Говорит Москва

— Костенька, ты уверен, что хорошо себя чувствуешь? — садясь на заднее сиденье рядом с Катюшей, мягко уточняет Аня. — У них есть места, может, на денёк останешься? — Я отлично себя чувствую, правда, — хлопая дверью такси, вздыхает Уралов, некоторое время пялясь на макушку водителя, прежде чем повернуться к девушке. — Просто очень много работы навалилось за раз. Юра отворачивается от зеркала заднего вида, вытягивая, насколько это было возможно в машине, ноги и наблюдая за тем, как за окном меняется картинка, когда водитель наконец трогается с места. Его откровенно выводила из себя ласковая манера речи Ани, которая продолжала говорить с Костей о его самочувствии, открывая при этом окно. Татищев кладёт руку на дверцу машины, сгибая её в локте, подминая кулак под щёку и продолжая рассматривать развивающийся Екатеринбург. Наверное, его бесила вся эта ситуация тем, что Косте промыли мозги, а он не мог рассказать об этом Ане. Юра буквально перед глазами видел сцену того, как кривится лицо подруги, а после на яркие глаза наворачиваются слёзы. Он знает, что Пермь не оставила бы Уралова, но Татищеву было… откровенно херово просто думать о подобном разговоре. Серьёзно? Чтобы Костян был заднеприводным? Да свиньи в небо взлетят, нежели подобная чушь станет реальностью! А беспокоить чувствительную подругу ради мимолётного идиотизма Катюши — глупо. Татищев ведь без дела не сидел, несмотря на то, что работы, по сравнению с тем же Ураловым, у него было достаточно. После завода и головомойки в виде размышлений о том, когда именно лучший друг перешёл на голубую сторону, Юра вычитывал сайты на счёт всей этой жоповыебнутости. Его не интересовали ни разноцветные флаги, ни разновидность терминов, ни истории о том, как это дерьмо вычеркнули из списка болезней. Если бы только эта грёбанная пропаганда не залезла в головы учёных, его друг ещё тогда — во время того злополучного вечера правды — начал бы лечение. Он перекопал, кажется, тысячи сайтов, изучил работы и статьи различных психиатров, отобрав нескольких образованных людей, а не ёбаных шарлатанов, готовых за деньги лить в уши доверчивой молодёжи о счастье в однополых отношениях. Нет никакого счастья в том, когда тебя давят. Юра помнит то старое, но светлое время, когда его брат оставался у него на пару дней. Властный тон в детстве казался крутым, Данис сам по себе был удивительным человеком, поэтому Татищев слушался его беспрекословно. Но чем старше Челябинск становился, чем больше видел и узнавал, желание жить под чьим-то тоном исчезало. Двадцатого века хватило с головой, пускай по дисциплине того времени Юра иногда и скучал. Как вообще можно позволить кому-либо командовать собой? Ладно всякая мелочёвка — совместный быт любых тараканов проявит. Но ходить в своём же доме по струнке из-за чужих слов, да подставлять зад в женских трусах по любому поводу? Юра подобного для Кости не хотел. Уралов в принципе ни с кем отношения не имел, Татищев ни одного упоминания даже воссоздать в памяти не может, в котором можно было выявить чужой интерес. Когда-то Юра думал, что Катьке нравится Анька, ведь, серьёзно, как в неё можно не влюбиться? Она за пару недель вскружила ему самому голову более чем на двести лет и не отпускает по сей день! Да, былой наивности и пылкой любви в нём уже нет. За все эти годы он сумел смириться с тем фактом, что его любви нравится их общий друг. Война также заставила его снять розовые очки, а болезнь оставить девушку в покое. Никаких ухаживаний, намёков или разговоров за последнее десятилетие не было. Татищев оставил попытки привлечь чужое внимание, стараясь стать тем, кем Аня его и видела