Backwater

~Ким Тэхен~

Я всегда тебя немного боялся. Ты это знал, тебе это нравилось, нравилось власть, которой ты обладал, держа меня в страхе. Думаю, что, несмотря на обстоятельства, сегодняшний день тебя бы порадовал. Меня попросили опознать твое тело - Чимин вызвался съездить сам, но ему не разрешили, так что мне пришлось согласиться. Потому что больше некому. Несмотря на то что я не хотел тебя видеть, я знал, что должен был это сделать, поскольку увидеть тебя было лучше, чем представлять, - воображаемые ужасы всегда страшнее реальности. И мне надо было тебя увидеть, потому что мы оба знали: я не поверю, не смогу поверить, что тебя больше нет, пока не увижу твое тело собственными глазами. Ты лежал на каталке в центре холодной комнаты, накрытый светло-зеленой простыней. Там находился молодой человек в медицинском костюме, он кивнул нам с сержантом Мином, и тот кивнул в ответ. Когда он потянулся, чтобы откинуть простыню, я задержал дыхание. Так страшно мне не было с детства. Я ждал, что ты на меня набросишься. Но этого не произошло. Ты лежал неподвижно и был очень красивый. Твое лицо всегда отличалось выразительностью, выражая радость или злость, и даже сейчас в его чертах это легко угадывалось. Да, ты остался прежним и таким же красивым, и потом вдруг до меня дошло: ты прыгнул с обрыва. Ты прыгнул с обрыва?! Ты бы ни за что не стал прыгать вниз, если бы хотел покончить с собой. Ты сам мне рассказывал. Говорил, что скала для этого недостаточно высока, от ее вершины до воды всего пятьдесят пять метров, и при падении можно выжить. Говорил, что если действительно ищешь смерти, то делать все надо наверняка. Бросаться головой вниз. Если кто-то окончательно решил расстаться с жизнью, ему надо не прыгать, а нырять. А если есть сомнения, то зачем вообще об этом думать? Не надо быть размазней, говорил ты. Таких никто не любит. При падении можно выжить, но можно и погибнуть. В конце концов, вот ты лежишь здесь, и ты не бросился вниз головой. Ты просто шагнул, ударился о воду ногами, и теперь лежишь мертвый с переломанными конечностями и позвоночником. Что это значит, Джин? Что в последний момент у тебя сдали нервы? На тебя это совсем не похоже. Не решился броситься вниз головой, чтобы не разбить свое красивое лицо? Ты всегда был дохуя самовлюблённым. У меня просто не укладывалось в голове. На тебя совсем не похоже делать то, чего ты не собирался, и нарушить свои планы. Чимин сказал, что в этом нет ничего удивительного, но что он может знать? Я взял тебя за руку, и она показалась мне чужой. Не потому, что была холодной, но я не узнавал ее на ощупь. Когда я в последний раз держал тебя за руку? Наверное, когда ты взял мою на похоронах мамы? Я помню, как отвернулся от тебя и посмотрел на папу. Я помню выражение твоего лица. А чего ты блять ждал? Сердце у меня окаменело, и его биение стало похожим на скорбный стук барабана. - Извините, но вам нельзя его трогать, - произнес кто-то. Над головой гудели лампы, подчеркивая матовую бледность твоей кожи на фоне стальной каталки. Я приложил большой палец к твоему лбу и провел им по щеке. - Пожалуйста, не трогайте его, - повторил стоявший позади детектив Мин. Я слышал гул ламп и его ровное и мерное дыхание. - А где его вещи? - спросил я. - Одежда, в которой он был, и украшения? - Их вам вернут, когда криминалисты закончат осмотр, - пояснил детектив. - А на нем был браслет?- Юнги покачал головой: - Я не знаю, но вам вернут все, что было на нем. - Браслет обязательно должен быть, - тихо сказал я, глядя на Джина. - Серебряный браслет с застежкой из оникса. Он принадлежал маме, и на нем была гравировка с ее инициалами.Он носил его постоянно. Сначала мама, потом ты. - Поймав на себе удивленный взгляд детектива, я поправился: – Я хотела сказать «он». Сокджин носил. Я снова перевел взгляд на тебя, на тонкое запястье с голубыми прожилками вен, на котором ты всегда носил браслет. Мне снова захотелось до тебя дотронуться, ощутить гладкость твоей кожи. Я был уверен, что могу разбудить тебя. Я прошептал твое имя и ждал, как у тебя дрогнут веки, глаза откроются и уставятся на меня. Я был уверен что ты вскочишь с каталки, издавая пугающие звуки, пародируя какое-нибудь чудовище, я же естественно испугаюсь до усрачки, и повезут теперь меня делать сердечно-лёгочную реанимацию. Но ничего не произошло. Может стоило привести кого-то, чтобы он поцеловал тебя как спящую красавицу и вернул к жизни. Я даже невольно улыбнулся, потому что подобное сравнение наверняка бы тебя разозлило. Ты никогда не был похож на тихую, нежную «принцессу», которая ждет у моря погоды, - ты был другим. Почувствовав на себе взгляд детектива, я поджал губы, чтобы подавить улыбку. Мои глаза оставались сухими, голос не слушался, и заданный шепотом вопрос беззвучно повис в воздухе: – Что ты хотел мне рассказать?

