losing game

      Иногда у Сережи создавалось впечатление, что на парах стрелки часов совсем замедлялись и ползли, словно увязшие в смоле. До конца учебного дня оставалось каких-то десять минут, но по ощущениям за это время Сережа успел бы закончить универ и состариться.       Разумовский вздохнул и, устало потерев глаза, откинулся на спинку стула. После трех пар слова лектора в голове отдавали чем-то чужеродным, разбивались о стену усталости. Он, вообще-то, любил учиться, иногда даже было интересно, но зачастую к концу пар мозг Сережи больше напоминал кусок плотной ваты, чем здоровый человеческий орган. Из кокона ленивых размышлений Разумовского выдернул гул студентов, поднимающихся со своих мест. Пара, очевидно, закончилась. Сережа закинул тетрадь в рюкзак, поднялся со своего места и вместе с людским потоком оказался в коридоре. В голове мелькали какие-то обрывки дел на оставшийся день, список покупок и слабая надежда на то, что в кармане куртки еще осталась парочка красных мальборо. Сережа поудобнее перехватил лямку и пошел к гардеробу.       Сигарет, ожидаемо, не оказалось. Забыл, все-таки. Усталость перетекла в какое-то горькое раздражение. Сереже хотелось забиться в угол и проспать там часов так двадцать. Он, несмотря на любовь к весне, каждый март совсем выбивался из сил. Попытки не загнуться от гнетущей рутины зимой забирали все силы, выпивали Разумовского до самого конца — и к весне он совсем выдыхался. Теперь, вот, тонущий в неприятной фрустрации, остро реагировал даже на закончившиеся сигареты: хоть не кричал, не рвался вырвать у кого-то никотин из рук, но молча ругал себя и все окружающее за такое невезение, сильнее и сильнее запутывая клубок раздражения. На улице Сережа немного расслабился. Свежий воздух ураганом прошелся по черепной коробке, остужая пыл бессильной злобы. Небо затянуло тяжелым мороком сизых туч, вот-вот должен был пойти дождь. Деревья перекликались тревожным шелестом, недавние лужи пошли рябью. Все вокруг взбудораженно трепетало перед приближающимся ливнем. Разумовский поплотнее укутался в ворот шерпы и зашагал к метро. Как назло, рядом не было ни одного курящего, а горло нещадно жгло желанием затянуться. — Чапман куришь? — раздалось откуда-то слева. Сережа, как и полагается натуре нервной и дерганной, отшатнулся. Обернулся. Увидел Олега.       Честно говоря, Разумовский так и не смог понять, отчего волновался и обижался на вампира. Они, в конце концов, не были близким друзьями, да и не обязан Олег перед кем-то отчитываться. По крайней мере, не перед Сережей. От мысли, что Волков действительно дорожит чьим-то спокойствием и нервной системой, рассказывая о своей жизни, в груди неприятно кольнуло. Плохой знак, решил Разумовский.       Однако, извиняться Сережа не собирался — попросту не понимал, за что. Да, вспылил, с кем не бывает. У него тоже есть гордость. Правда, немного извращенная и детская, но тут ничего не поделаешь. — С чего ты взял, что мне покурить надо? — Разумовскому отчаянно не хотелось продолжать этот разговор. В груди грызли остатки обиды и еще что-то новое, непонятное — что-то, похожее на тянущую радость от вида целого и невредимого Олега. — Люди обычно закуривают, когда выходят на улицу после долгого нахождения в помещении. Еще ты искал сигареты в кармане, когда шел сюда, я видел, — Волков говорил медленно, с расстановкой. — Понятно. Нет, я не буду чапман, спасибо. Извини, мне надо идти.       Сережа всеми силами пытался сохранить невозмутимость и не согласиться прямо тут на все возможные и не очень предложения Олега. — Стой. Нам поговорить надо, да подожди же ты! — вампир едва успевал за Сережей, почти сорвавшемся, — я извиниться хочу. — Забей, все нормально. Пока, Олег.       