Eyes

Слэш
Заморожен
PG-13
Eyes
бета
автор
Пэйринг и персонажи
Описание
Кун искренне ненавидил цвет своего второго глаза, его еще и бесило, что им он видел мир только в серых цветах. Его бесила мысль о соулмейтах, он хотел бы никогда не встретить того или ту, кто "предначертан ему судьбой". Это был первый раз, когда Агеро молил Бога. Он молил, чтобы глаза Баама оказались каре-золотистого цвета
Примечания
В этом мире после наступления 12 лет каждый человек сможет точно сказать две вещи о своем соулмейте: цвет глаз и любимый цвет. К 12 годам один глаз человека становится цветом глаз его соулмейта; глазом, изменившим цвет, человек видит мир серым, единственное цветное, что он может видеть, будет любимого цвета его соулмейта.
Содержание Вперед

Часть 2

Страх того, что Баам когда-нибудь узнает про гнилое нутро Агеро и с презрением отвернется от него, заставлял чуть ли не кричать. Кун, никогда не боявшийся одиночества, впервые в жизни не хотел, чтобы его оставляли, особенно он. Баам. Это желание пробудилось в нем внезапно, и он пал, не в силах — и без желания — противостоять ему. А всё этот сон... Кун ненадолго прилег днем и сам не заметил, как заснул, только вот сон его не был приятным. Это был кошмар, самый настоящий кошмар. В нем Агеро подошёл к Бааму и, улыбаясь (искренне, лишь ему), спросил, что случилось. Баам резко схватил его за руку и со шлепком оттолкнул ее, оборачиваясь через плечо и смотря на Куна взглядом, полным ненависти. Агеро во сне не было больно от удара, но он все равно ощутил это неприятное чувство. Но ненавидящий взгляд Баама ранил сильнее. Он никогда так на него не смотрел. Что Агеро натворил? Он придерживал руку и, шокированно раскрыв глаза, смотрел на Баама. В глазах у того плескались презрение, злость, ненависть. Больно… Виоле говорил, как Кун его разочаровал, говорил, что считал его хорошим, а на самом деле он — самый гнусный человек из всех, которых он встречал. С каждым словом чужой голос становился все громче и громче, и вот Агеро уже слышал эту речь отовсюду, она эхом отдавалась в голове, а сам голос Баама становился все страшнее и жутковатее, словно он слышал старую заезженную касету, у которой повредилась пленка. Было больно. Кун шептал, молил Баама перестать, упал на колени и вцепился в свои волосы, а из глаз его потекли слёзы. Он был согласен с каждым словом, он не отрицал, говорил, что всё до последнего — правда, но слышать это от дорогого человека было просто невыносимо. Кун сжался в комок перед Баамом. Он уже не осознавал ничего, только шептал просьбы и всхлипывал: «Молю, Баам, перестань… не надо, Баам, хватит… я знаю, молю, Баам…» Баам из сна смотрел на него ярко горящими глазами, а Агеро тем временем уткнулся в колени, все так же, так же держа руки в волосах. Но добивающим ударом стала последняя фраза Баама: «Хочу больше никогда Вас не видеть». Кун поднял заплаканные глаза, покрасневшие в уголках, растрепанные им волосы лезли в лицо. Он наблюдал, как подросток медленно уходит все дальше и дальше от него. Не смотря. Кун протянул дрожащую руку, снова моля не уходить. Баам, словно услышав, резко остановился, обернулся и… Кун резко подорвался на кровати, садясь вертикально. Холодный пот стекал по лицу, он глубоко дышал, веки дергались, а руки дрожали. Перед глазами все пульсировало разноцветной радугой. Грудную клетку сдавило, не продохнуть, воздух застрял в горле. Жарко. Холодно. Во рту сухо. Он не осознавал, не понимал, что случилось, что это было. Шок, страх, ненависть, мольба, желание и другие эмоции — всё это смешалось в непонятном вихре. Сердце бешено стучало в груди, парень сжал футболку, комкая её. Плохо… плохо… На то, чтобы начать хоть что-то понимать, потребовалось немного времени, но для Агеро словно прошли часы. Он перевел взгляд на окно — там была темнота и мерно поблескивавшие в ней звездочки; в комнате было темно. Вечер. Это… был сон? Ведь сон же? Агеро медленно перевел взгляд на свои руки, не сдерживая облегченного вздоха. Баам, который его ненавидел, пожелавший никогда не видеть Агеро, был… ненастоящим. — Всего лишь сон… спасибо. — Он сам не знал, к кому обращался, но благодарил искренне. Руки крупно дрожали, и, чтобы хоть как-то успокоиться, Кун сжал их в кулаки, до боли и кровоточащих ссадин. Ему стало до невыносимого страшно от того, что это могло и не быть сном. Баам… Неожиданно, заставляя Куна вздрогнуть, на тумбочке пиликнул телефон, загораясь и заставляя поморщиться от яркого света. Кун потянулся к устройству, беря в руки и открывая пришедшее от — кто бы сомневался — Баама сообщение: Как дела, Кун? все хорошо, а у тебя? «Баам» печатает… У Вас все хорошо? Агеро вздрогнул и мелко задрожал. Нет, подросток знал, что чуйка у друга развита ох как хорошо, даже слишком, у него словно третий глаз был, или