По ту сторону солнца

— Ничего, что так вытянула? И не предупредила же… — Эмма говорит виновато склоняя голову и посылает легкую улыбку. Рядом с девушкой идет Кохэку с пестрыми пакетами в обе руки, по четыре-пять каждой и недоуменно вскидывает бровь. — Ну что ты? — она с искренним недоумением, открыто заглядывает в обеспокоенные медовые радужки, — Не бери в голову. Мне даже понравилось. Последнее, конечно, было спорно. Три часа походов по торговому центру, яркие и кричащие вывески разного толка и содержания, что буквально в глазах троились и мельтищащие туда-суда консультанты. Но стоит отметить, горящие огнем глаза девушки покрывали все издержки. Эмма упорно и с завидным упрямством искала в каждом магазине так необходимые формочки. Строго определенной формы — в виде ребристых морских звездочек, карикатурных водорослей и еще чего-то подобного. В детали вникать было сложно, но к своей чести, Кохэку упорно щурила глаза и вглядывалась в кричащие стеллажи. Вот только при каждом выпавшем шансе уйти из этого злосчастного места, она сталкивалась с отрицательным качанием светлой макушки и все начиналось заново. Почему нельзя было отправиться сразу в Харадзюку, где по определению находились самые разные и неожиданные вещи любого рода, оставался открытым. По крайне мере, до слов о подруге, что с неделю назад откопала заветные кухонные формочки именно в Минато. Именно в Роппонги. Увы. Только названием магазина и его адрес, та советчица не вспомнила. Из этого вытекает их длительная дорога по оживленным торговым центром в сердце квартала. Откровенно — Кохэку бы с удовольствием прилегла на час-лишний в постель. Хотя бы на мгновение прикрыла гудящие глаза, в которых выплясывали больные круги, а мигрень доходила до такой абсурдной отметки боли, что хотелось без лишних слов — шелчок предохранителя, палец на холодном металле курка и жесткий поцелуй от ствола в висок. Бум. И можно дальше не перегружать себя бумажной валакитой — накладные, бухгалтерские отчеты, поставки новой дури по срокам и поставщикам… Синие круги под глазами — как фиолетовые гематомы. Тонкая кожа, что обтягивает суставы и выпячивает паутинки вен. Оттенок лица и всего что ниже — не белый. Болезненно серый. От солнца в голове все неприятно покалывает, давит на сосуды и заставляет неприятный гул шуметь в ушах. У Кохэку времени не особо и много. От клуба до дома, от дома до заброшенных фабрик и подворотней. И естественно, так же как вставать на работу в седьмом часу утра; жизнь и рутина перекручиваются и теперь ночь — период ужесточенной работы, а день — время долгого планирования и перестраховки. Спроси кто, сколько в сутках часов, Курода без раздумья ответит 24, только мысленно припишет еще пару-тройку часов сверхурочный. Сон приходит время от времени, разбросанный по циферблату в двадцать или тридцать минут. Благо — одежда у нее всегда закрытая, с высоким воротом и тканью перчаток на пальцах. Погода позволяла комфортно и уютно обматывать похудевшее туловище и обманчиво красиво подчеркивать достоинства. Небольшое кафе как точка путешествия, где под нежную и мягкую мелодию голова отдыхала от шумных простор магазинов. Стеклянные ставни в пол и круглый столик. Плетеные деревянные стульчики с мягкой обивкой и устроенные в один ряд пакеты — как оказалось, даже с одной задачей на покупку, Эмма не удержалась от покупки брюк, блузки и других очень важных в гардеробе вещей. девушка решившая закончить с магазинами не ожидала, что обзаведется минимум шестью комплектами одежды, парой прелестных ботфортов на осень-зиму и забавную шапочку-берет. Под недовольные сопения и наглядный протест, что постреливал из-под нахмуренных светлых бровей, весьма приличная сумма была сметена одним взмахом кредитной карты. — И всё-таки, — аккуратно отставив в сторону чашку, Сано стрельнула смущенным взглядом в сторону тихо сидящей напротив Коды, — Это было явно лишним. Красноречиво обведя глазами толстые пакеты, та вновь оглянулась на подругу. В