Говорит Москва

— Как думаешь, впитаться не успело? — смотря на мокрое пятно, интересуется Татищев, оперевшись, а точнее полностью облокотившись о плечо лучшего друга. Алкоголь в доме Московского представлял собой удивительно скромную и простую коллекцию. Татищев, впервые увидевший бутылки на балконе, лишний раз к небольшому бару не подходил, однако небольшой разговор с Аней дал понять, что там нет ничего особо бьющего по кошельку. Для зимнего вечера, в котором алкоголь был прекрасным дополнением, переть в какие-либо заведения на ночь глядя было хлопотно. Поэтому идея выпить запасы, а после просто купить замену, была встречена положительно. Ровно до того момента, пока Уралов, забеспокоившийся из-за затянувшегося кашля Татищева, не промазал с журнальным столиком. Стекло не разбилось, однако остатки алкоголя крайне быстро впитались в ворс. Время, потраченное на то, чтобы оттереть, проветрить и принюхаться, шло вперёд с неумолимой скоростью, а усталость от прошедшего дня наваливалась в троекратном размере. Поэтому Юра и не видел ничего пидорского в том, чтобы облокотиться о плечо лучшего друга, сидя с ним на полу и рассматривая хорошо заметное пятно. — Хуй его знает, — тяжело вздыхает Екатеринбург, заставляя своим ответом засмеяться лучшего друга. Тот, потираясь сначала щекой, а после лбом о крепкое плечо, тянет руки к теплу, обхватывая начальство за поджавшийся живот. — Наша хата с краю, — смеётся Татищев, вновь поворачиваясь к пятну лицом. Немного подумав, он тихо предлагает. — Может, в окно его? Мягкая музыка рояля в дальнем углу зала будто бы убаюкивает. Нежная мелодия безостановочно играет всё то недолгое время, что гости сидят в ресторане, разговаривая, веселясь и ожидая праздника. Длинные люстры в виде простых лампочек удивительно ярко освещали помещение, при этом, если на них обратить внимание, сияли подобно многочисленным звёздам. И Юра, сидя по одну руку рядом с Костей, а по другую — с Катей, испытывал смешанные чувства в компании двух Столиц, каждая из которых лишила его собеседника. Уралов вёл беседу с Романовым, а Московский, лишённый возможности посидеть за телефоном и поговорить с возлюбленным, веселился в диалоге с Татищевой. Челябинск же, поглядывая на младшую, чувствовал странную горечь. Снежинск выглядела на десять лет, и Юра, стиснув предательски нежное сердце, согласится с этим заявлением. Он по сей день помнит появление Кати в их с Серёжей доме, помнит, как неловко его сын брал малышку на руки. Ревность старшего по отношению к младшей, его обида и их ссоры — Юра помнит те годы так чётко, что, смотря на Катю, не может понять, когда именно она выросла. Если Магнитогорск Челябинск хотел увидеть взрослым юношей, то Снежку хотелось всегда держать на руках в виде ребёнка. Наблюдать за её искренним восхищением, когда она узнавала что-то новое, хвалить за трудолюбие и любопытство, получать по шее от Ани, которой что-то не нравилось в воспитании Юры — Татищев хочет видеть это всегда. Но тот факт, что Катю уже можно было называть подростком, пугал до нервного тика. Юра, вспоминая прогулку по столице, царапает мозолистую кожу пальцев, сглатывает ком в горле, наблюдая за тем, как самая младшая в их семье, неожиданно для него, выросла. Простой диалог с продавцом, простое упоминание, что девочке можно было бы присмотреть что-нибудь красивое, внезапным ударом заставил подсчитать в голове человеческий возраст девочки. Снежинск росла уверенным в себе городом, знающим, чего хочет и как этого достичь. Таким же вырос и Магнитогорск, но Юра в жизни не испытывал таких смешанных чувств, наблюдая за тем, как он растёт. Когда Серёжа слез с его рук, побежав вперёд на своих двоих, Челябинск испытывал восторг и гордость. Катя же, отпуская его руку, заставляла чувствовать холодный страх, который полз по рукам, заставляя цепляться за маленькое тельце всеми силами. Юра не имел толкового примера семьи, чтобы понимать, как именно ему воспитывать детей. Татищев понимал, чего хочет им дать, догадывался, как этого достичь, действуя без инструкции или правил, доверяя интуиции. Но он не мог вспомнить ничего, чему смог научить Катю. В подобном плане он намного больше вложил в Серёгу, порой видя в нём свои черты и привычки, поражаясь подобному явлению. Катя