С этими словами Сережа, чуть было не прихлопнув чужой нос тяжелой дверью, зашел в метро. В голове Разумовского это выглядело так, будто он сел в огромный черный внедорожник и унесся в свое преступное логово. Увы, впереди его ждала только грязно-серая змея поезда.       Любопытство изнутри жглось непотушенным костром, плевалось яркими молниями и рвалось наружу. Нещадно хотелось узнать, что конкретно собирался говорить Олег, но гордость топила тот самый костер интереса, поэтому Разумовский, заткнув уши наушниками, только ускорил шаг. *       Когда воскресное утро началось не с кофе, а со звонка злой Юли, Сережа решил, что случилось что-то непоправимое. Разговор был коротким: дома? Да. Я приду? Конечно. Подруга появилась через десять минут, и Разумовский сделал вывод, что выбора у него в любом случае не было, — Юля уже была рядом и все равно бы пришла. — Сережа, это пиздец какой-то! Я не понимаю, как можно быть таким непроходимым тупицей! — она обессиленно стукнула ладонью по столу, чуть не разлив свежезаваренный кофе. Очевидно, кто-то ее очень сильно бесил. — Кто? — Сережа сел рядом, шурша оберткой желейной конфеты. — Что кто? Игорь! — Так, а что случилось? — складывалось впечатление, что они разыгрывали диалог слепого и глухого. — Ну хоть ты не беси, а. Игорь же говорил тебе про Диму? Ну так вот, Гром, придурок, поцеловал его сам, — тут Сереже стало не по себе, видимо опасения оправдались, — но это ладно, ему вроде понравилось. Он позвонил мне, говорит, мол, походу я гей, что делать? На мой ответ, что это нормально и осуждать никто не будет, он категорично решил, что ебать мужиков — это страшное преступление и надо срочно что-то придумать. Лучшим решением, конечно, было перестать общаться с Димой. С Димой, блять, ты понимаешь! — от волны информации, захлестнувшей Сережу, в голове помутнело. Юля зло выдохнула и сделала глоток кофе. — Я понял. И нам надо их помирить? — Разумовский чувствовал, как вулкан внутри подруги вскипал. — Нет, конечно, пусть так сидят! — она едко усмехнулась и взмахнула рукой, — конечно мирить. Я только пока не знаю, как, но это уже другой вопрос. Подай шоколадку. Сережа молча кивнул и протянул Юле фольгу. Вокруг разворачивалась довольно странная ситуация, большее похожая на крайне удачное представление театра абсурда. Каркас их дружбы, годами выстраиваемый несмотря на все бури и разногласия, сейчас сыпался мелкой деревянной трухой. Самым обидным Сереже казалось бессилие. От них с Юлей почти ничего не зависело. Как никак, а залезть Игорю в голову и подменить его суждения все равно не получится. Их максимум — постараться поговорить, а дальше над этой драмой властна лишь воля случая. Сердце неприятно кольнуло. Отчаянно не хотелось верить, что их четверка так глупо развалится. Любовь, все-таки, страшная сила. Сереже совсем не хотелось испытывать ее разрушительное действие — ни на себе, ни на друзьях.       Он вспомнил гипноз Олега и то воспоминание — счастливое и светлое, оно было последним, что осталось от бывшей девушки. Сережа зачастую не возвращался к мыслям о ней, старался не ворошить прошлое, но иногда накатывало. Ее звали Карина. Имя резалось на языке, словно ломалось по середине. Сереже нравилось царапать губы, произнося его. Он любил светлые волосы, низкий рост, мягкие бледные руки. А любовь, как известно, живет три года. Вот у Карины она и сгорела, изжила себя, шестеренки износились. Отношения рассыпались изнутри, стерлись в порошок. Сережа тогда пережил все спокойно: понял, принял и навсегда исчез из ее жизни. Несмотря на жажду к рефлексии, он умел вовремя себя остановить.       