Люми-Люмичурл

И каждый раз, засыпая, Я мечтаю проснуться.

*** Прошли годы. Десятилетия. Тысячелетия. Маленькая звездочка выросла. У нее все еще не было имени — как и у Времени; здесь, у серебряного древа, никому не требовались имена. Звездочка и Время, Время и Звездочка, и этого было достаточно. Время наблюдало за тем, как Звездочка росла, как изменялось ее физическое тело, как множились ее силы, и внутри Времени жило странное чувство — Время не могло дать ему имени, Время ничему никогда не давало имена, но оно было теплым, и Время примирилось с ним. Может быть, это было то, что в бесчисленных листочках-мирах называли «гордостью». Звездочка любила путешествовать. Она постоянно утаскивала Время за собой, едва находила заинтересовавший ее листочек; они не проводили в одном мире больше нескольких лет - Звездочка хотела увидеть все-все-все и боялась, что, застряв в одном измерении на слишком долго, она пропустит еще десять. Поэтому они вдвоем переходили из листочка в листочек, находили обжитой мир и изучали его вдоль и поперек, ни к кому не привязываясь, нигде не оставаясь надолго, и, насытившись приключениями в этом мире, шли в новый листик. Листик за листиком, ветка за веткой… Звездочка выросла. Она осталась верной своему изначальному человеческому обличью — но из каждого мира взяла что-то, приглянувшееся ей: ей нравилось, как тонкие белые ленточки вьются на ветру, и она сделала себе длинные волосы, волнистые, светлые-светлые, как молоко, чтобы ветер игрался с ними; ей нравилось, как полнолуние отражается в стоячей воде, и она сделала себе платье, невесомое, нежное, мягко переливающееся на свету; ей нравилось, как мерцают звезды ночью и как сияет на прозрачном небе солнце, и она, не сумев выбрать, взяла себе все — она сделала себе из солнечных лучей ресницы, она сделала себе глаза из золотого света, а зрачки — из звездной белизны. Звездочка выросла и стала Звездой. - Время, а я смогу сделать собственный мир? Время взглянуло на нее. Звезда улыбнулась с надеждой в ответ.

Сможешь. Но зачем тебе?

- Я хочу понять, почему жители миров так хотят иметь что-то свое. У нас с тобой никогда ничего не было, только ты да я — а тут будет целый мир. Может быть, есть что-то в том, чтобы у тебя что-то было? Время не знало ответ на этот вопрос.

Может быть.

- Давай хотя бы попробуем? Не будем никак его трогать, просто создадим и отмотаем до появления жизни! Можем даже не отматывать! Время с самого сотворения Древа не создавало ничего само. Но сейчас… Сейчас оно вновь захотело творить. И потому оно взяло Звезду за руку и подлетело к новой веточке на Древе - и там, куда легла ладонь Звезды, проклюнулась маленькая почка, тут же раскрывшаяся и выпустившая серебряный листик. Секунда пустоты — и Звезда и Время оказались в новорожденном мире. Их мире.

Закрой глаза.

Взять ее за руку, закрыть глаза самому и просто пожелать, чтобы все прошло быстрее — но только здесь, только в этом измерении, не трогая другие… И увидеть, открыв глаза, целую Вселенную вокруг себя. И чувству, родившемуся внутри в тот момент, когда Звезда, засмеявшись, метнулась к приглянувшейся ей голубой планетке рядом с маленьким желтым шаром из огня, когда они вдвоем ступили на каменистую почву, когда Время увидело, какой незнакомой раньше радостью засверкали звездные глаза — этому чувству Время не смогло дать имени. Может быть, это было счастье. *** Чернота. Черные остовы деревьев, сгоревшая в угли степь, черные пики Собора вдалеке - и нежно-нежно-голубое небо позади. В небе парила Селестия. Лиза приподнялась на локтях. Выпрямила дрожавшие руки. Пошарившись ладонью, нашла каким-то чудом оказавшуюся рядом с ней шляпу, и отрешенно нахлобучила на голову. Опустила глаза. Перед ней сидела кошка. Пушистая-пушистая, с шелковой кремовой шерстью, темными ушками, хвостом и двухцветной мордочкой — темной, но со светлым треугольником, расходившимся ото лба к щекам. Кошка глядела на Лизу огромными неестественно-синего, буквально василькового цвета глазами, чинно обвив хвостом лапки; Лиза бездумно пялилась на странную кошку в ответ. Она не понимала. Она не знала, хотела ли понимать. Она только что стояла у Дерева Веннессы рядом с Джин, разбуженная посреди ночи суматошно хлопавшим крыльями Озом, и пыталась разглядеть ночного гостя стихийным зрением, она только что давила удушающую панику, лавой обливавшую спину, она только что пыталась не зайтись приступом астматического кашля от жуткой вони Порчи, исходившей от незнакомца — а теперь она полулежала на темной лесной траве, и меньше чем в метре от нее проходила граница выжженной в уголь земли, и еще перед ней сидела кошка. Кошка. Кошка, во имя Семерых. Посреди черноты, посреди тел — Лиза, заозиравшись, обнаружила себя на самом краю настоящего моря трупов и тут же отвернулась, потому что перед глазами моментально начало сереть, и мозг спешно выбил тошнотворную картинку из головы, напрочь отказываясь воспринимать происходящее, - посреди всего этого раздрая, посреди останков сгоревшего дотла Мондштадта сидела кошка. - Мррп? - невинно мрякнула она. У кошки оказался очень нежный голосок. В другой момент Лиза бы обязательно ее погладила и пошла бы вызнавать у Маргарет, где она — в Мондштадте не было больше таких заядлых кошатниц — раздобыла такую волшебную красавицу. Фонтейнская, должно быть, проскользнуло у Лизы в голове. Там в основном выведением пород занимались. Мир только что, должно быть, умер, а перед Лизой сидела кошка. В голове стоял штиль. Кошка пялилась своими огромными синими глазами, чего-то от ведьмы ожидая. Лиза, не зная, что еще делать, протянула руку. Кошка тут же поднырнула под ладонь, довольно зажмурившись и заурчав. Значит, ее можно было гладить. Плюс один балл к нормальности конкретно данной кошки. Шерсть оказалась стократ мягче, чем Лиза когда-либо могла вообразить - блестящие волоски проскальзывали сквозь пальцы, как вода, и ложились ровно, словно животное только что причесали дорогой расческой перед выставкой, а не провели пальцами сквозь мех. Кошка радостно мурлыкала, жмурясь и лениво шевеля прозрачными усами. Какой-нибудь дух, решила Лиза. Мимик, скорее всего — но откуда им тут, в Мондштадте, взяться? В Мондштадте ничего сложнее глаз бури отродясь не водилось. В Фонтейне — да, дикая природа там кишмя кишела гидро-мимиками всех мастей, особенно если забрести в болота, в Ли Юэ — да, если неосторожно пройти через озеро к западу от деревушки Цинцэ, можно было натолкнуться на настоящую Океаниду, причем крайне подозрительную и недружелюбную, но в Мондштадте?.. - Ты откуда? - шепнула Лиза. - Мррп! - кошка только боднула ее лбом в ладонь, мол, ты гладь, гладь! Лиза пусто хмыкнула и продолжила чесать зверька за ушком. Шерсть как шерсть, разве что невероятно мягкая. Кошка как кошка, только глаза синие настолько, что такой синевы не бывает — хотя… хотя нет, Лиза наврала, бывает. У одного конкретного гидроманта, который, не имея Глаза Бога, умудрился стать сильнейшим гидро-магом континента, на голову превосходя всех хозяев гидро-Глаза вместе взятых, и получить звание второго лучшего выпускника Академии Сумеру за последние двести лет. Лучше него была только сама Лиза, да и то, она побила его рекорд только на год, защитив диплом через два года, а не через три — и это при том, что в Академии считалось абсолютно нормальным поступить лет в двадцать и выпуститься только к тридцати… На