~Пак Чимин~

На опознание должны были пустить меня. Это я его ближайший родственник, его семья. Это я его любил. Это я должен был поехать, но мне не разрешили. Меня оставили одного в пустом доме, где было нечего делать, только курить, пока не кончатся сигареты. Я отправился за ними в магазин - толстая уебищная продавщица иногда просит документ, удостоверяющий личность, но я знал, что сегодня она его спрашивать не будет. При выходе из магазина я увидел, как мне навстречу двигается стайка идиотов из школы: Минджун, Убин и другие. При виде них меня затошнило, и я, опустив голову, отвернулся и быстро зашагал в другую сторону, но они меня заметили, окликнули и бросились догонять. Я не знал, что им от меня нужно. А потом они меня обступили, стали обнимать, говорить, как им жаль, и сучка Руми даже сподобилась выжать из себя пару фальшивых слез. Чуть не проблевался. Я позволил им выражать сочувствие, обнимать и гладить меня по голове. Вообще-то чувствовать их прикосновения было даже приятно. Мы шли по мосту, и они предложили пойти к коттеджу Кангов, принять там «колеса», а потом искупаться. Убин сказал, что «это меня встряхнет и позволит расслабиться». Какой же он долбаеб, ей богу! Неужели он и впрямь считал, что мне сегодня есть дело до наркоты и купания? Я размышлял, что им ответить, но тут увидел Хосок-хёна и, не говоря ни слова, направился к нему. Помешать мне они не могли. Сначала я решил, что он меня не слышит, но, догнав, увидел на его лице слезы и понял, что он не хочет меня видеть. Я схватил его за руку. Не знаю почему, но мне не хотелось, чтобы он ушёл, оставив меня с этими прыщавыми обосрышами с их напускной жалостью. На самом деле случившаяся трагедия была для них всего лишь развлечением. Хосок попытался освободиться и сказал, разжимая мои пальцы: - Извини, Чимин, мне очень жаль. Но я не могу сейчас с тобой разговаривать. Просто не могу. Мне хотелось ему напомнить, что он потерял сына, а я потеряла отца. Разве это нас не объединяет? Неужели он и сейчас не может меня простить? Но я промолчал, а потом появился этот отбеленный хуй из ментуры, который вообще не в курсе, и стал спрашивать, что случилось, все ли в порядке, из-за чего мы ссорились. Я послал его подальше и пошел домой. Я бы мог с ним поговорить, душу излить, ведь было в нем что-то, от чего хотелось доверится, что-то привлекательное, но сейчас мне в целом было до пизды на это «что-то», я просто хотел одиночества. Я думал, что к моему возвращению Тэхен уже будет дома. Ну сколько надо времени, чтобы добраться до морга, увидеть, как с лица убирают простыню, и сказать: да ебать, это он? Тэхен же не из тех, кому захочется побыть рядом с ним, взять за руку, погладить, как это сделал бы я. В морг надо было ехать мне, но меня не пустили. Я не могу даже слушать музыку, потому что теперь все обретает какой-то другой смысл, которого я раньше не замечал, и становится совсем тяжело. Не хочу все время плакать - от этого заболят грудь и горло, а хуже всего то, что никто не придет на помощь. Просто некому прийти. Я лежал на кровати и курил одну сигарету за другой, пока не услышал, как открылась входная дверь. Он не стал меня звать. Захлопал на кухне дверцами шкафов, загремел кастрюлями и сковородками. Блядская кухарка. Я ждал, что он поднимется ко мне, но в конце концов ждать мне надоело, от сигарет уже тошнило, и, почувствовав сильный голод, я спустился сам. Он стоял у плиты и что-то помешивал, потом повернулся и, увидев меня, вздрогнул от неожиданности. Но это был не невольный испуг - на его лице застыло волнение. - Чимин, - сказала он. - Как ты?- Действительно ебать, как я? - Ты его видел? – спросила я, проигнорировав тупой вопрос. Он кивнул и опустил глаза. - Он выглядел… нормально. - Это хорошо. Мне не хочется думать, что он… - Нет, нет. Он не был… искалечен. - Он повернулся к плите. - Ты любишь спагетти по-болонски? Я… я как раз их готовлю.- Сука, это что викторина какая-то? Но кстати, я их люблю, просто признаваться в этом мне не хотелось, и я промолчал. А вместо это спросил: - А зачем ты солгал полиции? - Он резко обернулся, роняя на пол капли красного соуса с деревянной ложки. - Ты о чем, Чимин? Я не лгал… - Лгал! Ты сказал, что давно не говорил с папой, что вы не общались много лет… - Так и есть. Его лицо и шея стали пунцовыми, а уголки рта опустились вниз, как у клоуна. И я понял, что имел в виду отец, говоря о его мимике, которая выдает его с поличным . - Я с ним ни разу толком не разговаривал с тех пор, как… - Но он тебе постоянно звонил. - Не постоянно. Изредка. И в любом случае, мы не разговаривали. - Да, он рассказывал, что ты отказывался с ним общаться, как бы он ни старался. - Все не так просто, как тебе кажется, Чимин. - И в чем тут сложность блять? – взорвался я. - В чем?!