По ту сторону солнца

«Champion — Neoni and burnboy» В помещении застыл противный и невыносимый слуху скрежет металла; жалобное скуление ржавых шестеренок. Понятно, что под гнётом времени железо окислилось и теперь по всей поверхности неровным принтом разросся багрянец. Где-то трещали старые ножки, местами надорвалась обивка сидений и словно кровь из надреза сочилась вата и наполнитель. Но даже не смотря на нервный треск и «шелест», тот продолжал эхом проноситься по залу который час. Скрип от натяжения верёвок, под весом пары десятков килограммовых блинов, равномерно бил по стенам и раздосадовано отскакивал от заткнутых наушниками ушей. С сотрясающим полы громыханием были сброшены весомые утяжелители, позволяя ноющим мышцам хоть на толику расслабиться. По открытым участкам кожи не первым потоком лился пот, очерчивая и огибая точёные мышцы и теряясь где-то под декольте топа. От низкой температуры, разгоряченное тело покрывалось мурашками; изо рта вырывались тяжелые струи пара. — Лови, — на плечи заботливо поместили полотенце. С секунду устаканивая сбившийся ритм, она устало кивнула, стаскивая с линии плеч махровую ткань. Первым делов им избавились от влаги на лице. — Не слишком ли рано ты вернулась к нагрузкам? Перелом только-только успел сростись. Недовольный тон дополняла и раздражённо дёргающаяся бровь. Ноде откровенно не нравилось столь упрямое и бессмысленное игнорирование элементарных вопросов здоровья. Будь его воля, она бы не поднималась с постели ещё недели две. В памяти назойливыми картинками расцветали фрагменты того дня когда девушка вернулась домой. Вся потрепанная, взлохмаченная она с задорной ухмылкой на губах отбивалась от его встревоженного и растерянного взгляда. Пойти на следующий день после чудовищной лихорадки, огромного стресса на организм и только загипсованной ногой, в один из самых неспокойных районов — уму не постижимо. Но она только отмахнулась на прямой вопрос, что будто кричал во всем его лице и глазах. Стрельнула цепким взглядом им одним давая понять, что всё в порядке. Что не о чем переживать. Что у неё всё под контролем. И это её «под контролем» — с первых порывов усиливать и набивать больше нагрузки чем за весь предыдущий год. Одно красноречивое сообщение стало отправной точкой к завершению такой бесполезной траты времени как школа. За неделю сдать все экзамены — ей. Подготовить все возможные документы и бумаги — ему. Сейчас он смотрит на новые перекладины килограммов на тренажёрах и в лесной зелени сочится ярое неприятие и неодобрение. Сузуми качает головой вновь оглядывает девушку. С недавних пор та с каким-то маниакальным рвением проводила всё больше времени в зале. Оборудование от частого использования жалостливо скулило и трещало, а число поломанных манекенов и груш перевалило за сотню. И каждый раз находя её в разгаре процесса он невольно сглатывал. В обычно туманном альбионе прорезалась нездоровая искра жесткости, стальной и пугающе острой. Теперь её костяшки не просто мозолистые и огрубевшие — они в кровь и мясо стёртые, избитые. От не щадящих ударов каждый сустав выламывался и натужно ныл. Самым страшным было то, что она и не собиралась останавливается. — Сегодня собрание. Пойдёшь? Неопределенно пожав плечами она ответила: — Почему бы и нет? От простоты интонации и голоса Сузуми немного сбивается. От всего густого тумана мыслей, он совсем погрузился в тягучее и липкое угнетение и пессимизм. Кохэку же и не замечала повисшего напряжения вовсе, а может просто умело игнорировала и пропускала мимо себя. Нода пронзительно смотрит ей куда-то в висок — пытается увидеть в ней что-то такое чего не замечал раньше, но разочарованно прикрывает глаза — ничего. И он бы спросил с превеликой охотой и рвением: Зачем ей тратить на них время? Смаргивает и как в тумане замечает — свои мысли он произносит вслух. Она смотрит на него с минуты и теперь в дымчатой патоке мелькает какая-то мягкость. Как нечто элементарное, Ямадзаки с завидным спокойствием и доходчивость вкладывает в голову Сузуми одну простую истину: — Эти дети — наше с тобой будущее. — она поправляет спутавшиеся волосы и чуть повременив добавляет: — Во всяком случае, это будет единственным выходом в нынешней обстановке. Кохэку застегивает со звонким клацанием змейку легкой олимпийки. — Сейчас мы живем в то время, когда на своих креслах распластались ленивые, старые рухляди. Ещё лет двадцать назад они предусмотрительно пустили словно паразитов своих недалеких родственичков и «посадили тех на кормушку». У Кохэку прорезается недобрый блеск в глазах. Она говорит мерно и с расстановкой, но что-то в ней отчётливо меняется. Жесты более резкие, а на глазах пролегает тень. Кохэку идёт всё так же — с прямой спиной, чуть откинув голову подставляя лицо ласковым касаниям ветра и о чём-то усиленно думая. Перед глазами она видит одни только ей понятные образы и картинки. В слепящем впереди солнце она с ищет ответы и даже глаза не щурит от пронзительной резкости света. Глядит мыльным взглядом, что напоминает центр разбушевавшегося тайфуна. Пелена заволакивает её всю: с ног, до головы. Кутает почти что бережно, с некой лаской и заботой, но в тот же момент больно смыкаясь на горле стальными путами — душащими и безжалостными. Курода чему-то своему кивает — лицо её каменеет, пока внутри у неё всё клокочет и ревет от леденящей ярости. Эта злость совсем не чета той, что красной пеленой застилает взгляд и бешеным адреналином вышибает мозги. Нет. Это то самое чувство холодной и пронзающей решимости, непередаваемой собранности и абсолютной жестокости. Она уродливо кривит губы с презрительной жёлчью рычит: — «Темные короли Японии?», «Три императора?» — просто смешно! Эти плешивые старикашки ничего не способны сделать. Они погрязли в слепой иллюзии и совсем не видят как их мир сгнивает и рушится изнутри. Курода говорит, да так что Ноде только и остается, что ловить каждое брошенное ею слово. В глазах у неё полыхает недобрый огонь предстоящей анархии. Ресницы у Кохэку дрожат, взгляд раскалённым железом плавится и яркими искрами загорается. — И если у меня удасться… Нет, когда мы сбросим эти презренные туши в самые пучины тартара нам понадобятся эти дети. Пока неумелые и наивные, но в бушующем они станут плацдармом для создания нового мира. Нода осматривает её с некой долей опаски. Столь явное выражение личных желаний в такой масштабной цели его не удивляют. Обратно. Сузуми покорно склонил голову под весом её необъятного и поистине безграничного эгоизма. Он сам пошёл по этому пути, потому как уверен: Любые свержения, революции и завоевания в истории человечества никогда не совершались на топливе всеобщего блага и желаний. Идея зарождается в ком-то одном. А люди полные эгоисты и лицемеры, что не могут признать собственную важность в своих же глазах. Нода это прекрасно знает. На собственной шкуре убедился. Как убедился и в том, что человек способный принять эту свою сторону — способен на всё. Девушка на мгновение замирает и с маниакальным благоговением в глазах ликует. С придыханием у неё с губ срывается короткое, но наполненное такими сильными эмоциями: — Моего мира. — она выдыхает и с упоением смотрит сквозь застывшего друга. Кохэку явно замечает там нечто настолько невообразимое, что губы у неё искажаются в самой нежной и мягкой улыбке, взгляд у неё опаляет тем загробным пламенем, что Сузуми уверен, — он поднялся из самых недр преисподней. У Ямадзаки Куроды на губах белёсые трещины от непривычки кровоточили, но это не волновало её вовсе. — Поэтому наблюдай Нода, смотри на них внимательно и пойми, насколько полезными они смогут стать.