секунду в голове промелькнула мысль, что эти двое — гидромант и кошка — были как-то связаны. Потом мозг снова отказался думать. - Лиза!!! Лиза тут же обернулась. На край оврага вскочил, слабо светясь холодной синевой, призрачный волк. От вида двух наездниц, сидевших на нем, у ведьмы остановилось сердце. Джин. Джин, ее Джин, ее драгоценная Джин — живая, не лежащая ничком, как все остальные несчастные, а дышащая, правда живая, сидящая на призрачном волке (значит, они совсем близко к древней арене — и действительно, Минчи различила что-то, походившее на круглую каменную стену вдалеке), великие Семеро, живая Джин! А за ее спиной — госпожа Кусанали. - Лиза, слава Семерым, ты очнулась! - Джин спрыгнула со спины волка, едва тот остановился, проплыв над ковром из тел, подбежала к все еще бездумно гладившей кошку ведьме и упала на колени рядом, тут же прижимая женщину к себе, - Лиза, ты очнулась… Лиза, не думая, обеими руками обняла леди Грандмастер, вцепляясь в плотную ткань форменного плаща, как утопающий в тростинку. Ощущение чего-то столь знакомого, как плащ Джин, сжатого в руках, немного развеяло туман в голове и вернуло осознание реальности. Она здесь, в Вольфендоме. С Джин. На дворе рассвет, за спиной — выжженная дотла степь, впереди — море трупов, среди которых, возможно, ее друзья, но она была здесь, обнимала живую, дышавшую Джин, чувствовала, как билось чужое сердце, и этого было… нет, не достаточно, совсем не достаточно, но это было хоть что-то. Она хотя бы не осталась одна. - Как ты себя чувствуешь? - торопливо севшая на землю рядом госпожа Кусанали бесцеремонно отстранила Лизу от объятий, взяла ее за подбородок и заставила посмотреть на себя — змеиные глаза уставились прямо в душу, и ведьма застыла, как заколдованная, - ...понятно. Небольшой ступор, не более. Никаких травм нет, значит, скоро придешь в себя. Джин, если хочешь, можешь остаться с ней — как только она отойдет, скорее всего, ударится в истерику, это нормальная реакция психики. Ступор… нормальная реакция… да, Лиза читала про такое, что при сильных потрясениях разум сначала отказывается воспринимать окружающий мир, словно закрываясь непроницаемым щитом, а потом, когда организм успокаивается и решает, что опасность миновала, реакция сменяется на диаметрально противоположную… Младшая Властительница отпустила Лизу и поднялась на ноги. На длинной юбке остались комки мокрой земли. - Уже вторая проснулась. Замечательно, просто замечательно… - пробубнила регентша себе под нос, уходя прочь и не обращая внимания на недовольно бившую хвостом кошку, которую перестали гладить. Три человека — и никто не гладит. Непорядок! - Мррп! - Кошка?.. - непонимающе выдохнула Джин, наконец заметив четвертую участницу разговора. - Кошка, - кивнула Лиза. - Мррп!!! Кусанали моментально вернулась. - Вафелька! - ахнула она обрадованно, и мохнатая красавица тут же вспрыгнула на протянутые руки — Лизе почудились лазурные искорки, просыпавшиеся там, где кошка оттолкнулась лапами от земли, - Вафелька, ты пришла! - Мррп. Кошка по имени Вафелька, которую Кусанали знала лично и, кажется, искренне обожала. Ладно. Ладно, она не будет об этом думать. Не сейчас, по крайней мере. - Вафелька, какое же чудо, что ты пришла! - младшая богиня уткнулась носом в кошачий затылок, и Вафелька затарахтела еще громче, словно действительно понимала сказанное, - великие Семеро, ты не могла прийти более вовремя. Мне очень-очень нужна помощь. Видишь всех этих людей? Я напитала их жизненными силами, как смогла, но я не сумела влить в них очень много энергии — пришлось закрываться от черного огня, и барьер выжал и меня, и Андриуса досуха. Вафелька, прошу тебя, помоги! Вафелька боднула женщину в плечо. - Мр-ряк. - Красавица, ты мне жизнь спасла, - прошептала с нескрываемой радостью Кусанали, отпуская кошку. Лиза… Лиза уже перестала удивляться чему бы то ни было. Так что ей даже в голову не пришло не верить своим глазам, когда Вафелька вместо того, чтобы, как все нормальные животные, спрыгнуть с рук на землю, вскочила прямо на воздух, встав на невидимую платформу и пустив от лапок лазурные круги, и побежала к центру раскинувшейся впереди арены-котлована, сыпля синими искрами, ярко светившимися в прозрачно рассветном сумраке. Это ты, судейская кошка… добро пожаловать. Твоя помощь нам нужна. Судейская кошка?.. и что это был за хриплый рычащий голос, только что прозвучавший в голове? Волчий Лорд? Но где он? Почему Лиза не видела даже его головы над ареной? Она ничего не понимала. И пока что она и не хотела ничего понимать. Вафелька тем временем добежала до центра, покружилась на месте, остановилась мордой к неотрывно глядевшим на нее Джин, Кусанали и Лизе, села на задние лапы, потопталась, словно готовясь к прыжку, и действительно прыгнула — но вместо того, чтобы приземлиться куда-то, она зависла в воздухе, поджав передние лапки. Ее глаза тут же вспыхнули ярким синим светом; она махнула хвостом — и над Вольфендомом вдруг засверкали мириады таких же искорок, какие она сама сыпала с лапок. Сапфировые светлячки наполнили рассветный лес, воздух над ареной, и Лиза едва заметила, как задержала дыхание, зачарованная невиданным раньше гидро-колдовством; искорки медленно пришли в движение, закручиваясь по спирали, все быстрее и быстрее стягиваясь водоворотом к волшебной кошке. Когда она вся оказалась окутана ярко-синим коконом, искры замерли, а затем стали раскручиваться в обратную сторону, разлетаясь над морем тел и сияя все ярче. Маленькая россыпь зависла над оторопевшими Лизой и Джин. Кусанали стояла, запрокинув голову и измученно улыбаясь. Искорки замерли вновь — и плавно опустились. Они легли на кожу, на ткань одежды и шляпы, на волосы, тут же впитались, и от их касания стало легко-легко и спокойно, как будто вокруг не было сожженной степи, не было этого потусторонне-жуткого создания, назвавшегося Солнцем, не было целого ковра из тел, наверно, всех, кто находился в момент атаки в Мондштадте, как будто все было хорошо. Как будто Лиза сидела у себя в молчаливой библиотеке и пила чай с молоком и медом, потихоньку задремывая, а не прижималась в прострации к Джин посреди полумертвого Вольфендома. Кто их… кто их тогда атаковал? Кто их атаковал, выбросил в Вольфендоме и сжег степь так, что черноте не было видать ни конца ни края? (...у Лизы была мысль. Лизе не хотелось об этом думать.) Как только последняя искорка погасла, впитавшись в чье-то тело, глаза Вафельки тут же потухли. Кошка опустилась на все четыре лапы, пустив маленькие гидро-круги по воздуху, и гордо мявкнула — мол, принимай работу, Младшая Властительница! И гладь обязательно. - Вот теперь хорошо, - выдохнула успокоенно Кусанали, устало опустив плечи, - вот теперь все хорошо… ...