдор сипло улыбнулся уголками рта. — Хорошо. Прощайся, сколько будет нужно. Гоголь с благодарностью кивнул, глубоко втянув воздух носом. Достоевский ещё несколько секунд смотрел на его немного сгорбленную спину, затем кивнул сам себе и спустился вниз по ступенькам. Послышался негромкий хлопок входной двери. Времени на раздумия особо не хватало, поэтому пришлось решить всё за пару дней. Коля понимал, что ему в конечном итоге прийдётся расстаться с этим домом, как минимум из-за поступления в университет, однако не думал, что это случится так скоро. Гоголь медленно прошёлся на кухню, закинув спортивную сумку, доверху набитую вещами, на плечо. Огляделся вокруг, пытаясь запомнить каждый угол. Непонятно зачем, просто присутствовало ощущение, что так нужно. На столе валялись пустые бутылки из-под алкоголя и пачки успокоительного. В доме Фёдора не было скандалов, ругани, оскорблений и разочарования, которым несло от любой вещи в интерьере. Там не пахло отчаянием и одиночеством. Только запахом чёрного чая, яблочного пирога и цветочными женскими духами. Удивительно, что в чужом доме Николай впервые действительно почувствовал себя дома. Он подцепил чёрный магнитик, что использовался периодически матерью, с целью прикрепить какой-то список в магазин или какое-нибудь поручение, например, помыть полы. Прикрепил к холодильнику написанное собственноручно письмо со старательно нарисованным сердечком в конце. Гоголь горько усмехнулся, шмыгнул носом и развернулся, выходя из дома. Ему ни разу не захотелось повернуться обратно, пока не приземлился в машину, где на него с нежностью смотрели Адель и Фёдор, готовые к переезду. И они отправились в путь.

«...»

Привет, мам. По правде говоря, я уже минут десять туплю над листком, и не знаю, что тебе написать. У меня всё нормально, если тебя интересует эта информация. Адель с Феденькой очень добры ко мне и не против моего пребывания в их замечательном доме. Мне очень жаль, что так всё сложилось. Думаю, познакомиться с моим парнем вам следовало в более спокойной обстановке. Но прошлого не исправить, поэтому я хочу с тобой попрощаться. Не волнуйся, мы уже выбрали университет и подали туда документы. Всё равно в начале сентября я бы уехал учиться, так что последние недели лета поживу у Феди. Оттуда сразу отправимся в универ. Мам, я буду скучать в любом случае люблю тебя. И уже давно простил. Не держи на меня зла или обиды, пожалуйста, потому что я на тебя не держу. На этом наши пути расходятся. Надеюсь, у тебя всё будет хорошо, так как я наконец-то пропаду из твоей жизни и заживу своей с самым любимым человеком на свете. Поэтому я благодарю тебя, что ты, несмотря на сомнения и боль, выбрала всё же подарить мне жизнь. Спасибо за всё, мам. Но дальше я сам. Твой Коля.