***

«No Fear — The Rasmus» — Всё ещё считаешь, что это было так необходимо? Начало осени, а именно — середина сентября радовала погожей и приятной погодой. Сезон дождей прекратился вместе с ушедшим летом. Теперь на улице гулял тёплый и лёгкий ветер, солнце не пекло, а приятно нагревало макушку. Прежняя духота теперь не создавала проблем; вместо нею по городу гуляла приятная свежесть и невесомость. Во общем представлении, создавалось ощущение ласковое и благоприятное. В воздухе словно повисло настойчивое настроение безмятежности и летучести. Особенно это сказывалось на выходных днях. Однако сейчас, смотря со стороны наблюдателя, в одной из квартир многоэтажных домов в Сибуе, сгущалось и дымилось стойкое ощущение неприятия и напряжения. Шторы были удобно раскинуты, запуская в помещение яркий солнечный свет. Небо сегодня выдалось на диво безоблачным и ясным, потому широким и необъятным лучам ничего не препятствовало осветить большую деревянную доску на темной стене квартиры. При детальном рассмотрении, на глаза попадались множество фотографий припечатанный всякими разными способами: от обычных канцелярских кнопок, до тонких и длинных иголок. Дерево пестрило самыми разными картинками, что соединялись и витиеватыми и запутанными линиями. Автор ранее брошенной фразы из раза в раз окидывал некоторые из них, нечитаемым взглядом — задерживался на отчётливо профиле мужчины не самой приятной наружности: с паутиной морщин, чуть сальным лицом, орлиным волевым носом и глубоко посажеными темными глазами в глубине которых отчётливо засела пошлая дымка; напротив него, значительно уступая в росте и габаритах, сидел юноша с кокетливой, зазывающей улыбкой на глянцевых губах и по-птичьи откинутой головой, из-под густых, явно нату’шеных ресниц проглядывалось томное свечение. — Что именно? — на весьма размытый вопрос отвечают столь же неопределённо, но у этой говорящей голос смеющийся и расслабленный — лобызать перед этим идиотом или давать себя лапать? Последние слова заставляют Тадаши ощутимо поёжится, а на языке осесть привкус горечи и раздражения. Но он только кивает — дёргано и резко, а про себя одергивает собственное раздражение на пару с нервозностью — что и почему — и так понятно, не раз обговорено, продуманно. Мужчина на фотографиях — Горо Кобаяси, глава крупной фармацевтической компании промышляющей в районе Роппонги. Славился своей безупречно-выбеленной репутацией человека постоянно участвующего в разного рода благотворительных акций и пожертвованиях. Его часто публиковали в статьях и газетах, упоминали на телевидении, ставили в пример как образцового семьянина: любящего мужа и отца. Окажись во всей его биографии какое-то подводные камни — это не сильно бы пошатнуло его положение в обществе. Своей доброжелательной улыбкой и тёплым прищуром, он создавал впечатление очень трепетное и домашнее. Кобаяси умело вёл любые беседы и всегда оставлял за собой послевкусие от приятной беседы. В глазах посторонних он незыблемо оставался добросердечным и простодушным человек с мягким характером и легкой улыбкой. Но даже в самом, на первый взгляд, приличном и благовоспитанном человеке может оказаться самая настоящая гниль или неприятная подноготная. И вот Горо Кобаяси обладал лучшим из возможных в данной ситуации «дефектом» — прямым родством с Юго Ичиянаги. Сын самого подпольного короля Роппонги. Хозяин и владелец габаритной фармацевтической компании. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять всю простоту подобной схемы. Мистер Кобаяси, мужчина с кроткой улыбкой и добрыми глазами — самый верный и надёжный поставщик и посредник на рынке незаконной медицины всего региона. Если хочешь что-то спрятать: прячь на самом видном месте. План выдержанный уже не одним годом, работал бы и дальше слаженным и точным механизмом, если бы не одно но. Крайне нелицеприятное, мерзкое и тягучая но, что приятно смаковалось на самом кончике языка. И Кохэку готова назвать это лучшим стечением обстоятельств из возможных. Возвращаясь к тем фотографиям, что были проявлены с такой сильной аккуратность и бережностью, добыты такими усилиями и страданиями — и если начинать вдаваться во все подробности — то и пустить слезу не далеко. Брезгливое передёргивание плечами — то малое, что задерживалось в её теле всякий раз при более глубоком погружении в воспоминания. Фантомные боли от сальных и потных ладоней по всему телу, успевшие занеметь, иногда покалывали от кокетливого искривления губы; болели щеки. Ходить по самому острию ножа, лавируя столь ловко и громко на высоких, хрупких шпильках… Когда в любой момент может всплыть один неприятный факт. Это было даже забавно. Смотреть, как эталон примерного семьянина, бездумно пускал слюни и еле успевал отводить лихорадочно сверкающие глазки, лобызал тебя одним лишь взглядом — по отвратительному очаровательно. У Горо-сана было двое очаровательных девочек с чертами обоих родителей, задорными улыбками как на подбор и образцовым поведением. Под стать такому заботливому отцу. Была красавица жена — его ровесница, которую он встретил в разгаре молодости. У той уже начинали появляться легкие морщины в уголках рта и на лбу, но глаза её также солнечно блестели на свету и обдавали самым ласковым в мире сиянием. И потому до боли в животе смешно, то насколько сильным и необъятным было его влечение к молодым юношам. Совсем зелёными и желторотыми, но от того незапятнанным и прекрасным собой. И Ичиянаги с легкой руки поддавался любому возможному случаю. Слепо шёл на поводу у манящих и зазывающих похлопываний ресниц. Потом с некой досадой и смирением отстегивал очередную кругленькую сумму в кошелёк находчивого юноши. Но он и не был против, пока стабильно получал, то что хотел всем естеством. И всё было прекрасно, до того как в очередном конверте с пикантными фотографиями он не обнаружил аккуратно и красиво выделенное: «Достопочтенному господину — Горо Ичиянаги» Кропотливо построенный и выровненный до идеала карточный дом начинал медленно рушиться.

