mystery of love

      Раннее утро — любимое время Мью, в основном потому, что это время, когда день напоминает ему новорожденного, и он просто может существовать в первые неловкие моменты тишины. Нет другого времени суток, когда всё было бы так, как сейчас.       Для таких ранних утренних часов у Мью всегда были ритуалы: он, в принципе, из тех людей, у которых всегда есть определенная рутина, перетекающая из одной части дня в другую: проснуться в половине седьмого. Принять душ. Приготовь завтрак. Помедитировать. Сесть возле окна и наблюдать, как солнце совершает подъем по небосводу. Поупражняться в неподвижности. В наслаждении восходом, даже если это банально. Но ведь всегда можно притвориться, что это не кажется пустой тратой времени? Хотя, отсюда следует убрать «пустая трата времени». И тогда всё хорошо.       Мью дышит. Сегодня новый день, — говорит он себе, а затем давится легким смешком, потому что, не может ли быть так, что все дни — это копии усилий одного и того же дня, воспроизведенные тысячами способов, и все мы катимся по спирали пустоты… пустой траты времени?       Ладно. К черту. Довольно философии. По крайней мере, до первой чашки кофе.       Кровать пружинит под тяжестью его тела. Поставив ступни на не успевший нагреться пол, Мью вжимает голову в плечи и опять закрывает глаза: ожившие фрагменты вчерашнего вечера давят на его воспалённый мозг. — Умойся и ложись в кровать. — Ты сказал, что знаешь… Знаешь, что со мной. — Знаю, Пи Мью. Но сегодня не надо говорить об этом. Сегодня тебе надо хотя бы лечь в постель.       Что… И правда знает? Ведь не сказал: поспать. Просто лечь в постель. Сна нет и не будет. Но это не самое хреновое. Гораздо хуже то, что последует за этими бессонными ночами через неделю-две.       Поэтому… Да. У Мью всегда были утренние ритуалы. Но кто сказал, что в половину седьмого надо именно проснуться? Сегодня для Мью подвиг в том, что он сумел к этому времени просто открыть сутки не знавшие сна глаза.       Мью знает: в лучшем случае, все действия сегодня будут совершаться по мышечной памяти. А снизу доносится шипение масла на сковороде.       Хм. Уже встал? Что это он как…       Мью поднимается на ноги, роется в сумке: вот они. Хотел сэкономить, пропустил два приема, думал, обойдется. Не обошлось.       Идиот.       А здесь ему отказываются продавать по рецепту, выписанному в Тайланде: не хватает какой-то печати.       Да что б вас!..       Ещё пять недель… Ладно. Душ. — Доброе утро, Пи Мью, — застенчиво улыбаясь, Галф кивает Мью, энергично мешая размороженную овощную смесь. Наверное, он переборщил с маслом, оно и шкварчит на огне.       Мью тоже кивает, но игнорирует приветствие: — В такую рань поднялся? Зачем? — А-а… — вновь эта застенчивая улыбка, — не спалось. Сам удивляюсь. Обычно меня и в восемь не растолкаешь с первого раза. — Ясно. Сегодня приступаешь к описанию статуи? — Да. Но со снимками сложнее. Надо все равно будет наведаться в лабораторию при местном музее. Они временно ее туда поместили. Пока ты не начнешь свою часть работы. — Если начну. — Чёрт!.. — Что такое? — Обжёгся, — Галф сует палец в рот, по наивности пытаясь слюной уменьшить боль. — Под холодную воду лучше… Дай-ка я посмотрю?       Это утро? Это просто нет сил? Или это затишье перед бурей? Не могло же вчерашнее состояние так быстро сойти на нет… Или это Галф? Всё ещё наивно хлопающий ресницами и сосущий свой палец? — Да не надо, Пи Мью, пустяки. Тут, кстати, всё готово. Садись за стол. Сейчас положу… Только вот что… — Что? — Давай сегодня без кофе. Я, чтобы не смущать тебя, — ох, ты осторожно избежал «провоцировать», — тоже выпью чай.       А вот этого, мальчик, не надо. Контролировать взрослого дяденьку — не надо. Ты не мама. Не нянька. И вообще… никто.       Доброжелательные коллеги, — зачем-то всплывают в памяти его вчерашние слова. — Галф. Я благодарен тебе за вчерашнюю… вчерашнее внимание. Но мы, вроде как, договаривались не переходить черту и соблюдать дистанцию. Поэтому… Ни к чему эта показательная забота. — П-ф-ф… Да я же просто хотел… — Я понимаю, Галф, — Мью подмигивает ему обоими глазами, — я все понимаю. Но и ты меня пойми. Ты и сам видишь, как я оказался прав: дистанция, Галф. Разумная дистанция.       