- Тэхен отвернулся. - Это ты во всем виноват. Он положил ложку и сделал пару шагов мне навстречу. Руки он держал на бедрах, а на его лице появилось выражение, с каким учителя отчитывают учеников за плохое поведение. - Что ты имеешь в виду? - спросил он. - В чем это я виноват? - Он хотел с тобой поговорить, ты был ему нужен… - Нихуя подобного! Я никогда не был ему нужен. Я никогда не был нужен Джину.- прорычал дядя. - Ему было плохо! - воскликнул я. - Неужели тебе поебать? Он отступил на шаг и вытер лицо, будто я в него плюнул. - Вот оно что! А знаешь ли ты, что твой папаша, очень любил играть в жертву, целенаправленно страдать и выставлять всех кроме себя плохими и оборзевшими. - он угрожающе возвысился надо мной - А самое интересное, что он ничего никому не говорил, все должны были жопу рвать, определяя по намекам что не так. Он ни разу не говорил что ему плохо! - А что бы ты сделал, если бы он сказал? Нихуя! Ты бы ничего не сделал, как не делал никогда.- я кричал, толкая его пальцем в грудь, глаза жгло, но я не позволю себе заплакать при нем. Перебьется сучара! - А как ужасно ты с ним обошёлся, когда умерла ваша мама, или когда он пригласил тебя навестить нас после переезда сюда, или приехать на мой день рождения, а ты даже не ответил! Ты его просто не замечал, как будто его вообще не существовало! Хотя отлично знал, что кроме тебя у него никого нет… - У него был ты, - поправил меня Тэхен. - И я понятия не имел, что он был несчастен! - Да, был. Он больше не плавал. Тэхен замер на месте, повернув голову к окну, будто прислушиваясь к чему-то. - Что? - спросил он, по-прежнему глядя в сторону. Как будто смотрел на кого-то или на свое отражение. - Что ты сказал? - Он перестал плавать. Сколько себя помню, он всегда ходил в бассейн или на реку, ходил каждый блядский день. Плавание было его страстью. Даже зимой, в жуткий мороз, когда приходилось разбивать лед, чтобы добраться до воды. А потом он вдруг перестал плавать. Ни с того ни с сего. Вот как хуево ему было! Тэхен продолжал стоять и смотреть в окно, как будто ждал кого-то. - Чимин… ты думаешь, он кого-то обидел? Или ему кто-то угрожал? Или… - я покачал головой - Нет. Он бы мне сказал. Предупредил. - Ты уверен? - возразил дядя . - Дело в том, что у Джина… твоего папы… была одна особенность, верно? Я имею в виду, что он умел задеть людей за живое, вывести их из себя… - Что ты несешь! - возмутился я, хотя такое иногда случалось, но только со стороны тех, кто его не понимал. - Ты совсем его не знал. Ты просто завистливый уебок, как был им в молодости, так и остался! - Прикуси язык, паршивец! - он повернулся от окна ко мне, в глазах его блеснул пугающий огонь. Меня пробил на мурашки его тон. Он вовсе не кричал, наоборот, низкий гудящий голос парализовал тело. - Ты не знаешь и сотой доли всего что было! Поэтому даже не смей, раскрывать свою пасть или клянусь пожалеешь. - я ужаснулся, Тэхен выглядел так, словно еще чуть-чуть, и он переломит мне шею голыми руками, не прилагая особых усилий, действуя исключительно на животных инстинктах. Я попятился к выходу. - Господи! Да о чем с тобой говорить! - напоследок выкрикнул я, засунув инстинкт самосохранения вероятно себе в очко. Я выскочил из дома, хотя умирал от голода. Лучше голодать, чем сидеть с этим больным за одним столом, что равно предательству. Я вспоминал, как папа сидел с телефоном в руке, говорил, а в ответ ни слова. Жестокий подонок! Я тогда разозлился и спросил, почему бы не перестать ему звонить? Почему не выкинуть его из головы раз и навсегда? Он же явно не хочет иметь с нами ничего общего! А папа ответил, что это его брат, единственный родной человек. Тогда я спросил: а как же я? Разве я не родной человек? А отец засмеялся и сказал, что я больше, чем родной человек, я – его часть. И вот теперь больше нет части уже меня, а мне даже не разрешили его увидеть. Не разрешили ни взять его за руку, ни прижаться на прощание, ни сказать, как мне жаль. ~ Ким Тэхен~ Я не пошел за ним. Мне не хотелось его возвращать. Я сам не знал, чего хотел. Неприятная горечь скребла горло, от той эмоциональной вспышки, которую я вывалил на Чимина. Я всегда стараюсь сохранять спокойствие и каждую секунду контролировать свое состояние, но в тот момент сорвался. Сорвался на ребенка, не сдержался, я видел как он испугался, как дернулся от меня, словно от прокаженного, видел страх в храбром лице со стеклянными глазами. Но мне не жаль, я не хочу корить себя за то, что произошло бы в любом случае. Я просто стоял на ступеньках у входа, зябко потирая плечо одной рукой, пока другой скользнул в карман за пачкой сигарет, а мои глаза привыкали к сгущавшимся сумеркам. Но я знал, чего не хотел. Не хотел никаких разборок, не хотел больше ничего слышать. В чем моя вина? Как я могу быть виноват? Если ты был несчастен, то никогда мне об этом не говорил, а если бы сказал, я бы точно выслушал. Я слышу