да. Стало легче. Воздух над Вольфендомом, оседавший на языке терпким привкусом гари, дравший глотку пеплом, очистился, и Лиза с глухим наслаждением вдохнула полной грудью, пробуя запах сосен, земли после дождя и чего-то легкого, нежного, свежего, что ведьма могла сравнить разве что с тем, как пахнет влажный весенний воздух в ясный-ясный день. С груди сдвинули могильный камень, не дававший дышать. Лиза прижалась к Джин и положила ей голову на плечо, прикрыв глаза. Не видеть бы тел. Не видеть бы мертвую степь, не чувствовать бы медленно, но неумолимо догонявшее ведьму горе — Мондштадт всю свою историю гордился своими бескрайними просторами плоскогорий, своим сладким разнотравьем, из которого получался отменный мед и не менее отменные настойки и бальзамы, а теперь все сгорело… не видеть бы всего этого. Не думать бы о том, что стало с Фишль, Беннетом, Люмин, Паймон, детворой обеих рас, рыцарями, всеми остальными. Не бояться бы того, что от их дома, от гордого и свободного Города Ветров, стоявшего на острове посреди озера, тоже остались лишь угли да пыль. Не думать бы о том, что… что если на них напал действительно он, тот, на кого подумала Лиза, этот нежно-аквамариновый рассвет мог быть куплен божественной жизнью. Не думать бы ни о чем. Закрыть глаза, прижаться щекой к ткани темно-бирюзового плаща и не думать, не видеть, не слышать, обмануться, что она сейчас в библиотеке, и за окном уже опустились сумерки, и скоро кончится рабочий день, и можно будет пойти с Джин прогуляться до «Хорошего Охотника», раз уж леди Грандмастер все равно освободилась и пришла к подруге в библиотеку… Лиза не была наивной. Даже в ступоре она не смогла заставить себя отрицать правду. Воздух пах не старыми книгами и чаем, а дождем, хвоей и пеплом, и женщина сидела не на родном кресле, а на холодной земле, и ей всего своего воображения не хватило бы отключиться от реальности. Лиза не была наивной. Лизе было двадцать девять, ей оставалось жить лет семь в идеальном случае, и сегодня ее чуть не убили — ее, Джин, Фишль и весь остальной Мондштадт с его жителями и гостями. Страх, что они с леди Грандмастер остались единственными, постепенно уходил — госпожа Кусанали не улыбалась бы, если бы дела обстояли иначе — но все же… На коленки вспрыгнула, заставив вздрогнуть от внезапной тяжести, громко мурлыкавшая Вафелька. - Мррп! - она требовательно ткнулась лбом Лизе в руку, и ведьма, хихикнув, почесала волшебную кошку за ухом. Вафелька, как самая обычная домашняя животинка, зажмурилась и поднырнула под ладонь. - Ласковая, - усмехнулась Джин и тоже протянула руку. Кошка, недолго думая, переползла к леди Грандмастер на колени и, осторожно потоптавшись, улеглась, свернувшись клубочком. Женщина тихо хмыкнула, продолжив гладить общительную зверушку по мохнатой спине. Лиза поглядела на это и вновь закрыла глаза. Она не хотела смотреть. Не хотела видеть бессознательный город, хиличурлов, чужестранцев, пришедших на фестиваль в честь спасения Мондштадта от Бездны, а попавших под вторую атаку, оказавшуюся стократ страшнее предыдущей. В прошлый раз они хотя бы отбивались. Лиза даже смогла дать достойный отпор Вестникам и Чтецу, хоть и пропустила последнего на стену из-за катастрофической оплошности. В этот же раз им даже шанса не дали — чудовище гордо прошествовало сквозь палаточный городок и одним щелчком пальцев едва не уничтожило всех, кто в нем находился; только что на дворе стояла ночь, и Лиза пыталась стихийным зрением высмотреть незваного гостя, а теперь небо стремительно светлело, и рассветный сумрак таял, растворяясь прозрачной бирюзой, и Лиза и Джин сидели на остывшей за ночь лесной земле, и рядом стояла, напряженно и скорбно вглядываясь в черноту погибшей степи, госпожа Кусанали… Лиза не знала, что думать. Лиза не хотела думать. Лиза хотела домой. - Леди Кусанали? - неуверенно позвала богиню Джин. - Леди Действующий Грандмастер? - Тот, кто напал на нас… - женщина замялась, будто боялась вслух называть проклятое имя, - это ведь был Принц Бездны, я права? От Лизы не укрылось то, как богиня цветов коротко вздрогнула. - Принц, - она словно выплюнула это слово, тут же посмурнев — усталая улыбка исчезла с ее лица, едва регентша Сумеру вспомнила события ушедшей ночи, - он самый. Когда все произошло, вы… вы обе тогда уже спали, как и все остальные, хотя «спали» - это очень мягко сказано. Вы висели на волоске от гибели, удерживаемые в мире живых лишь волшебством какого-то неизвестного бога, безумно сильного и почему-то жаждущего вас защитить. Не спрашивайте. Я знаю не больше вашего о том, кто вас спас. - Когда «все произошло»? - Когда Принц пришел в степь. Когда погиб Подснежник, - Кусанали зябко дернула плечом и потерла локоть, нахмурившись сильнее прежнего и поджав губы, Джин вздрогнула и тихо охнула, а Лиза похолодела внутри, замерев на вдохе — Подснежник погиб. Ее учитель, ее друг — погиб?.. - когда мы с Кевином, почуяв неладное, пришли и остались напитывать всех вас жизненной энергией, от которой у вас оставались жалкие крохи, разве что не дававшие моментально умереть. Когда пришла леди Мурата. Затем Лунатик принес Подснежника и остался с нами. Потом леди Мурата и лорд Барбатос ушли в степь сражаться. Мы догадались позвать лорда Моракса… он ушел следом. А потом… Она сердито цокнула языком — но Лизе показалось, что лицо женщины смягчилось, осветившись чем-то, похожим на одобрение и глухое восхищение, щедро сдобренное волнением. - Этого мальчишку, как выяснилось, даже смерть не удержит, - покачала она головой, - он воскрес и тут же удрал. Ничего, паршивец, не сказал — ни мне, ни Кевину, никому. Он сказал мне. Попросил не говорить вам — знал, что вы его не отпустите сражаться. ...Кусанали тут же замолчала, уставившись ровно вперед. И обреченно вздохнула, потерев лоб пальцами. - Андриус, вы… - процедила она, - ...клянусь, я убью вас обоих. Я уже мертв. - Воскрешу и убью, - мотнула головой богиня, - беру все свои хорошие слова, которые я когда-либо говорила о нем, назад, он абсолютно отвратителен. Еще и его безалаберность, как оказывается, заразительна — только что воскрес, даже толком не залечил порченные раны, и уже ринулся в бой; мало того, что ринулся в бой, так еще и подговорил старого уважаемого бога не выдавать его, словно он сбегающий с уроков ребенок! Пятьсот лет прошло, во имя Набериуса, пятьсот лет, а он все такой же невыносимый!.. Кусанали нервно фыркнула, а Лиза… а Лиза успокоенно выдохнула и улыбнулась. Живой. Умер, но воскрес. Это было так в его духе. Умереть, а потом хлопнуть себя по лбу, воскликнуть, что у него рабочий план не составлен, контрольные не проверены и вообще лекция у первокурсников, от которой он не повторил даже названия темы, и убежать обратно в мир живых. Если Лиза что-то и знала о своем учителе, так это то, что его черта с два удержишь, если он чего-то действительно хочет. А уж если это что-то столь сильное, как жажда защитить… Вот она, жизнь воплощенная. Неостановимая, яркая, вечно юная и немножко сумасбродная. У Лизы был самый чудесный учитель на свете. - Ладно. В любом случае. Если небо прочистилось, значит, они победили, - Кусанали, успокоившись, взглянула в сторону, в которой раньше далеко-далеко отсюда росло Дерево Веннессы, - надеюсь, что это тождественно смерти Принца. И молюсь всем божествам, что он сам никого больше не убил, потому что иначе Подснежнику придется напрягаться, а он только что сам с Грани вернулся. Даже не допустила возможности, что убитым мог оказаться сам Дендро Архонт, мимоходом заметила Лиза. Но она понимала Кусанали. Самой не хотелось об этом думать. К ним подошел, бесшумно ступая, и сел рядом, обвив лапы тонким хвостом, Волчий Лорд. Кусанали оказалась между ним и Джин с Лизой; Вафелька тихо уркнула, сползла с леди Грандмастер и чинно прошествовала к волку, после чего уселась подле его лап, повторив позу. Мрякнула. Потерлась лбом об снежную шерсть. На краю сознания послышалась беззлобная усмешка. Спасибо тебе, судейская кошка. Ты пришла к нам сама, без зова — Мондштадт не забудет твою доброту. - Скорее всего, она почувствовала, когда Лунатик вдруг исчез из Фонтейна, - предположила Кусанали, щурясь на рассветный сумрак, - подождала, подождала, не выдержала и пошла за ним. - Мррп. Какие интересные у фонтейнских судей, однако, кошки… ...