Чувство влюбленности давно забылось, утонуло в груде рутины и повседневных проблем, оставляя за собой пепелище. Был только еле теплящийся страх, что снова уйдут, что любовь пропадет. Для Сережи по умолчанию отношения сводились к мыслям об их конце — встретились, влюбились, а потом что? Все конечно, в какой-то момент непременно будет больно. Так Разумовский и ходил каменным изваянием, дробя внутри себя любые ростки опасных эмоций. Иногда ему казалось, что тогда, два года назад, Карина своими действиями отравила что-то внутри него, пустила яд по венам. Теперь он медленно, но верно портил сережину жизнь, ограничивал его действия и изгородью защищал сердце от всего нового, пусть и неприятного. Разумовский чувствовал, как оно ржавело, как скрипела опоясывающая его цепь. — … откроешь уже? — Юля потрясла парня за плечо, — эй, ты чего задумался? Сережа поднял осоловелый взгляд, вскидывая бровь в немом вопросе. — Дверь, говорю, открой. К тебе кто-то пришел.       Разумовского дернуло. Он не слишком любил незваных гостей, особенно — утром воскресенья.       Два поворота замка и Сережу обдало подъездным холодом. За дверью оказался Дима — растрепанный и поникший. — Ты извини, что так рано, я просто не знал, куда еще пойти.       Сережа кивнул, пропуская друга в коридор.       Спустя пятнадцать минут и две чашки кофе на троих ситуация прояснилось. Оказалось, к Диме заявился Игорь с твердым намерением поговорить, но диалог как-то не ладился, и твердыми оказались только кулаки. Тогда ярким восклицательным знаком и вспыхнули ссадины на скуле и сбитые костяшки, которые до этого Разумовский не замечал. Суть разговора выяснить не удалось — то ли Игорь ничего разумного не высказал, то ли Дима в панике забыл. Тем не менее, произошедшее в голову никак не ложилось. Сережа несколько раз в красках попытался представить, как Игорь размашисто, со свистом метит в лицо своего лучшего друга, но картина смазывалась во что-то неясное и чужеродное. С криками вперемешку с руганью и словами поддержки Юля увела Диму за дверь и, махнув на прощание Сереже, потащила Дубина вниз по лестнице. Куда, Разумовский решил не уточнять.       Происходящее в его жизни все больше походило на плохую драму с ублюдским сценарием. *       Олег, сидевший на лестнице у входной двери, уж больно походил на брошенного котенка.       К такому выводу пришел Сережа, когда, возвращаясь с практики, увидел вампира в своем подъезде. Вопросов была масса, ответов — ни одного. Разумовский зазвенел ключами, привлекая внимание. Олег поднял усталый и какой-то загнанный взгляд, мгновенно подрываясь. — О, Сережа. Слушай, давай поговорим. Я не хочу за тобой бегать, но забить тоже не могу, — Волков неловко поправил серый шарф, змеей вцепившийся в его шею. — Да ладно, у тебя же получилось. Попробуй еще, — едко процедил парень и зашел в прихожую, но дверь не закрыл. Все-таки, жалость к Олегу пробивалась из-под жесткой брони, укрывавшей теплое сердце. — Не глупи, правда. Я хочу извиниться. — Ладно, — Сережа задумался, — только подожди секунду, — и ушел в глубь квартиры, вернувшись через пару минут с блокнотом и чем-то, отдаленно напоминавшем пенал. Они вышли из подъезда, окунаясь в испещренные фонарным светом сумерки. Сережины руки приятно тяготил блокнот: забытый и чуть мятый, он напоминал о старом увлечении. — Ты рисуешь? — спросил Олег, когда они опустились на лавочку в ближайшем парке. Сережа ласково пролистал давние рисунки и шатко кивнул. — Не то чтобы, но бывает иногда. Я не Пикассо какой-то, просто для себя. Разумовский оглянулся в поисках вдохновения. Непримечательный спальный район с бледно-рыжими домами струился вокруг парка, словно каменные джунгли. Лианы