же больше походила на Камалию, особенно ясно это становилось, когда они находились рядом, общаясь. Но сестра находилась где-то там — далеко. Они были близки, но намного привычнее Юре было находиться в компании Даниса. И брат, который всегда любил свой народ и его традиции, оказался настоящим домоседом, которого не составляло труда найти. Юра знает, что держать рядом с собой человека бесполезно, особенно когда дело касается ребёнка. Магнитогорск, встав на ноги, оказался тем ещё шилом в заднице, ночуя где угодно и у кого угодно, но не дома. Всегда понятный и открытый ребёнок внезапно пропал, начав врать и недоговаривать. И сейчас, зная одну небольшую деталь чужого вкуса, Челябинск может понять причину данного поведения. Но Серый, пускай даже и врал, крайне просто себя же и сдавал, не важно, будь то интонация или взгляд. Катя же говорила правду, но недоговаривала детали, из-за чего Юре приходилось внимательно наблюдать за её поведением, советуясь с Аней, у которой Снежинск часто оставалась. Татищев хочет, чтобы окружающие его люди были счастливы. И не важно, что для этого нужно будет сделать: тяжело работать на заводе, уничтожать себя изнутри, отказывать себе и своим чувствам или даже менять жизненные взгляды на те или иные вещи. У него осталось не так много времени, всего-то жалкие века. Но всё это время он хочет продолжать жить. И сейчас, слушая низкий баритон, повторяющий башкирские слова, Челябинск ловит себя на мысли, что вчерашняя пьяная идея нарисовать с Костей хуй на рабочем месте Москвы очень даже неплоха. Пускай это полная чушь, наполненная детским идиотизмом, но она имеет место быть в их жизни. Потому что нехуй выёбываться. Смотря на сияющую дочку, что с особым энтузиазмом учила бывшего мужа её тётки романтичным фразам, Татищев вспоминает, как они с Костей сворачивали чёртов ковёр, вытаскивая его на балкон. Губы сами собой растягиваются в улыбке, особенно когда приходит понимание, что улики они успешно уничтожили их совместным многолетним опытом. Подобный восторг можно было сравнить с концом девятнадцатого века, когда они оба бежали сломя голову с полными карманами яблок. То не детские игры, вроде санок или лошадей, пускай даже и такой вид развлечений доставлял Челябинску удовольствие, а нечто более глупое в их возрасте, но от того запоминающееся. Рядом с Аней Юра старался вести себя серьёзно, в то время как с Катюшей можно было запихнуть снег за шиворот и быть счастливым идиотом. Татищев, наблюдая за тем, как Костя уже который раз садится на лёд, греет руки дыханием, со смехом наблюдая, как Катя попыталась столкнуть друга их семьи. Уралов, очевидно, прочувствовав данную пакость, разворачивается назад, именно в этот момент скатываясь по льду вниз с совместной работы двух девочек. Уже внизу, когда две красавицы спустятся вниз и начнут с громкими визгами бежать куда глаза глядят, Юра увидит такого родного, но по-своему нового Костю, который в детстве-то не любил догонялки, однако в зрелом возрасте с особым энтузиазмом гонялся за двумя детьми. Вспоминая растрёпанного от беготни с Катей Уралова, хриплый смех вперемешку с кашлем сам собой лезет наружу, тем самым привлекая внимание рядом сидящего Екатеринбурга. Юра поднимает взгляд на золотистые глаза Кости, быстро цепляясь глазами за общий прилизанный вид. Костюмы Уралову шли безумно, с этим было глупо спорить. Но если бы разноцветные пряди не были такими прилизанными, то Татищев и без гадальных камней смог бы понять, что ему может присниться ночью. Наклоняясь к Уралову ближе, Юра, оперевшись на жёсткий подлокотник кресла, тихо интересуется у лучшего друга, которому открывался прекрасный вид на болтающую Катю с Московским: — Как думаешь, чему она его щас учит? Костя хмурится, вслушиваясь в тихую речь девочки, к которой первопрестольная наклонилась поближе. Слова Уралову были мало знакомы, не откликаясь в памяти. Даже весёлое настроение Татищева не давало подсказок, потому как маты на башкирском Екатеринбург знал хорошо. — Поделишься? Горячее дыхание ласкает бледную щёку, заставляя на мгновение потерять нить разговора. Юра сглатывает ком в горле, смотря на чужую кожу и поджимая губы от желания прикоснуться к ней, пригреться. Именно поэтому он и отводит взгляд в сторону соседнего