седьмое чувство, или как это там называется. Но все равно — как он?! «Господин Кун» печатает… Да, а что такое? Напечатал Агеро, а сам покрылся гусиной кожей. Пожалуйста, Баам, сделай вид, что все нормально. Не надо, твоя забота и так кажется Куну слишком недостойной его, пожалуйста, не усугубляй это противное чувство еще сильнее. «Баам» печатает… У Вас что-то случилось, Кун? Я могу чем-то помочь? Кун долго пялился на экран. — Баам… ты слишком идеален. Я даже не знаю, как тебе можно соврать… Отбрасывая телефон в сторону, он обхватил свои колени, утыкаясь в них лицом. Одеяло в том месте намокло. Быстро успокоившись — ему всегда удавалось без проблем брать свои эмоции под контроль, хоть и с помарочкой на Баама, — сделав свой голос максимально естественным (хотя он был уверен, что в его актерскую игру поверит кто угодно, кроме Баама), Кун набрал номер Виоле. Не прошло и пары гудков, как трубку сняли и взволнованный голос Баама мягко спросил без приветствия: «Что я могу сделать?» Он не стал спрашивать и давить, позволив Куну самому решать, нужно ему это или нет. Не лез, как многие, со своей, черт возьми, «заботой»... Баам и вправду был слишком идеален. Агеро не знал, что именно сказать, как объясниться, как попросить о помощи. Он никогда и не обращался хоть к кому-нибудь с просьбой о подобном, если только это не было игрой. Ему просто хотелось слушать голос Баама… точно. Кун понятия не имел, почему из всех возможных вариантов попросил именно это. — Расскажи мне, пожалуйста, сказку. Мне страшно засыпать, но, надеюсь, твой голос поможет мне заснуть. — Хорошо. Какую Вы хотите послушать? — голос Баама никак не выдал его удивления, он ответил без запинки, но Агеро все равно понял, что друг не ожидал такого, хотя кого он обманывал, он и сам этого от себя не ожидал. — Я не знаю ни одной сказки, Баам. — Понял. — Кун прямо видел, как Баам кивнул, понимая скрытое другом «в детстве у меня не было того, кто прочитал бы мне сказку». — Я тогда начну со своей любимой, хорошо? — Угу. — У Куна не было сил даже на то, чтобы нормально ответить... Всю следующую неделю Баам исправно звонил каждый вечер и что-то рассказывал Куну, засыпавшему под голос дорогого человека без проблем. Кошмары ему не снились, не тогда, когда Кун слышал голос любимого человека, чувствуя его заботу и переживание даже сквозь расстояние и телефон. Баам тратил на него время — сейчас главным для него было помочь Агеро. И это эгоистично грело душу. *** Кун никогда так не проявлял эмоции. Он их вообще не проявлял, будучи холодным и недоступным отпрыском своей семьи; вывести его на эмоции не мог никто, кроме отца. Бессердечный — таким его воспитали. Таким он считал себя. Но сейчас… Агеро стоял перед зеркалом в ванной, по его лицу и челке стекала вода (холодная вода помогла немного прийти в себя), под покрасневшими глазами залегли темные круги, губы — все искусанные и кровоточащие. Что бы сказала публика, увидев отпрыска семьи Кун в таком состоянии? Ха, просто смешно. Баам ни за что бы не осудил Куна за то, что тот проявил эмоции. Он бы просто обнял его, как уже делал, когда Агеро сорвался и случайно выложил парню всю ситуацию со своей семьей, как его воспитывали, в какой атмосфере он рос, он бы не оттолкнул и нашел успокаивающие, нужны Куну слова, как тогда, когда Кун проговорился и впервые настолько кому-то доверился. Агеро, стоя перед зеркалом и рассматривая себя, думал, что Баама в его голове слишком много: вот воспоминание, как Баам мило смущается, когда Кун делится с ним обедом, потому что Виоле забыл свой дома; вот мысли о том, куда на следующие выходные отвести Баама, ведь, как оказалось, раньше тот из дома практически не выходил, и потому посещение новых мест было для него сродни увлекательному приключению; вот Баам просто улыбается ему, широко и искренне, и улыбка эта светит ярче солнца. Кун касается своего лба, поддевая пряди челки и приподнимая их, щеки покрываются предательским румянцем. Кожа на лбу помнит недавнее прикосновение, а в голове до сих пор звенит фраза Баама «не хмурьтесь, Кун, а то могут появиться морщинки, а Вы слишком красивый для них» (сказать, что Агеро тогда покраснел — ничего не сказать). Баам, похоже, не понял, что сказал, произнёс это, не понимая, что такое комплимент, он был прямолинеен и по-детски невинен, как ребенок… но от этого было ничуть не легче. После того случая с «…не хмурьтесь…» прошла целая неделя, но Агеро уже успел полностью вымотать себя размышлениями. Он знал, что красивый — да в этой семье просто невозможно родиться некрасивым, с такими-то генами! Он множество раз слышал, как его называют красивым, как отмечают и болтают о его внешности. Он никогда не отрицал своего превосходства — неповторимая красота, состояние, семейные связи и гениальный мозг, это все