все те годы их общения — близким другом. Но прямо сейчас, именно в этот момент, когда всё внимание Анечки было уделено Косте, а сам Челябинск давал о себе знать только едким запахом сигарет, Юра испытывал злость вперемешку с ревностью и чувством несправедливости. Ему было мерзко от того, что Костя, чёртов Уралов Константин, игнорировал яркие и вековые чувства Ани, променяв их на мужские жопы. Юра бы смирился, будь Костян на два фронта. Бэшка, как писал всезнающий интернет. Глотки у всех людей одинаковые, на анал и проститутка согласится — закрыл глаза и плевать, кто перед тобой, если так сильно хочется слить. Но Уралову как всегда хочется прыгнуть выше головы, достичь невозможного. Несомненно, Татищев гордился своим другом и его успехам, помогая и поддерживая. Сколько раз он один или даже с Анечкой готовил на кухне Уралова, сколько раз вытаскивал из бумажных завалов, чтобы только усердный Екатеринбург поспал и приобрёл человеческий вид. Они помогали друг другу в тяжелые моменты, заставляя даже Юру в своё время бросить курить и пойти лечиться. Да, с ним ничего не получилось, но ведь и речь не о Татищеве! Расплачиваясь с таксистом и благодаря того за работу, Юра выходит следом за друзьями, смотря на подъезд Уралова и чувствуя, как внутри всё неприятно скукоживается. Воспоминания того, как именно они попрощались в последний раз, заставляют руки начать хлопать по карманам, и Татищев матерится себе под нос, отходя от тронувшегося с места водителя и смотря на обернувшуюся Аню, пока Костян держал им дверь. — Я в магаз за сигаретами сгоняю, — вытаскивая из кармана пустую пачку, машет ею Юра, получая в ответ короткий кивок от городов. Аня быстро проскакивает в подъезд, поправляя рыжие локоны, и Татищев хмурит брови, обращая внимание на всё ещё держащего дверь Костю. — Ты же помнишь номер квартиры? — уточняет Уралов, поджимая губы от неловкости ситуации. Он тоже прекрасно помнил их последнюю ссору, которая произошла в его же доме. Они были знакомы почти три века, всё это время близко общаясь. Лучшие друзья, которые вместе прошли через многое, ссорясь и ругаясь, но рано или поздно мирясь. Они всегда возвращались друг к другу, через месяцы или годы, но восстанавливая былое общение. Друзья, лучшие, мать вашу, друзья. И Юра не хотел терять того, кем так сильно дорожил, несмотря на его пидорасню. — Да, более чем, — кивая, Татищев выкидывает старую пачку в ближайшую мусорку, растягивая губы в нервной улыбке. — Должен же я был объяснять народу, куда именно меня тащить. Напряжённые губы Уралова расслабляются, и Юра даже может заметить, как те дёргаются вверх, когда Костян хмыкает. Он тоже прекрасно помнит, как Татищева дважды притаскивали к нему в квартиру ужратого в хлам, поэтому ему остаётся только кивнуть и, бросив короткий взгляд, пройти в подъезд, закрыв за собой дверь. Татищев тяжело вздыхает, прокашливаясь. Он быстрым шагом проходит двор и детскую площадку, заскакивая в продуктовый и расплачиваясь за своего верблюда. Уже на крыльце магазина он открывает пачку, доставая сигарету и вставая в тень крыши, закуривая. Он втягивает в чёрные лёгкие побольше никотина и смолы, жмурясь от едкого дыма, но задерживая его внутри. Город повторяет подобную манипуляцию пару раз, бросая обгоревший фильтр в рядом стоящую мусорку и доставая новую сигарету. Юра долгое время пытался вспомнить, когда именно в Катюше начали проявляться подобные дурости. Вряд ли в детстве, ибо его вера в Бога тогда была более чем сильна, чтобы на корню убивать подобную мерзость. В СССР также не жаловали хуесосов, а девяностые… Костя много времени крутился вокруг пидорастого Санька, стабильно катаясь к