***

Выудив у Юго Ичиянаги, временное и шаткое равновесие в лице некой неприкосновенности было верно. Не нужны были ни гарантии, ни новые возможности на криминальном поприще. Всё в разы проще и прозаичнее. Отсрочка. Некое количество времени на их главную авантюру и ставку. Воевать и иметь столь тесные связи с Юго — далеко не последним человеком в подполье, подкованным и опасным — на основе договора сшитого хлипкими белыми нитками — подобно игре в заведомо проигранной партии в сёги. Первый шаг — положиться на его собственное самомнение и их личную незначительность в его глазах. Чтобы Кохэку тогда не сказала, какие бы символы не выставляла на показ — она всего лишь мелкая выскочка с грозным оружием в руках. По сути, если вручить обезьяне пистолет с заряженной обоймой, то ей всё равно не удастся пристрелить даже самого нерасторопного человека. Создать видимость защиты и возвести мнимые стены обороны — обманный манёвр, что отличается просто неописуемой наглостью. Затем ударить с такой стороны, чтобы противник этого даже не заметил. Знал ли Ичиянаги старший о таких нестандартных предпочтениях сына? Нет. Знали ли те, кто каждый раз начинал шантажировать Горо-сана о таком «коте в мешке»? Нет. Вынудить Ичиянаги отдать не только круглую сумму денег, но и ключичные данные для взлома всей тайной бухгалтерии — было просто. Паника, страх, а после медленно настигающее отчаяние, будто разъярённый хищник — будет преследовать и давить на тебя. Находясь в постоянном состоянии стресса, когда пятки обжигает раскалённая магма, а на плечи давит груз такой силы, что колени невольно начинают прогибаться… Люди будут действовать сумбурно и необдуманно. Потому и упустят из внимания столь незначительные фрагменты как незначительные комбинации чисел. А дальше дело за малым. Торопиться было некуда, да и какой в этом смысл. Сети плотно обвили их словно удушающие путы металлических цепей. Оставалось лишь наблюдать за последними трепыханиями пойманной дичи. Шумный Роппонги продолжал сиять и пестрить самыми разными красками. На ночных улицах кипела и бушевала жизнь, стремительным потоком смешивались мерцания фар. Роппонги закипали и бурлили раскалённым неоном и разносился по крови бешеным адреналином смешиваясь с крепким алкоголем. В Роппонги струилась жизнь, когда в самом его основании медленно расцветал первый бутон перемен.