он, он. Кун всегда воспринимал это как само собой разумеющееся, независимо от того, кто бы заметил ему, насколько он умный или прекрасный. Но почему, когда он услышал это от Баама… «Господин Кун очень умный!» — сказал как-то тот, когда Агеро обьяснил непонятную тему по математике, тем самым вызывая невольный румянец на щеках последнего. Смущение скрыли волосы, и подросток был как никогда рад тому, что стал их отращивать вопреки матери, которая была слишком зависима от общественного мнения и стандартов, навязанных этим самым обществом. «Агеро, юноши не должны ходить с длинными волосами», — сказала она, когда Кун не захотел идти к парикмахеру, потому что плохо себя чувствовал (ну, конечно, это не повод, ведь несомненно случится что-то страшное, если он перенесет запись на пару дней или даже на один). Кун тогда назло ей и решил отращивать волосы. Агеро взглянул на себя в зеркало. Он практически всегда избегал смотреть на свой правый глаз, глаз с цветом его соулмейта. С рождения обе радужки Агеро были насыщенного голубого, даже лазурного, цвета — как небо. Но к двенадцати годам, за четыре месяца до этой даты, его правый глаз стал темнеть до карего, а в день, когда он появился на свет, оттенок вдруг посветлел до янтарного, медового, золотистого. Такой странный, непонятный цвет, но от этого не менее прекрасный. Кун тогда долго рассматривал себя в зеркале, даже завязал волосы в хвост, чтоб не мешали смотреть, хотя обычно всегда оставлял их распущенными. Он оттягивал нижнее веко, моргал, вертел головой и цыкал недовольно. Теперь он больше не мог нормально видеть мир. Глаз, оставшийся с родным цветом, воспринимал все так же, как обычно, но правый теперь мог видеть мир только в серых тонах. Обычно не серым должны были быть только вещи, цвет которых любит соулмейт, но Агеро видел только этот бесячий грязный серый цвет! Либо у его соулмейта не было любимого цвета, либо ему нравился серый. Ну что за издевательство?! — Интересно, а какого цвета глаза Баама? — тихо прошептал одними губами Агеро. Осознав, что сказал, он тут же вздрогнул, испуганно смотря на себя через зеркало. Шок. Что он только что сказал? Нет. Кун выше этого. Выше! Ему не нужно! Нет! Нет-нет-нет-нет-нет! Нет!! Он ударил зеркало, и то разбилось на множество осколков. Агеро зашипел и упал на колени, сжимая пальцы, рукой впиваясь в свои волосы и больно их оттягивая. Да что, чёрт возьми, такое?! Почему он так боится остаться без Баама, почему его волнует, что этот парень подумает про него, почему он заставляет сердце биться, а разум уходить в далёкое плавание?! Почему его волнует, какой у Баама родной цвет глаз?! Почему?! Почему! Почему-почему-почему?! Несколько осколков порезали ладонь, какие-то, мелкие и достаточно крупные, впились в руку, входя в плоть достаточно глубоко. Боль отрезвила, помогла очистить разум, собраться и, наконец, разобраться во всём. Потребовалось буквально полминуты, чтобы наконец все уложить и, самое главное, признать для самого себя. Принять. Главный страх Куна... То, чего он хотел бы избежать. То, чего боялся больше смерти, но сейчас считал чуть ли не благословением. Сердце билось как сумасшедшее. В голове билась мысль. Осознание. «Я люблю Баама… я люблю его… люблю». Раньше эти мысли вызвали бы в нем омерзение и нескончаемый гнев, ведь проявление чувств и эмоций, а особенно привязанности — удел слабых, тех, кто просто ничего не может и потому пытается навязаться другим. Агеро всегда считал, что никогда не опустится до того, чтобы быть от кого-то зависимым, но сейчас он чувствовал странное томление в груди и жар в щеках, однако ему не было плохо. Боль — куда сильнее, чем после кошмара, но ему все равно было хорошо. Так… приятно? Он никогда не думал, что то чувство, что любовь, может быть такой приятной. Ему и вправду становилось тепло, когда он произносил про себя заветное «люблю». Становилось хорошо, когда вспоминал адресованную ему улыбку Баама. Агеро в первый раз в жизни молил Бога. Он молил, чтобы глаза Баама оказались каре-золотистого цвета. У него было сейчас так много вопросов, так много мыслей, которые следовало скомпоновать и расставить по полочкам, ему столько ещё нужно обдумать... Поразмышлять в тишине Агеро не дали: распахнув дверь (железный замок со звоном ударился о кафельный пол), в ванну ворвалась женщина и упала на колени рядом с парнем, резко беря — Кун зашипел от боли из-за неосторожного обращения — израненную руку в свою и причитая «Агеро, миленький мой, Агеро...» Раздражение вернулось с новой силой, но сейчас Куну не составило проблем сдержаться. Однако ненависть во взгляде на мать он не скрывал, наоборот — слишком явно демонстрировал, правда, женщина не обратила на это внимания, продолжая трястись над его рукой. Эта женщина ненавидела изьяны, что в поведении и