Лизе показалось, или ветер запах как-то иначе? - Летят! - ахнула Кусанали, и ведьма тут же вскинулась, оборачиваясь, - летят, наконец-то летят! Двалин их несет! И правда — темная точка на горизонте со стороны степей и далекого залива стремительно увеличивалась, принимая все более и более четкие очертания дракона. Герои возвращались домой. *** Она… она ощущалась никакой. Венти помнил, какая у Люмин была теплая кожа. Теплая, мягкая, пропахшая — как и волосы, как и одежда, как и вся она — морским ветром, травами, отварами, сесилиями и астрами от анемо и костром от пиро, и он не знал запаха уютнее и добрее. И этот запах исчез. Исчез, как исчезают все живые запахи в лазарете, вытесненные свежими бинтами и лекарственными зельями — только на этот раз место запахов врачевателей заняла гарь. Степь пахла гарью. Люмин, не пахшая ничем, моментально пропиталась злым черным дымом. Люмин пахла смертью, Люмин едва-едва пахла продиравшимся сквозь густую Порчу дендро, Люмин пахла сладкой студеной водой и сухим морозом от прозрачной синей печати, светившейся над ней; такая же печать холодила спину Венти, притупляя боль, резавшую лопатки при каждом движении, такая же печать мерно сияла над разлегшейся на Двалине Муратой, над недолеченным кристаллом меж парами лазурных крыльев, над Софьей, которую Подснежник осторожно перетащил к себе на колени и так же, как Люмин, напитывал своей силой, лишь бы дотянуть до земли. Люмин пахла неправильно. Это был не ее запах. Не запах шаманки хиличурлов, потравившей рыцарей забродившей валяшкой, чтобы им неповадно было, не запах героини, без оглядки кидавшейся в самое пекло, чтобы спасти всех вокруг, и ни секунды не думавшей о том, что сама может погибнуть, не запах маленькой звезды, способной исцелять даже страшнейшую Порчу. Не запах Люмин. Не запах той, которая спасла его, которая вылечила его, которая столько раз помогала ему. Не запах той, чьи сны он охранял пятьсот лет. Не запах той, кого… - ПОДСНЕЖНИК!!! - Они вернулись! Они вернулись, Лиза, смотри!!! - Мряк!!! С возвращением, Барбатос. С возвращением, Двалин. «...я рад видеть тебя, Андриус». ...Барбатос, где твои крылья? Там же, где Дерево Веннесы. Там, на поле боя, остались черным пеплом в пустошах и магмой на спине. Он так перед всеми виноват… Когда Двалин приземлился, Венти не поднял головы и не шевельнулся. Он почувствовал, как с кряхтением села и, подвинувшись, спрыгнула с драконьей спины Мурата, как на землю плавно опустился Подснежник, все еще держа бессознательную снежнянку на руках, как следом слезли Кевин и принявший человеческий облик Лунатик; он не увидел, но ощутил направленный на него долгий взгляд медлившего Моракса — архонт смотрел на друга, выжидая, но, поняв, что тот не собирался спускаться, спрыгнул к остальным. В один миг все смешалось в какофонию. Кусанали попыталась было ругаться на Подснежника, но, увидев его ношу, тут же замолкла и только аккуратно обняла его, коротко поцеловав в лоб и отпустив; Джин и Лиза, опираясь друг на дружку, попытались было подойти к Кевину как к единственному человеку во всей этой компании, но вдруг оказались обняты и оторваны от земли расчувствовавшейся Муратой — Леди Огня, впрочем, тут же отпустила опешивших женщин и кинулась обниматься к Кусанали, и богиня даже не возражала. Вафелька — Венти узнал кошку-элементаля в ту же секунду, как увидел цвет ее глаз и ощутил исходившее от нее успокаивающее гидро — с радостным мряканием вскочила на руки Лунатику и потерлась лбом об подбородок. Подснежник положил Софью на землю — Джин тут же призвала анемо-печать, и Кусанали проворчала что-то о не думающих о себе героях, которые только что чуть не умерли и уже колдуют в полную силу; гарь в воздухе немного рассеялась, разбавленная ароматом сесилий, теплого дерева и незнакомых южных цветов. О чем-то негромко мысленно переговаривались Андриус и Двалин — Волчий Лорд, должно быть, расспрашивал дракона о произошедшем с ним за время пленения Бездной — и вокруг сновали взбудораженные пришествием стольких божеств духи пурги. Мурата отпустила Кусанали; богиня цветов, оказавшись на свободе, присела рядом с Подснежником и, коротко вдохнув, крепко обняла его, прижав к себе и положив его голову себе на плечо — Подснежник обнял ее в ответ, затем обнял приковылявшую Лизу и быстро отпустил, молча указав на Софью и остальное море тел. Мондштадтцы… Венти взглянул стихийным зрением. Они выглядели куда живее, чем перед битвой — Андриус, Кусанали и Вафелька расстарались; в воздухе висела густая взвесь из дендро, гидро и крио с анемо, по земле стелилась человеческая и хиличурлья белизна, тут и там разбавленная пятнами всех семи стихий. Не мертвы. Они не мертвы. Его люди не мертвы. Во имя Селестии, они не мертвы, они все-таки не мертвы… Люмин в стихийном зрении выглядела черным пятном с проблесками дендро, гидро, чуть более темного анемо и золота собственных сил. Двалин светился родной бирюзой. Селестия, они… они пережили. Они пережили битву с Принцем. Они пережили битву с самим Принцем Бездны. Два сильно раненых, хоть и стремительно восстанавливавших силы, архонта, едва не пожертвовавшие жизнью Люмин и Софья, погибший, пусть и вернувшийся, Подснежник и целый город на грани смерти, но они пережили битву с Принцем. Они… пережили. Он, Венти, пережил. А Мондштадт — нет. Венти медленно обернулся. За его спиной расстилалась чернота, так неправильно контрастировавшая с прозрачным голубым небом, чистым, без единого облачка. В его сгоревшем дотла доме начиналось светлое мирное утро, свежее и по-летнему теплое; днем, наверно, будет жарко. Сзади послышалось копошение и знакомое кряхтение — архонту (Подснежник вернул им с Муратой гнозисы — только попросил Моракса прочистить их токами гео-энергии для начала, побоявшись, что скопившаяся в нем в страшных количествах Порча заразила чужие сердца; не напрасно, как оказалось, но Моракс справился, а там и Кевин на всякий случай промыл гнозисы своим гидро) даже оборачиваться не пришлось, чтобы понять, что это проснулся и забрался на вершину оврага, почуяв старых друзей, Гоба. Моракс со слышимой в голосе доброй улыбкой шепотом поприветствовал бывшего бога очага, и тот крякнул в ответ. Все было так по-странному… хорошо. Хорошо и пусто. В основном, на самом деле, пусто. Пусто, а на языке горчила черная гарь; спину все еще жгло и резало, гидро-печать не могла полностью заглушить пульсирующую боль там, где раньше были крылья, но Венти, странно сказать, уже почти что привык. Привык к рези, чесотке и адскому жжению, перестав морщиться при каждом малейшем движении, привык к тому, что при редких рефлекторных попытках пошевелить крыльями ничто не отзывалось, только в лопатки вонзались новые лезвия, заставляя стиснуть зубы, мог бы даже, наверно, встать, но… Но вокруг чернел его сгоревший дом, котлован был устлан людьми и хиличурлами, а Люмин под руками ощущалась не живее бумажной куклы, и шевелиться не было сил. Он… он все это допустил. Он. Он и никто другой. Потому что сглупил, потому что не пошел выручать Двалина сам, испугавшись, что перетрудится, потому что тогда он был ранен, потому что хотел выманить друга на свою