у себя в голове твой смех при этих словах. Ладно, но ты мог мне сказать, что перестал плавать, Джин, и я бы понял: что-то случилось. Ты сам мне говорил, что плавание было необходимым условием твоей жизни, что без него ты просто разваливался на куски. Ничто не могло вытащить тебя из воды, как меня в нее затащить. И все же это случилось. Какая-то причина нашлась. Я вдруг ощутил дикий голод, неистовое желание немедленно набить желудок. Я вернулся на кухню, положил себе порцию спагетти, потом вторую, а затем и третью. Я ел, и ел, и ел, после чего почувствовал отвращение к себе и пошел наверх. Не включая свет, я опустился на колени перед унитазом. От этой процедуры я давно отказался, но теперь привычные навыки даже успокаивали. В темноте я наклонил голову, вызывая позывы к рвоте, лицо налилось кровью, из глаз потекли слезы, и меня вырвало. Когда в желудке ничего не осталось, я поднялся с колен, спустил воду и умылся, стараясь не встречаться с собой взглядом в зеркале, а смотреть только на отражение ванной позади. Не могу пересилить отвращение. Уже больше пятнадцати лет я ни разу не погружался в воду целиком. После того как я едва не утонул, мне вообще было трудно даже умываться. Когда от тела начало не просто пахнуть, а нести убийственным дерьмом, и казалось что я живьем разлагаюсь, мама силой заставила меня встать под душ и держала под ним. Я закрыл глаза и снова плеснул водой в лицо. Я услышал, как на дороге возле дома притормозил автомобиль, и мое сердце тревожно заколотилось, но тут же успокоилось, стоило машине опять набрать скорость. - Никто сюда не придет, - громко проговорил я. - Бояться совершенно нечего. Чимин не вернулся, и видимо не планировал, а я понятия не имел, где его искать в этом городе, вдруг ставшем и знакомым, и чужим. Я лег в постель, но уснуть не мог. Каждый раз, закрывая глаза, я видел твое лицо - бледно-серое с лиловыми губами, - и мне представлялось, что они раздвигаются в улыбке, несмотря на полный крови рот. - Прекрати, Джин! - снова громко сказал я, будто лишился рассудка. - Перестань блять! Я ждал, что ты ответишь, но слышал только тишину, которую нарушали лишь плеск воды да поскрипывание дома, качавшегося под напором реки. В темноте я нащупал на прикроватной тумбочке телефон и набрал голосовую почту. Электронный голос произнес, что новых сообщений нет и сохранено семь сообщений.Последнее было оставлено в половине второго ночи прошлого вторника, меньше чем за неделю до твоей смерти. «Тэхен, это я. Пожалуйста, перезвони мне. Пожалуйста, Тэхен. Это важно. И как можно скорее, ладно? Я… э-э… это важно. Ладно. Пока». Я нажал клавишу с цифрой один, чтобы прослушать сообщение еще раз, а потом еще и еще. Я слушал твой голос, а не знакомую хрипотцу с чуть заметным и раздражающим заокеанским акцентом, я слушал тебя. Что ты пытался мне сказать? Ты оставил сообщение посреди ночи, и я прослушал его рано утром, повернувшись в кровати и заметив светящийся экран. Услышав первые три слова «Тэхен, это я», я выключил телефон. Я был уставшим, в плохом настроении и не хотел слышать твой голос. Я прослушал сообщение до конца позже. Ничего в нем не показалось мне странным или необычным. Вполне в твоем духе – оставить дохуя загадочное сообщение, чтобы возбудить мое любопытство. Ты проделывал это на протяжении многих лет, а потом, когда звонил в следующий раз через месяц или два, выяснялось, что не было никакого кризиса, никаких тайн, никаких особых событий. Просто такая ебаная игра. Ведь так? Я прослушивал сообщение снова и снова и теперь не мог поверить, что не заметила сразу нехарактерную для тебя мягкость речи, нерешительность, то, как у тебя слегка перехватывало дыхание Ты боялся Чего ты боялся? Кого ты боялся? Местных жителей, которые просто наблюдают со стороны, но не приносят ни соболезнований, ни еды, ни цветов? Судя по всему, Джин, по тебе здесь не особо скорбят. А может, ты боялся своего странного, черствого и колючего сына, который не плачет по тебе и утверждает, что ты сам себя убил, хотя у него нет никаких тому подтверждений. Я вылез из кровати и потихоньку прошел к твоей спальне, меня вдруг охватили те же чувства, что и в детстве. Я так часто делал - осторожно пробирался сюда, где спали родители, когда мне становилось страшно ночью, когда после твоих рассказов мне снились кошмары. Я толкнул дверь и проскользнул внутрь. В комнате было душно и тепло, и при виде твоей неубранной постели я вдруг расплакался. Блять. Я присел на край, взял твою подушку в хрустящей темно-серой наволочке с кроваво-красной окантовкой и прижал к себе. Перед глазами вдруг ясно возникла картина, как мы с тобой входим сюда в день рождения мамы. Мы приготовили ей завтрак – она тогда уже болела, и мы старались не ссориться, но перемирия никогда не длились долго: тебя утомлял груз постоянной ответственности за меня, ведь