клуб неудачников

      Снова пустой школьный коридор. Снова бордовая дверь перед глазами. Снова уборщица на лестничном переплёте. Такое чувство, что Моно переместился на три месяца назад, и тот день первой беседы с директрисой будто кто-то перемотал. Всё неистово скручивалось в тревоге, внизу живота появилась знакомая тяжесть, только намного сильнее, чем в первый раз. Сердце, панически бьющееся в грудной клетке, гнало кровь в горло и виски, где оно молотками стучало из сжатого нутра.       Все экзамены позади. Для Моно весь этот август являлся тернистым путём великого мученика, которого пустили по различным пыткам, чтобы он медленно мучился и в конце концов упал замертво от самого смертельного испытания. И этим испытанием являлась самая убийственная для морального состояния вещь – объявление чёртовых результатов. Тут уже началась некая игра в русскую рулетку: одно гнездо в барабане пусто, и это гнездо – его настоящее спасение. Если мисс Найтмер скажет эти заветные слова “ты принят в мою школу”, то это значит, что гнездо оказалось пустым, и револьвер дал ту самую осечку, которая поселяла в душу жертвы безграничное счастье.       А вот отрицательный ответ и плохие результаты будут для него, как свинцовая пуля меж лопаток. После такого он точно рухнет на пол прямо в кабинете мисс Найтмер, и его уже никаким дефибриллятором потом не откачать. Моно и так потратил всё лето на зубрежку, целые дни проводил за треклятыми справочниками и учебниками вплоть до поздней ночи, исписал десяток толстенных тетрадей множеством научных терминов. И неужели всего его плоды уйдут в пустоту? Разве ради провала он полностью углублялся в учёбу в то время, как его сверстники проезжали мимо окна на велосипедах, трезвоня сигнальными звонками или гудя резиновыми клаксонами, и резвились на пляжу в тёплых лазурных водах моря?       Он должен всё сдать, обязан учиться в этой чёртовой школе, потому что в конце концов к нему пришло осознание, что в прежнюю школу ему совсем не хочется возвращаться. Моно ночью каждый раз перед сном грезил о предстоящих днях в школе Найтмер, где нет его старых одноклассников, которые не упускали шанса над ним поглумиться, где присутствуют совершенно иная среда, другой коллектив класса и полюбившаяся с первого взгляда библиотека. Если сначала Моно чисто из интереса решил пойти на такой шаг и даже не придавал особого значения, готовясь с глупым девизом: “Поступлю – здорово, не поступлю – ну и больно надо”, то теперь он бился изо всех сил, как только прощупал ту самую нить к его новым возможностям.       А сегодня всё решится. Будет ли Моно с гордостью ходить в школу Найтмер или с позором вернётся обратно, разочаровав директора Диккенса? Конечно, Моно надеялся на первое всем своим существом. Он так долго к этому стремился, неужели на полушаге к своей цели просто-напросто упадёт лицом в грязь? Он не может этого допустить.       Моно тут же расправил дрожащие плечи, сглотнул в горле тянущий кадык спазм, собрал разбежавшиеся мысли обратно в утомлённый экзаменами разум и шагнул в сторону зловещей двери. Худые фаланги пальцев отчеканили три быстрых удара по гладкому дереву, и Моно по старинке приблизил ухо к двери, дабы услышать хоть какие-нибудь звуки из кабинета.       – Входите, – снова холодный голос отдался мурашками по спине.       Сердце поспешило в страхе убежать в пятки, но Моно только на секунду зажмурил глаза, делая два глубоких вдоха и выдоха, как его всё время учили мама с няней, когда происходили самые волнительные события в его жизни, и толкнул дверь. Как всегда прохладный воздух кондиционера с знакомыми запахами духов и кофе нахлынул на него невидимым цунами, и в глазах потемнело от мрачного освещения.       И тут Моно остолбенел.       