нему раз в полгода, особенно когда они разосрались. Мог ли он в Северной столице, которая тогда погрязла в солевой инфекции, увидеть подобное? Вполне. Но ведь это Уралов Константин, который не является идиотом, чтобы верить во всю эту ересь и тем более подставлять свой зад. Возможно, всё не настолько плохо, и Катюше нравится только иногда спать с парнями? Сплёвывая на землю и выкидывая последнюю на данный момент сигарету, Юра проверяет свои запасы, двинувшись к знакомому подъезду. Однако он не торопится в квартиру старого друга, замедлив шаг у детской площадки, наблюдая за тем, как мелкий пацан качает на шине девочку. Низкорослый, с гнездом на голове и заляпанными шортами, он щипал повизгивающую подругу, которая, качая ногами в воздухе, пыталась развернуть шину, вместе с тем уворачиваясь от ещё коротких, но метких пальцев. Юра любил своих спиногрызов, стараясь стать для них примером. Пускай у него самого отца и не было, но перед глазами всегда был старший брат — храбрый, властный, но по-своему заботливый. Татищев старался дать ребятам то, чего не хватало ему, открыто признавая свою ревность, когда Костян забирал себе всё внимание его детей. Уралов умел ладить с детьми, и иногда Юра не понимал, почему он не хочет попробовать создать семью. Он уже становился свидетелем того, как город связывал свою жизнь со смертным, как воспитывал чужих детей, принимая их за своих. Это с годами и с веками ты перестаёшь привязываться, но по молодости бывает всякое. У Юры самого в окружении много смертных, которые, тем не менее, были его друзьями. Не сказать, что лучшие, — в эту категорию входят только Костя и Аня — но эмоциональная близость у них определённо была. Возможно ли, что Уралов из-за невозможности зачать вполне живого — человеческого — ребёнка решил переметнуться к педикам? Юра хмыкает себе под нос, складывая руки в карманы и двинувшись к подъезду, пнув мелкий камушек. Макушку уже начало припекать, однако Челябинск не сильно обращал на это внимание, набирая номер квартиры и вздыхая. Он ждёт гудков, однако вместо этого домофон пиликает, не пуская его. Юра даже дёргает пару раз за ручку, хмурясь и снова набирая номер хаты, матерясь от того, что чёртова дверь не желает открываться. Он пробует набрать иначе, ругаясь, когда железка стирает его попытку попасть внутрь. Тем не менее, иная последовательность заставляет домофон издать давно знакомый звук, после чего Аня, коротко спросив: «Кто?», открывает дверь, услышав Юрино: «Я». Татищев поднимается по лестнице, заскакивая в приоткрытую дверь и захлопывая её за собой. Он замирает на пороге, слушая разговоры друзей, которые копошатся на кухне, пока Юра смотрит на чужие ботинки, хмуро скидывая свои кросы. Он буквально слышит, как в ушах звенит связка ключей, которые парень кинул на пол в тот злополучный день. Татищев морщится, проходя в гостиную и выходя на балкон, чтобы оставить на подоконнике купленную пачку. Ему хочется прямо сейчас скурить одну сигаретку, но Юра прекрасно понимает, что за одной пойдёт вторая, а за ней и третья. Запах, на который ему и Уралову всё равно, был неприятен Ане. Пускай она и говорила это давным давно, ещё два века назад, однако Юра всё равно замечал её отвращение. То, как аккуратные брови чуть опустятся, как глаза сощурятся, губы сожмутся, а руки потянутся как можно быстрее открыть ближайшее окно — всё это парень видел более чем отчётливо. Проходя на кухню, Юра замирает на короткий миг в дверном проёме, наблюдая за тем, как Анечка ловко орудует сковородкой и лопаткой, командуя Костей, который был шире и выше неё в два раза. Откровенно говоря, Татищев завидовал тому, что он видел. Ведь в