Razorblade Kiss

[Lacrimosa dies illa, Qua resurget ex favilla Judicandus homo reus]

      Король умер! Да здравствует король! Тяжёлая дверь конференц-зала широко распахнулась и безмолвные, словно изваяния, секьюрити разошлись в стороны, давая дорогу главному человеку организации – новоиспеченному боссу Портовой Мафии. За его руку держалась белокурая девочка лет десяти, и порог они переступили вместе, с какой-то странной и нелепой синхронностью окидывая взглядом присутствующих. Повисшую мертвенную тишину нарушил целый шлейф из новых звуков, мгновенно растекающийся по полу и стенам, словно тянувшийся за вошедшими продолжением их теней. Шаги Мори, шуршание пышных юбок траурного платья Элис, её торопливый топоток, даже то, как Огай улыбнулся – одними тонкими губами, – всё это, казалось, звучало: то ли музыкой, то ли металлическим звоном медицинских инструментов. Никто даже не пошевелился, чтобы встать и оказать знак почтения лидеру, как того требуют правила внутреннего этикета, но Мори это, казалось, совершенно не смутило. Глупо было ожидать почтения от ярых сторонников политики старого босса, которого – каждый из них был уверен – паршивый докторишко убил собственными руками. Закономерная ситуация, логичный исход. «Продвигаясь вверх по карьерной лестнице, не сверни себе шею», – Огай совершенно не помнил, кому принадлежали эти слова, но превосходно знал, как работает этот принцип. – Я вижу, все вы с радостью откликнулись на моё приглашение. Рад вас видеть, уважаемые. Такое неправильное приветствие заставило маленькую принцессу босса коротко и звонко рассмеяться, из-за чего тот нахмурился и наигранно менторским тоном сообщил: – Как возмутительно, Элис-чан, нельзя смеяться на похоронах. – Но разве тебе самому не смешно, Ринтаро? Ты дурак, разве они могли не прийти? – отозвалась девчушка, подбегая и забираясь с ногами в кресло, явно предназначавшееся самому Мори. Тот лишь изобразил скорбную гримасу отца невоспитанного ребёнка, забрал руки за спину и медленно двинулся следом, не удостаивая подчинённых теперь даже взглядом: чтобы убедиться в собственных ожиданиях ему хватило и первого. – Надеюсь, вы простите моей милой Элис-чан эту маленькую шалость. Сидящие мафиози угадывались лишь нечёткими силуэтами в приглушённом, неровном свете ламп: официальный повод не предполагал празднично сияющих огней. Хотя будучи откровенным, Огай по этому поводу закатил бы вечеринку-фуршет с шампанским, хлопками конфетти и весёлой музыкой. Ведь так следует праздновать собственное повышение?.. Но у Мори вместо шампанского – бокал дорогого вина. Вместо болтающих без умолку гостей – молчаливые мафиози в траурных костюмах. Вместо широкого, залитого светом фойе – утонувший во мраке конференц-зал, чьи истинные размеры угадывались настолько же сложно, как и эмоции присутствующих. Фарфоровая маска вместо лица босса: такая же непроницаемая и улыбчивая; скрытые тенью лица его подчинённых; сияющие, но пустые голубые глаза маленькой девочки-солнца. Превосходные декорации для лучшего траурного водевиля или оперетты! И увертюра уже прошла. – Сегодня мы собрались здесь, чтобы почтить память нашего покойного лидера. Как преемник его воли, как тот, кто возложил на свои плечи дальнейшую заботу об организации, я долго размышлял о своих прощальных словах ему. Обойдя стол, он расположился за собственным креслом, пока Элис, забавно высунув кончик языка, забралась на стол, что только позабавило Мори, даже позволившего себе по такому поводу театральную паузу. – Его твёрдость и принципиальность не знала границ. Его смерть – большая утрата для нас. Он управлял нашей организацией долго и мудро. И всё это чушь собачья. – Чушь собачья! – отозвалась девочка звонким эхом, подбирая пышные юбки и демонстрируя коленки в полосатых чулках – единственное, что Мори так и не удалось заставить её переодеть. – Он был отцом для нашей организации: из тех, кто изо дня в день издевался над своей семьёй и калечил её. Он навсегда останется в нашей памяти образцом редкостного кретинизма, едва не уничтожившего город. И мы собрались здесь, чтобы отдать последнюю дань его кровавой памяти, наполненной бессмысленным террором. Элис-чан, дорогая, а что ты думаешь о нём? Тебе слово! Пристальный взгляд остановился на хрупкой фигурке девочки, совершающей странное танцевальное па, стоя посреди стола на одной ноге. – Пусть он вечно горит в Аду, – с милой улыбкой сообщило дитя, ловко перетанцовывая дальше и весело напевая эти слова в такт собственным прыжкам: – Пусть он горит в Аду! Вечно горит в Аду!.. Мори расхохотался и зааплодировал. – Браво, милая! Ты как всегда великолепна, Элис-чан! За такую прекрасную речь я угощу тебя мороженым. Ах да, совсем забыл сообщить главную новость вечера: вы все уволены. Их чудесная траурная симфония для скальпеля с оркестром, особый реквием из детской песенки Элис и скрипучего смеха Мори. Финальный аккорд. Крещендо вышло в фортиссимо, и репризы не будет. Дурацкий фарс закончился вместе со щелчком выключателя и залившим помещение светом, мгновенно выхватившим восковые лица двух десятков зрителей-мертвецов. Увольнение из Портовой Мафии может проходить по разным сценариям. Но итог, как правило, один. Как и холодный приказ: – Убрать мусор к моему возвращению. Там грязно.