обстановке теплого света ламп, уютной атмосферы чего-то домашнего и спокойного, в этом кафе Кохэку смотрелась на удивление органично. В этом воротнике под горло бежевого цвета, приталенном пиджаке и прямых брюках цвета бирюзы, с небрежно зачесанными волосами на правый бок и медицинской маской на шее, она создавала впечатление цельной картины, вместе с тем, что её окружало. — Тебе нравиться? Радужки оттенка точенного антрацита, что до этого наблюдали за мельтешением людей снаружи, теперь смотрели прямо на неё. Спокойно и терпеливо она ждала пока Эмма ответит. — Да, — Сано, чуть поколебавшись, уверено кивнула, — но, даже если и так!.. — Вот и всё. Обрубив на корню любые доводы девушки, та продолжила медленно потягивать остывающий кофе. Эмма соврет если скажет, что спорить с Кохэку легко. Даже не оглядываясь на все то, что ей дозволяют вытворять — выбирать и настаивать на определенной одежде, экспериментировать с новыми техниками в макияже, дегустировать новые блюда или помогать с домашней работой. Иногда она могла часами выслушивать её щебетания или претензии по поводу, того же Доракена; и причем делать это вполне осознано — вникая, уточняя детали и переспрашивая в нужный момент. У Эммы ведь, не смотря на приятный характер и безобидную внешность, брат — главарь собственной группировки и окружение под стать. Вечно побитые, растрепанные и пугающие янки то тут то там, периодически рядом с ней оказывались. И как следствие — мало кто отважиться заводить с ней знакомства, дальше просто приятельских. С появлением очаровательной, но бойкой Хины стало полегче. У них и без того было много общего и они часто засиживались за долгими беседами на те или иные темы. Однако, именно Кода стала той, что окончательно и бесповоротно, вторглась в её жизнь и существование без неё, начало казаться чем-то немыслимым. Кода может прощать ей очень многое — случайные опоздания на встречи, спонтанные звонки, на которые она отвечает даже если очень занята, резкое желание посетить концерт любимой группы или сходить на выставку икебан. Но взамен, она не оглядывалась ни на какие протесты и доводы с её стороны. Сано, со временем, но приловчилась аккуратнее поглядывать на те или иные вещи в магазинах или на витринах. Стоило только замереть на долю секунды — её комната пополнялась новой плетеной вазой, за баснословную сумму, прелестным ужурным платьем, которое она по неосторожности покрутила в руках и даже стопкой из 67 томов манги в полной комплектации. Шок сменился обреченностью, а обреченность, позже трансформировалась в принятие. Это всегда происходило молча и без лишних вопросов. Кода будто обладала парой соколиных глаз и чутьем какого-то зверя — поступки её порой, доходили до ненормального фанатизма. Так и жили. И честно, Эмма была искренне и безгранично счастлива, потому как больше чем в покупках эта одержимость и гиперопека не проявлялась. Или для этого пока не было повода? Потому как столкнуться на дороге с незнакомцем и чуть не упасть на землю — было первым тревожным звоночком в развернувшейся далее ситуации. Выйдя из кафе и забрав с собой все приобретениях они спокойно и неспеша шли по направлению к станции метро. До ветки оставалось еще десять минут, а прохладный вечерний воздух немного кусал нос и щеки. Из угла вынырнул парень с лохматым веером коричневой шевелюры, взвинченный и немного дерганый, он торопливо вдавливал кандзи на телефоне. В конечном итоге, столкновение и произошло. — Блять! — оторвав покрасневшие глаза от экрана и зло стрельнув в стороны Эммы, что ловко была перехвачена рукой Коды, он с раздражением оглядел ту и выплюнул сквозь зубы, — Тебя по сторонам смотреть не научили? Чертовый гайдзин! От громкого клекота и баса, что по перепонкам ударил, было и в половину не так приятно, как слышать очередное и треклятое обращение. «Хафу» Это въелось очень давно и на подкорке мозга каждый раз невольно вспыхивает острой болью — судорога тянется по позвоночнику и передается до кончиков