сознании (хотя сама идеала в этих двух аспектах была лишена), что во внешности, так что страх того, что на коже ее сына, того, кто в будущем поднимет ее социальный статус, останутся шрамы, доводил её до истерики. В конце концов она сорвалась на визг и, выкрикнув имя врача, проклинала суетившихся слуг и безостановочно шептала «Агеро». Кун безучастно смотрел, как на руке на одной кожице болтались кусочки красного кровоточащего мяса, из которого торчали мелкие крошки и большие куски стекла, когда красная жидкость текла по пальцам и заливала пол. Вокруг суетились слуги, мать продолжала кричать матерные слова, заходиться в истерике и требовала срочно разбудить доктора. Агеро тронула бы эта забота, если бы он не знал, что та переживала вовсе не за него, а за свое положение. Шепот «что же со мной сделает Эдван» был тому подтверждением... Агеро устало прикрыл глаза и провалился в темноту. *** Обморок Куна не продлился долго. Ему казалось, что уже наступило утро, но когда он открыл глаза, оказалось, что не прошло и пяти минут. Он все так же лежал в объятиях матери и, что было еще противнее, вокруг него бегала прислуга. Агеро пустым взглядом уставился в потолок, ненадолго прикрывая глаза. Увидев это, женщина снова впала в истерику, и Кун нехотя открыл глаза вновь, посмотрел на нее, недовольно прищурившись. Вдруг кто-то опустился рядом с ним и, аккуратно забрав руку из хватки матери, начал осматривать рану. «Доктор уже пришел», — пронеслось в сознании Агеро, и он добровольно отдал себя во власть умелых рук. *** Рана оказалась серьезнее, чем Кун ожидал. Личный доктор его семьи даже наложил шесть швов, четыре из которых крепили практически оторванный кусок мяса. Поверх швов наклеили толстый бактерицидный пластырь, пропитанный какой-то хренью «чтобы шрамов не осталось», а сверху был порядочный такой слой бинтов. Кун даже испугался, как бы ему потом руку не ампутировали, а то еще атрофируются пальцы от такого бинтования. Мать крутилась рядом, что-то говорила слугам, говорила излишне слащавым голосом с Агеро и чем только ни угрожала врачу, лишь бы он сделал так, чтобы на идеальной коже ее сына не осталось ничего. Чтобы он оставался идеальным… — Бесит, — не сдержал вырвавшегося раздражения Кун. Хватит с него. Устал. Надоело. Вся прислуга была в шоке, когда молодой господин, раньше ни на децибел не повышавший голос, сейчас громко кричал, выгоняя всех из комнаты чуть ли не пинками, ругался как беспризорник и так же красочно всех посылал. Он никогда так себя не вел. Горничные, слуги, врач — все вылетели из комнаты за секунду, не смея и слово сказать. Они очень даже хорошо понимали, почему молодой господин так злился. Они, смотря на стоявшего в дверях Куна, взглядом обещавшего скорую расправу тому, кто сию же минуту не оставит его в покое, еще несколько секунд постояли рядом, но вскоре все же ушли, напоследок поклонившись. Особенно трудно Агеро пришлось, когда очередь дошла до матери. Она ревела и истерила как сумасшедшая, но юноша сегодня не собирался это терпеть и молча выслушивать всё, как делал всегда. Он только что впервые в жизни любовь, мать его, осознал, и ему нужно было ох как много всего обмозговать — старые представления рассыпались в более мелкую, чем разбитое зеркало, крошку. Подумать в тишине. Спокойно, без напряга. А когда эта чокнутая рядом, расслабиться не получилось бы точно. Агеро не без усилий игнорировал визг женщины, в прямом смысле толкая ее к выходу. Она аж задохнулась от возмущения, первые секунды удивленно замирая и не сопротивляясь, чем воспользовался Кун и, наконец, вышвырнул ее в коридор. Истеричные выкрики были слышны еще час минимум. Не в силах терпеть, Агеро, даже не раздевшись, устало плюхнулся на кровать лицом вниз и так и завис, не двигаясь несколько минут. Он как будто и не дышал вовсе. Когда тело уже начало затекать, просто перевернулся на спину и уставился в потолок, испуская тяжелый вздох. Старый мир рушился, точнее, уже разрушился, прямо на его глазах, тут же выстраиваясь заново, по-новому. Агнис чувствовал легкий мандраж от этой неизвестности, от того, что могли принести неизвестные эмоции, непонятные, чужие, опасные в какой-то мере, но не пугающие — прекрасные. Ему нравилось то, что он сейчас чувствует. Как бьется сердце, когда перед глазами встает образ Баама. Ему точно потребуется пара дней, чтобы все окончательно уложить в голове. И пусть завет матери до сих пор стоит во главе его приоритетов, он без проблем перебивается звонким смехом этого человека, он меркнет по сравнению с яркой улыбкой. — Люблю… Кошмары ему не снились, хотя сегодня Баам не читал ему сказку (юноша заранее предупредил, что будет занят и сто раз извинился; Агеро был уверен, что тот даже поклонился, хоть и не мог его сейчас видеть). Он обещал в следующий раз рассказать