Помимо мисс Найтмер в кабинете находился какой-то незнакомый мужчина ростом два с лишним метра в деловом костюме и с фетровой шляпой в длинных тощих пальцах. Весь он стоял прямо с выпятившейся вперёд грудью, худощавый и подтянутый, отчего походил на туго натянутую гитарную струну. Мисс Найтмер стояла рядом с ним перед её рабочим столом, отчего как будто она значительно уменьшилась в росте, хотя Моно помнил её довольно высокой женщиной, и смотрела на него с вздёрнутой головой кверху, чтобы видеть лицо таинственного собеседника, о чём-то с ним разговаривая.       Моно своим присутствием прервал их разговор, и те молча глядели на него: чуть ссутулившегося от робости и такого мелкого по сравнению с ними. Понимая, что с этой секунды он больше не нужен, высокий мужчина поспешно надел шляпу на опрятно зачёсанные назад тёмные волосы, наклонился к директрисе, что-то шепнув той на ухо, и поспешил ретироваться из кабинета, прихватив со стула свой кожаный чемодан. Оторопевший Моно шагнул в сторону, пропуская незнакомца, и на выходе их взгляды пересеклись. Глаза мужчины были почти чёрными, скрывались под тенью козырька шляпы, испещренные вокруг небольшими морщинами на немного суховатой коже: он с интересом смотрел на Моно свысока, чуть задержавшись в проходе и заставляя Моно вжать голову в плечи, как будто придавливая его своим многотонным холодным грузом томного взгляда.       Мужчина вышел из кабинета, наклоняя голову, чтобы лбом на удариться об дверной проём, а Моно во все глаза таращился на него, пока широкая шляпа не скрылась за дверью кабинета. В воздухе до сих пор остался запах дорогого мужского парфюма с примесью чего-то холодного и горького, как будто послевкусие от остывшего крепкого кофе без сахара.       “Он что? Ростом с самой Телебашни?”, – проскочил в голове Моно будоражащий сознание вопрос, словно по кабинету прошёлся призрак, а не обычный мужчина в статном выглаженном костюме.       От мисс Найтмер донёсся короткий громкий кашель. Моно вздрогнул, отвлекаясь от своих мыслей, и к нему снова подкралось душащее чувство переживания. При виде мужчины он успел забыть, зачем вообще пришёл в этот кабинет, но потом по всему телу прошёлся мандраж, как только встретился со строгим взглядом директрисы.       – З-здравствуйте, мисс Н-найтмер, – дрожащим голосом начал Моно, на паузах облизывая сухие обветрившиеся губы. – Я п-пришёл узнать р-результаты эк-кзаменов.       – А, – директриса вдруг сменилась на более тёплый лад и легко улыбнулась. – Да, я помню, они как раз пришли сегодня утром.       Мисс Найтмер прошла к своему столу, рукой указывая Моно на свободный стул, на котором ещё пять минут назад находился чемодан высокого мужчины, и тот с дрожащими коленями приблизился к нему, тяжело падая на жёсткое сидение. Всё тело вдруг стало неистово тяжёлым, как будто к ногам и рукам привязали гири по пять килограмм, голова постепенно пульсировала слабыми болезненными спазмами, и желудок непроизвольно крутило.       Резко захотелось домой, ополоснуть голову холодной водой в душе, упасть на свою мягкую кровать, чтобы уснуть до глубокого вечера, когда солнце только-только скроется за горизонт, окрашивая небо в пунцовый бархат, и когда бледно-молочный туман начнёт лёгкой дымкой окутывать улицы Пэйлона. А потом, проснувшись, дождаться глубокой ночи и уйти в свой излюбленный пиратский форд, дабы в очередной раз полюбоваться звёздами, прислушиваться к ночной жизни города и наблюдать, как мигают огни на центральной Телебашне.       Только это всё будет после пройденных сегодняшних мучений: просто узнать результаты, порадоваться или разочароваться до слёз, очутиться за пределами школы – и всё. Дальше он может быть свободен, по крайней мере, ещё несколько жалких деньков. Моно старался успокоить себя, не морочить голову напрасными страхами, потому что в области висков так и не прекращала нарастать ноющая боль. Может, не всё так плохо? И Моно зря так переживает, и на самом деле всё куда лучше, чем он ожидает? Остаётся только надеяться.       – Моно Сэлмон ведь, да? – спросила мисс Найтмер, роясь у себя в шкафчике под столом, где были аккуратно рассортированы по стопкам различные документы.       – Да, – выдохнул Моно и утомлённо прикрыл глаза, про себя мысленно считая глухой удар сердца в грудной клетке.       – Ага, – директриса прокашлялась вновь, как только достала нужную папку.       Облизнув кончик указательного пальца, мисс Найтмер принялась быстро пролистывать страницы, бубня под нос фамилию Моно. Ещё одна минута растянулась, кажется, на пол часа. Тишина в кабинете, разбавляющая гудением кондиционера, невольно давила, чем причиняла ещё большую головную боль. Моно, едва дыша, следил за тем, как директриса уверено приближалась к его фамилии, длинным изящным пальцем водила по строчкам и внимательно вчитывалась в каждое имя ученика.       И вот она нашла его. Палец твёрдо замер на подходящей строке и скользнул в бок, где отпечатывались чёрными чернилами полученные баллы. Вдруг скованные в спокойном равнодушии пухлые губы мисс Найтмер растянулись в очередной улыбке, а тёмные глаза с радостным удивлением поднялись на Моно.       – Что ж, Сэлмон, ты меня приятно удивил, – произнесла она в привычном ровном тоне, но мягкая нота всё же пробилась сквозь корку льда.       – В смысле? – Моно выпрямился, пытаясь понять, не послышалось ли ему.       – А ты сам взгляни.       Мисс Найтмер пододвинула папку к Моно, кончиком длинного ногтя указывая на строку. Тот глазами нашёл своё имя и посмотрел на рядом располагающиеся результаты, после чего обомлел, застыв в немом восторге. Все результаты были положительные – причём даже очень, с довольно большими показателями.       – Ты лучше всех сдал экзамены, – тем временем продолжила мисс Найтмер. – Всё-таки мистер Диккенс мне не соврал, когда говорил о твоих успехах – ты очень способный ребёнок, и я могу смело заявить, что ты достоин учиться в моей школе.       – Глазам своим не верю…       Моно на данный момент забыл, как на такое реагировать и что теперь ему нужно делать. Здравые мысли покидали голову, счастье забурило пол ложечкой, как поспевающий к обеду горячий бульон на плите, и обжигающий пар рыхлыми клубами распространялся изнутри до каждого уголка по всему телу.       Фантомные пятикилограммовые гири резко отцепились от онемевших конечностей, злосчастный воображаемый револьвер удачи дал спасательную осечку, после которого с груди спал огромный груз. От Моно со свистом раздался протяжный выдох, и вместе с ним тяжкое переживание отлепилось от сердца, что постепенно возвращало умиротворённый свой ритм. Руками он залез под головной бумажный пакет и закрыл ими лицо, пальцами растирая уставшие веки.       Счастье так и распирало. Хотелось громко кричать от радости во весь голос, разразиться безудержным раскатистым смехом, откинув голову назад до появления твёрдых жил на шее. Одновременно с этим слёзы начали накапливаться в уголках глаз, горло сдавило небольшой судорогой, и в носу начало немного щипать. Внутри бушевал ураган эмоций, мысли мешались, путались в один большой клубок, в животе словно взрывались фейерверки и яркими цветными искрами мелькали перед глазами.       – Мои поздравления, – прервала его водоворот счастья мисс Найтмер.       Та словно ждала, когда Моно тихо порадуется. Такая реакция была вполне ожидаема, тем более сама мисс Найтмер очень довольна, что в списке её учеников будет числиться настолько ответственный и одарённый ребёнок. Она с самого начала совершенно не верила в красивые слова мистера Диккенса, особенно, когда в первый раз увидела Моно – совсем безвкусно одетого подростка с нелепым хлебным пакетом на голове. Уж мисс Найтмер сочувственно качала головой, мол, неужели над бедным парнем решили так поиздеваться? Словно директор Диккенс пустил его на опыты, как лабораторную крысу, чтобы понаблюдать на мучениями своего ученика.       