пальцев. Не обидно и не горько. Не до такой степени, чтобы пускать слезу или тоскливо ежиться. Скорее рефлекс, что ей так заботливо поместили в белокурую головку в далеком детстве. Эмма ведь совсем в этом не виновата! Она такой уже родилась. Она себе нравилась. Но даже так, невольно брошенные взгляды, перешептывания за спиной и редкие смешки… Так обидно порой становилось, что она вспыхивала спичкой в желании высказать таким людям все в лицо. И каждый раз она себя останавливала. Подобное не стоит и толики её внимания. Ведь слова забудутся, сотрутся из памяти голодные глаза, а осадок от собственной слабости останется с ней. И Эмма понимает, что грубость от незнакомца может быть вполне оправданной. Мало ли, у человека день не задался? Или может неприятности какие? Во всяком случае, она твердо стоит на ногах. Ничего не помялось и не погнулось. Она и боли от столкновения не чувствует. Поправляет прядки челки, чуть разглаживая и с легкой улыбкой обращается к Кохэку: — Ничего страшного, пойдем скорее, а не то опоздаем, — Конец фразы тонет в удивленном ахе. Потому как, парня, со всего размаху впечатывает лицом в бетонную стену. Из переломанного носа, скользя по подбородку, на пол капает вязкая кровь. Лоб и лицо — изодранное и покоцанное нечто. На затылке виднеются темные пальцы в перчатках, что чуть ли не до хруста стискивают череп. На серой стене бурые пятна кривыми кляксами. Напряжение, что так некстати дошло до предела, лопается как надутый пузырь, оставляя за собой буйные потоки чистой агрессии и накопившегося стресса. Булькающие звуки и периодическое хлюпание сопровождаются бессвязным мычанием. Эмма не уверена, но то с каким звуком произошло столкновение, говорит о том что удар был сильным. До такой степени, что остаться в с сознании — чудо. Сано так думает всего мгновение, прежде чем осознать всю ситуацию. Растерянность вкупе с неясной опаской, проникают под кожу и заставляют покрыться мурашками. Она не то чтобы часто становилась свидетельницей подобных зверств. Брат всегда старался отгораживать её от любых проявлений насилия. С обидчиками разбирался, когда оставался уверенным в её полном неведении. Дорекан поступал так же, но с редким исключением мог придавить к месту одним лишь взглядом. И что говорить? Блондинка никогда не видела Коду такой. Могла представить. Могла догадаться, что за нахальные глаза и язвительные речи никто таких прозвищ не дает. Просто так, человека не будут обходить по кривой дуге и покрываться стаей мурашек. Маска в порыве сброшена на шею и держалась на одной петельке. Мышцы при каждом движении рельефно играли под кожей, а вены в вздулись у виска и на шее. Капля пота очертила линию вострого подбородка. — Сброду, никто не давал права раскрывать пасть. — произносит Кохэку обманчиво спокойно, дыханием опаляя ушную раковину и по звериному щурясь. Эмма невольно отшатывается. Вздрагивает всем телом и замирает натянутой струной. Мысли путаются между собой, в хаотичном танго из напряжения и паники. Голос у Кохэку такой искусственный и странно лязгающий, она тянет слога обескровленными губами, и смотрит помутневшими стекляшками будто насквозь. Тень падает на лицо, очерчивает белесую кожу, заостряет скулы как стачивая и окрашивая радужку в черный. Уголок чужих губ еле заметно дергается. Эмма зарывается дрожащими пальцами в волосы цвета пшеницы, а лицо становится таким испуганным, негодующим, неверящим. Все эти разные эмоции перекрещивают на девичьем личике буйной мешаниной, заставляя губы приоткрыться в немом крике. Кохэку замахивается, оттягивая чужую голову левой рукой и впечатывает костяшки в уже переломанный нос. Хруст и скулеж эхом проносятся по улице. Красная жидкость еще больше пачкает темную ткань на пальцах, неспешно очерчивая фаланги и каждую трещину, затекая на светлую кофту. У нее пелена ярости перед глазами. Немая, клокотавшая сиплым шепотом у висков и обманчиво нежно подталкивая в спину. Подначивая. — Х-фа-тит… Гортанное дыхание вырывается