Уже никак

      Через месяц Уманова подъехала к зданию КТЦ. Кофе в той же термокружке, правда теперь уже свитер, а не футболка под кожаной курткой. Она заехала, чтобы сообщить о том, что готова встать в строй уже сегодня. Этот месяц, который она провела в больнице, в какой-то степени стал её отпуском. Шутки с Котом, потом его ночные вылазки к ней, чтобы вместе посмотреть фильм. Старший брат стал её опорой. А ещё пару недель назад она сама позвонила Рите и сказала, что скучает по ней. Она примчалась в тот же день с домашними пирожками и Батей, который гордо нёс термос со своим знаменитым чаем.       Бизон же провёл этот месяц в аду. Он собирал информацию, анализировал её, потом снова пускался на поиски. За это время он понял, что Уманова — это не ураган, не торнадо, которое сносит всё на своём пути. Она море, которое может взволновать даже самый мелкий камень. Он же бросил в её душу булыжник. И волна её чувств накрыла всех, кто был рядом. Ребята простили его, но теперь держались холоднее, явно не понимая, как строить отношения с ним теперь.

***

      Появление в КТЦ Умановой взволновало всех. Кто-то шептался за спиной, а кто-то откровенно был не рад её возвращению. Пригов молча подписал бумажки и отправил её работать.       Когда Тарасов увидел её машину на стоянке, он замер. Чувство, которое застряло между рёбрами, стало вырываться наружу, разрывая грудную клетку. Отправив ребят на склад за новой формой, он решил передохнуть в комнате отдыха, немного собраться и усмирить рвущиеся наружу чувства. Открыв дверь, он замер.       В комнате около своего шкафчика спокойно переодевалась Уманова. Она повернулась на звук открывающейся двери. Увидев капитана, Олеся растерялась. Лифчик выпал из рук, и теперь нужно было его поднять, но она замерла как будто стояла на бомбе. Бомба действительно была. В груди Тарасова что-то взорвалось, шум в ушах становился невыносим. Он скользил взглядом по её фигуре. Тонкая, такая хрупкая и маленькая. «Как она только с бандитами справляется?!» — промелькнула мысль.       Подтянутая, не то что Катя, формы которой были гораздо более мягкими. Аккуратная, но такая манящая грудь. Взгляд Бориса устремился дальше, выискивая всё новые детали. Два шрама на руке. Действительно длинные. Они, как две линии, которые, казалось, она действительно нарисовала ножом. «Нет, их нарисовал я», — мелькнула мысль, и выдох. Долгий и тяжёлый, чтобы хоть немного отпустило.       Он медленно подошёл к ней. Олеся все ещё не двигалась, но следила за его действиями глазами. В них было спокойствие в перемешку с чем-то ещё. Для себя Тарасов обозначил это, как «посмотри, что ты со мной сделал». Подцепив лифчик, он протянул его девушке. — Ты возбуждаешь. Как и тогда. Я не хочу, чтобы это видел кто-то ещё. Ты моё сокровище. — Подняв её искалеченную руку, он поцеловал её запястье там, где начинался тонкий шрам. — Я искуплю каждую слезинку, каждую секунду боли. Я идиот Уманова, но не дебил. Я не отдаю своё. И второй шанс, если ты мне его дашь, я не упущу.       Борис видел, как Олеся напряглась. Что так действовало: слова или прикосновения? Сейчас, когда она была обнажена, обнажены были и её нервы. Грудная клетка поднималась, каждая мышца в теле была напряжена. — Ты любишь меня? — Люблю, — чуть заметная улыбка и ещё один поцелуй поверх шрама, теперь уже чуть выше. — Я училась жить без тебя. — Теперь будем учиться жить друг с другом. — Две недели. — Что две недели?! — Две недели рядом со мной, как семья. Если выдержишь, я буду с тобой. Нет. Я напишу заявление о переводе. — Хорошо. Но ты перестанешь ходить голая не при мне, и открывать так дверь, если за ней стою не я. Я ревную.       С этими словами он взял у неё из рук лифчик и ловко застегнул у неё за спиной. Поцелуй в плечо. «Спасибо», — шёпот понятный им двоим.       Дверь снова открывается. Тарасов поворачивает голову и видит злое выражение лица Ионова.