столика, тихо делясь услышанным: — Сейчас они разучивают «Душа моя», — улыбаясь из-за романтичности родной дочери, делится подслушанным Юра. — До этого слышал «Сердце моё нежное». Как думаешь, он это будет Романову говорить или таблеткам от давления? Тихое кряхтение, прозвучавшее от Уралова, приятно греет душу, заставляя перевести взгляд на чуть согнувшегося друга. Взгляд бегает с красной раковины уха к плечу, вызывая улыбку. Такой Костя вызывал желание обвиться вокруг него, сжать в руках, чтобы чувствовать чужое счастье не только глазами, но и телом. То, как трясутся крепкие плечи, как прерывисто дышит город-миллионник… От всего этого сердце горело, желая прикоснуться. — Юрий, Константин? — привлекает внимание Романов, заставляя Уралова выпрямиться с шальной улыбкой на лице, а Татищева вернуться душой на землю. — Я потом обязательно расскажу, — с широкой улыбкой обещает Екатеринбург, переглядываясь с Челябинском и краснея чуть сильнее. Юра, подметив этот факт, сжимает руку в кулак, наблюдая за тем, как Костя возвращается к разговору с Романовым. Татищев же переводит внимание на Катю, которая тихо переговаривалась с Московским, не рассказывая, а именно нашёптывая, заставив первопрестольную наклониться ниже. Девочка тихо что-то рассказывает, а после, когда Михаил Юрьевич выпрямляется, показывает большой палец, тем самым вызывая довольную улыбку на лице Татищевой. И когда Катя ловит взгляд отца, она просто растягивает губы в улыбке, пожимая плечами и говоря: — Я попросила у Михаила Юрьевича совет, — делится событиями девочка, заставляя мужчину удивлённо свести брови к переносице и поднять взгляд на Московского. Тот молча доедает своё блюдо, игнорируя чужой взгляд, а Юра только и может, что тяжело вздохнуть. — Касательно… — Это сюрприз! — неожиданно громко перебивает Катя, тем самым привлекая внимание не только за их столиком, но и за соседними. Она это осознаёт быстро, сжимая руки в кулаки и немного надувая губы. — Простите. — Главное, что вы понимаете свою ошибку, Екатерина, — вмешивается в разговор Романов, получая короткий кивок согласного с его словами Уралова, который, в отличие от друга, ободряюще улыбался ребёнку. — Но позвольте поинтересоваться, что за сюрприз вы подготовили? — Мы, когда прогуливались по городу, увидели очень красивую вещь для тёти Ани, — объясняет Татищева, отодвигая стакан с соком подальше, чтобы тот не загораживал собеседника. — Но мне хотелось узнать мнение третьего человека, поэтому я обратилась к Михаилу Юрьевичу. — И какое же мнение высказал Михаил касательно подарка? — поддерживает беседу Романов, заставляя Катю улыбнуться чужому интересу. — Михаил Юрьевич сказал, что тёте Ане определённо понравится наш сюрприз, — искренне отвечает на чужой вопрос девочка, бросая взгляд на бывшего мужа родной тётки, а после на Северную Столицу. Она сверлит его взглядом совсем немного, не позволяя образовавшейся тишине стать неловкой, потому как почти сразу задаёт вопрос. — Александр Петрович, а какой была тётушка Камалия в вашем детстве? — Камалия Мухаммадовна не изменилась со времён моего детства, — поджав губы, сообщает Романов, переводя удивлённый взгляд на ребёнка. — Данный вопрос стоит задавать Михаилу Юрьевичу, Екатерина. — Мы познакомились в моём юношестве, — пожав плечами, делится воспоминаниями Москва, игнорируя любопытный взгляд девочки и внимательно наблюдая за реакцией родственника бывшей жены. — Да и отношения тогда были не ахти, чтобы говорить о её характере. — Камалия бывает грубой на слова, но она говорит искренне, — хмуро подмечает Татищев, вспоминая редкие рассказы старшей сестры о семейной жизни с Московским. — Ох, Юрий, плохо вы знаете свою родственницу, — тут же расплывается в ехидной улыбке Московский. — Чем нежнее она стелет, тем больнее вам будет. Можете поинтересоваться у Пожарского касательно правдивости моих слов. — Думаю, большое значение играет и роль собеседника в её жизни, — вмешивается в разговор Уралов, сжимая вскипающего друга за локоть. — К тому же, знакомство Москвы с Казанью не было приятным событием в жизни каждого, — поддерживает чужие слова Романов, смотря на улыбающуюся Столицу. Короткий кашель останавливает открывшего рот для продолжения Московского, заставляя его молча