Но мисс Найтмер сильно ошиблась. Всё-таки в её школу пустили не просто какого-то оборванца, а мальчишку с умной головой. Да, он родом из бедной семьи, где его воспитывает несчастная мать-одиночка, но разве теперь это важно? Пусть Моно никак не вписывается в элитное общество нового класса, пусть у него в голове какие-то странные причуды, но упускать его просто так нельзя.       Мисс Найтмер молча встала со своего рабочего места и слегка грациозной походкой подошла к неизвестному чёрному шкафу. Дверцы с серебристыми ручками со скрипом отворились, а за ними находились маленькие плечики, на которых висели опрятно выглаженные синие воротники. Директриса, недолго думая, взяла один из них, предварительно сняв с плечиков, после чего подошла к Моно, который поспешно встал перед ней в полный рост.       – Теперь ты будешь должен это носить, – настоятельно сказала мисс Найтмер, протягивая воротник двумя руками. – Этот воротник – важный элемент одежды. Его носят только ученики моей школы, как особое отличие. Береги его и постарайся не повредить.       Моно дрожащими руками аккуратно взял воротник. Сшит он из темно-синей ткани с двумя белыми полосками, а по бокам сверкали в свете дня две маленькие медные эмблемы, выплавленные в форме уже въевшихся под корку мозга широко открытых глаз. Только сейчас Моно понял, что в этой школе самый главный символ – око. Оно находилось здесь чуть ли не на каждом шагу: на дверях кабинетов, у входа в школу на колоннах, на школьных шкафчиках на первом этаже. Да даже на циферблате больших круглых часов, что висели на лице школы над самым навесом крыльца, был выгравирован один пронзительный глаз, который внимательно смотрел куда-то вдаль.       Моно бережно сложил воротник пополам и положил к себе в портфель, укладывая в небольшой внутренний карманчик, дабы по пути не испортить и не помять столь ценную вещицу. Он робко поднял взгляд на директрису, ожидая от неё ещё каких-нибудь наставлений, но та только кивнула головой:       – На сегодня ты свободен, – мисс Найтмер положила свою руку на плечо Моно. – С каким классом ты будешь учиться, я тебе сообщу позже, а пока можешь идти.       – Д-да, хорошо, – Моно судорожно взял свой портфель и направился к выходу из кабинета. – Спасибо большое, мисс Найтмер, для меня это такая честь, вы не представляете…       Дверь кабинета хлопнула, а мисс Найтмер усмехнулась в тишине, со сложенными на груди руками подойдя к окну. Пальцами она отодвинула край бордовых штор, чтобы мельком глянуть на передний двор школы. Опавшая жёлтая листва от диких яблонь и кустов белых роз хаотично лежала на мраморной дороге яркими пятнами, небо заполонили густые облака, отчего солнечный свет едва мелькал над головой.       Через какое-то время на дорогу выбежал Моно, который в спешке бежал к воротам и громко разговаривал по телефону со своей мамой. Бедняга настолько был ослеплён чрезмерным счастьем, что ненароком споткнулся об швы между плитами и чуть не рухнул лицом на землю, благо успел вовремя ухватиться за прутья ворот. Несмотря на такой маленький конфуз, Моно продолжал голосить в трубку, мол: “Я всё сдал, мама!”, только тихо ругнулся про себя от боли в большом пальце ноги, захлебнувшись при этом приступом смеха.       Теперь это большой комок безудержной радости. Весь сиял, искрился, звенел, как лесной ручей под лучами солнца. Со всех ног спешил домой, пересекал перекрёсток, где его чудом не сбил автобус, бежал по Пэйл-парку под раскидистыми ветвями деревьев, чуть ли не терял по пути свой несчастный бумажный пакет. Готов вот-вот взорваться и разлететься в разные стороны разноцветным серпантином, как праздничная пиньята.       Новая жизнь бежит к нему, стоящему на стартовой линии, чтобы передать заветную палочку эстафеты, и Моно продолжит этот марафон, только теперь его ожидают совершенно другие испытания и препятствия.