ему историю про мальчика-лилипута, победившего великана. *** На следующий день Куну пришлось собрать все свое терпение, чтобы не убить эту женщину к чертовой матери. Подросток долго не мог заснуть, мучился от бессонницы, и когда сон под утро все же пришел и парень смог хоть ненадолго провалиться в царство Морфея, явилась она... С первыми лучами солнца мать ворвалась в его комнату — как она смогла открыть дверь, ведь та была заперта на замок, ключ от которого был только у Агеро?! — и, будя сына криками и трясками за плечо, не дожидаясь его пробуждения, начала взахлеб говорить, что через пару дней их посетит Эдван. Кун, только-только открывший глаза, в непонятках посмотрел на женщину, мозг, еще пока не начавший работать, не хотел усваивать информацию. Он приподнялся на локтях и тупо смотрел на мать несколько секунд, а затем послал ее на три веселых буквы и лег обратно, повернулся на другой бок и снова задремал, слыша, как женщина заново начинала петь свои серенады и как ее пытались оттащить и успокоить слуги. Когда голоса стихли, Агеро подозвал стоявшего в проеме дворецкого и попросил заказать в его комнату электронный замок, который будет открываться только по отпечатку его пальца. Мужчина, предварительно поинтересовавшись, все ли с молодым господином в порядке, и получив утвердительный ответ, склонил голову и вышел. Щелчок — дверь закрыли. Кун перевернулся на спину и уставился в потолок. Взял с тумбочки пульт и нажатием на кнопку опустил жалюзи, погружая комнату во мрак, как будто бы сейчас была ночь. — Как же я устал… — тихо выдохнул Агнис и прикрыл глаза, очень сильно желая увидеть сейчас Баама. Кун не знал, на что потратил весь день. Он встал, умылся и оделся, поел, сделал уроки за четыре с половиной минуты (что-то долго он сегодня засиделся), потом задумался, а когда вышел из транса, уже был вечер, и электронные часы показывали 23:36. — ...Чего?! И тут, словно ожидая, когда Агеро покинет территорию собственного разума, мать возобновила истерику. Кун подпер дверь шкафом, чтобы эта женщина не смогла к нему пройти, и теперь та громко била в дверь, крича «мой дорогой Эдван приезжает!» и требуя открыть дверь и впустить ее. Агеро только фыркнул. Пиликнул телефон, СМС от дворецкого: «Поздновато у Вас начался период бунтарства, молодой господин». Кун хмыкнул и отложил телефон. Подумав, подошел к кровати, лег лицом в подушку и заорал, выпуская пар. С другой стороны ему вторила мать. Это продлилось недолго, по сравнению с вчерашней истерикой, но выдержки Агеро все равно потребовалось много. Если бы не позвонивший пару минут назад Баам, он бы точно сорвался и расфигачил бы себе вторую руку или еще что-нибудь. Но голос друга успокоил, приободрил, Баам словно был рядом сейчас, обнимал его нежно-нежно, так, как умел только он, и шептал «все хорошо, Кун, все хорошо». Все проблемы тут же — нет, не испарились, Агнису просто стало на них все равно. Когда из динамика до его ушей доносился голос Виоле, он успокаивался; Баам, не зная этого, приносил уверенность, что Кун все сможет и преодолеет… Твою ж, когда он успел стать таким романтиком? Противно. Но тут до него донесся смех Грейса, и Кун, нежно улыбнувшись, признался, что это было не так уж и плохо. Баам, похоже, почувствовал, что у Агеро были трудные дни и он устал, и потому отключился быстро, предварительно расспросив про самочувствие и пожелав доброй ночи. — Кун, Вы хорошо себя чувствуете? Обязательно отдохните хорошенько! — Да-да-да… — Кун, я не шучу. Идите спать. Вам повезло, что двух первых уроков завтра нет. Неужели Вам плевать на себя? — Тебе честно ответить? — Ха... Пожалуйста, не пренебрегайте своим здоровьем. — Да ладно, Баам, ничего со мной не случ… — Я обижусь. — Я уже иду спать! Вот, слышишь скрип, это я на кровать лег! — Кун лег на живот и для убедительности пару раз подпрыгнул на матрасе, вызывая такой скрип, который обязательно будет слышен Грейсу. — Ха-ха! Вот и правильно. Спокойной ночи, Кун. — Спокойной, Баам. — В трубке послышались гудки. Кун отвел телефон от уха и посмотрел на экран; на лице расцвела глупая улыбка. Он обнял подушку и уткнулся в нее лицом, а потом негромко завизжал — как чокнутая девчонка, ей-богу. Он не знал, что будет так приятно, когда о нем будут искренне заботиться, не ища для себя выгоды. Как отпрыску одной из десяти великих семей, ему казалось, что он никогда не сможет получить хоть частичку тепла. Эта теплота в груди от осознания того, что он кому-то нужен не из-а статуса, а просто потому, что это он, разливалась по всему его телу. *** Агеро держал телефон перебинтованной рукой и смотрел на их первую совместную фотографию с Баамом. Здесь он в нормальной одежде, со стрижеными волосами, правда, все с той же повязкой, но это не портило и ни капли не скрывало красоту