проводов провожали длинные тротуары, где-то вдали рычал трамвай. Чистое впервые за долгое время небо закатной акварелью лилось над головой. Вокруг было полно и пусто одновременно. Сережа растерялся: чувство, странное и похороненное где-то внутри, терпко потекло по венам. Что-то, похожее на вдохновение, отдаленно напоминавшее жажду и голод. Руки сами потянулись к грифелю. — В общем, чтобы тебя не отвлекать дальше, — Олег прокашлялся, прорезав стойкий гомон вокруг, — прости. Правда, я не хотел тебя обидеть, нагрубить как-то. Просто обычно никто не интересуется, где я и как, что со мной, поэтому и реакция такая. Если ты обижаешься, то я понимаю. Извини еще раз, — Волков не знал, куда деть руки. От неловкости они казались неудобными и слишком длинными, неуклюжими.       Сережа усмехнулся. Невооруженным глазом было заметно, как Олегу тяжело — не то извиняться, не то говорить, что он, в общем-то, никому не интересен. В любом случае, Разумовский это ценил. Ценил, но жертвовать своим спокойствием тоже не мог. — Окей, граф Дракула, я понял. Ты прощен, но есть одно «но», — Сережа поднял взгляд от рождающегося на листе силуэта голого дерева, — кровь ты мою больше не попьешь. Не воспринимай на свой счет, просто я как-то подустал, — и грустно улыбнулся.       Лицо Олега, а может Сереже и показалось, на секунду прошило удивлением, однако он тут же натянул обратно маску полной невозмутимости. Подумал немного, кивнул и, наконец, сказал: — Хорошо. Я уважаю любой твой выбор, — звучал до ужаса правильно, Сережа будто говорил с дипломатом, — тогда все? Мы больше не пересекаемся? — Ну, если я вдруг когда-нибудь стану вампиром и попаду в ваш загробный мир, то еще повидаемся, — Разумовский не знал, отчего ему так весело. С плеч словно упал тяжелый груз. — Боже, Сережа, я же не в аду живу, — вампир закатил глаза.       Олег еще что-то сказал, но Разумовский не вслушивался, лишь кивнул, когда тот поднялся с лавки, уходя вдоль по аллее.       На душе стало удивительно легко. Сережа будто закончил с делом, которым занимался долго и нудно, задыхаясь в собственном бессилии. Никаких тебе больше пугающих силуэтов на кухне, никакой нервотрепки и попыток заслужить чужое доверие. Может, что-то в голове Разумовского включило защитный блок, почувствовав неладное: стой, мол, Сережа, попридержи коней. Оставленные прошлыми отношениями рубцы заныли, взбунтовалось заточенное сердце, а он к такому не привык. Привязанность, влюбленность, доверие — любые чувства обходились слишком дорого. Жертвовать больше не хотелось, да и не был Сережа амбассадором душевной благотворительности. Может, он слишком боялся новых людей, не желал впускать кого-то в свою жизнь. О таком обычно говорят с психологом, но Сережа предпочитал терапии бутылку белого сухого и какой-нибудь заунывный сериал от нетфликса. До поры до времени помогало, а большего и не требовалось.       Отпускать Олега было просто, хоть и самую малость неприятно. На мгновение даже показалось, что Волков сожалел искренне, со всей девственной чистотой его погрязшей во тьме души. Сереже это льстило, хоть и казалось чем-то ненастоящим, неаккуратно скроенным из обрывков его собственных домыслов. В голове все никак не укладывалось, что Олегу и впрямь было не все равно. Кто знает, как хорошо за свою долгую вампирскую жизнь тот научился лгать. Ситуации бывают разные, и умение вовремя подстроиться под них и сыграть подходящую роль и эмоцию — незаменимый оплот человеческой хитрости. А Олег был тем еще хитрецом, Сережа не сомневался. Не все было так просто, не все плавало на поверхности. Однако, больше парня это не касалось.       Разумовский надеялся, что сделал правильный выбор.