Иномирье

  Грязные канаты качнулись и затрепетали, когда Гарретт Хоук вышел на ковёр под безумный вой восторженной толпы. Сложив руки в фирменном жесте, доведшем зевак до поросячьего визга, он кругом обошёл ринг. Гарретт смотрел мимо толпы – поверх колыхающихся голов, вдоль грязно-жёлтых ламп накаливания, периферийным зрением отмечая тёмные сырые разводы на серой штукатурке – на закрытую дверь. Над ней нервно подёргивался зелёным значок выхода. Из-за неё с минуты на минуту должен был выйти противник Гарретта Хоука. По слухам, собранным за три минуты до выхода на ринг, — самый достойный из всех прежних соперников.   Гарретт Хоук вернулся в свой угол, каждой мышцей впитывая азарт жаждущей зрелищ толпы. Потрёпанные маты под ногами проминались неохотно, как свежеуложенный асфальт. Гарретт распрыгался с ноги на ногу. Показалось, будто сам стал легче. Привычно хрустнув шеей, Гарретт обратился в мир. Кровь знакомо забурлила под кожей, а чувства обострились. Толпа начинала гудеть, и от гула её мурашки неслись по спине. Шуршали деньги, пикали карты – слух улавливал эти незначительные вещи. Люди менялись местами и едва ли не лезли друг на друга, чтобы взглянуть на ринг. Пальцы бездумно скользнули по красным тейпам, поправляя и пряча и без того многострадальные костяшки. Руки сжались в кулаки.   Гарретт Хоук, чемпион Киркволла по всем фронтам, был готов к поединку.   Под канатами пролез букмекер и рефери по совместительству и со свойственным ему пафосом объявил Гарретта Хоука, а потом вскинул тощую забинтованную руку в сторону входа и объявил соперника. Ни имени. Ни фамилии. Лишь принадлежность к спецотряду «Храмовники» да количество побед.   Дверь открылась, шоркнув по полу. И из темноты показалась высокая фигура с неширокими плечами в тёмно-коричневом махровом халате с золотистой эмблемой храмовников – в таких они ходили в городские бани. Гарретт скривился и позволил себе на мгновение расслабиться: как правило, за такой вычурностью и преувеличенной загадочностью скрывалось самолюбивое ничтожество, ломаемое простым броском через колено.   Прошествовав через молчаливо любопытствующую толпу, соперник пролез под канатами и скинул халат. Маскировка была не зря. Гарретт сперва не поверил собственным глазам и хотел списать всё на иллюзию, на искажение тусклого света, на неестественную плотность воздуха. Но не посмел – слишком по-детски было бегать и прятаться от очевидного. Напротив Гарретта разминало фирменным Хоуковым жестом шею его отражение – Карвер Хоук.       – Что. За. Херня? – утробно рыкнул Гарретт; в груди всколыхнулось пламя, и едва удалось сдержать желание броситься на букмекера: судя по бинтам на руке и кривом пластыре, ему и так недавно досталось. Проглотив ком гнева, он глухо и ровно выдохнул: – Я отказываюсь драться.       По толпе прокатился мерзкий ропоток, липко холодящий под ложечкой. Букмекер высоко вскинул брови:       – Неужели чемпион Киркволла намерен сдаться без боя?       – Я требую замены противника. Я не собираюсь драться… С ним.       Бледные щёки брата под густым слоем щетины зарумянились. Поиграв желваками, он нагло фыркнул:       – Боишься проиграть, Хоук?       – Я не хочу с тобой драться, – качнул головой Гарретт.       – Боюсь, у вас нет иного выхода. Либо вы сходитесь, либо отказавшаяся сторона признаётся проигравшей.       – Тогда к барьеру, – Гарретт нервно перепрыгнул с ноги на ногу и шагнул навстречу Карверу.   Он повторил за ним. Между ними оставалась щупленькая фигурка букмекера, утопавшая в матах, но почему-то это расстояние казалось непреодолимым. Букмекер монотонным голосом, с которым надо было идти в церковные сёстры, а не на подпольные бои, зачитывал общие правила. Непривычное волнение колотилось в груди, и кровь закипала, отстукивая в уши какими-то глухими мыслями: не то поддаться, не то убить. Гарретт встряхнул подрагивающие пальцы и ловчее сжал руки в кулаки.       – Не рассчитывай, что я тебе поддамся, – качнул головой Гарретт, когда букмекер начал обратный отсчёт.       – Я надеюсь, – рыкнул Карвер, поправив синие тейпы.   И глаза его сверкнули ледяной лириумной яростью.       – Три!   Что-то грохнуло, имитируя традиционный удар гонга, и мир разбился на фрагменты. Гарретт Хоук сошёлся с собственным братом в финальном поединке этого сезона подпольных боёв.   Удары сыпались методично и медленно, пробуждая азарт боя под кожей. Гарретт старался абстрагироваться, видеть в Карвере не неугомонного мальчишку, над которым в детстве беззлобно потешался, которого неустанно тренировал после гибели отца, которого защищал и оберегал, пока ещё было можно – не брата, а соперника. Однако удары слабели, а в сознании так неуместно стремительно вспыхивали и угасали воспоминания. Дом. Шутливые кулачные бои во дворе. Смех отца. Побег из горящего города. Пустая могила Бетани. Слёзы, разъедающие веки. Срывающаяся просьба матери беречь Карвера. Даже ценой собственной жизни.   