через сиплый плевок на землю. Заплывшие глаза пялят расфокусированным взглядом Ямадзаки в лицо. Она не сразу замечает как начинает медленно растягивать губы в улыбке, как спокойно и нежно щурятся глаза с мешками от недосыпа, как лицо все стягивает приятное наслаждение. Локоть снова отводиться назад, а волосы на макушке парня только крепче стискивают. Секунда — и очередного зуба как не бывало, а может и двух? Или удар придется на заплывший глаз? Она размышляет об этом с таким спокойным расчетом, что узнай кто о её размышлениях, обязательно отшатнулся. За мгновение до столкновения стиснутого Кулака с мордой заплывшей и посиневшей, с кровавыми слезами и пятнами, что-то навязчивым грузом оплетает предплечье и со всех сил тянет назад. Рука замирает в паре сантиметров от лица, не сдвигает дальше ни на дюйма как бы не тянули. — Прекрати. — голос где-то под боком разносится перезвоном колокольчиков, но так твердо и уверенно, что заставляет недовольно скривится. Чуть дергано, будто на шарнирах, Кохэку поворачивает голову и смотрит прямо в чужие глаза. Эмма прикусывает дрожащую губу, хмурит брови домиком, что появляется складка и упрямо встречает холодный и режущий взгляд свинцовых переливов. Медовая патока заходится блестящей пеленой, что девушка упорно смаргивает. Кода смотрит суровой стужей, такой силы что до костей пробирает. От той, жуткой и жестокой улыбки ничего не осталось — только скупое недовольство, но и от этого легче не становится. Эмма если честно — напугана до одури, до дрожи в ногах. По оскорбление неприятным мальчишкой Сано давно забыла. Будь их хоть сотня! Школьница нервно сглатывает, понимая что в горле становится ужасно сухо, а слова прорезаются тихим шелестом. Она пытается придать голосу большей убежденности и уверенности. — Перестань, Кохэку. — она всматривается в серые пустышки, пытаясь найти то знакомое и дорогое, что еще пять минут назад было, и продолжает говорить резво поднимаясь на носках. Ближе. Громче. — П-пожалуйста! Хватит уже, я в порядке! У Эммы Сано кровь холодеет в жилах, в висках гудит, орет инстинкт и требует! Нет, умоляет, бросить эту глупую затею и бежать со всех ног. Только вот вместо, этого, она лишь внимательнее всматривается в лицо дорогой подругу и видит как-то осунулось, как побелело и посерело, как полопались красными кляксами капилляры в белках глаз. Она корит себя за то, что замечает это только сейчас. Пальцы постепенно расслабляются и бессознательное тело валится на голый бетон, поднимая слой пыли. Мышцы, что каменные — начинают двигаться и повисают вдоль тела, но продолжают пребывать в дрожащих тисках наманикюренных ноготков. Кода продолжает молчать, но теперь её лицо заново оживает, взгляд загорается и теперь смотрит на Эмму с немой мольбой. Губы кривятся в тонкую полоску, а веки опускаются на глаза. Она отворачивается, рукавом стирая капельку крови у глаза, но не отстраняется. Девушки замирают в повисшей тишине. У Эммы голова кругом от всего происходящего, она трепетно прижимается к Кохэку, стискивает руки вокруг её правой, оплетая и носом зарывается в ткань плотного пиджака. В сторону стены или асфальта она упрямо не поворачивается, вдыхает знакомый запах ментола и свежей мяты. Курода мутными глазами очерчивает контур пальцев что сейчас неприятно разят металлом и до боли стискивает зубы. Эмма рядом одновременно успокаивает, убаюкивает рычащую злобу внутри, тушит возникший пожар теплом собственного тела, но вместе с этим вынуждает чувствовать себя ужасно паршиво. Горечь на кончике языка отрезвляет, а ядовитые силки обвивают шею и неосязаемыми шипами вонзаются в кожу, раздирая. Это обнажает свои клыки отвращение к самому себе. Чувство до того странное и непривычное. Слова тонут в слабой попытке быть озвученными. Не сорвавшееся с уст мольба-просьба-извинение, заглушают твердые и тяжелые ботинки. Звук чужих шагов настигает стремительно, секундой позже вырисовываясь в две пары. Мгновение и до ушей доносится задорный и гнусавый