на краеугольном сколе жизни

Чонгук ведет шероховатыми подушечками пальцев по выступающим миновским тазовым косточкам, закручивает спирали на животе, тычется носом в шею и делает все для того, чтобы Юнги целую ночь не смог заснуть. Не потому что он до предела возбужден и подогрет: просто кожа чувствительная, и живот рефлекторно втягивается от щекотки, будя находящегося на грани реальности и сна парня. Прошло несколько недель их «встречаний», где не поменялось почти ничего, кроме более менее стабилизировавшегося состояния Чонгука, где Мин временами надоедал уговорами на пожрать и еще реже — душевными пятиминутками, где расспрашивал Чонгука о беспокоящих вещах и с умным видом кивал. Было пару попыток переспать, но тщетно. Юнги на пару с Чонгуком почти что импотенты, эмоционально выгоревшие (или не особо), но зачем-то пытающиеся воссоздать картину «нормальности» и подогнать свои порядки и особенности под обычные отношения. Для Юнги даже чужая рука в трусах — слишком много. Слишком душно и не хочется. Они пробовали удовлетворять себя и на расстоянии, когда с прикосновениями не получилось, но тоже глухо. Может, не время. Может, стоит просто забить болт и оставить все как есть, не пытаясь перекроить все начисто. Они разговаривают по-прежнему мало. Чонгук не знает о прошлом Юнги, Юнги — в деталях — о прошлом Чонгука. Они не лезут друг другу в душу с излишним энтузиазмом. Часто случается так, что молчаливое присутствие или легкие прикосновения могут вытащить больше боли, чем долгие разговоры. Может, Юнги не прав, и им стоило бы попробовать очень долго говорить. Но он не спешит выворачивать свою душу наизнанку, как и вытряхивать на холодный пол соседскую. Если бы раньше он знал меру и относился ко всему не с таким трепетом, пришел ли бы к тому, что с ним случилось? А Чонгук? — Чонгук, я тебя завтра придушу, если ты продолжишь мешать мне уснуть, — собранно цедит, тяжело вздыхая. — Ура, я наконец умру, — полусонно и разнеженно. — Еще слово или движение и никакого «к психотерапевту лень идти» утром. — Ну хе-е-ен, — плаксиво почти. Но руки убирает, добавляя вместе со слюнявой печатью губ на подбородке: — Гнусный манипулятор. Делать вид, что все хорошо, иногда не фатальная ошибка. Она как еще одна ступенька на пути к другому способу существования. Возможно, способ провальный. Но откуда им знать заранее? Чонгук все еще плохо ест. Плохо спит. И временами жалуется на навязчивые, почти осязаемые мысли о своей смерти. А Юнги его понимает, но лишь поджимает губы и ободряюще и молча хлопает по спине. Чонгук все еще с тяжестью общается с Тэхеном, не в силах его оторвать от себя. Не Юнги лезть в это, в любом случае. Мин, перебесившись с внезапно всколыхнувшимися чувствами, вновь превращается в безэмоциональную зубочистку, у которой мало слабых мест, но они все еще есть, если попробовать надавить. Они часто не понимают друг друга, часто неправильно интерпретируют чужие желания, бывает, не слышат даже просьбы, но эта въевшаяся в их отношения бесконечная бережность перекрывает, кажется, все минусы. Эта бережность сшивает свежие раны и нежно отшелушивает корочки. Повод их недоотношений входит в список сотни самых глупых поводов для встречаний. Глупость — да. Но пока (пока это хоть на какую-то часть напоминает о том, что Юнги и Чонгук способны чувствовать хоть что-то кроме растекающейся на языке и — вниз по пищеводу — бездны) — не ошибка. Пока Чонгук приходит и ложится на миновские колени, доверчиво подставляясь под руки, что перебирают мягкие пряди волос, — не ошибка. Пока Юнги может отличать дни недели по мелочам, из которых состоит Чонгук (или мелочам, которые состоят из Чонгука) — не ошибка.

И Мин Юнги, на самом деле, ошибкой никогда и не был.