за мной вечно нужно было присматривать. Я забирался к маме под бок, а ты смотрел, прищурившись, с презрением и болью одновременно. Я никогда не понимал тебя, но если тогда мы не были близки, то сейчас ты для меня совсем чужой. Я сижу в твоем доме, среди твоих вещей, но дом мне знаком, а ты – нет. Начало разрыву положила та ночь, когда мы были еще подростками – тебе исполнилось восемнадцать, а мне одиннадцать. Та ночь, как топор, раскалывающий полено, образовала между нами глубокую и широкую трещину. А спустя шесть лет ты снова поднял топор и на этот раз расколол нашу связь окончательно. Это случилось на поминках. Мы только что похоронили маму и вместе вышли покурить в сад в ту холодную ноябрьскую ночь. Я едва соображал от горя, а ты с завтрака пичкал себя лекарствами и постоянно что-то пиздел как ебанутый. Рассказывал о предстоящем путешествии, которое собирался совершить в Норвегию, чтобы побывать на скале Прекестулен – шестисотметровом утесе над фьордом. Я старался не слушать, поскольку знал, что это такое, и не хотел обсуждать. Кто-то из друзей отца нас окликнул: - Парни, с вами все в порядке? - Язык у него слегка заплетался. - Топите свои печали? - Топите, топите, топите… - повторил ты. Ты тоже был навеселе, хотя навеселе это мягко говоря, ты был в ебаные окуренные дрова. А потом посмотрел на меня из-под опухших век, и глаза у тебя странно блеснули. - Тэхе-на-а... - обратился ты, растягивая мое имя, – ты когда-нибудь думаешь об этом?- Ты накрыл мою руку своей, но я ее отдернул. - О чем блять, «этом»? – Я поднялся со скамейки, не желая больше находиться рядом с тобой, мне хотелось остаться одному. Мне было мерзко. - О той ночи. Ты… когда-нибудь это обсуждал с кем-нибудь?- Я шагнул, намереваясь уйти, но ты схватил меня за руку и сильно сжал. - Ну же, Тэхен-ши… Признайся. Неужели в глубине души тебе не понравилось? После этого я перестал с тобой разговаривать, а твой сын считает, что это я повел себя с тобой «ужасно». Мы по-разному видим одно и то же, разве не так? Я перестал с тобой разговаривать, но это не мешало тебе мне звонить. Ты оставлял короткие сообщения, в которых рассказывал о своей работе и сыне, полученной премии, хвалебных отзывах. Ты никогда не говорил, где или с кем был, хотя время от времени в трубке я слышал музыку, шум дороги или людские голоса. Иногда я удалял сообщения, иногда оставлял, иногда прослушивал их столько раз, что помнила каждое слово и даже годы спустя мог воспроизвести их слово в слово, как блядский диктофон. Иногда ты говорил загадками, иногда со злостью; ты вспоминал старые обиды и ссоры, протестовал против давних обвинений. Однажды, устав от твоих наваждений, я в запале обвинил тебя в одержимости смертью, на сдачу покрыв семиэтажными матерными конструкциями, да так, что любой пиздюк захлебнется, от зависти к таким познаниям в сквернословии. Как же тебя это задело! Иногда ты был настроен сентиментально, говорил о нашей маме, о детстве, о тех счастливых временах, что безвозвратно канули в Лету. Были и звонки, сделанные в минуты необычайного подъема и счастья, ты умолял меня приехать в поместье. «Ну, пожалуйста! Ты будешь в восторге. Пожалуйста, Тэхен, пора оставить старые обиды. Что ж ты рожу кривишь, словно жопу муравьиную обсосал, не упрямься, как баран. Хватит уже!». Я был в ярости – «Хватит уже!». С какой стати это ты блять решаешь, что пора наладить наши отношения? Я хотел лишь, чтобы меня оставили в покое, хотел забыть этот засраный городишко, забыть тебя. Я живу так, как мне нравится, пусть моя жизнь и не такая яркая, как у тебя, что неудивительно, но это моя жизнь. Хорошие друзья, известность как профессионала в привилегированных кругах, просторный пентхаус, с невьебическим дизайном, который я разработал самостоятельно, в чудесном квартале Инсадонг. Престижная работа (исполнительный директор это вам не хухры-мухры) в элитной дизайнерской компании, наполняющая жизнь смыслом, приносящая нехилые деньги и удовлетворение, несмотря на длинный рабочий день и вечную занятость. Я хотел, чтобы меня оставили в покое, но ты никак не унимался. Ты звонил пару раз в год, а то и в месяц, и твои звонки выбивали меня из колеи. Что было вполне в твоем духе – взрослая версия тех же сучих игр, в которые ты любил играть в детстве. И все это время я ждал. Ждал того самого звонка, на который смогу ответить, когда ты объяснишь, почему так себя повел, как мог причинить мне такую боль и не вмешаться, когда меня обидели. В глубине души мне хотелось с тобой поговорить, но не раньше, чем ты извинишься, попросишь прощения. Но извинений так и не последовало, а я по-прежнему продолжаю их ждать. Я открыл верхний ящик прикроватной тумбочки. В нем лежали чистые видовые открытки – наверное, тех мест, где ты побывал, презервативы, лубрикант, старомодная серебряная зажигалка с выгравированными