Баама. Она, наоборот, только пробуждала воображение, невольно заставляя представлять, что скрывается за черной полоской ткани. Эта фотография являлась теперь одной из самых ценных вещей, что только были у Агеро, и тот очень дорожил связанными с ней воспоминаниями. Все началось с того, что Баам случайно обмолвился, что никогда не ходил по магазинам, а всю одежду и другие необходимые вещи ему приносили Рахиль и дядя. И что именно Рахиль заставляла его поддерживать такой внешний вид. Кун тогда поперхнулся соком, нехило так офигевая — какого такого хрена, не извините за мой французский, она за него все решает?! Баам рассказал, что так она чувствует себя спокойнее, а он и не возражал. Агнис тогда впервые начал задумываться, что у этой девушки (а она была именно девушкой Баама) имелся комплекс неполноценности. Кун резко поднялся, с грохотом отодвигая стул, из-за чего тот упал и напугал сидевшего рядом Ли Су, вцепившегося в Хатсу (Баам все же смог подружиться с кем-то, помимо Агеро, чему последний был не очень рад, но смирился, видя счастливую улыбку друга) мертвой хваткой. Он со всей силы стукнул по парте, заставляя все лежавшее на ней подпрыгнуть, а Баама — испуганно отскочить, и сказал, чтобы завтра — в субботу — Баам в полдень был у входа в Центральный парк и ждал его. Виоле не понял ровным счетом ничего, но приказ просьбу Куна выполнил, послушно ожидая его на следующий день в условленном месте. Агеро первым делом силой — он пришел в шок, когда прощупал нехилые мускулы сквозь широкие рукава — затащил Баама в парикмахерскую, а потом они отправились в крупнейший торговый центр за обычной одеждой, и по пути Кун заодно показывал Бааму самые интересные места в городе, благо что из-за нежелания находиться дома он часто оттуда сбегал и часами гулял по городу, так что знал большинство улиц их далеко не маленького города как свои пять пальцев. Впервые он был благодарен своей семье, что слово «дом» у него ассоциировалось не с местом, где принято отдыхать и жить, а с обыкновенной жилплощадью. Сердце Куна пропустило удар, когда он увидел Баама с короткими волосами, в обычных голубых джинсах, красных кроссовках, белой майке и рубашке в красную клетку поверх нее. Баам… красивый. У него была поистине шикарная внешность: мускулистое, но не перекачанное — Агнис сначала не поверил, когда увидел обнаженного по пояс парня — тело, стройные ноги, сильные руки с длинными пальцами, красивое лицо — умеренно пухлые губы, ровная линия скул, чуть вздернутый нос; повязка не скрывала контур больших глаз и длинных ресниц. И одежда, которую ему подобрал Агеро, идеально подчеркивала все достоинства парня, обтягивая в нужных местах, скрывая в самых интересных. Обычный ежедневный стиль, но, черт, как же он ему шел... Кун прикрыл лицо в попытке скрыть румянец, но не отводя взгляда от шикарного тела подростка — у него даже пар из ушей повалил. Прекрасен. Агеро знал это давно, даже тогда, когда Виоле скрывался за слоями ткани и своими волосами, и сейчас он в этом окончательно убедился. Если бы не повязка — единственное, что Виоле ни в какую не согласился снять, — он бы… интересно, а что скрывал Баам за этой тканью? Пока Агнис с серьезной миной задумывался над этим вопросом, Виоле смотрел на себя и не верил. Он и сам удивился, когда увидел себя в зеркале в примерочной не в привычном виде. Он всегда носил темную одежду, максимально скрывавшую его тело, длинные волосы не давали разглядеть лицо и придавали его образу мрачности, и его это устраивало, ведь это нравилось Рахиль, а на себя ему было плевать. Но сейчас, когда парень увидел себя таким… ему нравилось, что отражалось в зеркале. Он словно смог сбросить с себя шкуру. Теперь ему стало и намного удобнее — ничто не сковывало движений, не было жарко. Он словно наконец позволил себе быть не «Виоле», которому приказывали определенным образом вести себя, а просто «Баамом», который делал, что хотел. И все это благодаря Куну. — Это действительно я? — неверяще прошептал юноша, прикасаясь к зеркалу и смотря на свое отражение. Агеро улыбнулся и сложил руки на груди, довольный своей работой. Кивнул, мол, да, Баам, это ты, а ты еще не хотел имидж менять. — Ах, — Баам ахнул, смотря на Агниса через зеркало, отчего-то на щеках при виде такого яркого, с прекрасной улыбкой Куна проступил легкий румянец. — Спасибо тебе, Кун. Грейс несколько секунд просто смотрел на друга, а потом широко улыбнулся, искренне благодаря, и сердце Агеро пропустило удар. Баам — прекрасен. Юноша продолжил себя разглядывать, пока Кун тихо им восхищался. Оба подумали друг про друга, что чужая улыбка — одна из самых красивых вещей, какие они только видели. — Ты точно не хочешь снять повязку? С ней, наверное, неудобно, да и сквозь нее плохо видно, разве нет? — Нет, Кун. — Баам помотал