двадцатом веке и он был таким же: сильным, широкоплечим, каменным настолько, что никакой танк ему не страшен. Но годы шли, мускулы ушли, и он стал дрыщом, в отличие от Катюши. Разумеется, они вместе тренировались, однако Косте не приходилось особо стараться, чтобы набрать мускулы, в то время как Юре для начала нужно было набрать вес. А как набрать жир, когда ты днями можешь игнорировать собственный организм, обращая внимание только на наличие сигареты рядом? Татищев знал, что он не умрёт от голода, а болезнь так и так заставляла его обниматься с фарфоровым троном чаще, чем в бурную юность. — Что готовите? — подходя ближе и устраивая руку на рыжей макушке, Юра заглядывает в сковородку и обращает внимание на измельчённый зелёный лук под ножом Кости. — Свинина с макаронами, — дёргает рукой в попытке сбросить его конечность Аня, поднимая голову и хмурясь. — Иди помой руки — ты после улицы. И где твои ключи? — Да там, — отмахивается от вопроса Юра, развернувшись и двинувшись в ванную. — Потерял где-то, всё никак найти не могу. — Внимательнее нужно быть! — кричит с кухни подруга, возвращаясь к разговору с Костей. А Юра, намыливая руки и морщась от ледяной воды, слушает её голос, делая глубокий вдох как можно тише. Курить хочется просто пиздец как.

***

Юра, блять, сердцем чувствовал, что жизнь теперь не будет прежней. Да, они все вместе поели домашней еды, вместе глянули фильмы, вместе прибрались в квартире. Всё, вроде бы, как всегда, однако чем больше за окном темнело, тем сильнее Татищев хотел скурить свою пачку. Они часто ночевали друг у друга, Юра с Костей так вообще пару своих вещей оставили, дабы не париться над сменной одеждой. Вот и сейчас Челябинск спокойно переоделся в свои шмотки, принюхиваясь к Костиному порошку, которым пропахли его вещи. Небольшие проблемы возникли с Аней, ибо подруга рванула в Екатеринбург буквально без ничего. Благо, что вещи Кости налезли, однако большим спасением ситуации это не стало. Юра смотрел на открытую шею Ани, чувствуя, как из его глотки рвётся кашель. Он ощущал, как болезнь разъедает его изнутри, как растёт и развивается, пожирая. Но терпел, смотря на тонкую шею подруги, краем глаза обращая внимание на пялящегося на него Костю. Татищев смачивает горло уже остывшим чаем, поддакивая Ане на её рассказы, пока сам он как можно незаметнее пытается пнуть Катюху под столом. Тот дёргается, наконец выходя из транса и хлопая ресницами, бегая глазами от лица друга к собственной кружке с давно остывшим чаем. Юра же подмечает, что друг сжимает посуду в руках, обхватывая её, будто бы пытаясь согреться. — Мне немного грустно, что придётся завтра уехать. — тяжело вздыхает Анечка, заканчивая с остатками их позднего ужина и убирая посуду. — Но ты ведь знаешь, что я могу приехать потом! Договорюсь с начальством, попрошу меня подменить… — Тебе и так сегодня влетело за то, что ты сорвалась с места, — напоминает о звонке в больнице Юра, тихо прокашливаясь в кулак. — И я не настолько плохо себя чувствую, — соглашается Костя, не отводя пристального внимания от друга. Юра это видит, и если раньше он принял бы подобные взгляды за беспокойство, то теперь по спине бегали мурашки. Татищев поднимается со стула, двинувшись в ванную, дабы нормально прокашляться и заодно смыть кровь. Ему мерзко от вкуса крови во рту, так ещё и правда о лучшем друге заставляет чувствовать себя некомфортно. Он включает ледяную воду на максимум, громко кашляя и сплёвывая в ванную. Юра прополаскивает рот, моя руки, после чего выходит из ванны, замечая, что Костя ушёл с кухни, а Аня подхватывает его кружку вместе с Костиной, споласкивая. Юра, пока его не