Гарретт с натужным хрипом бросил Карвера через плечо и пяткой надавил на солнечное сплетение. Карвер слабо дёрнулся и упрямо сжал зубы – непокорный и слишком гордый. Из разбитой губы по подбородку текла бордовая кровь. Хоукова.       – Что бы сказала мама, если увидела? – наклонился Гарретт, заглядывая в бесстыжие глаза брата.       – Удивительно, что ты вдруг вспомнил о ней, – сипло фыркнул Карвер и вдруг ударил ступнёй в челюсть.   Гарретт отшатнулся, и Карвер добавил головой в грудь, вышибая воздух из лёгких.       – Она так тебя любила, а ты… – Карвер небрежно сплюнул кровь и отёр кулаком губу, поигрывая плечами, как хищник, готовый к прыжку. – Предатель.   Гарретт вовремя считал жест брата и мягко отпрыгнул в сторону, награждая Карвера ударом локтем по спине.       – Мне жаль.       – Тебе жаль? – осклабился Карвер, выворачиваясь из-под ног Гарретта. – Если бы ты хоть немного думал о ней и хоть иногда навещал – она была бы жива! Не попалась бы этому психу! Но нет! Любимчикам мама не нужна!   Гневная дрожь напитала тело, напрочь вышибив воспоминания и сомнения. Кулаки сами устремились в твёрдый корпус брата. Не то Карвер заматерел за годы обучения на «Храмовника», не то Гарретт начинал медленно стареть, но так тяжело на ринге ему было, пожалуй, разве что в самом начале бойцовской карьеры, когда против него ставили сущих зверей вроде трёхметрового Аришока. Тот был просто громадным, зато быстро уставал. Ловкому выносливому Гарретту, большую часть жизни передвигавшемуся пешком и привычному уворачиваться от ударов, не составило труда измотать его до слабости и выйти победителем.   Карвер же был совсем как он. Когда они по десятому, наверное, кругу, бросили друг друга на ковёр и поднялись, мрачная улыбка скользнула по губам. Их битва станет бесконечной. Они будут драться, пока один из них (или оба) не умрёт от усталости или возраста, не способные уступить.       В какой-то момент Гарретт почувствовал, что Карвер начал уставать. Его движения были слабыми, удары не такими твёрдыми, а кровь из разбитой брови, очевидно, загораживала обзор. Опрокинув всю ярость и весь запал в самом начале он, ещё совсем не опытный, как бы ни пытался казаться профессионалом, сейчас держался из последних сил. Нужно было его измотать и поставить на место – как обычно, когда он был несмышлёным подростком, хвостом увязывающимся за ним.   Но тело вдруг само смягчилось, покорно принимая удары Карвера. Гарретт не захотел побеждать.   И уже через несколько ударов лежал у его ног, жадно хватая ртом воздух после удара в солнечное сплетение. Холодные капельки пота струились по волосам, мир виделся смазанным, оттого что один глаз заплыл. Карвер стоял над ним, так же тяжело дыша и слабо перебирая пальцами воздух.             Карвер Хоук почему-то не мог так запросто повергнуть брата. Гарретт Хоук ядовито усмехнулся:             – Любимчик… Как же! Если кто и был любимчиком, так это ты. Но тебе же этого было мало… Ты хотел казаться крутым. Думал, что если будешь лучше меня, то тебя будут любить. Ну и что? Помогло тебе? Лучше меня ты? Да? – смеяться было больно: ныло ушибленное ребро, а кровь из разбитой губы металлом горчила на языке. – Да ты даже сейчас робеешь, трусишка…   Гарретт заметил, как в ярости раздулись ноздри Карвера. А потом от фирменного Хоукова жеста перед глазами заплясали звёзды. ***   В баре «Висельник» было, как всегда, многолюдно и совершенно нетрудно затеряться даже с изрядно разукрашенным лицом. Тем более никто не удивлялся фигуре в тёмно-серой толстовке с капюшоном до самого носа, ссутулившись сидевшей в самом тёмном углу барной стойки и глушившей дрянненькое тёмное пиво. Гарретту наконец-то было можно.       – Зачем ты это сделал? – хриплый голос Варрика вторгся в монотонный гул бара так внезапно, что Гаррет едва не поперхнулся.       – О чём ты?       – Ты поддался.       – Ничего подобного. Просто на четвёртом десятке драться не так легко.       – Ты поддался брату. Я видел – все видели. Зачем, Боец? Ты ж в долги опять влез! На тебя ставили.       – Я в кои-то веки подумал о себе, Варрик. У меня никого не осталось. Посмотри сам, – вытащив из кармана руку с корками на костяшках, Гарретт принялся загибать пальцы. – Бетани… Не сумел защитить. Маму… Тоже. Мерриль? Ей не я нужен. Её любить надо, а я не умею. Не знаю, как. А для остального она слишком хорошая. Остался только ты, Варрик. И Карвер. Он хоть и заноза в заднице, но б р а т. Если ему так надо врезать мне – пусть. В конце концов, я заслужил. А долги? Что я, с долгами не разберусь, что ли?   Гарретт растерянно посмотрел на сложившийся из оставшихся пальцев пистолет и приставил к виску. Варрик мрачно проследил за ним, а потом хлопнул по плечу: – Всё правильно, Боец. Всё правильно. Кстати, Авелин передавала тебе огромный горячий привет.       – И леща?       – И леща.   Гарретт криво усмехнулся уголком разбитой губы и вернулся к пиву. Через мгновение слева уселся какой-то беспардонный посетитель, как бы невзначай задев Гарретта плечом. Он обернулся. И столкнулся с кристально-голубыми глазами. Хоуковыми.       – Привет. Брат.