территорию, чтобы не вести никого в полное Порчи логово. Потому что раньше ему все сходило с рук. Потому что он недооценил Бездну, до самого конца пытаясь вести свою линию, которая была обречена на провал с самого начала. Кончилось время сказок и мифов, где герои объединялись, где боги вели избранных по проторенной дорожке, а зло терпеливо ждало, когда добро достаточно окрепнет для честного боя. Он убил собственный дом… Веннесса, Амос, Бранд, Гиммель, Гуннхильдр, если бы вы видели его, своего бога, вы бы его прокляли. - Лорд Барбатос? Венти обернулся. Кевин сидел перед ним — как Венти не услышал его раньше? - и, похоже, хотел забрать Люмин. - Подснежнику будет проще вылечить всех на земле, ближе к дендро, - тихо пояснил мужчина, - я заберу ее и перенесу вниз. Вам нужна будет помощь, чтобы спуститься? Архонт молча смотрел на него в ответ. Что он должен был сказать? Что он мог сказать? Должен ли он был вообще что-то говорить? А какой смысл — здесь он был, на спине Двалина, или внизу? Венти не знал. Венти ничего не знал. Кевин негромко выдохнул, аккуратно взял Люмин на руки — девушка, светившаяся гидро-печатью на груди и на спине, повисла тряпичной куклой — поднялся на ноги и переступил на сапфировую платформу. - Если я вам понадоблюсь, позовите меня, - он бросил на бога еще один взгляд — пронзительный, выжидающий, с плохо прикрытым волнением, но Венти никак не ответил, - я буду помогать Подснежнику и госпоже Кусанали. Печати с вас я пока что не сниму, раны еще не успели подзажить до приемлемого состояния. Если вам станет хуже, говорите сразу — в крайнем случае, я хотя бы усилю компонент-анальгетик. Только не терпите молча и не партизаньте, хорошо? Венти не ответил. Под руками было пусто. Кевин пристально поглядел на него еще секунды две, а затем отвернулся, опустил плечи и плавно спланировал на платформе на землю. Пусто. Лазурная шерсть под ногами ощущалась… никак. Венти почувствовал на себе взгляд Джин, но посмотреть на нее в ответ не смог, не находя сил оторваться от созерцания жуткого человеческого моря. Он и так знал, что происходило в ее голове — хотя бы мог предположить: страх, непонимание, дезориентация, горечь… шутка ли — увидеть сгоревшую родину, бессознательных горожан и своего бога, лишившегося крыльев. Прости его, Джин. Прости его, если сможешь. Он подвел и тебя, и всех, кто в него верил. Прости его, Мондштадт. Он и вправду был самым никудышным архонтом. Хроно, Люмин, Паймон, Софья, Итер, простите его, он не смог вас спасти. Простите его... - ...Сумеру не сможет принять всех… - Венти, вздрогнув, повернул голову на Кусанали — женщина стояла рядом с Кевином и Лунатиком, скрестив руки на груди и нервно обняв локти, - у нас мало подходящей для жизни площади, и я уж молчу о климате, который ни в какое сравнение с мондштадтским не идет. В пустыне выживают разве что потомственные кочевники, а в джунглях, где стоят основные поселения и города, водится слишком много незнакомых иммунитету мондштадцев болезней. Мы в первые же годы получим забитые лазареты и переполненные кладбища просто потому, что беженцы не привыкли к местной еде и бактериям. ...беженцы?.. О чем она?.. - Фонтейн огромный, с жиплощадью проблем не возникнет, - тихо произнес Лунатик, отрешенно гладя притихшую Вафельку, - но вот работа… мондштадтцы — это тысячи рабочих рук, которым нужны места. Я уж не говорю о жителях Спрингвейла, у которых нет никакой квалификации, кроме как охота, рыболовство и земледелие. Им придется расселяться в округе, привыкать к другой почве и к другим культурам, растущим на ней. Но из плюсов — климат Фонтейна больше всего похож на климат Мондштадта из всех наций, разве что дождливее, а самое главное — языки. Не в обиду вам, Кусанали, лорд Моракс, но выучить лиюйский — задача крайне нетривиальная для всех, кто не урожденный лиюец, а в Сумеру языки варьируются от деревни к деревне так, что вам пришлось вводить отдельный официальный диалект, чтобы понимать друг друга. Быстрее всего мондштадтцы привыкнут к Фонтейну. - Но не к Аделаиде, - мрачно хмыкнула Мурата, и Лунатик на это лишь сокрушенно выдохнул, - я бы предложила перебраться ко мне, но с Натланом та же проблема, что и с Сумеру — климат вообще не похож: сухо, жарко и каменисто. Кое-где встречаются внезапные пятна леса, там, где почва сдобрена пеплом и не затвердела окончательно, но в основном вулканы, гейзеры и каменные пустоши. И натланский — и я говорю это, как всю жизнь прожившая в Натлане — заплетает всем иностранцам язык в узел. О чем они все? - Леди Мурата, леди Кусанали, лорд Рекс Ляпис... - неуверенно подала голос Джин, - есть шанс… есть шанс просто переселиться к границе с Ли Юэ? Обжить территории вокруг винокурни, вокруг озера, может, даже построиться рядом с хиличурлами — Дадаупа окружена плоскогорьями, и ближе к краю мыса территории свободны, племена в основном обустроились в низине... - Не выйдет, - с горечью покачала головой Кусанали, и до Венти начало стремительно доходить, - видите, сколько территорий сгорело? Огонь дошел от Дерева Веннессы досюда и дальше на запад и северо-запад меньше, чем за час. Это огромные расстояния и настолько же огромная скорость, аномальная даже для степного пожара. Скорее всего, в другую сторону все тоже сожжено. Нет больше ни Дадаупы, ни Утеса Звездолова, ни Пика Буревестника. Принц в порыве чувств сжег все к чертям собачьим, простите меня за мой фонтейнский. Земли отравлены так, что жить здесь будет невозможно еще ближайшие пару столетий. Почва не просто мертвая, она ядовитая, и все, что на ней вырастет, тоже будет ядовитым. Здесь… здесь все вымерло. Подчистую. - Госпожа Кусанали, - подключился к разговору Кевин, - а мы сможем вдвоем — или втроем, когда Подснежник освободится — очистить почву? Если я промою ее гидро и придумаю, куда деть Порчу, вы сможете напитать все дендро. По моим прикидкам, за неделю без отдыха я должен справиться. - Не смей пытаться, - отрезала богиня, и гидромант коротко вздрогнул, - мы втроем, а уж тем более вдвоем надорвемся Порчу отсюда вытягивать, а еще ты смертельно переоцениваешь себя — в том смысле смертельно, что ты умрешь от истощения и заражения, если попытаешься пробыть здесь неделю, постоянно колдуя в полную мощь. Мы надорвемся даже вчетвером, если использовать еще и гео, как ближайший к земле элемент — лорд Моракс, я ни в коем случае не умаляю ваших сил, поверьте мне, но здесь даже вы не поможете. Даже если объединятся все Семеро. Это Порча, Порча в таких количествах, что мы только в Катаклизм и видели. Если мы даже вытащим ее всю из земли — куда мы ее денем? Мы ее не сожжем — распределим поровну меж друг другом, распылим в воздухе, еще куда-нибудь выбросим, но не сожжем окончательно. У нас нет таких сил. Нет, то есть, есть, у нас есть Люмин, но посмотрите на нее и скажите мне в лицо, что вы заставите ее в таком состоянии вычищать Мондштадт. Вы убьете ее быстрее, чем первый квадратный метр почвы станет пригоден для засеивания. - Значит, только эвакуация и постепенное очищение, - Лунатик почесал встревоженно мрякнувшую Вафельку, хмурясь на черную степь, - всех расселить по ближайшим территориям — особенно в Фонтейн, по понятным причинам, и, быть может, еще в Снежную или даже в Инадзуму — потом вылечить Люмин и дать ей потихоньку залечивать эти земли, помогая всеми силами. - Херня какая-то, - буркнула Мурата, - самое обидное, что это логично звучащая и