заметили, проскальзывает в гостиную, отмечая уже разобранный диван и готовый комплект постельного белья. Челябинск оглядывается, отмечая разве что закрытую дверь в спальню друга, поэтому, не долго думая, скрывается на балконе. Юру чуть ли не трясёт, пока он зажигает первую сигарету, выкуривая её за пару глубоких затяжек и открывая окно нараспашку. Он выкидывает окурок в пепельницу, которая представляла собой банку из-под кофе, доставая вторую дозу, с которой Татищев не торопится. Парень жмурится, затягиваясь, надолго задерживает дым внутри, прежде чем выпустить в тёплую тьму. Юре откровенно страшно думать о сегодняшней ночи. Да, он хорошо знаком с Костей. Настолько, что знает, что, даже будучи в пьяном состоянии, тот никогда не позволит себе прикоснуться к другому человеку без его на то согласия. Уралов в принципе был человеком зажатым как на эмоции, так и на прикосновения. Не будь Аня инициатором, он бы ни при встрече, ни при прощании даже не обнимал бы её. Юра знал Костю, однако из-за последних событий начал сомневаться в собственных знаниях. Он не подозревал об ориентации лучшего друга, о чём-то настолько личном, что уж кто-кто, а Татищев должен был знать. Однако, вот он: в самой жопе, блять, истории. Они ведь с Катюхой не раз спали вместе, будь то диван или та же кровать. Раньше подобные спячки не были чем-то странным, а сейчас одна только мысль вызывала ужас. В голове мгновенно проскальзывают взрослые разговоры, которые Юра подслушивал, когда оставался у Даниса. И пьяная ругань, и шутки, и глупые игры с танцами под песни. Татищев до сих пор помнит их мотив, несмотря на то, что найти их в электронном носителе уже невозможно. Не было в те времена ни кассет, ни магнитофонов, только люди, которые эти песни и придумывали. Детство было поистине ярким и чудесным временем. Несмотря на тяжёлый труд, чтобы добыть себе поесть, постоянные беспокойства о природе и неспокойном будущем, Юра помнит золотистые поля, в которых они с Костей прятались. Белоснежные ромашки, из которых получались великолепные венки, что так восхитительно смотрелись на рыжей макушке Анечки. Безупречно чистые водоёмы, в которых можно было поплескаться и порыбачить. Татищев помнит те насыщенные краски, что окружали его вокруг, и внутри поднимается разочарование, которое парень скрывает глубокой затяжкой. Ему противно, что все эти краски превратились в безжизненное нечто, больше напоминающее дерьмо, нежели жизнь. Да, люди не менялись, продолжая жить, работать, влюбляться и умирать. Но сам уклад жизни, само окружение — всё это иной раз заставляет задуматься, а не спит ли он часом? В детстве время тянется слишком долго, но с годами оно ускоряется. Если для людей прожить век — это настоящее чудо, то города именно столько и должны существовать. Но в чём их суть, если линия жизни каждого напрямую зависит от жителя города? Юра ненавидел философию, предпочитая факты. Толку от теорий, которые нельзя ни опровергнуть, ни подтвердить? Из воздуха танк не построишь, страну и близких не защитишь, а вот из стали и железа — вполне. И Челябинск видел, как города рождались, росли, подавая надежды и живя, пока в один момент не погибали. Кто-то заводил семью, связывая себя узами с любимым человеком, кто-то наоборот бежал от этого. Города не умирают от холода и голода, их не берут пули и бомбы. Они, вроде бы, и не живут вовсе, но попробуй найти их в толпе — не получится. Не способные ни дать жизнь, ни умереть, они существуют бок о бок с людьми, проживая свои годы также, как и они: работая, поглощая, развлекая. Так кто они? Юра поджигает третью сигарету, сглатывая вязкую слюну и думая. Аня уедет уже завтра, а Татищеву