инициалами «КН» на боку. «КН». Любовник? Точно не любовница, я знаю что тебя больше привлекали парни, как и меня. Я снова оглядел комнату, и меня поразило, что в доме нет ни одной фотографии с другими людьми, которые могли быть твоей второй половинкой. Ни здесь, ни внизу. Даже на картинах были изображены только уродцы, да страхожопины всякие. В оставленных сообщениях ты рассказывал о работе, доме, Чимине, но никогда не упоминал об отношениях. Казалось, что мужчины не играли особой роли в твоей жизни. Но один мужчина все же играл, правда? Когда-то давно один парень был очень для тебя важен. В юности ты часто по ночам выскальзывал из дома через окно кладовки, спрыгивал на берег и потом крадучись пробирался вдоль дома, перемазавшись грязью до самых коленок, подготовка у тебя была пизже, чем у спецназа. А затем карабкался вверх по берегу и оказывался на дороге, где тебя ждал он. Джеки. Я чуть не задохнулся от смеха, когда впервые услышал его кличку, этот недоразвитый назвался в честь Джеки Чана, хотя долбаеб долбаебом и отношения к этому человеку, даже косвенно не имел. В жизни его звали Ли Сихван. При мысли о Джеки, о вас с Джеки, меня охватывала та же дурнота, которую чувствуешь, проскочив горбатый мост на большой скорости. Сихван был высоким широкоплечим блондином с неизменной ухмылкой на губах, он умел смотреть на парней и девушек так, что внутри у них все замирало. Брутальный и наглый альфа-самец, вожак стаи, от которого всегда исходил запах дезодоранта и секса. Но тупой блять, как бревно, собака соседская тест на айкью лучше сдаст. Ты говорил, что любил его, хотя, думаю, ничего общего с любовью твои чувства не имели. Вы с ним или облизывали друг друга, или засерали последними словами – середины просто не существовало. Между вами никогда не было мира, я лично не помню, чтобы вы смеялись. Но к сожалению отлично помню, как вы лежали и обнимались на берегу, болтая ногами в воде, а потом он переворачивался и вжимал тебя в песок. Это воспоминание меня покоробило, и мне стало стыдно, а чувства стыда я не испытывал уже давно. Грязного, потаенного стыда, смешанного с чем-то еще, что никак не поддавалось пониманию, но я и не хотел понимать. Я старался выкинуть эту картину из головы, но вместо этого вспомнил, что подглядывал за вами не раз и не два. Мне вдруг стало не по себе, и я встал с твоей кровати и обошел комнату, рассматривая фотографии. Они были повсюду, что неудивительно. На комоде снимки в рамках – на них ты загорелый и веселый с сыном на руках в Токио и Буэнос-Айресе, на горнолыжных курортах и пляжах. На стенах, тоже в рамках, – обложки журналов со снятыми тобой фотографиями, статья на первой полосе «Нью-Йорк таймс», полученные награды. Здесь свидетельства твоего успеха, доказательства того, что ты превзошел меня во всем: в работе, в красоте, в детях, а теперь ты снова меня обошел. Даже в этом победа на твоей стороне. Один снимок заставил меня остановиться. На нем были сняты вы с Чимином – уже не писюнком, а маленьким мальчиком лет пяти-шести, может, постарше, – я никогда не умел определять возраст детей. Чимин улыбается, показывая крошечные белые зубки, и в нем видно нечто странное, отчего по коже у меня побежали мурашки: его глаза, черты лица, так напоминают хищный образ Джеки. Я почувствовал, как на шее у меня забилась жилка, и мною начал овладевать старый страх. Я лег обратно на кровать, стараясь не замечать шума реки, но плеск воды все равно доносился – даже на второй этаж, через закрытые окна. Он упирался в стены, просачивался сквозь трещины в кирпичной кладке, заполнял все пространство. Я чувствовал во рту привкус мутной и грязной воды, и кожа у меня становилась влажной. Где-то в глубине дома слышался чей-то смех, и он был похож на твой. август 2002 ~ Ким Тэхен~ Мама купила мне новые плавки – старомодные, в сине-белую полоску, с высокой посадкой. Они были призваны вызывать ассоциации с 1950-ми, со временами Генри Купера. Будучи толстым и смуглокожим, я совсем не походил на Генри Купера, но все равно надел их, потому что мама потратила немало сил, чтобы их отыскать. Найти купальник для мальчика моей комплекции было настоящей проблемой. Поверх плавок я натянул синие шорты и огромную белую футболку. Когда на обед пришел Джин в коротких джинсовых шортах, с голым торсом, на животе которого проглядывался подтянутый рельеф, и увидел меня, то сразу поинтересовался: - Ты что, собираешься на реку после обеда? - Его тон не оставлял сомнений, что он против, но потом, поймав мамин взгляд, он уточнил: - Я не буду за ним смотреть, ладно? У меня там встреча с друзьями. - Будь хорошим мальчиком, Джини, - попросила мама. Мама тогда находилась в состоянии ремиссии и была настолько слаба, что ее, казалось, мог сбить с ног порыв ветра, кожа у нее стала желтой, как старая бумага, и папа нам строго-настрого