неизбежная херня. Земля здесь реально мертвая. На ней стоять невозможно. Мертвее, чем в Пепельном Море. Принц, сукин ты сын, чтоб тебе там икалось, куда бы ты, паскуда, ни делся… Мондштадт был мертв. Земля была мертва. Она не могла больше прокормить животных и людей. Она не могла больше родить травы, деревья, ягоды и грибы. Все, что вырастет на ней, будет отравлено. На ней теперь больно просто стоять. В Мондштадте стало невозможно жить. Мондштадт умер. Принц, не сумев убить жителей, убил землю. Сжег Дерево Веннессы, отравил почву и наверняка воду, и даже если архонтам удастся вытянуть яд, им будет некуда его в таких количествах деть. Люмин не справится с ним — по крайней мере, не в ближайшее время. Если она вообще очнется… Он это допустил. Он не защитил свой дом. Теперь его дом был мертв. Окончательно. Ни Подснежник, ни остатки сил Хроно не смогут вернуть его к жизни. Может быть, сумела бы Киана с Жемчужиной, но каковы шансы, что принцесса проснется вновь, да еще и именно сейчас? Никакие. Мондштадт умер. Его дом умер. Город Ветров, Город Свободы, одуванчиков и песен, за который сражались и гибли его друзья, который пережил Урсу, рабство, пожары, Катаклизм — умер. Его людям придется разбредаться по чужим землям, привыкать к чужой природе, вновь обустраивать быт, вливаться в чужое общество; будет много обедневших, будет много оставшихся без работы, будет много болезней и смертей от перегрева, от холода, от хворей, к которым их организмы не привыкли. Мондштадту пришел конец. Он это допустил. Он оказался совершенно никудышным богом. Простите его. Он бы все отдал, лишь бы повернуть время вспять и не дать Порче поглотить мондштадтские степи и плоскогорья, не дать ей пожрать мондштадтские травы и цветы, не дать ей выгнать с родины людей и зверей, не дать воздуху навсегда пропитаться ядовитым черным дымом. Он бы отдал все, чтобы этого не случилось. Чтобы его людям не пришлось уходить в никуда. Чтобы от краев, где дует сладкий свежий ветер и блестит хрусталем Сидровое озеро, не остались лишь память да пепел. Он бы отдал все, лишь бы его дом был жив. Он бы отдал все. ...все… . . . ...ладонь медленно легла на грудь. Ну конечно. Ну конечно же. Все равно Мондштадту никогда не нужен был архонт. В руке материализовалась бирюзовая фигурка, а в груди опустело. Мысленно извинившись перед Люмин за то, что он опять использовал ее силы и брал ее вещи без спроса, Венти призвал хранившуюся у нее очищенную слезу Двалина — анемо-кристалл, словно чуя, что задумал бог, повиновался ему беспрекословно, даже будучи спрятанным в чужом карманном измерении. - Барбатос? - окликнула его, встревожившись, Мурата, - ты чего? Венти не ответил. Короткий вдох — и его божественные одеяния сменились привычным зелено-белым нарядом бродячего барда. - ...Венти?.. - ахнула неверяще Джин, - лорд Барбатос, все это время вы- все это время вы были?.. Венти. Бард-без-слуха. Бродяжка, который ходил, куда его вел ветер, и пел о чем вздумается. Пел в полный голос о свободе, когда мондштадтцы задыхались от власти аристократов. Пел о тепле и надежде, о жизни без забот, о том, как пахнет воздух у воды, пел о Селестии и о ее героях. Пел, за выступление получая лишь яблоки и несколько монет, и был счастлив, чихал от проходивших мимо кошек и воротил нос от сыра. Да, Джин. Он все это время был Венти. Теперь он им и останется. - Барбатос, ты пугаешь, - насторожился Моракс, и у Венти все сжалось внутри — Моракс, прости его, пожалуйста, простите его, простите его, - что ты задумал? Сделать то, что должен. Наконец-то выполнить свой долг, как бога этих земель, и защитить их в кои-то веки по-настоящему. Гнозис поднялся в воздух, зависнув рядом с каплевидным кристаллом над раскрытой ладонью. Венти медленно повернулся лицом к степи; по лопаткам будто ударили топором, но бард стерпел и даже не зашипел. Барбатос? «Что ты делаешь, Барбатос?!» То, что должен. - Барбатос, постой! - Моракс вскочил на гео-платформу совсем рядом с сидевшим Венти, - я знаю, что ты хочешь сделать, но- - Не останавливай меня, - прошептал бог, и Гео Архонт замер, - моего гнозиса должно хватить на всю здешнюю грязь. Набериуса ведь на его леса хватило. - Набериус умер! - Не бойся за меня. В себя я эту Порчу не впущу. Только в гнозис. Гнозис и чистая слеза отплыли в степь, мерно светясь бирюзой. «Барбатос, - услышал он сдавленный голос Подснежника, - помнишь, в самом начале нашего знакомства я однажды ляпнул, что Мондштадту такой архонт, как ты, и даром не сдался?» «Помню, - пусто улыбнулся Венти, - не вини себя. Ты был прав». «Нет, Барбатос. Не был, и сейчас, после даже одной недели здесь, я это вижу. Мондштадту именно такой, как ты, архонт и был нужен — может быть, пару раз ты и вел себя действительно безалаберно, но я не встречал более самостоятельного народа, чем твой. Я знаю, что ты больше всего на свете любишь своих людей, и я... я просто… прошу тебя, не считай меня бессердечным, но... но я не стану тебя останавливать. Объективно говоря, то, что ты делаешь — это самая малая кровь, которой мы можем обойтись. Либо твой гнозис, либо переселение всех мондштадтцев и демографический кризис общетейватского масштаба. Мне, как Дендро Архонту, видеть Мондштадт в таком состоянии тоже больно — это огромные плодородные площади, раньше полнившиеся моей стихией, которым пришел конец. Это катастрофа похуже Пепельного Моря. Если ты сейчас очистишь здесь все, вобрав гнозисом всю Порчу, я и Кусанали восстановим твои степи, луга и леса в считанные дни. И, то есть, я буду предельно честен — я думаю, что то, что ты делаешь, это самый правильный поступок, который ты мог сделать. Но, просто...» Гнозис впитал слезу и вспыхнул ярче прежнего — и запульсировал, с каждым разом сияя все сильнее и сильнее. «Я буду чертовски скучать по тебе как Анемо Архонту. Я знаю, что чисто технически ты не умрешь, ты все еще будешь тут, с нами, но… я… я не знаю. Я искренне не знаю, как это объяснить. Мне жаль, что тебе приходится на это идти. Я не хочу терять тебя как своего собрата по силе. Это просто… я не знаю. Это нелогично, я не знаю, как это объяснить по-человечески, но- но мне жаль. Мне правда жаль, что я не могу остановить тебя и что, если честно, даже не хочу останавливать, потому что, как я уже говорил, твое решение — самое безболезненное для Мондштадта из всех сейчас возможных. Ты герой, Барбатос. Я думаю, что ты герой». Венти слабо улыбнулся краем губ. Да каким он был героем... Он просто был богом этих земель. Их архонтом. И что должен был сделать архонт, если не отдать все, что имел, ради благополучия своего народа? Разве не это в свое время сделали Оробаси, Макото, Набериус? Он не был героем. Он был просто Венти. Хроно, дай ему сил, пусть его хватит, пусть того, что у него есть, хватит, чтобы забрать всю Порчу, чтобы земля ожила, чтобы воды очистились от яда, пожалуйста, пусть его хватит… (Однажды он услышал, как Хроно пела странную песню — необычно тревожную и надрывную, но вместе с тем нежную, полную любви и горечи. Полную жажды спасти. Хроно пела ее лишь один раз, глядя в отражавшееся в океане ночное небо. Венти тогда спросил ее, о ком — и всем, что он услышал в ответ, было…

...Лу. Ее звали Лу. Она погибла давным-давно. Я… я только, как сумела, превратила ее последнее желание в музыку. Музыка помнит дольше всего. Не спрашивай больше. Умоляю, маленький ветер, ни о чем больше не спрашивай.

