Срящ полуденный

      Долго прохлаждаться на крылечке с Глебом Жану не пришлось. Очередная ольгова поволокла его к начальству.       «На кой я вам понадобился?!» — Жан мрачно оглядел суровую тройку дознавателей, кажется, уже отлично спевшихся с Кривичем. По крайней мере, дед развалился в непринужденной позе, строил глазки Аделаиде, а «восьмушку» чуть ли не по плечу похлопывал. Вот упырь!       Генрих же, напротив, хмуро сидел, заложив ногу на ногу и скрестив руки на груди, и напоминал сердитого и потрепанного жизнью Карлсона. К счастью, объяснения взяла на себя ольгова. Иначе Жан бы не выдержал и послал бы сходу этих… подельников. А это чревато…       Ну вот как так можно, а?! С «восьмушками»?! Решалы! — Я вот ознакомился тут с показаниями, — без прелюдий начал комитетчик. Жана передернуло от ненависти. От этой породы его до сих пор выворачивало. — …и хотел бы вот что уточнить. Насчет Бредихиной. Жан почувствовал, как от одного его тона лезут клыки и когти. — …тут написано, что… Аделаида Игнатьевна строго поглядывала на смоленских упырей, игнорируя знаки внимания Кривича.       Генрих покачивал ногой в такт словам «восьмушки». Жан боролся с не желающими втягиваться клыками. Говорить с выдвинутыми на полную зубами было неудобно, да и вообще… непристойно.       Комитетчик заткнулся, и Жан понял, что тот ждет ответа. С трудом сдержал шипение. И отрывисто сказал: — Да. Она сказала, что подозревает меня в незаконном обращении. Её право. Я пошел добровольно. — Так. С этим прояснили. «Это прояснили или с этим разобрались! Мразь косноязычная!»       Кривич, кажется, не слушал. Высунув длинный змеиный язык, он пригладил им брови и глянул на Аделаиду, оценивая произведенное впечатление. Та возмущенно отвернулась, фыркнув. Генрих приподнял бровь.       Жан испытал острый приступ стыда за деда. Может, это действительно начало деменции?! Растормаживание влечений, утрата способности учитывать обстоятельства… Впрочем, стеснительностью и деликатностью дед вообще никогда не отличался. Жан понял, что опять пропустил часть речи «восьмушки», и попытался сосредоточиться, но внимание рассеивалось, все сильнее не хватало воздуха, болела голова и тянуло в сон, и Жан то и дело отвлекался то на гнусно выделывающегося Кривича, то на все больше ерзающего Генриха… — …значит, китайский гражданин проник в помещение… — Хранители его привели и впустили, — Жан подавил судорожный зевок. — Я слышал их разговоры за дверью! Его привели хранители, открыли дверь и впустили! Вместе с его бумажками, мечом и… — он все-таки не сдержался и зевнул.       Аделаида Игнатьевна села прямо, поджала губы и, припечатав Кривича уничижительным взглядом, обратилась к «восьмушке»: — Расспросы Кривичева-Дешама придется отложить. Вы не видите, он газоотравлен?! — А почему вы решили, что это всё вам не приснилось? Вы же подтверждаете нарушения сознания на тот момент? — проигнорировал ее «восьмушка» и продолжил расспросы Жана. — Я к вам обращаюсь, вы меня плохо расслышали?! — возмутилась Аделаида. Комитетчик соизволил повернуть к ней голову. — Да вам это как пива хлебнуть, — отмахнулся он. — Что?! — изрядно раззадоренная Кривичем Аделаида Игнатьевна разразилась гневной тирадой, под конец которой Жан окончательно сник и утратил понимание сути происходящего.       Кривич все это время алчно оглядывал Аделаиду, словно она вся сочилась кровью. Происходящее окончательно приобретало черты макабра.       