Белая Чума. Никто кроме тебя

Пять свадеб сыграли в один день. И это было веселье, которому отдавались люди всей душой, всем сердцем. Радость нужна была им, как глоток свежей воды в душную ночь. Слишком много было сделано, слишком тяжелым был труд, ежедневный труд во спасение. Позабыты были распри и ненависть, и за столами, вынесенными и поставленными на площади в центре разросшегося поселения сидели бок о бок люди всех цветов кожи, празднуя создание пяти семей. Оцеола и Вирджиния покинули празднество ближе к ночи, уставшие и счастливые. В поставленном отдельно для них уютном домике ничто уже не стояло между ними. Ах, молодость, ты сама по себе — радость и утверждение жизни! Молодость не нуждается в советах и подсказках, находя свой путь, как находит путь бурная река, стекающая с ледников между гор и скал. Так и двое, соединенные самой судьбой, шаг за шагом сближались, не торопясь, не страшась более никого и ничего. И Оцеола ласкал Вирджинию впервые, наконец-то позволив себе сбросить сдержанность и скованность. Губы и руки его были нежны и дарили странные, удивительные ощущения, в которых Вирджиния терялась. Но она не испытывала ни страха, ни смущения, исследуя свое тело и тело своего любимого вождя. Он целовал её, выпивая дыхание, сжимая в объятиях, сплетая ноги с её ногами и шепча то, что шепчут все влюбленные под всеми небесами. И Вирджиния раскрывала объятия, подставляя свою белоснежную грудь под поцелуи, вскрикивая от острого, непостижимого наслаждения, когда её любимый ласкал соски. Его жесткие ладони поглаживали её тело, скользя по нежной коже, даря покой и храбрость. Вирджиния лишь раз немного напряглась, прежде, чем отдать самый высокий дар тому, кто, вне всяких сомнений, этот дар заслуживал. Но она была ошеломлена тем, как ласково и нежно подготавливал её Оцеола. Она и не подозревала, что подобное может быть между любящими, и щеки её заполыхали, когда он сполз вниз, к её ногам, и коснулся языком шелковистой поросли у неё между ног. А потом стало уже не до размышлений, и Вирджиния стонала и кричала, зажимая себе рот одной рукой, а второй перебирая волосы своего возлюбленного. Его язык был горяч и творил он такое, что дыхание сбивалось и сердце выпрыгивало из груди. И Вирджиния почти не почувствовала боли, когда Оцеола, наконец, взял её. Она лишь обняла его, крепче прижимая к себе, с наслаждением ощущая внутри себя его тяжесть. Как все влюбленные, она инстинктивно знала, чувствовала, что нужно делать. Обвив ногами бедра своего вождя, она подавалась под его сильным телом. И лишь небеса знали, как прекрасно было то, что случилось позже. А потом Оцеола пожелал её снова, и они занимались любовью сидя, Вирджиния на его бедрах, тесно прильнув к его смуглому мускулистому телу своим, белоснежным. И теперь уже она тянулась за поцелуями, которые Оцеола охотно дарил ей, и медленно, с наслаждением, поднималась и опускалась на нём, отираясь своей растрепанной головкой о его грудь, целуя соски и каждый шрам на смуглой гладкой коже. — Я люблю тебя, моя Вирджиния… — Ты — моя жизнь, Оцеола, мой вождь...