***

«Young And Menace — Fall Out Boy» Баджи злился. Не то чтобы это случалось столь редко для того чтобы забыть это чувство разоряющего внутри пламени. От него всегда приятно покалывали сбитые костяшки, в нетерпении ныли мышцы, вместе с костями. Потому как Кёйске злился, той, задорной яростью, что охватывала его с головой пьянившим адреналином и выплескивалась путём сломанных рук, ног, отмудоханных до кровавого месива лица. Такая злость ему привычна и так же естественна как лихие погони на байках под боком с Чифую — его первым замом. Но сейчас перед глазами искрилось не от азарта и предвкушения. Сейчас это — стрекочущее по черепушке отбойным молотком недовольство. Назойливое и раздражающее своей частотой и оглушительностью. Его неимоверно выбешивал непонятно куда девшийся Мацуно. Его безумно нервировали и заставляли в очередной раз кидать в урну сломанные пополам карандаши, иероглифы. Которые ты стараешься, вырисовываешь, у тебя уже пар из всех щелей дымится, а они всё никак не выводятся. И Баджи прекрасно осознавал, что это именно та драка в которой он ни в жизнь не выиграет. Слишком неравные условия, а грёбаная грамматика ведёт с оглушающим счетом. У командира первого отряда уже все зубы сточились от такого количества мозгового штурма. Он чувствовал будто его только что поимели. Причём максимально грубо и неоднократно. Спокойствия не добавляли и поджимающие, припечатывающие его к полу — сроки. Отправить злосчастное письмо надо было до вечера — кровь из носа. Хоть в чём-то терпеть поражения он абсолютно не любил. Ещё больше терпеть не мог, так это то когда о них узнают не «те» люди. Внутри он весь переполнялся самыми разными эмоциями: от злостного раздражения оседающего тугой слюной, до позорной неловкости на самом кончике языка. Неопределенность Баджи Кейске тоже не жаловал. И он клятвенно заверял самому себе что это в первый и последний раз. Как и то, что потом он обязательно хорошенько отмудохает Чифую. В конце концов, в данной ситуации была часть его вины (пусть подобное и с трудом вписывалось в хоть какие-то стандарты здравого смысла). Из трубки донёсся певучий и по-наигранному весёлый голос: — Сегодня солнечное затмение или наш клыкастик просто соскучился? Сарказм парень и не думал скрывать. Каждое слово им так и сочилось. От той картины, как собеседник самодовольно лыбится и скалится, словно кот объевшийся сметаны, Баджи ощутимо поежился. Желание продолжать разговор отпало сразу же. — Завались, — тихое цежение одного слова скрывало в себе недюжую выдержку — он ненавидел лютой ненавистью то прозвище, что дал ему чертов Кода. — мы можем встретиться? Желательно сейчас. И перед тем как оппонент успеет открыть рот, Кейске поправляется: — Пожалуйста. Засунуть свою гордость и неприязнь ему приходится небывалыми усилиями. Но он прекрасно и осознаёт, что именно сейчас поступить по-другому просто не имеет права. В это слово Баджи вложил всё смирение и серьезность какую имел. С того конца трубки послышалось молчание. — Ну… — в этом немногословном «ну» считывалось куда больше сознательности и спокойствия — Если уж ты начинаешь говорить так, то я не нахожу ни одной причины отказывать. Теперь Кохэку олицетворял собой вселенское понимание и расположение: голос звучал мягким бархатом и приятно отзывался в ушах. — Адрес сброшу смской, — после еле уловимой заминки Кейске добавил — спасибо. Ответом ему стал лёгкий смешок и что пока ещё не за что.

***

Встреча их происходит в одном из знакомых Свастону кафе. Он бывало захаживал сюда после школы или с Чифую. Баджи сидит натянутой струной, полностью погруженный в единственный лист бумаги на столе. Локти врезаются в деревянную поверхность, а подбородок удобно помещается на скрещённые в замок пальцы. Он буравит исписанный и измятый кусок бумаги на котором корявыми закорючками гуляют его спутанные мысли и чувства. За последние десять минут Баджи успевает в сотый раз пожалеть, принять, а после вновь пожурить себя за тупость. Выкладывать такое столь личное и сокровенное он страшится, но в уперто наступает собственному «фи» поперёк горла и душит, втаптывает в грязь. Плевать как на него посмотрит и что съязвит Кода. Главное чтобы он просто помог составить это Чёртово послание. А подколы и подтрунивание он переживет — не принцесска не расклеится. — Что за дело такой важности, раз ты решил обратиться непосредственно ко мне? Вопрос громом разносится у него где-то над головой. Кейске слишком сильно погрузился в свои мысли и не заметил как над ним навис Кода. Чуть присмотревшись, он отметил нездоровое любопытство в серых глазах. От такого легче не стало. Умостившийся перед ним гопник, с раскинутыми руками, переброшенной пяткой на колене выглядел по прежнему нагло и расхлябанно. Пусть от формы банды ничего и не осталось, Баджи видел перед собой отъявленного босудзоку — с нахальным прищуром, размашистыми