Аделаида гвоздила гэбиста медико-биологическими аргументами, а у того взгляд становился все более пустым и отсутствующим. Судя по всему, он и близко не понимал того, что она ему втолковывала. Слов таких, и то не знал. — Эх, какова? — подмигнул Кривич Генриху.       Жан понял, что его сейчас вырвет. Совершенно не фигурально, а вполне конкретно. Ничего подходящего в комнате не было, и он рванулся к окну, распахнул его. — Штирлица неудержимо рвало на родину… — блеснул остроумием дед. — Вы все с ума сошли?! — возопила Аделаида. — Ну, это уже фарс, — протянул Генрих. Жан, наполовину высунувшийся в окно, поймал взгляд Глеба. Тот уже, кажется, ничему не удивлялся. — Кривич, это вы тут вводите всех в транс?! — рявкнула Алелаида. — Знала бы ты, девочка, как я ввожу, — прокряхтел Кривич. — Свертываем балаган! — принял решение Генрих. — Кривич, как вы это делаете? — спросила Аделаида. — Дык по-всякому, деточка, и спереду… — Дед, замолчи! — взвыл Жан, — что на тебя нашло?! — Так он, небось, лисью кровь пил, — догадался Генрих. — Пили кровь у лис, Святослав Вернидубович, так ведь? — Завидки берут, жиртрест? — парировал Кривич. — Так ведь когда пил-то! Раньше он себя так не вел! — Жан утерся рукавом за неимением лучшего и вернулся на свое место. — Это какая-то… новость. Следствие отравления? Это что-то типа органического психоза! Отравление, или, я не знаю, гипогликемия… — Ну так девок-то ядреных скока понабежало до меня… — ухмыльнулся дед Слава. — Так. Бредихину и ее выкрутасы обсудим потом, без Кривича, — нахмурился Генрих, вставая. — Это с чего это без меня?! — возмутился дед, тоже подымаясь на ноги. — Погодите, погодите… Это какая-то медицинская проблема, я уверен… — пытался достучаться до окружающих Жан. — Кривич, не начинайте снова! — огрызнулась ольгова. — Дело Бредихиной в любом случае будет рассматриваться центральным управлением по надзору за кровопотребляющими! А может быть, даже всеми аномалами… Потому как тут уже смешение юрисдикций с зооморфами! — И колдунами, к тому же международниками, — добавил Генрих. — Все, давайте, подписываем документы, и я всё везу в Москву, вместе с китайцем! — А почему, собственно, вы? — возразил «восьмой». — Ну а кто?! — Китайца мы берем себе, — возразила Аделаида, — мы же договорились… — Вообще всех везем в Москву! Скопом, — возмутился Генрих. — Там и разберемся. — Ну я не знаю как вы себе это представляете, у меня средств удерживать того же Кривича нет… — пожала плечами Аделаида Игнатьевна. — Никуда я не поеду! — плеснул бензинчика в огонь Кривич. — Мы это уже обсуждали! — повысил голос Генрих. — Нет, я не понял, а почему мы вдруг нарушаем территориальность?! — возмутился «восьмушка». — Потому что скандал меж-ду-на-род-ный! — Никаких возражений китайских коллег мы не получали… — Ну так получите! — Снова всё то же самое! Я звоню княгине! — взвилась ольгова и взвизгнула: Кривич ухитрился ущипнуть ее пониже спины.       Жан тихо вышел. Надо было что-то срочно делать с дедом. Пойти найти Катю или Глеба?! Может, они лучше поймут, что с ним… Катя терапевт, все-таки. Однако не успел он спуститься в сад, как его поймал за руку Генрих. — Куда ты собрался, минхерц?! Деда кто будет уламывать?! Поедешь с ним вместе в моей машине… — Дед никуда не поедет, Генрих. Его не заставишь. Он не покидает Смоленщину. Особенно если ольговы не готовы запаковывать его в спецсредства. А главное, ему не в Москву надо, а в больницу! Говорю тебе, дед обычно себя так не ведет! — Это обыкновенная блажь старого балованного упыря, — фыркнул Генрих, — возомнившего о себе Бог знает что! — Как бы то ни было, это его решение и его право. Не вижу смысла тащить деда куда-то, — Жан попытался освободиться от