вернуться к дорогому ужину. Александр же продолжает с лёгкой, едва заметной улыбкой. — Однако я более чем чётко помню, как Камалия столкнула своего мужа в снег. Михаил Юрьевич мгновенно меняется в лице, сводя брови к переносице и закатывая глаза. Юра же, думая о старшей сестре, которая не боялась устраивать снежные бои с Агиделем, растягивает губы в понимающей улыбке. Если Камалия Даниса не жалела, то своего обожаемого мужа окунала в снег с головой. Если не закапывала, конечно, под три метра в глубину. — Тётушка Камалия любит зиму, — по-своему понимает чужие слова Татищева, вспоминая приятные игры со снегом. — Когда я была маленькой, она часто каталась со мной на горках. — Когда ты была маленькой? — дразнит ребёнка Московский, опуская голову на девочку, которая согласно кивает. — Я уже подросток по человеческим меркам, — объясняет мужчине Татищева, взяв в руки стакан с соком. — Ещё пару десятков лет и смогу самостоятельно путешествовать. — Через два века, — поправляет девочку Юра, игнорируя её недовольный взгляд. — И не одна, а в компании. — Посмотрим, — хмуро стоит на своём Катя, повторяя за отцом и игнорируя уже его недовольство. — А куда именно хочется съездить юной страннице? — влезая меж двух злых башкиров, Романов проверяет время, подмечая приближающегося официанта. — В Новосибирск, — немного подумав, делится планами Катя, смотря на Питер. — Папа с дядей Костей часто говорят о нём, поэтому мне хочется взглянуть не только на город, но и на воплощение. — Николай ответственный юноша, — согласно кивает Александр, бросая взгляд на двух Уральцев. — Уверен, что поездка в Сибирь доставит вам удовольствие. — Я тоже об этом думаю, — довольно улыбается Катя, допив сок и поставив стакан на стол. Она тихо благодарит юношу, собиравшего грязную посуду, возвращая всё своё внимание к Северной Столице. — А вы, Александр Петрович, хотели бы куда-то поехать? С целью развлечься, а не поработать. — Хороший вопрос, — соглашается Москва, складывая руки на столе и подпирая подбородок образовавшимся замком. — Съездили бы во Владивосток, к Владимиру, провели бы время с юным поколением, Александр. — Думаю, юному дарованию будет интереснее провести время с людьми, которые его интересы понимают, — мгновенно останавливает данную тему Северная Столица. — А вам, Михаил Юрьевич, помимо поднятых на собрании проблем Приморского, будет хорошей идеей выспаться. — Именно этим я и займусь, минең һөйгәнем, когда мы вернёмся домой после ужина, — с мягкой улыбкой закрепляет полученные знания Московский, заставляя Романова разразиться французской бранью настолько, что Уралову приходится остановить товарища и перевести тему на детство. Юра же, наблюдая за взаимоотношениями двух Столиц, чувствует самое худшее, что может с ним случиться, — надежду. Ведь раньше, по рассказам Уралова и Агиделя, в далёком прошлом, Москва крайне ревностно относился к Санкт-Петербургу, который забрал его титул, всячески унижая и сталкивая с небес на землю. Между ними были плохие отношения, однако в один волшебный миг что-то изменилось. И Юра, слыша, с какой тонкой нежностью Московский обращается к своей паре на его родном языке, чувствует предательское першение в горле. Татищев тоже хотел бы иметь рядом с собой человека, на которого имел бы полное право смотреть с влюблённостью в глазах. С которым мог бы без лишних забот флиртовать, поддразнивая смеха ради, находя восхитительным то, как любимый человек выражает свои эмоции. Юра хотел бы возвращаться в общий дом, хотел бы знать, что ради него можно пойти на компромисс в том, чего раньше ни за что не простил бы. Тихо поднимаясь из-за стола и руками показывая своё направление, Челябинск выходит из главного зала, проходя стоящих хостесов и выходя на улицу. Глубоко втягивая носом холодный воздух, он закашливается, прикрывая рот ладонью и отходя в сторону, чтобы привлекать как можно меньше внимания. Вставая у стены и сплёвывая на вычищенную плитку, Юра достаёт из брючных карманов пачку с зажигалкой, окровавленными пальцами обхватывая сигарету и поджигая её. Крепко затягиваясь необходимой дозой и сплёвывая на землю, Татищев складывает руки на груди, благодаря Уралова за чёрную водолазку, на которой точно не будет видно мелких капель крови. Он горбится, быстро