Что там этот парень бурчит себе под нос, Мью уже не слышит.       Обаятельный до боли. Избалованный счастьем. Таким ему видится Нонг Галф.       Овощи хрустят на зубах. Мью осматривает кухню: листья растений пожухли с краев. Надо бы полить. — Можешь возмущаться, но я скажу: проведи сегодняшний день в постели, Мью. Я знаю, что про полноценный сон говорить не имеет смысла. Но хотя бы на час-два забудешься, организм получит небольшую передышку. — Ты имел в виду, мой воспаленный мозг ее получит, верно? — Пи Мью. Я правда многое понимаю… И меня не задевают подобные выпады. Давно уже не задевают. Но не надо вести себя как заноза в заднице. Мозг у тебя функционирует нормально. Прекращай цепляться к словам. — Понимает он… Что ты понимаешь? Что я мертвым грузом повис на собственных ногах? Что каждый раз просыпаясь, я надеюсь, что это в последний раз, и больше так не будет? А затем сталкиваюсь лицом к лицу с реальностью, где мне отведено место за её пределами? — Приятного аппетита, — Галф тонет в своей тарелке.       Дурак. Сорвался на почти ребенке. Дурак.       День Мью слоняется по саду. Его уединение напоминает ему цветник из «Алисы в стране чудес».       Только розы не покрашены.       Он срывает с ветки персик. Принюхивается. Бархатная кожица фрукта приятно отдает солнечно-сладким ароматом. Мью садится за тот плетёный столик, надкусывает плод, а перед глазами то, как сок такого же переспелого подбитого персика стекал по загорелому запястью Галфа.       Этот юноша — само воплощение жизни. А Мью уверен, что сам он давно утратил страсть к жизни, утратил желание совершенствоваться, быть кем-то: ему не для кого кем-то быть, в этом основная и единственная проблема.       К вечеру дорожную пыль уже крутит в воздухе ветер. Галф возвращается только к восьми.       По работе задержался? Или мою физиономию видеть претит? — Удалось хоть часик поспать, Пи Мью?       Вот так вот. Как ни в чем не бывало. Испытываешь меня? — Нет. — Ужинал?       Ни дать ни взять - заботливая мамочка. Не надо, Галф. От этого же только хуже. Если так хорошо знаешь мою проблему, какого лезешь с этой заботой? — Да, — с трудом выдавливает Мью без резкости. — Хорошо. Там ливень такой разыгрался… Люблю, когда дождь, — вымыв руки, Галф усаживается в кресло, ставя на колени тарелку с остатками овощей. — Чем же хорош дождь? — Мью подпирает спиной дверной косяк. — Ну… Когда на улице дождь, а ты дома, всё внутри кажется ещё более теплым и уютным. Может, — Галф прищуривается, — затопим камин?       Мью усмехается. — Ладно, я понял. Так себе идея. Завтра здесь будет пекло, дождь ведь не навсегда, верно?       Верно. Не навсегда. В отличие от этой безысходности. — Пи Мью, — он даже не замечает, как Галф оказывается перед ним слишком близко. — Ты чего это, а, Нонг? — Просто хочу посмотреть тебе в глаза. — Зачем?       Галф кладет руку чуть ниже плеча: — Затем, что по-другому их не услышишь… Твои немые крики. — Галф… — Я знаю, что говорю, Пи Мью. Когда человеку всё равно, он их никогда не услышит. Даже если ты будешь кричать голосом, а не сердцем. Но всегда есть те, кому не всё равно. — Я устал, Галф… Как же я устал, — и голос дрожит, сдается, и вот-вот эта соленая волна прорвет веки. — Знаю, Пи Мью… Знаю. У тебя таблетки закончились? — Нет. Пока нет, — один тихий короткий всхлип, но это ведь как цепная реакция. — Но я экономил. Пропустил пару приёмов. Поэтому и напугал тебя вчера. Прости. Я не думал, что сорвусь. — Ты не напугал меня. И это ты меня прости. Если бы я знал, ни за чтобы не настаивал на алкоголе. — Но ты не знал. Думать должен был я. Сам.       И опять эта утренняя застенчивая улыбка. А ещё Мью замечает, что Галф пытается его обнять: — Нет, Нонг. Нет.       Отстраняется. Делает пару шагов назад на безопасное расстояние. — Что такого-то… Как маленький. Коллеги не могут обнять друг друга? — Галф. Мы оба кое-что понимаем, — во всяком случае, я, — не хочу, чтобы что-то завязалось между нами, потому что я сейчас маниакален и не отдаю себе отчёта во многих вещах.       По лицу видно: Галф хочет возразить. Но молчит. Носком ноги рисует полукруг, а затем бурчит «я спать» и поднимется наверх.