Он не стал тогда выпытывать.) «Не потерять тебя — все, чего жажду я, хоть малейший шанс рядом быть с тобой...» Он даже не пел — нашептывал одними губами, неотрывно наблюдая за сиявшим в последний раз гнозисом. Лу, он никогда не знал тебя, он так и не узнал, за что ты погибла и кем была, но он был уверен — ты была героиней, самой настоящей, самоотверженной и любящей; Лу, где бы ты ни покоилась, дай ему сил защитить свой дом. Дай ему сил повторить твой подвиг. Дай ему сил своей песней. Пусть его хватит, пусть его гнозиса и очищенной хрустальной слезы хватит, пусть только его хватит... «Любовь твоя — все, чем дорожу я; молю, останься живой». Гнозис вспыхнул нестерпимо ярко — и от него к земле и далекой воде потянулись полупрозрачные бирюзовые ленты; едва коснувшись сгоревшей степи, они тут же окрасились чернотой, дымом поползшей по полоскам анемо. Отдать все за Мондштадт. Как Гиммель и Амос. Как Веннесса. Как Гуннхильдр и ее дети. Как мятежный ансамбль. Как Андриус и Двалин. Как Джин, Дилюк, Кайя, Эула, Альбедо, рыцари, приключенцы, торговцы, как каждый из жителей города. Как Софья. Как Паймон. Как Люмин. Отдать все за Мондштадт. ...выгоревшая земля стала принимать здоровый темно-бурый цвет, местами то темнее, то светлее, едва ли не переходя в темно-охровый; то тут, то там проклевывались серые камешки. Тьма рассеивалась, впитываясь во все еще светившиеся по краям бирюзой угольные ленты. Гнозис чернел со дна, словно наполняясь матовой жидкостью. Отдать все за Мондштадт. Потому что Венти — его бог, его бездарный, но все же защитник и покровитель. Потому что Набериус умер, забрав Порчу из лесов в себя — умер, чтобы не погибла вся его земля. Потому что за право своего народа жить под светом солнца отдал собственную жизнь Оробаси. Потому что и в Войну Архонтов, и в Катаклизм бесчисленные божества и духи гибли за своих смертных. А Венти даже не умрет. ...Вольфендом очистился. Запах гари исчез, оставшись лишь фантомным горьким привкусом в глотке, и из земли ушел угольный цвет, вернув ее здоровую бурость. Теперь здесь снова что-то могло расти. Теперь здесь снова могли цвести лесные цветы, здесь снова мог распластать листья папоротник, снова мог наливаться темной синевой волчий крюк, мог укрывать полые остовы упавших деревьев мох, могли прорастать на пнях грибы… Вольфендом вновь мог дышать. Ленты потянулись дальше, уходя далеко на восток, туда, где нежно золотило залив летнее рассветное солнце, и на север, к старой столице и Каньону Светлой Короны. Только бы его хватило. Только бы его сил хватило. Только бы его гнозиса хватило. Потому что он должен был отдать все за Мондштадт — хотя бы в этот раз суметь всех спасти. Он не избавился от Урсы, когда мог, он не пришел Двалину на помощь сразу же, хотя мог, он был так виноват перед всеми жителями этих земель, и если он мог искупить свою вину, он должен был попытаться. Он любил Мондштадт. Он правда любил Мондштадт, он дорожил каждым его жителем, каждым клочком земли, каждой птицей, вольно парившей в воздухе; он любил Мондштадт, и для него не было счастья больше, чем видеть его жителей живыми и беззаботными. Так живите и будьте храбрыми... Ему все еще было страшно. Страшно, что его сил окажется недостаточно, что он не сможет вернуть Мондштадту жизнь, что его детям придется расселяться по чужим краям или что из всех его людей и вовсе выживут только Джин и Лиза,

и почему-то за Люмин было страшно, как за весь его дом,

и ему, Селестия свидетель, было до удушения страшно, но он не мог не попытаться. Это ведь был Мондштадт. Его люди. Его хиличурлы. Его гости. Его, Венти, дети. Он не мог не отдать за них все. И когда гнозис почернел окончательно, поглотив последнюю бирюзовую искорку, и когда ленты растворились черным дымом, впитавшись в потухшую фигурку, и когда Венти почувствовал, что ему не хватило совсем чуть-чуть, буквально клочок земли где-то у озера на юге от Пика Буревестника, там, где он так давно дал свою силу Люмин, а она шлепнулась в воду от неожиданности — тогда он, не колеблясь, призвал Лиру. Прижал к груди. Дерево отозвалось токами анемо под пальцами. «Прощай. И спасибо тебе за все». Одна из струнок ласково тренькнула. Лира отплыла к непроглядно-черному гнозису, и от нее потянулась тонкая бирюзовая ниточка. Венти, не в силах оторвать взгляд, смотрел, как тонкий поток анемо, дотянувшись до последнего куска неочищенной земли, почернел, втягивая в себя Порчу, и исчез, впитавшись в инструмент - и Лира с сухим треском раскололась напополам. ...запах гари исчез совсем. Порчи больше не было. Осталась только сгоревшая земля да камни, но это было поправимо — когда с тобой богиня цветов и Дендро Архонт, вылечить степи после пожара не составит труда… Венти опустил плечи, поморщившись от рези в спине. Выдохнул. И привалился к обнявшему его Мораксу, закрыв глаза. Он чувствовал, как на него с ужасом, скорбью и нескрываемой благодарностью смотрели Лиза, Кусанали и Джин. Он почувствовал печальный и понимающий взгляд Лунатика. Он почувствовал, как усилилась гидро-печать, обволакивая успокаивающим холодом и забирая слабость. Он почувствовал, когда к нему со всей осторожностью, стараясь не касаться спины, прижалась Мурата (ее мелко-мелко колотило, ощутил Венти, и от этого сдавило горло). Он почувствовал, как ему на плечи легла невесомая вуаль из дендро-энергии — Подснежник не мог подойти к нему, не мог оставить раненых, которым требовалась его помощь, но все равно обнял, как сумел. Порча исчезла. Мондштадт был очищен. Сил Венти хватило. Он слабо улыбнулся. Городу Свободы все равно никогда не нужен был архонт. *** «Ты, вглядевшись В синь моих глаз, Должен понять: Помни, все Однажды уйдет, Ночь подойдет. Дом я дарую, Волей твоей Будет целей.» - Тяжка ноша — так не бери больше, чем унести сможешь, - прошептал одними губами Дилюк, глядя в темный потолок. Раз за разом. Раз за разом, с самого пробуждения после той роковой ночи ему снился один и тот же сон. Во сне ничего не происходило; Дилюк — или тот, чьими глазами Дилюк смотрел — только стоял посреди пустой белизны, и ветер свистел в ушах, забивал холод под воротник, обжигал шею и щеки, облеплял ресницы. Холод и полное ничего. Ни селений, ни деревьев, ни оврагов. Никаких ориентиров. Ничего. Только нескончаемая пурга. И прорывавшийся сквозь ее вой голос, от которого болело под ребрами. Этот голос пел ему все семь снов одну и ту же песню, но Дилюк не уставал слушать. Он не знал, кто ему пел, не знал, почему его разум решил создать именно такой голос — бархатистый баритон, почти что тенор, с едва слышимым рокотом, такой, что слушать и слушать — и чьи голоса он вытянул из памяти, чтобы смешать из них голос незнакомца, но… честно признаться, Рагнвиндр почти что не возражал. Почти что — потому что после этого сна он каждый раз просыпался с чувством глухой безысходной тоски, не отпускавшей его все утро. Во сне Дилюк каждый раз стоял в снегу, вглядываясь в метель и не различая даже силуэтов впереди — а потом слышал приближающийся хруст шагов. В какой-то момент хруст стихал, и несколько долгих секунд стояла тишина, только