***

      Туманистая ночь стояла над Пэйлоном. Температура значительно упала, и знойная жара, которая заставляла страдать всех бедных горожан почти каждый день, наконец-то сменилась на приятную прохладу. В воздухе застывали капли росы; Телебашня загоралась ночными огнями, однако из-за тумана они размывались, как акварельные краски на мокрой бумаге; насыщенный запах осеннего озона с примесью морского йода ощущался горьковатым послевкусием вместе с испарением опрелой листвы.       Маяк Пэйлона алым светом прорезал ночную мглу. Поздние корабли с низким гудение грузно приближались к порту, рассекая тёмные волны и оставляя за собой гладкий шлейф на воде. Рядом с маяком в окнах двухэтажного выкрашенного в белый цвет интерната с красной черепицей на крыше один за другим потухал свет. Пришло время отбоя.       Несмотря на это, некоторые дети не спешили пока спать. Каникулы для них кончились – хотелось хотя бы последнюю свободную ночь достойно проводить, ведь вновь начнутся унылые школьные будни и скучные занятия среди четырёх стен.       – Ну что, Рёку, готова страдать ещё один год? – раздался в сумрачной комнате интерната девичий голос.       Так называемая Рёку апатично отвлеклась от наблюдения за видом из окна и скучающе посмотрела на свою соседку по комнате. Рэйни с сонной улыбкой в светло-жёлтой просторной сорочке сидела на краю кровати, бережно расчёсывая свои светло-каштановые волосы, что волной спадали на плечо. На её прикроватной тумбочке стоял включённый небольшой голубой ночник, который мало-мальски тускло освещал маленькое помещение.       – Я бы не отказалась от ещё двух месяцев круиза, – буркнула в ответ Рёку, убирая локти с подоконника и обречённо падая на свою постель.       От постиранного белого белья повеяло специфичных запахом порошка, и Рёку сразу смогла учуять знакомую лаванду с отдалёнными нотками алоэ. Не трудно догадаться, что уборщики затеяли здесь уборку как раз перед их приездом – даже от небольшого мягкого коврика на полу пахло чистящим средством.       – Я бы тоже, – выдохнула Рэйни, глянув в окно через белые кружева занавесок, где мелькал красный свет маяка. – Но отдых, к сожалению, не вечен. Иди сюда лучше, я тебя причешу.       Рёку медленно перевела взгляд на Рэйни и недовольно нахмурила брови.       – И не смотри так на меня, – ухмыльнулась та, прочитав в пепельных глазах сестры привычный ярый протест. – Если ты перед сном волосы не расчешешь, утром проснёшься с гнездом на голове, с которым будешь бороться потом целый час.       Рёку сердито цокнула языком, резко встала с постели, в которой успела уже довольно удобно расположиться, поправила упавшую с плеча тонкую бретельку белой майки и покорно подошла к Рэйни, со сложенными на груди руками грубо плюхнувшись на кровать спиной к сестре. Та, видимо, привыкла к таким гневным выходкам, поэтому просто вздохнула, когда пружины в матрасе громко звякнули, а потом принялась зубчиками гребня проводить по коротким прядям чёрных волос.       В отличие от Рэйни, Рёку свои волосы подстригла под каре. Не любила она ходить, как сама выражается, с длинными “бесполезными кошмами”, потому что они ей только мешали, да и ухаживать за ними Рёку сильно ленилась. От того теперь она каждый раз ходила в парикмахерскую, как только волосы доставали до лопаток, дабы вернуть полюбившуюся длину до плеч: зачем возиться с тем, от чего всегда можно избавиться, верно?       Пока Рэйни мягко расчёсывала спутавшиеся волосы на голове сестры, которая сидела в позе лотоса и угрюмо сутулила спину, вдалеке протяжно затрезвонил гудок очередного корабля, прибывшего в порт.       – Ну и ну, я уже забыла про эти чёртовы корабли, – проворчала Рёку, подпирая ладонями щёки. – Да здравствует бессонные ночи, как говорится.       – Ты так говоришь каждый раз, когда мы приезжаем с каникул, – с усмешкой подметила Рэйни, что с высунутым кончиком языка пыталась расправиться с колтуном на растрёпанной прядке. – Это вначале до трёх ночи ты на стены лезешь, а потом всё равно спишь крепче любого медведя в спячке, пусть хоть сотни кораблей хором гудят тебе в уши.       – Но не высыпаюсь я всё равно, – ответила Рёку, равнодушно поглядывая на горящий ночник перед собой. – И какой умник придумал построить интернат рядом с портом? Лучше бы мама с папой нас с собой забрали, а то сами уехали за границу и бросили учиться в этом городишке.       – Рёку, ты же сама знаешь, что маме с папой с нами некогда возиться, – запричитала Рэйни. – У них там работа, они очень заняты и не сидят на одном месте – вечно в командировки уезжают. Тем более они про нас не забывают, да и Пэйлон не просто захолустье, а довольно крупный престижный город, а иначе зачем родителям нас сюда сбагривать?       На это Рёку ничего ответить не смогла. Всё-таки Рэйни права: их родители слишком увлечены своим обширным бизнесом, от того часто разъезжают из страны в страну на встречу с другими влиятельными людьми. И поэтому таскать с собой детей было для них очень неудобно и тяжко, да и для самих детей вечные вылеты и выезды за границу будут слишком утомительными, а на учёбу времени просто не останется.       В итоге было принято решение оставить чадо в Пэйлоне, чтобы те учились в мирных условиях. Поселили в интернате, отдали в самую элитную школу, каждый месяц присылают деньги на личные нужды, ну и отправляют письма и открытки, где они пишут о том, в какой они сейчас стране, что там делают и как сильно они их любят. Бывает, конечно, от них приходит также почта с подарками, но это происходит только в праздники и Дни Рождения.       Дверь в комнатушку тихо отворилась. Сёстры молча обернулись на звук и увидели знакомое морщинистое лицо за чёрными очками, а на краю двери показались длинные узловатые от артрита пальцы.       – Пятая и Шестая, отбой! – прохрипел скрипучий голос из щели. – Чтобы завтра в семь утра были на ногах.       – Да-да, дядюшка Роджер, мы уже ложимся, – звонко ответила ему Рэйни. – Спокойной ночи!       – Спокойной ночи.       Дверь захлопнулась, и шаркающие шаги вместе с сухим кашлем начали медленно отдаляться от комнаты. Это был их самый старый воспитатель и сторож в интернате – дядюшка Роджер. Полностью слепой, низкий, громко сипел и кашлял после пережитого бронхита, ворчливый и вечно чем-то недовольный, но очень добродушный и тёплый по отношению к детям.       – Если дядюшка Роджер появляется в нашей комнате, значит наш горячо любимый братец скоро явится сюда, – в полголоса произнесла Рёку, вытянув вперёд затёкшие ноги. – Это уже как примета: дядя Роджер в дверь стучится, и Риккардо Литтл со всех ног в твою комнату мчится.       Рэйни громко прыснула от смеха и заливисто захохотала, уткнувшись лбом в макушку Рёку.       – Это скорее страшилка, чем примета, – весело подметила Рэйни.       И действительно, едва успел Роджер объявить отбой детям в последней комнате, как дверь в очередной раз со скрипом отворилась, и к сёстрам забежал маленькой силуэт в синей пижаме, укутанный в белую простыню.       – Я ж говорила. Вспомнишь зло – вот и оно пришло, – услышав краем уха открывание двери, пробубнила Рёку.       – Да тебе пора уже в гадалки идти, – хихикнула ей на ухо сестра.       – Добрый вечер, сестрицы, – раздался задорный голос, и в слабом свете ночника появились лицо в обрамлении густых чёрных волос. – Наконец-то этот старик завершил свой ночной обход, а то я чуть не вырубился у себя, пока ждал.       – Привет, Рикки, – радушно сказала Рэйни, не прекращая расчёсывать сестру.       – Здорово, придурок, – а Рёку, как всегда, не удержалась от своей привычной язвы.       – Ну да, Рёку, что я мог от тебя ещё ожидать? – с сарказмом ответил Риккардо и вальяжно забрался на кровать Рэйни, усаживаясь рядом с сёстрами.       Словами Рёку он никак не был задет – напротив, остался к этому равнодушен, всё-таки не в первый раз такое терпит.       – Ну что, а ты сам хоть готов к новому учебному году? – спросила Рэйни.       – Ну, пятьдесят на пятьдесят, – уклончиво сказал он, растянувшись на свежей простыне со сложенными под головой руками. – Единственное, что плохо, так это опять просыпаться ни свет ни заря и сидеть по сорок минут на уроках миссис Морган, а так я по своей мелюзге соскучился, поэтому мне нормально. Хорошо хоть нам в этот раз повезло, и мы снова в одном классе учимся.       – Это да, – согласилась Рэйни, заканчивая расчёсывать последнюю прядь волос Рёку. – Друг без друга нам довольно тяжело.        – Ты когда-нибудь этих мелких усыновишь точно, – проворчала Рёку в свою очередь, которая наконец освободилась от гребня Рэйни и расположилась напротив неё, улёгшись на живот. – И не надоело тебе с ними возиться?       – А ты чего, ревнуешь меня к ним, что ли? – Риккардо сдул со своего лица длинную чёлку и насмешливо изогнул бровь. – Ну если хочешь, могу с тобой повозиться.       – Да больно ты мне нужен, – фыркнула Рёку и также откинула волосы резким поворотом головы.       – Ведьма, – буркнул в ответ Риккардо.       – Ради всего святого, вы можете хотя бы один вечер не ругаться? – осадила их Рэйни. – Как две кобры, ядом плюётесь вечно, а я потом вас успокаивай и мири.       – Да мы ж любя, Рэйни, да, сестрёнка? – сразу же смягчился Риккардо и с невинной улыбкой глянул на Рёку, на что та только выдавила еле слышное “угу”.       Она через плечо вновь внимательно смотрела на пелену тумана за окном, который каждый раз на секунду окрашивался в красный из-за крутящегося фонаря в маяке. Корабль вдалеке замолк, теперь из ближайших кустарников затрещали сверчки, наполняя ночную тишину поздними серенадами.       Очередная тоска всей своей тяжестью навалилась на сердце. То трепетное чувство свободы в начале июня, когда они собирали вещи для летнего круиза на огромном лайнере, резко потухло подобно вспыхнувшей спичке, стоило только оказаться снова в этой тесной комнате. Запах летнего вечера едва улавливался, постепенно уходил под подстилку опавшей листвы и под холодные сугробы снега: запах тающего под обжигающим солнцем сливочного пломбира в рожке, холодного фруктового чая по вечерам на балконе, тёплого морского бриза и озоном после или перед грозой.       Всё это испарялось и исчезало вместе с теплом летних дней в морозящем тумане. Покидало упокоенную душу, забирая с собой радость и чувство полёта. Вернулась прежняя серьёзность, охватила серым унынием, и покой постепенно оттеснялся переживанием насчёт школы. Опять контрольные, задачи, скучные лекции и ответы у доски; снова учить понятия и формулы, решать задачи, которые своим строгим шаблоном давили на уставший мозг.       Будни будут в очередной раз повторять друг друга, как дни сурка. Если и случится что-то новое, так это появление новых одноклассников, но те либо ходили скуднее грозовой тучи и показывали себя скромными тихонями, отчего с ними и поговорить толком было не о чем; либо являлись высокомерными личностями, которые тряслись из-за каждой оценки, “блистали особым умом” и смотрели на всех свысока, как какие-то божества.       А так всё просто-напросто начнётся по новой, словно заново вставленная кассета в магнитофон, затёртая до дыр. Как говорится: наша песня хороша – начинай сначала.       Ребята так ещё сидели до глубокой ночи на постели Рэйни под слабым голубоватым светом ночника и, возможно, разговаривали бы так до рассвета, но вскоре в комнату девчонок зашёл озлобленный Роджер со свечой в одной руке.       – Так, Седьмой, ты опять здесь ошиваешься? – хрипло и чуть сонно прогремел он.       Те сразу замолкли и замерли, как пойманные светом фонаря орнитолога сычи, а Рэйни сонным голосом тихонько спросила, пытаясь сделать вид, что их только что разбудили:       – Дядюшка Роджер, что случилась?       Уже прижившийся со временем метод: стараться сделать так, чтобы старый воспитатель ничего не понял, не услышал и не учуял чужое присутствие и молча ушёл. Однако хоть и Роджер был слеп, но не глуп, и потому легко смог вычислить, что в комнате Пятой и Шестой явно находятся лишние люди.       – Ну-ка не притворяйся, Пятая, я знаю, что ваш братец сейчас с вами, – отмахнулся Роджер. – Седьмой, я жду.       – Да ё мое… – досадливо цокнул Риккардо, поняв, что их план “замри и не шевелись – вдруг прокатит” с треском провалился, но покорно слез с кровати и вышел из комнаты.       – Ещё раз такое застану, запру тебя на ключ, ты меня понял? – продолжал ругаться Роджер и дал тому слабый подзатыльник, а потом бросил девочкам: – И вы тоже живо спать, нечего тут чирикать!       И дверь захлопнулась, погружая комнату в полную сонную тишину.       Рёку тоже ушла к себе на кровать и нырнула под одеяло с головой.       – Спокойной ночи, Рёку, – прошептала ей Рэйни, с характерным шорохои укутываясь в одеяло.       – Спокойной, – также шёпотом ответила Рёку с протяжным зевком.       Ночник с щелчком погас. Мрак в комнате сгустился и притаился тенями в затаённых углах. Постепенно семья из одного брата и двух сестёр засыпала с мыслями о том, что их ждёт завтра, и с болезненной тоской по ушедшему лету.