сердце лёд .

Кирилл сидит, задрав голову и обняв свои колени обеими руками, и смотрит на купол. Движущиеся на голубом фоне кучерявые облака завораживают, от светила немного слезятся глаза. Кирилл чувствует умиротворение, хотя Шарлот говорит, что это их стандартное состояние. Возможно, для него это действительно так. Он роняет взгляд на экран на широком браслете, опоясывающем его запястье, и поднимается на ноги. Умиротворяющий вид остаётся за дверью с электронным замком, открывающимся браслетом. Кирилл пробирается в чужое крыло через привычный проход в вентиляции, с которого он давным-давно снял все защитные крепления, и старые, и новые, и снимет те, что поставят потом. Он всегда носит с собой сворованное с кухни лезвие, потому что уже понял, как отключать то, на что нельзя воздействовать снаружи. Шарлот называет его странным за все рубцы на руке. Шарлот умиротворённый и спокойный, но Кирилл не может быть таким, если не посмотрит на имитацию настоящего неба в спокойный солнечный день и не убедится, что в чужом крыле одна вещь остаётся стабильной. Мирон уже ждёт его в одном из укромных мест, которое ещё не перестало быть таковым. Всё меняется, кто-то пропадает, кто-то появляется, но Мирон всегда был здесь, сколько Кирилл себя помнит. Не меняющийся из года в год, немного сутулый, лысый как коленка, с широким ртом, горбатым выдающимся носом и белёсыми глазами; у него даже не номер, как у остальных белоглазых, а имя. Возможно, Мирон дал себе его сам, но Кирилл не может себе представить, чтобы у этого создания оно было каким-то другим. -Как погодка сегодня? - иронично спрашивает Мирон высоким гнусавым голосом. Кирилл фыркает. -Хер его знает, но купол сегодня красивый. Мирон ерошит его тёмные короткие волосы, и Кирилл замечает на его пальцах следы от зубов. Сухая ладонь задерживается на щеке Кирилла; тот может почувствовать его костяшки с той стороны, где у него самого мягко. Тёмные полукруги под глазами Мирона становятся почти чёрными и словно въедаются в кожу, подвижная живая мимика кажется заторможенной. Кирилл что-то чувствует по этому поводу, но слишком отдалённое, чтобы можно было как-то это назвать. Шарлот говорит, что так и должно быть. -Ты стал холоднее. Кирилл чешет вздёрнутый кончик носа и неловко пожимает плечами. -Я и боль перестал чувствовать. Мне говорят, так и задумано. Мирон как-то мрачно улыбается и кивает. Кириллу не хочется, чтобы он убирал свою руку. Он обхватывает чужую ладонь с тыльной стороны своей, затянутой в чёрный материал, напоминающий кожу, а другой касается чужого лица. Какое оно на ощупь? -Ты кажешься очень уставшим, Мирон. Кирилл проводит большим пальцем чуть ниже одного из тёмных кругов, по сероватой коже, чувствуя, как движутся под ней мышцы лица Мирона, когда тот широко улыбается и невесело посмеивается. -Возможно, я и правда устал, но скоро всё закончится. Кирилл думает, что он о его восемнадцатилетии; через две недели он уедет из-под купола, его ждёт работа, которая сейчас не вызывает у Кирилла никаких эмоций, и к которой его готовили всё время, что он себя помнит. Что будет с Мироном? Он просто исчезнет, как другие белоглазые или продолжит существовать здесь, как символ стабильности? Кирилл не хочет оставлять его здесь воспоминанием. Он тянется к Мирону невольно, не осознавая даже до конца, но тот накрывает его губы пальцами свободной руки и качает головой. Кирилл чувствует явный укол вины и отпрянывает назад. Какое-то время они молчат, пока Кирилл не говорит: -Я не хочу отсюда уезжать. Мирон скептично выгибает бровь. Кирилл предполагает, как это звучит для него. Какое-то время он наивно полагал, что все они существуют под куполом на равных, что в этом крыле белоглазых тоже взращивают как растения в оранжерее; потом он стал замечать, что и двери под купол открываются только браслетами и чипами работников, и что белоглазые меняются слишком часто, не ограниченные каким-то временным отрезком, вроде восемнадцати лет, как они, что у них нет имён. Он много чего заметил, пока облазил здесь всё, ещё будучи мелким засранцем. Но ему совсем не хочется во внешний мир. -Тебя ждёт свобода, Кирилл, - мягким голосом говорит Мирон, словно разговаривая с неразумным ребёнком, - от неё нельзя отказываться, потом можно пожалеть об этом. Кирилл знает. Если бы Мирон мог его согреть, то он смог бы понять и, возможно, сказать, что его пугает перспектива жизни там без одной-единственной точки стабильности. Мирон никогда не говорит о том, что делают с ним здесь, на протяжении такого долгого срока, но в его мимике, в его жестах, в его интонациях Кирилл слышит непонимание его желания остаться. Но в конце концов, Кирилл взращенный в парнике цветок, а мир за куполом кажется ему холодным и недружелюбным, как бы красиво ни улыбались представители госструктур. -Я знаю, - говорит Кирилл, - но свобода там вряд ли будет отличаться от моей свободы здесь. На браслет приходит сообщение от Шарлота, что его уже хватились. Кирилл не может коснуться губ Мирона, но может поцеловать сухие разбитые костяшки. По словам Шарлота, через две недели ему это уже будет неважно и не нужно. Кириллу совсем не хочется взрослеть и окончательно становиться ледышкой. Не может быть такого, чтобы однажды он проснулся, и Мирон вдруг стал неважным. Чтобы десять лет его жизни в парнике стали ненужным хламом в памяти. Шарлот насмешливо зовёт его романтиком. Может быть, он и правда романтик, но в день отъезда чувствует себя обманутым.