нужно понять, как именно пропаганда радужных промыла мозги его другу. — Юр? — открывая дверь на балкон, зовёт Пермь, заставляя Челябинск повернуть голову. — Так и знала, что найду тебя здесь. — Я закрою, не волнуйся, — наблюдая, как подруга неуверенно заходит на балкон, закрывая за собой дверь и замирая на месте, Юра невольно напрягается. — Ань? — Как ты себя чувствуешь? — через пару мгновений тишины, собравшись со словами, спрашивает Аня, заставляя Юру чуть нахмуриться. — Я так и не узнала, из-за чего именно вы поссорились, а сегодня всё так закрутилось, что в голове настоящая каша. Ты… симптомы обострились? Юра стряхивает пепел, выкидывая недокуренную сигарету в пепельницу. Ему, несомненно, было приятно, что о нём беспокоились, однако внутри будто бы кошки скребли. Татищев был без понятия, что именно ему нужно ответить на этот вопрос, потому что правда расстроит, а ложь рано или поздно раскроется. — Слишком жарко, вот и чувствую себя не очень. — поджимая губы, приподнял плечи Юра. — У нас просто разошлись мнения на счёт одной вещи, а потом на Костю работа навалилась, мелочь нервы ела. В общем, ничего страшного, просто не успели поговорить нормально. — Оно и видно, — кивает Аня, делая глубокий вдох, а после протягивая руки, обнимая за грудь. — Всё наладится, что у Кости, что у тебя. — Конечно, — соглашается Юра, стискивая челюсть и обнимая Анечку в ответ, вполне спокойно вдыхая запах шампуня подруги. Мягкая, нежная, заботливая, она была той девушкой, о которой писали в стихах и которой посвящали жизнь. Сам Костя появился из-за любви Петра к своей жене, и, наверное, именно эта любовь — императора к прачке — стала причиной его пидоросни. Неправильная, осуждаемая, но упрямая, как и сам Костян. Выпуская Аню из кольца своих рук, Юра смотрит на пачку сигарет, обещая девушке закрыть дверь на балкон. И только когда та уходит, парень достаёт телефон из кармана, открывая многочисленные страницы сайтов. Костя не изменился характером, оставшись упрямым, закрытым, но по-своему родным человеком. Мог ли он общаться с Юрой, чтобы в один миг перевести на голубую сторону? Татищев думал об этом долго, очень долго; благо время, что они с Костей не общались, дало такую возможность. Уралов всегда помогал лучшему другу в ситуации с Аней. Юра мог позвонить ему и поговорить об их общей подруге, посоветоваться, услышать мнение. И ведь Костя никогда не действовал ему во вред, что, пускай и через год после чужого признания, Юра понял. Зажигая сигарету и затягиваясь, Татищев настраивается на разговор с другом. Сейчас, когда им нужно будет спать в одной комнате, завтра, когда Аня уедет и они останутся вдвоём. Юра надеется, что Костя хотя бы попробует обратиться к специалисту, потому что… потому что, признаваясь самому себе, Татищев боялся, что из-за новоявленной пидоросни товарища их дружба пойдёт по пизде. Не из-за того, что Аня, которая нравится Юре, влюблена в Костю, а из-за самого Юры. Потому что расслабиться рядом с другом теперь было сложно, пускать шутки — грубо и опасно, а смотреть фильмы… те редкие новинки, которые могли соединить их с Костей предпочтения, изредка, но содержали в себе элементы гейства. Может ли теперь Юра просить пропустить эти сцены или менять фильм? Татищев без понятия, как вообще ему быть в этой ситуации. За первой сигаретой идёт вторая, а за ней и третья. Глотку нещадно дерёт, а глаза щиплет из-за дыма, однако это лучше, нежели чем идти в спальню к другу с наклонностями. Юра обращает внимание на гуляющих во дворе подростков, прислушиваясь к их словам, чтобы только хоть немного собраться с силами. Ему просто нужна минутка. Но за минуткой проходит