головой, — мне с ней хорошо. Я пока еще не готов… а видеть она мне ни капельки не мешает! Она хорошо просвечивает, так что я без проблем вижу все… Кун обеспокоенно взглянул на Баама на словах «не готов», но не стал докучать — Грейс имел полное право не говорить. Куну самому не нравилось, когда кто-то лез в личное, поэтому он позволил Бааму убедить себя, что все нормально, и не зацикливаться на этом (захочет, расскажет сам, а до тех пор Агеро потерпит). —… Она хорошо пропускает, и… — Ну, раз ты так говоришь, то ладно, — сдался Кун. Баам улыбнулся в очередной раз, благодаря, и Агеро улыбнулся ему в ответ. После они сходили еще за парой-тройкой комплектов одежды и обуви. Побывали в кафе, где Кун заказал себе большой стаканчик горячего кофе, в то время как Баама заказал просто огромную порцию мороженого (Агеро смеялся очень долго, когда увидел перепачканную мордочку Баама, а сам юноша на это смешно надулся, но Кун легко загладил свою вину какао с маршмеллоу). Агнис думал, что этот день закончится прекрасно, но не тут-то было... На выходе из торгового центра они случайно наткнулись на девушку. Кун сначала не обратил на нее никакого внимания, но Баам резко остановился и, дернув Куна, радостно выкрикнул имя, которое Агеро успел уже сто раз проклясть. — Рахиль! Девушка резко остановилась и, обернувшись на ярко улыбавшегося Баама, шокированно начала его разглядывать. Кун тоже стал рассматривать Рахиль, с которой давно и очень сильно хотел познакомиться. Подросток особо не впечатлился. Невысокая блондинка с веснушками и желтыми глазами — в ней не было ничего особенного, и Кун не понял, почему глаза Баама так явно горели обожанием и восхищением — повязка все так же скрывала верхнюю часть лица, но он был уверен, что именно эти эмоции светились в глазах друга. Бесило. У нее, кстати, оба глаза оказались одного цвета — лимонного... У нее, что, не было соулмейта, или у них просто совпадал цвет глаз? Сначала Рахиль стояла без движения, но когда она закончила рассматривать обновленного Баама, когда, видимо, поняла, кто именно стоял перед ней, упала на колени и с выражением первобытного ужаса громко закричала, впиваясь в свои волосы и растрепывая хвост. Грейс хотел было броситься к ней, но блондинка взглянула на него диким взглядом, пригвождая к месту, и зловещим голосом прошептала: «Только попробуй подойти». Баам ничего не понимал, Агеро тем более. Каштановолосый сделал маленький дрожащий шаг, и Рахиль завизжала еще громче. На них оборачивались люди, но девушка продолжала истерить и хвататься за голову, а потом начала проклинать Баама, говорить разные гадости, снова приклеивая его к месту. Агеро взбесился не на шутку и уже хотел подойти к ней и врезать, если бы не вцепившийся в него Баам. Баам тогда испугался, очень сильно, до слез, пропитавших повязку, до дрожащих губ и коленей. Он вцепился в рубашку друга, желавшего прибить Рахиль прямо сейчас, и надрывающимся голосом спросил, что он сделал не так. Из-за ткани текли широкие соленые дорожки; Виоле прикусил губу от боли, и из ранки потекла тонкая струйка крови. Рахиль очень медленно подняла покрасневшие глаза, в которых читалось полное отчаяние, и, хихикнув как умалишенная, с неадекватным диким взглядом и охрипшим голосом ответила всего одним словом. — Родился. Глаза Куна тогда покраснели, сравнявшись с цветом рубашки Баама. Сказать, что эти слова подкосили Грейса, значило ничего не сказать. Это был словно удар под дых. Баам с трудом держался на ногах, готовый упасть в любой момент, и Агеро не знал, какие он силы находит в себе, чтобы продолжать более-менее ровно стоять. Не знал, откуда в нем ещё оставались силы стоять на месте и не хотеть разукрасить этой стерве лицо. Какого лешего она творила?! Очень милая и добрая? Нежная и понимающая? Самая лучшая? Баам, это действительно та Рахиль из твоих рассказов? Ох, сколько же слов вертелось у Куна на языке, как же чесались кулаки, но он стиснул зубы — не при Бааме же начинать разборки, ему и без этого плохо — и, нежно и аккуратно тряся друга за плечо, перевел внимание побледневшего Баама на себя — его надо было срочно уводить. Баам потерянно взглянул на него. Наткнулся на понимающую улыбку и чуть успокоился, позволяя Агеро себя увести. Ни сил, ни желания здесь оставаться у него тоже не было, даже не хотелось взглянуть напоследок на Рахиль, хотя обычно при расставании он всегда до последнего смотрел на неё. Но не сегодня, не сейчас… — Начали за здравие, закончили за упокой, чёрт тебя, — зло прошипел Кун, подхватывая пакеты с покупками. Кун мягко подхватил несопротивлявшегося Грейса под локоть и повел в сторону выхода; вслед им донеслись визги и проклятия. Агеро бросил взгляд назад, такой холодный и жуткий, угрожавший, обещавший скорую смерть, пылавший синеватым пламенем... Тот, на