скуривая сигарету и потянувшись за второй, когда уши режет громкий голос лучшего друга, зовущего его. Поворачиваясь в сторону крика, Татищев машет рукой, привлекая внимание Кости, который быстро подходит ближе. На плечах самого Екатеринбурга была накинута своя верхняя одежда, однако Юра всё равно ёжится, смотря на быстро краснеющие щёки Кости. — Ты как? — подходя ближе и накидывая куртку на плечи хозяина, интересуется Екатеринбург, игнорируя источник резкого запаха сигарет рядом. — В порядке, просто покурить вышел, — убирая окровавленную руку с сигаретой подальше от внимательных глаз, Татищев поправляет принесённую одежду на своих плечах, старательно думая о том, что эта забота вызвана их дружбой. — Ты чего выбежал? — Время скоро подойдёт, — объясняет Уралов, в ответ получая короткий кивок от собеседника. — Докурю и быстро к вам, — сообщает Юра, смотря в сторону. Костя, тем не менее, остаётся на своём месте, разве что прижимается к стене рядом стоящего здания, пряча руки в карманы верхней одежды. Юра аккуратно прокашливается, краем глаза наблюдая за другом, который молча ждёт его. Уралов всматривается в украшенные окна здания напротив. Запрокинув голову и открывая шею холоду, он будто бы и не замечает погоды вокруг. Татищев, будучи вечным мерзляком, смотрит на это извращение с некоторой завистью, вспоминая Катю, которая любила длинные пижамы, но терпеть не могла носить носки с тапками, как и Екатеринбург. — Катя отругала Москву, когда ты ушёл, — внезапно делится последними событиями Уралов, заставляя Татищева поднять голову на собеседника. — Не прямо, конечно, но Саша добавил. — Дожил, родная дочь от твоего начальства защищает, — смеётся Юра, качнув головой. — Она хороший ребёнок, — мягко улыбается Костя. — Что Серёжа, что Катя — оба тобой дорожат. Чужие слова заставляют стиснуть зубы, чтобы не скривиться от вкуса железа во рту. Юра знает, что Магнитогорск и Снежинск — самостоятельные ребята, которые справятся без его наставлений. Серый уже достаточно взрослый, чтобы не посвящать старшего в дела своего города, а Катя всё лучше и лучше вникает в детали управления. Пара десятков лет, и помимо желанных путешествий она полностью выйдет из-под родительского крыла. Высохшая кровь стягивает кожу руки, когда Юра докуривает сигарету, выкидывая окурок в ближайшую мусорку. — Юр, — тихо окликает друга Костя, заставляя Татищева повернуться корпусом. — Тебя ведь что-то беспокоит. Челябинск сглатывает ком в горле, поправляя куртку на своих плечах. Мысли для беспокойства у него есть, но сейчас канун Нового Года, праздник, и портить его тем, что исправить нельзя, глупо. — Думаю о том, понравится ли Ане наш подарок, — говорит первое, что придёт в голову Юра, пожимая плечами и смотря на сияющие в ярком свете золотом глаза. Светлые, тёплого оттенка, они грели в зимнюю стужу, говоря о своём беспокойстве. И Челябинск от понимания чужих мыслей чувствует себя лучше, сжимая в кулаке одежду. — Ты сам как? Зубы не сводит сидеть рядом с этой сладкой парочкой? — Я рад, что Саша счастлив, — со смешком вздыхает Костя. — Пускай мы и не одобряем выбор друг друга, но Московский делает его счастливым, пока не начинает истерить. Уралов своей оговорки не замечает, а Татищева словно набатом бьёт осознание, что Саша, в отличие от Юры, знает. Не только про его ориентацию, но и про человека, который Косте нравится. Челябинску не привыкать, что выбирают не его, особенно с тем, что он устроил. Ему понятно чужое нежелание открыться, окажись Юра на месте друга, он бы, наверное, поступил точно также. Однако в груди всё равно скребёт, а сердце мерзко сжимается в груди, затихая и пропуская удар. — Пойдем, герой-любовник, — отворачиваясь, зовёт Татищев, первым двинувшись в ресторан. В новый год нужно заходить с чистым сердцем и новыми ожиданиями, а всё плохое должно остаться в прошлом. Поэтому Юра и обращает всё своё внимание на то, что рядом с ним остаются хорошие люди, которые помогут и поддержат в трудную минуту. У него есть семья, друзья, любимая работа, и стоит быть благодарным за это. Во всяком случае, смывая в тёплом туалете кровь с рук и умываясь, Татищев старается видеть плюсы в своей жизни. Ведь, если позабыть об очередных неудачах, у него всё более чем отлично.