вторая, третья, пятнадцатая, а необходимость во времени не убавилась ни на грамм. Подростки, которые общались в темноте летней ночи, продолжали проводить время вместе, заставляя Юру снова и снова вспоминать об их с Костей дружбе. В голове всплывают строки из статей, разговоры со специалистами, но они не помогают, а только ухудшают ситуацию. Будь у Татищева выбор, он предпочёл бы не знать подобную информацию о своём лучшем друге. Им двоим было бы намного проще. — Я буду работать — иди спать, — хлопая балконной дверью, вырывает друга из мыслей Костя, останавливаясь рядом, но в то же время далеко от него. — Ты после дороги, а я успел поспать. — Я заметил, как ты выспался, — напоминая о причине их с Аней приезда, Юра переводит взгляд на потухшую сигарету, покручивая её меж пальцев. — Я просто хочу подумать. — И как долго ты собираешься думать, выкуривая и так полупустую пачку? — грубо интересуется Уралов, тяжело вздыхая. Юра переводит на него взгляд, наблюдая, как друг опирается боком об угол дверного проёма, пряча лицо за ладонью. — Я просто тебя не понимаю. Ты ясно дал понять, что не хочешь иметь со мной ничего общего, что… — Ты мой друг, Кость. — выкидывая сигарету в окно, Юра прячет пачку в карманы штанов, смотря на чужую грудь и думая. — И я хочу, чтобы у тебя всё было хорошо. — Я не пойду ни к каким специалистам! — мгновенно реагирует Костя, убирая руку от лица и смотря Юре в глаза. — Это не болезнь, Юр, сколько можно повторять?! — Да ты даже попытаться не хочешь! — также повышает голос Татищев, хмурясь. — Один раз, Кость, я буду рядом, я буду тебе помогать, но хотя бы ради меня сходи! — Ну так и ты ради меня прими подобную правду, если всё ещё считаешь другом, — давит на больное Уралов, выпрямляясь. — Будь моя воля, я бы сам избавился от этого проклятия. Ты себе даже представить не можешь, каково мне — скрывать это и слушать тебя каждый раз. Я хоть раз дал в себе усомниться? Хоть раз распускал руки? Во мне ничего не поменялось, ты просто узнал чуть больше! Слова застревают в горле, которое раздирает кашлем. Юра отворачивается в сторону, прикрывая рот и прокашливаясь, чувствуя только отвратительный привкус крови. Ему мерзко просто допускать мысль, которая будто бы ушатом ударила его по голове, выбив из сил. Костя упрямый и ответственный человек. У него всегда была отличная дисциплина, он с головой нырял в работу, вытаскивая из дерьма на свет даже самое сложное задание. Он бы не стал думать и даже говорить о подобном говне, не будь у него особо важная причина. А какая это может быть причина? Татищев дёргается под чужими руками, жмурясь от боли в теле. Он сгибается, чувствуя, как постукивающие движения прекращаются, а Уралов подхватывает его под грудь, помогая устоять на ногах. Юра и так блюёт кровью, но ему слишком сильно хочется блевануть от одной ёбаной мысли, которая вызывает в нём не то, что раздражение, а чёртову ненависть. — Я убью эту суку, — сквозь кровь хрипит Юра, поднимая голову на Костю. — Этот пидр тебя совратил? Эта сука с высокими манерами? Костя хмуро переводит обеспокоенный взгляд с окровавленной руки на выражение лица больного, потянув наверх. Он не отвечает на его вопрос, только просит продолжить этот разговор завтра, когда они оба придут в себя, а Аня уедет. Но Юре уже плевать и на себя, и на присутствие подруги — важнее всего то, что ёбаная столичная падаль испоганила жизнь его лучшего друга. Аня тихо заглядывает на балкон, мгновенно реагируя на запах крови. Она тут же даёт указания Косте, рванув в глубь квартиры, а Юра испытывает только сожаление, что не сумел помочь. Из него, оказывается, вышел не такой уж и хороший лучший друг.