наказал «вести себя прилично». Под этим подразумевалось, среди прочего, что ты должен брать меня с собой на реку, поэтому выбора у тебя не оставалось. На реку ходили все, вообще-то других развлечений тут и не было. Пригород Кванджу – не курорт, в нем нет ни аттракционов, ни залов игровых автоматов, ни даже площадки для мини-гольфа. Только блядская река. Через несколько летних недель, когда установился новый ритм жизни, когда все определились со своими компаниями и симпатиями, когда местные и приезжие перемешались, завязались дружбы и затеялись вражды, отдельные участки берега облюбовали разные группы. Ребята помладше предпочитали купаться к югу от Поместья Ким, где течение было медленным и ловилась рыба. Неблагополучная молодежь тусовалась у коттеджа Кангов, где принимала наркотики, занималась всякими развратными гадостями, пыталась вызвать злых духов с помощью доски Уиджи. Но больше всего ребят собиралось у Смертельной заводи. Мальчишки прыгали в воду со скал, девчонки загорали, играла музыка, на мангалах жарили мясо, кто-то обязательно приносил пиво и «легонькие» косячки. «Да че вы, дунем по разику и заебись, отлетите на орбиту, я вам отвечаю!» Я бы предпочел никуда не ходить и остаться дома подальше от солнца, я бы предпочел устроиться на своей кровати и почитать или поиграть с мамой в карты, но я не хотел, чтобы она из-за меня переживала, потому что переживаний ей и так хватало. Я хотел ей показать, что умею общаться и заводить друзей. Что могу быть частью компании. Показать что я нормальный. Я знал, что Джин не хотел, чтобы я ходил на реку. Чем меньше я показывался на людях, тем было лучше для него, тем реже его друзья могли меня видеть - чмошника Тэхена, толстого, некрасивого и не крутого, сплошное недоразумение, смотреть не скривившись невозможно. Он стеснялся меня и всегда ходил со мной, обогнав или отстав на несколько шагов. Однажды, когда мы вместе выходили из магазина, я услышал, как один из местных парней заметил: «Его наверняка усыновили. Он просто не может быть родным братом Ким Сокджина. Только не такое уебище». Его друзья рассмеялись, а когда я посмотрел на Джина, рассчитывая найти в нем поддержку, то увидел на его лице только стыд. В тот день я отправился на реку один. Я нес сумку, в которой лежали полотенце с книгой, банка диетической колы и два сникерса на случай, если я проголодаюсь между завтраком и обедом. У меня болел живот и спина, а еще хотелось вернуться в свою уютную маленькую, прохладную и темную комнату, где никого кроме меня не будет. И никто меня не будет видеть. Друзья Джина уже оказались на месте. Они заняли пляж – маленький песчаный полумесяц возле заводи. Самое лучшее место: берег полого уходил вниз, и можно лежать на песке, держа ноги в воде. Там были три девушки – две местные и одна из Мельбурна, по имени Дженни, с чудесной кожей цвета слоновой кости и коротко стриженными темными волосами. Она приехала из Австралии, но говорила на безупречном корейском, и все ребята отчаянно пытались добиться ее расположения, потому что, по слухам, она до сих пор была девственницей. Все ребята, кроме Джеки, конечно, который смотрел только на Джина. Они познакомились два года назад, когда ему исполнилось восемнадцать, а брату шестнадцать, и теперь были неразлучны, хотя и позволяли друг другу крутить романы в остальное время года – рассчитывать, что он станет хранить верность Джину в его отсутствие, тупизм высшей степени. Джеки – высокий, красивый, пользовался успехом, активно занимался спортом и к тому же происходил из богатой семьи, а член в штанах держать, не присунув какому-нибудь зеваке, дольше суток не мог. После встреч с Джеки Сокджин иногда возвращался с синяками на запястьях и плечах. На мой вопрос, откуда эти синяки, он со смехом отвечал: «А ебать сам как думаешь?» При виде Джеки у меня появлялось странное ощущение в груди, и я не мог на него не смотреть, когда он оказывался в поле зрения. Я старался не смотреть, но ничего не мог с собой поделать, он это заметил и стал смотреть в ответ. Они с Джином шутили на этот счет, и иногда он тоже на меня пялился, облизывал губы и смеялся. Мальчишки тоже уже собрались, но столпились на другой стороне. Они купались, забирались на обрыв и сталкивали друг друга в воду, смеясь, ругаясь и обзываясь пидарасами. По установившемуся порядку, девчонки сидели и ждали, пока ребятам не надоест беситься и они не явятся и не начнут лезть к ним с приставаниями, которые те иногда отвергали, а иногда и поощряли. Джину, который не боялся нырять и намочить волосы, которому нравилось участвовать в мальчишечьих разборках и в девчачьих посиделках, удавалось одновременно быть одному из них и оставаться объектом всеобщего вожделения. Конечно, я не стал устраиваться рядом с друзьями Джина, а расстелил полотенце в тени деревьев и сел. Неподалеку от меня