хватки Генриха, но тот сжал его руку по-настоящему. — Послушай-ка меня, Жан-Клод! — Это ты меня послушай! Ты нам не начальник! — Отлично. Как спасать, так Генрих. А как от жопы отлегло, так пошел ты куда подальше?! Не выйдет, Жан. Долги надо отдавать. — А надо было прайс-лист на свои услуги сразу озвучивать! Думал через меня к деду подобраться?! — прошипел Жан. — Я тебя другом считал… — Надо понимать, «быть другом» означает безвозмездную и бесконечную опеку? Нет, Жан, ты мне не сын, оно так не работает. Начнем с того, что… Жан почувствовал, как Генрих выпустил когти. — Давай начнем с того, что я тебе уступил Аглаю! — воскликнул Жан. Генрих зло рассмеялся. — Ты уступил?! Ах вон оно что! А мы-то с ней и не знали. Жан, да ты фантазёр. Уступил! Ха. Да как бы тебе это удалось, если Аглая тебя раскусила?! Кто ты есть такой на самом деле… — И кто я есть?! — оскалился Жан.       Генрих ослабил хватку, вздохнул, потер лоб. — Ох, Жан-Клод, — уже другим тоном сказал он, — все мы те, кто мы есть, и никто больше. Жан, Аглая тобой тогда увлеклась, но… она и девушкой была разумной, понимала же, что замуж за тебя нельзя идти. Что, с дедом в курной избе жить, что ли?! Она все-таки дворянка. Да и видишь, всё к лучшему, тобой графиня увлеклась, вдова могла себе позволить мезальянс, и вы ведь с Ольгой не так уж и плохо жили… Не будь революции, может, и сейчас бы жили. — Погоди, погоди, погоди… Я не стал делать Аглае предложения из-за тебя! Ты же меня чуть ли не напрямую тогда просил этого не делать! — не дал себя сбить с толку Жан. — Конечно, просил! Боялся за нее. Поведется на твои посулы, и пропадет в твоем Смоленске, под Кривичевой пятой. Я же не знал, что Аглая сама во всем уже разобралась. Умничка. — Когда это она… Откуда Аглае было знать… Ты! Ты ей рассказал! — Не напрямую, конечно, — жестко ухмыльнулся Генрих, — но уж нашлись доброхоты ее просветить, кто ты такой есть. И чего от тебя ждать. — То есть меня ты попросил уступить, а ей в это же время… — Жан оскалился и бросился на Генриха.       Генрих, не ожидавший от Жана такой прыти, пропустил удар и осел на землю. Жан остановился, переводя дух. Генрих, перекатившись, быстро вскочил на ноги. — Ты хорошо подумал, минхерц? — оскалился, придерживая нижнюю челюсть рукой, он. — Смотри, больше щадить тебя не буду! — В поблажках не нуждаюсь! — Ну-ну-ну, я бы на твоем месте… Жан снова бросился вперед, но этот раз Генрих был уже готов. Пропустив его мимо себя, он воспользовался инерцией его движения, захватил, заломил руку за спину, толкнул, подсекая. — Ну-ка, охолонь! Тихо! Тихо, я сказал! Послушай-ка меня лучше… — прошипел Генрих, выкручивая плечевой сустав. — Слушай, я сказал! Руку вырву! К Полине не лезь, понял?! Мы с Аглаей не для того ее из твоего сраного Смоленска вытащили, из вашей семейки больной, чтобы ты ее погубил! Сам гниешь заживо под Кривичем, так хоть имей совесть в вашу блевотину больше никого не затаскивать!       Жан дернулся, до хруста выворачивая руку, упал на колени, потянув за собой Генриха, уперся коленом, пытаясь завалить его на бок. — Тихо, я сказал! Если б ты от Кривича так вырывался, терпила чертов! Истеричка, — Генрих облизал губы, огляделся и впился клыками Жану в шею.       Жан снова дернулся, но быстро обмяк, захрипев. — Ну вот, — Генрих аккуратно сложил его на землю и снова огляделся. Вроде ничье внимание они особо не привлекли. А то еще не хватало позориться. — Ну вот и отдохни, полежи. Дурень… — он пнул Жана в бедро, отправляя в заросли случайно уцелевшего среди всех сегодняшних невзгод крыжовника, и ушел.