кого Агнис кидал такой взгляд, обычно долго не жил. Он отвернулся — не стоила она его внимания. К Рахиль уже начали подходить люди, кто-то, похоже, вызывал скорую, другие тем временем звали охрану. Агеро отвел Баама в небольшой парк неподалеку от ТЦ — дальше Баам просто не смог бы дойти, он и так был на последнем дыхании. Последние силы они потратили на то, чтобы уйти как можно глубже в парк, где смогли бы успокоиться и отдохнуть. Наконец такое место нашлось — у искусственного небольшого пруда. Кун аккуратно усадил друга на лавочку. Грейса била крупная дрожь, и ему было физически и морально больно на него смотреть. Он сел рядом, не зная, как поддержать, что можно сделать, чтобы Виоле стало легче. Кун никогда никого не успокаивал и оттого боялся неосторожным действием или словом как-то ранить. Он медленно, несмело прикоснулся кончиками пальцев к рукам Баама, а потом чуть более уверенно сжал тонкие холодные пальцы, обнимая руки друга своими ладонями. Баам вздрогнул, на секунду замер, тихо всхлипывая; потом заплакал с новой силой, громко и навзрыд. Агеро же просто был рядом, давая выплакаться, выпустить все, что у него сейчас было на душе, слушая его. — Рахиль спасла меня. Она мне очень дорога. Мои родители умерли, они… а она… — голос Баама надорвался, и парень не сдержал громких всхлипов, утыкаясь в свои руки, которые еще были в плену ладоней Агеро. Кун почувствовал, как по его коже стекают капли слез. Кун тяжело сглотнул и подсел поближе, крепче стискивая чужие руки. Он без слов говорил «я здесь, я рядом, Баам, с тобой», и Грейс был искренне благодарен ему за безмолвную поддержку. Он медленно выпрямился, глубоко вдохнул и, смотря на Агеро, лицо которого словно говорило «не продолжай, тебе же больно», всё же продолжил свой рассказ, хотя было видно, насколько ему было плохо сейчас об этом рассказывать. — Рахиль нашла меня, когда мне было семь. Мои родители умерли, а я сбежал из дома и скитался по улицам больше года, месяцев тринадцать, кажется. Тогда меня и нашла Рахиль, подружилась и назвала 25-ым Баамом. Она помогла мне преодолеть смерть родителей, в прямом смысле став моим смыслом жизни. Воспитатель рассказывала, что когда они смогли восстановить мою личность и узнать настоящее имя, я разревелся и попросил их называть меня 25-ым Баамом. Глупо, да? — юноша неловко улыбнулся и почесал щеку указательным пальцем. — Рахиль часто говорит, что я — единственный, кто может помочь ей, что она помогла мне тогда, а я теперь помогаю ей. Но я не против, правда, — Баам грустно улыбнулся. — Она же права. Я многим ей обязан... Она спасла меня от одиночества, и всего, что я делаю, не хватит, чтобы выразить ей мою благодарность. «Баам рассказывал, как Рахиль говорила, что он ее парень, как постоянно твердила, что любит его, что он ей дорог. Как можно использовать этого парня и не чувствовать мук совести? Она давит на него прошлым, называет своим парнем, а сама считает его ручной собачкой... Пусть говорит спасибо уголовному кодексу, что еще жива», — подумал Агнис. — К-кун? У Вас странное выражение лица. — О чем ты, Баам? — Агеро продемонстрировал ему свою лучшую улыбку. Баам тогда вздрогнул, но предпочел отвести взгляд и притвориться, что ничего не видел. Было красиво. Уже стемнело, зажглись фонари, ярко освещая всё вокруг, звезды напоминали рассыпанные на синем шелке бриллианты. Грейс уже смог полностью прийти в себя, хоть и пошмыгивал носом иногда. Он завороженно смотрел на небо, подмечая, что блики звезд такие же, как блики в глазах Куна. Кун же прикрыл глаза и думал, как ему сейчас было хорошо и спокойно. Они все еще сжимали руки друг друга. Баам с Агеро одновременно повернулись друг к другу. Они хотели что-то сказать, но одновременно начали, удивленно замерли и засмеялись. В уголках глаз Баама выступили капельки слез, но уже от счастья. Подул легкий ветер, играя с их волосами. Зрачки Агеро непроизвольно расширились, когда он взглянул на Баама по-новому. Что-то в юноше изменилось сейчас (или же сам Агеро изменял свой взгляд в этот момент?). Он не видел, но глаза Баама в этот момент сверкали — чувством, которое еще не проросло в его душе, но уже было близко к этому. Баам чувствовал, что узнал что-то новое, правда, еще не понял этого, не осознал. Кун перевел взгляд на прудик, недовольно щурясь и пытаясь хоть как-то придержать волосы, чтоб не лезли в лицо. Чертов ветер! Его глаза отражали свет, одновременно сверкая изнутри своим естественным светом. В волосах играл ветер. Губы блестели. Баам подумал… «Агеро невероятно красивый…» *** Именно этот момент стал отправной точкой. Это стало ключевым моментом, что помог Агеро осознать свои чувства к Бааму. Но… — Чертова Рахиль, — Кун отложил телефон и спрятал глаза в изгибе локтя. — Как бы я хотел встретить Баама раньше тебя.
Вперед