расположилась еще одна группа детей, примерно моего возраста, и среди них я узнал одну девочку, которую видел в предыдущие годы. Она мне улыбнулась, и я улыбнулся в ответ, я махнула ей рукой, но она отвернулась. Было жарко. И мне захотелось искупаться. Я представил, какой гладкой и чистой окажется моя кожа, как я буду ступать по мягкому теплому илу, как перевернусь на спину, закрою глаза и сквозь веки начнет сочиться оранжевый свет. Я снял футболку, но прохладней не стало. Повертев головой я заметил, что за мной наблюдала Дженни: она наморщила носик и опустила голову, чтобы скрыть отвращение. Я отвернулся ото всех, лег на правый бок и открыл книгу. Я читал «Тайную историю» Донны Тартт и мечтал быть частью такой же обособленной группы умных друзей-единомышленников. Я нуждался в человеке, на которого мне хотелось бы равняться, который мог бы меня защитить и вызывал восхищение бы своим умом, а не длинными ногами. Но я знал, что если такие и есть в этом городе или в школе, то они не захотят иметь со мной дело. Я не был глупым, но и не блистал, ни в чем, кроме литературы и других гуманитарных предметах. А Джин блистал. Он пришел на реку в разгар дня. Я слышал, как он поздоровался, а мальчишки, курившие, сидя на скалах и свесив ноги, приветственно откликнулись. Обернувшись, я наблюдал, как он, раздевшись, медленно входил в воду, брызгая на себя и наслаждаясь всеобщим вниманием. Мальчишки стали спускаться с обрыва через заросли. Я перевернулся на живот и опустил голову, уставившись в книгу, но перед глазами все расплывалось. Я жалел, что пришел, мне хотелось незаметно исчезнуть, но незаметно я ничего сделать не мог. В буквальном бляха смысле. Мое бесформенное желтое тело не могло ускользнуть незаметно. У мальчишек был мяч, и они начали играть в футбол. Я слышал, как они просили дать пас, как мяч залетал в воду и как довольно визжали девчонки, если до них долетали брызги, а потом вдруг почувствовал, как мяч угодил мне в бедро. Все засмеялись. Джеки поднял руку и побежал ко мне, чтобы забрать мяч. - Извини, извини, – говорил он с широкой ухмылкой. – Извини, Тэхена, не хотел в тебя попасть. Он поднял мяч, и я увидела, как он смотрит на красное расплывшееся пятно на моей желтоватой коже, похожей на охлажденный животный жир. Кто-то крикнул насчет большой мишени: мимо ебейших ворот промазать еще можно, а не попасть в такую жопу точно нет. Я снова уткнулся в книгу. Мяч попал в дерево в паре метров от меня, и кто-то крикнул: «Извини!» Я промолчал. Потом это случилось еще раз, и тут же – еще. Я перевернулся и увидел, что они били мячом по мне. Тренировались на точность. Девчонки катались со смеху, и громче всех веселился Джин стоявший чуть в стороне от остальных парней. Ебучий смех стеклоочистителя рвал мои барабанные перепонки и душу. Я сел, пытаясь сохранить достоинство: - Ладно, очень смешно! Хватит, перестаньте! – крикнул я, но кто-то уже целился по новой и ударил по мячу. Мяч несся прямо на меня. Я поднял руку, чтобы защитить лицо, и мяч с громким шлепком угодил прямо в меня. На глаза навернулись слезы, и я с трудом поднялся. Дети, те, что помладше, тоже наблюдали за происходящим, одна девочка из них закрыла рот рукой. - Перестаньте! – закричала она. – Вы его поранили. У него кровь! Я посмотрел вниз. Грудь, руки и живот были испачканы кровью, капающей откуда-то сверху, пара красных клякс упала на стопы и песок. Я сразу понял, что это не от удара. У меня было редкое заболевание- феохромоцитома. Такая хуйня встречается только у одного человека из десяти тысяч. Вот такой вот я везучий парень. Это доброкачественная гормональная опухоль, из-за которой у меня было множество проблем со здоровьем, помимо лишнего веса, в том числе и хрупкость сосудов. Крови было много, она насквозь пропитала шорты, рукой я провел по груди, исполосованной красными ручейками, и с ужасом взглянул на густо окровавленную ладонь. И все на меня глазели. Девочки больше не смеялись, а переглядывались с выражением ужаса и интереса. Я поймал взгляд Джина, но он отвернулся. Я почти ощущал его отвращение. Он был в ахуе. Стыдился меня. Я быстро натянул футболку, обернул вокруг талии полотенце и неловко заковылял по тропинке. Я слышала, как мальчишки загоготали мне вслед. Слез почему-то не было. Пиздец если подытоживать. Той ночью я пошел топиться. Это случилось позже – гораздо позже, и к тому же я выпил, впервые в жизни попробовав алкоголь. За это время произошли и другие события. Меня разыскал Джеки и извинился за свое поведение и поведение друзей. Сказал, что ему ужасно жаль, обнял меня за плечи и заверил, что мне нечего стыдиться. Тупой уебан. Но я все равно пошел к заводи, и Джин вытащил меня из воды. Подтянул к берегу, заставил подняться и влепил сильную пощечину «Ах ты, дрянь малолетняя! Тупой жирный подонок! Ты чего творишь?! Что удумал сучоныш?!»