свист. — А не хило! — удивление в голосе пусть и искреннее, но вот излишняя эмоциональность, не оставляет за собой никаких вопросов. Ничего хорошего от такого ждать не стоило. — Вот видишь, а ты думал, что удрать решил… — клацание массивных ремней и шум хрустящих суставов, заставляют Эмму теснее прижаться к Кохэку. — Не хорошо в людях сомневаться, братюнь! Кода отрывает взгляд от алеющих свежим красным пятен на стене и встречается с глубоким фиолетовым. Такой насыщенный оттенок она видела только у Иори. Только у того они отливали каким-то безумным неоном и будто изнутри подсвечивались. Невольно на ум пришло сравнение с прелестными фиалками. — Ладно, как видишь теперь Фибуки и подавно не улизнет. — говорит Ран и на подначивание младшего вскидывает руки ладонями вверх, сдаваясь. — Это да, но вот загвоздка — ближайшее время из него собеседник будет не ахти… Хайтани на друг друга не смотрят, казалось и на замеревших в одном мгновении посторонних внимания не обращали, хотя и стояли в паре метрах. Обманчиво спокойно и обыденно вели диалог, понятный только им. И улыбались они одинаково — угрожающе в своей простоте, бросали короткие взгляды будто насквозь, но можно было сразу понять, отпускать свою добычу они не стали бы ни при каких обстоятельствах. — Но ведь сейчас у нас появилась проблема и поважнее? — Риндо рассуждает, растягивая слова и будто невзначай поправляя сползшие очки. — Зришь в корень. — шелчек раскрывшейся, телескопической дубинки больно врезается в барабанные перепонки, — Так, может мне кто-нибудь объяснит, что на нашей территории забыли Свастоны? Былая лкгасть испаряется, исчезает — оставляет за собой холодный и гортанный тембр, чуть ли не рычащий в конце. Сано ежится от пристальных взглядов двух янки, но рукой уверенно ищет телефон. В голове крутится набатом мысль о брате. О Доракене. Да о ком угодно, только бы быстрее. Видеть Кохэку в том же состоянии тихого бешенсва — чужую и незнакомую — пугающе страшно. Она не успевает. Кода отстраняется не резко, но достаточно быстро и легко, подставляя спину Эмме. — Возникло недопонимание, — Кохэку встречает потежелевшие взгляды цвета аметиста, видит как внимательно и пытливо её осматривают, с ног до головы без единого стеснения. — Мы всё проясним через пару минут. Кода говорит легко и не навязчиво, улыбается одной из тех своих улыбок — ослепительно вежливых, будто и не они тут могут в одну секунду втянуться в новый конфликт между группировок. Недоумение на чужих лицах приятно чешет самолюбие. Эмма удивленно распахивает глаза и как-то нервно улыбается смотря на Кохэку. Та не колеблясь отходит чуть в сторону попутно стягивая перчатки. Она подбирает пакеты, придирчиво взвешивает кистью и вкладывает в онемевшие пальцы девушки. Сано переводит глаза с них на Кохэку, но та лишь спокойно смотрит в ответ, одним этим заставляя всю напряженность с плеч буквально свалиться. — Позвонишь, чтобы тебя встретили где-нибудь недалеко, — она по-старому смотрит на Сано сверху вниз и чуть наклоняет голову, — я тут разберусь, не говори брату ничего. — опережая протест со стороны блондинки, она дипломатично добавляет, — Не свяжусь через час, тогда рассказывай, но мы же не хотим устроить скандал? Просто спокойно иди и не переживай. Эмма косит взгляд ей за спину опять же стараясь не задерживаться на бессознательном хаме И парни позади доверия ей совсем не внушают. Пугают — это да. Но и не поверить Кохэку, когда она говорит так. Опять, намеренно мягко и успокаивающее. Глаза в глаза и с полной убежденностью в собственной правоте… — Один час. И я тут же зову Майки! — она пылко подается вперед чуть ли не лбом ударясь о подбородок, на что Кохэку покорно кивает. — Договорилсиь. Она подхватывает пальцами длинную светлую прядку у лица, невесомо касается губами, будто целуя и бережно заправляет за ушко. Эмма несколько раз нервно оглядывается назад пока идет прямо по улице, но видит только Кохэку, что стоит на том же месте и мирно махает ладонью вслед.