движениями, откинутой головой и массивными сапогами в начало осени. В такой консервативной стране как Япония — уже один его взгляд чего стоил: только тронь — ушатает. Во всяком случае, Баджи видел именно это. — Ты же типа умный дофига? — в своём голосе парень пытался отобразить незаинтересованность, спрашивая как бы между делом. Ответом ему послужило насмешливое сопение под нос. — Ну «типа». — коверкание собственных слов Баджи заметил, но со скрежетом прокутил мимо себя. Подобрать нужные слова было трудно. А ходить вокруг да около Баджи не привык. — Меня тут Чифую опрокинул, у него появились какие-то пиздецки важные дела, а мне охренеть как срочно нужно отправить письмо, — капитан первого отряда чуть подрагивающими пальцами зарылся в темные волосы тем самым растрепывая их ещё больше. В стороне он увидел очень интересную вазу с пипец красивым узором. Прокашлявшись в кулак он продолжил — мне нужно, что бы ты посмотрел и сказал чё да как. Баджи несвойственно как для самого себя поднимает голову только после легкой заминки и в ту же самую секунду замирает, прирастает к спинке стула спиной. Тело его невольно напрягается и сжимается в один тугой комок напряжения. Кода смотрит на него. Смотрит не так как раньше: вскользь, мимоходом, лишь слегка царапая смешинкой в темной патоке. Сейчас на него глядят долго, пристально: будто оценивающе и с некой долей расчетливости. Так кажется в самом начале, но потом холодное осознание выбивает у него весь кислород из лёгких. В этих потёмках, глубоких и мертвецки холодных он улавливает для себя сбивающую с ног схожесть. Противное чувство дежавю царапает когтистой лапой в загривке и тянется к самому основанию позвоночника. Липкое и гнетущее осознание неторопливо залазит под кожу и в шпигованных перчатках сжимает сердце, заставляя то пропустит судорожный удар, замереть и вновь начать колотится с непередаваемой частотой. Кажется оно вот-вот пробьёт рёбра насквозь. В голове одно за другим всплывают давно похороненные и запертые всеми замками воспоминания. Капля за каплей. Потому как он смотрит на Коду, вглядывается в застывшие темные болота и совершенно точно видит там пустоту. И её он прекрасно знает. Она отзывается в нем волнами мурашек и холодом в жилах. Баджи судорожно выдыхает через нос и теперь четко понимает где видел такое же. Также смотрел в тот день Майки. Совершенно затуманенным, и потому неописуемым взглядом. И Баджи готов признать, что на мгновение испугался. Всего не мгновение, но призрак того момента ярким полотном пронёсся перед глазами и вернул за собой прежнее смятение и ужас. Потому что Кеске прекрасно и в деталях помнит, что последовало за такими глазами. И потому вдвойне удивительно, что Кода его перемен будто и не замечает. Спокойно возвращает на лицо понимающую и дружелюбную улыбку и соглашается. А Баджи продолжает молчать и тихо, про себя охуевает. Кода принимает у него из рук листок и не замечает как у парня по кистям гуляет дрожь. А Баджи молчит, но теперь у него в голове что-то переключается. Кёске с минуту сидит, палит раскосыми глазами в макушку друга, но потом со стуком оседает на стуле распластавшись по всей поверхности. Со злобной иронией он замечает про себя, что его окружают сплошь и рядом какие-то монстры. В Майки есть что-то удивительно притягательное, что в купе с его харизмой и силой подкупает людей вокруг и заставляет следовать за ним. Но своих монстров он старательно запирает и пытается держать под контролем. С этим помогал раньше Шиничиро. Теперь это делют они с Эммой — те немногие кто знают и принимают его таким. И Майки действительно держится. У него это получается, а Баджи и счастлив с этого. В Коде он с ужасом замечает таких чудовищных бесов, что невольно сглотнуть вязкий ком хочется. Раньше он думал, что малолюдность его заключается в банальном высокомерии и презрительности. Такие черты в людях он не любил и потому самого парня всегда воспринимал в штыки. Теперь он вглядывается в него и до него доходит: Если Майки монстров своих связывает и душит глубоко внутри себя, то Кода им никогда и не препятствовал, жил с ними и шёл рука об руку. Что вообще творится у него в голове он и не пытается придумать. Это слишком густые потёмки даже для него. К тому моменту, ему уже протягивают готовый текст: — Честно? Я думал будет в разы хуже. — он поживает плечами и выразительно вскидывает брови. — Тц, — Баджи раздраженно пронзает вручённые листы с аккуратным, но немного резким почерком. — мог и промолчать. — Мог, но не захотел, — на грозный предупреждающий рык Кода не реагирует, молча разворачивается и на прощание бросает — передавай привет Ханемии. Кеске отмахивается коротким «ага», но взгляда от бумаги не отрывает. Не замечает он и по-недоброму вздернутого уголка губ. Лишь когда по заведению разносится громкий перезвон колокольчиков он замирает. Баджи никогда не упоминал кому пишет письмо.