***

— Не дёргайся, — тихо просит Юра, вытаскивая прядь из сложной причёски и матерясь на креативного Уралова. — Ты тянешь, — недовольно бурчит Катя, вызывая тихий смешок у Челябинска. — Разумеется я тяну, мне же нужно расплести эту красоту, — переворачивает чужие слова Татищев, слыша, с каким тяжёлым вздохом его младшая начинает жаловаться на жизнь. — Осталось немного, я осторожно. Сидя на кровати в аккуратном платье, Катя перебирала пальцы рук, тем самым развлекая и отвлекая себя. Юра же вытаскивал невидимые на чёрных волосах невидимки, складывая их на письменный стол рядом. Он ориентировался на ощупь, пропуская длинные пряди меж пальцев и постепенно уничтожая труды друга. Однако после, когда с работой оказывается готово, Татищев с удовлетворением выходит из детской, обращая внимание на всё ещё закрытую дверь в ванную. Именно поэтому он сперва переодевается в спальне, а после, устроившись на диване, смотрит новогодний фильм по телевизору. И когда Катя, переодевшись в пижаму, забирается к нему под бок, Юра чувствует себя намного лучше, чем до этого. Снежинск обнимает его, ластится под холодную руку, позволяя пальцами перебирать мягкие волосы и путать разноцветные пряди. Она делится своим теплом, получая в ответ заботу, тихо засыпая. А Татищев с каждой пройденной минутой всё сильнее погружается в сон. Уралов, покинув ванную и тут же заметив спящее семейство, устало улыбается. Он подходит ближе, рассматривая прильнувшую к отцу Катю и запрокинувшего голову назад Юру. Доставая телефон из домашних брюк и делая фотографию, он отправляет её родным людям, убирая назад и аккуратно поднимая ребёнка на руки. Татищева не двигается, пока её уносят, но вполне осознанно закутывается в толстое одеяло, прячась от чужих глаз. Костя смотрит на это очарование совсем немного, поправив белую прядь и тихо прикрыв дверь. Он вновь подходит к дивану, садясь на его край и сглатывая ком в горле. Ощутимо толкнув друга в плечо, Уралов быстро встречается с чёрными глазами, которые смотрят сперва на телевизор, а уже после на него. — Пиздец сказка, блять, — тихо выдыхает Татищев, сгибаясь и потирая глаза основанием ладони. — Иди на кровать, — не до конца понимая чужие слова, направляет Костя. — Щас, дай в себя приду, — всё также пряча глаза, кивает Юра. — Алкоголь? — понимает Уралов, думая. — Может, воды дать? — Инфаркт у меня, не надо воды, — наконец-то убирая руки, отрицательно качает головой Татищев. — Какого хуя ты такой красивый, это пиздец, блять. Челябинск поднимается на ноги с тяжёлым вздохом, шаркающим шагом двинувшись в свою спальню, желая спрятать своё горящее выражение лица от внимательного взгляда. А Екатеринбург, смотря в спину уходящего друга, и вовсе не замечает пожара на своём лице, чувствуя только сходящее с ума сердце в груди. Новый Год начался поистине чудесно.