Срящ полуденный

      В 2012 году Жан-Клод Дешаму, обращенному вампиру, должно было исполниться двести лет. От обращения, само собой, годы человеческой жизни в его возрасте уже не считаются.       Жан шел домой с работы после «суток». Обычно он после дежурства оставался, вампиры ведь не устают и не хотят спать, так что надо иметь совесть, ему ведь легче, чем другим... Но сегодня он чувствовал себя истощившимся. Морально и физически, хотя последнее было невозможно. Причин особых не было, дежурство было напряженным, но не слишком, это ведь не как в годы его молодости — по двести ампутаций за раз после боя, например. Сейчас ампутации, в общем, стали делом редким, но вот ведь, таки пришлось тряхнуть стариной. Мотоциклы дело такое. Непредсказуемое. Сядешь покататься с парнем — и вот уже катаешься без ноги в кресле-каталке.       Хотя, говорят, уже рукой подать до бионических протезов… Но не в Смоленске же, не девушке с рабочих окраин, и не сейчас…       Да и не то чтобы Жан слишком переживал. Расчлененных юных дев, пострадавших куда более, чем эта несчастная, он за свою жизнь насмотрелся. То, что клипсы по тендеру закупили какие-то уж совсем дешманские, при попытке установки разваливающиеся в руках прямо во время операции, тоже было неприятно, но не слишком, опять же, не в первый раз, не в последний, да и обошелся как-то (хотя Жан потом и устроил истерику, даже написал заявление «по собственному», которое главнюк демонстративно разорвал, они покричали друг на друга и разошлись вполне довольными: Жан без разрешения Хранителей работу все равно сменить не мог, но зато, в отличие от прочих своих коллег, мог позволить себе скандалить и выделываться: вампирский статус делал его малоуязвимым к преследованию за что-то еще, помимо нарушений Договора, так что в отличие от прочих, Жан не боялся какого-нибудь «дела врачей» с обвинениями в халатности, мздоимстве или врачебной ошибке. О дивное новое время!)       Еще совсем недавно его могли бы упечь куда за меньшее. А теперь все стало достаточно вегетарианским.       Да и отношения с Семьей за последние лет двадцать можно сказать, наладились, так что Жан, уныло бредший по центру Смоленска, прячась от полуденного июльского солнца, размышлял, что подарить Оленьке на именины — Ольгин день бывшая графиня Воронцова, атеистка, чтила со всем прилежанием и страшно обижалась, если Жан игнорировал свои обязанности бывшего мужа и обратившего, — и как отмечать двухсотлетие своего обращения.       От Семьи он ничего особенного не ждал, а вот Семья от него ждала наверняка. Так что надо бы подготовиться. Знаменательная дата приходилась на ноябрь, так что, к счастью, никаких пикников. Перстень надо новый заказать, в Москву же надо будет ехать. Засвидетельствовать почтение вампирскому ЦК. В старом, подаренном на столетие, была возможность дополнения очередным камнем, но он навевал неприятные воспоминания, и Жан давно уже решил его сменить. Благо теперь с этим никаких проблем. Были б только деньги.       Мысли о перстне перенесли его на сорок лет назад, и он почувствовал мучительный укол вины и обиды, однако, постарался не поддаваться, но воспоминания сменились еще худшими — лето пятьдесят третьего года, он, чудом уцелевший после «дела врачей», беззубый, так же июльским полднем волочится по Смоленску незнамо куда и так же думает, что подарить Оле на именины, а потом еще назад, в сорок второй — и вот лучше не вспоминать тот мрак, что творился в смоленском гетто, тридцать второй — его тогда уже «пасли», но все было еще достаточно мирно, в поместье Воронцовых устроили детский санаторий-профилакторий, и Ольга получила комнату в собственном флигеле, как «музработник» — а на самом деле, любовница какой-то шишки… из снабженцев или нквд-шников? Кто у нее тогда был, в тридцать втором, этот чернявый, с поросшими густым волосом пальцами, или тот рыбоглазый, с выдающейся вперед челюстью, которого потом свои же и расстреляли, переломав перед смертью все кости… Двадцать второй год был ужасен, разруха, люди голодали так, что не выдерживали и самого небольшого кровопускания. В двадцать втором меня отправили на Соловки, как бывшего белогвардейца? Нет, в двадцать четвертом, кажется… А в тысяча девятьсот двенадцатом столетие обращения отмечали всей Семьей, в ольгином доме, и облетевший, по-ноябрьски унылый графский сад оживляла иллюминация…        Тот еще праздник, вообще-то говоря. Было бы что праздновать. Жан содрогнулся, стряхивая с себя морок, и обнаружил, что забрел… А куда, собственно, я забрел?! Центр Смоленска Жан знал досконально, он ходил этими дворами днем и ночью, ими он удирал от погони, здесь, в закоулках, охотился, здесь же совокуплялся со случайными подругами, продавал золотые царские червонцы мутным типам, дрался, убивал — и был застрелен, и знал каждый их закоулок, но…        Жан недоуменно озирался. А, нет, кажется, узнаю, но… Со мной что-то не так, или… — Эй, ты, поди сюда!       Вот никогда ничего хорошего с этой фразы не начинается. Жан обернулся, досадливо цыкнул зубом, поставил сумку и снял часы, убирая их в карман.