вьюга выла в ушах; а затем человек рядом с ним начинал тихо, как будто для самого себя, напевать. В первую ночь Дилюк не разобрал слов. В следующую четко расслышал каждый звук. В третью понял, о чем пел тот человек. К сегодняшней, седьмой, ночи он наизусть выучил текст. До рассвета было еще далеко. Дилюк поморгал — деревянный потолок темнел высоко над головой, а в окно светили звезды. Сна не было ни в одном глазу. Рагнвиндр вздохнул. Щелчком пальцев зажегши свечу у кровати — двуспальной, отцовской, его собственная комната была занята всю эту неделю одним раненым подростком, которого мужчина вызвался выходить самостоятельно, чтобы не забивать лишними телами лазарет — Дилюк лениво сполз на пол. Доски привычно обдали приветливым теплом босые ступни — фамильное гнездо Рагнвиндров всегда было приятно теплым, что удушливым влажным летом, что холодной снежной зимой; мужчина помнил, как отец приглашал какого-то иностранного мага-ученого проверять их дом, когда Дилюк еще даже не стал оруженосцем, когда еще даже Кайя не появился, и этот самый маг походил по дому с очень важным видом, потрогал стены, покивал сам себе, сказал что-то умное про «хорошую работу старых мастеров» и «долгоживущие зачарования» и ушел. Только став взрослым (и пообщавшись какое-то время с Лизой, что немаловажно), Рагнвиндр, вспомнив этот случай, понял, что их имение, скорее всего, зачаровывали пиро-маги. Может быть, даже из их собственного рода. Как говорила мисс Минчи, хорошо поставленные и напитанные элементные печати могли столетиями держать силу. Теплый дом для семьи, славившейся огненным характером и такой же огненной внешностью… хоть сиди и гадай, не было ли у них в роду когда-то давно натланцев, иначе откуда такая тяга к огню? Попривыкнув к полумраку, Дилюк пошлепал босиком к книжному шкафу, стоявшему рядом с письменным столом у окна. Из открытых ставней тянуло ночной прохладой и водой с озера; даже на часы смотреть не требовалось, чтобы с уверенностью сказать, что было где-то около полтретьего. У Дилюка бывали моменты, когда он спонтанно просыпался ночью, причем именно летом, и всегда ровно полтретьего, с отклонением в две-три минуты, так что мужчина уже выучил — если он проснулся летней ночью ни с того ни с сего, то часы показывали два-тридцать и никак иначе. Что-то подсказывало ему, что больше он сегодня не уснет, так что можно спокойно пойти и почитать что-нибудь из отцовского шкафа; да, с утра он будет не живее гнилой картошки, но он всю неделю по утрам был такой, так что ни Аделинда, ни Эльзер ничего ему не скажут и ничего не заподозрят. Аделинда, святая женщина, всю неделю ничего ему не говорила по поводу его утреннего отрешенного вида. Все такие ходили, как в воду опущенные. Винокурне несказанно повезло — черный огонь отчего-то не спрыгнул к ним с северных оврагов и не пожег посевы и виноградники, лишь спалил деревья, росшие на краю плато. Все жители поместья возвратились домой в первый же день: лорд Подснежник сказал, что держать их в Вольфендоме не было смысла, все равно его стихия в округе ослабела настолько, что особой разницы — вернутся они домой, в город, или останутся здесь, на природе — не было. Тех, чье восстановление шло тяжело, перенесли в Собор, туда же ушел тот беловолосый гидромант (Дилюка до сих пор передергивало при воспоминании о его взгляде — пронзительном, испытующем, как будто считывающим всю твою душу; может, дело было еще и в том, какого нечеловечески ярко-синего, буквально василькового цвета были его глаза, потому что не бывает у обычных людей таких глаз); остальных отпустили домой. Жизнь потихоньку налаживалась. Вроде бы даже хотели устроить кулинарное соревнование, к которому готовились до второго вторжения, и в город несколько дней назад прибыли журналисты из «Паровой птицы» для освещения происходящего — вот же вездесущая пресса. Но, наверно, оно и правильно — жизнь не останавливается, продолжая течь своим чередом даже после самых страшных катастроф. Жизнь не остановилась даже после Катаклизма, так что простое второе вторжение Бездны (пусть и пожегшее едва ли не треть территорий Мондштадта и убившее Дерево Веннессы, но все было хорошо, у них были леди Кусанали и лорд Подснежник, они могли все восстановить) тем более не стало ей преградой. Всего лишь второе вторжение Бездны через почти неделю после первого… Так сказали всем. Чтобы не пугать. Чтобы никто не проводил бессонные ночи, пытаясь примириться с обездвиживающей жутью мысли, что на самом деле они чудом пережили Армагеддон. Правду знали только те, кто проснулся той роковой ночью под хлопанье крыльев Оза — и еще Барбара. Вместе с ней лорд Рекс Ляпис относил в подвалы Собора сломанную Небесную Лиру и угольно-черное от Порчи Сердце Бога. (Им, посвященным, очень кратко объяснила, что такое Сердце Бога, Лиза — она сама знала совсем чуть-чуть. Даже ей, своей любимой ученице, лорд Подснежник не рассказывал слишком много о даре Селестии своим наместникам. Никто не стал ничего выспрашивать.) Дилюк знал правду. Знал, кто на самом деле пришел к ним тогда. Знал, что Бездна заставила сделать Двалина, теперь виновато прижимавшего морду к земле, лишь бы не смотреть в глаза тем, кого он, как он думал, предал. Знал, кем на самом деле был бард Венти, раньше беззаботно игравший на площади за яблоки и пару монет и иногда выпивавший нечеловеческое количество спиртного в «Доле Ангелов». Ему все рассказала Джин, когда Дилюк, проснувшийся третьим и перенесенный призрачным волком к леди Грандмастер и прижавшейся к ней ведьме, увидел, как сидевшего на скорбно притихшем драконе юношу обнимали архонты. Дилюк знал, почему у Венти взгляд стал таким пустым. Знал, чем тот пожертвовал. Знал и скорбел. Их бог отдал за них свою лиру, сердце и крылья. Он отдал за них все. Софья и Люмин до сих пор были в коме — даже малышка Паймон уже проснулась и дни напролет летала по Собору, если верить письму Джин, а ее подруги до сих пор не пришли в себя. Лорд Подснежник буквально пожертвовал жизнью, а у леди Мураты новые наручи скрывали страшные шрамы на обожженных запястьях. И это Принца Бездны еще серьезно ослабил пробужденный ранами Итер… (Дилюк боялся. За Люмин. Что она почувствует, когда проснется и обо всем узнает? И как они смогут помочь ей найти его и спасти, если ее брат — буквально тело для самого Принца?) Дилюк помнил, какой ужас сковал его, когда он увидел шедшего к ним юношу, сотканного из пустоты. Помнил, как не позволял себе отвернуться, чтобы не показать страха. Помнил, как его мелко-мелко трясло. Помнил, как от придавливающей паники невозможно было дышать. Помнил, как сердце остановилось за миг до того, как чудовище щелкнуло пальцами и едва не стерло их всех из существования. Дилюк в жизни так не боялся. Даже тогда, в Снежной, убегая от мальчишки с водяными клинками, ему не было так отупляюще страшно. Вот ты какой, Ваше Высочество… ...Дилюк открыл шкаф и уставился на книги. Настроения читать, признаться, не было. Какой-то частью сознания он все еще был там, по колено в снегу, слушал пение незнакомца и вой пурги, и отвлечься, вернуться в реальность никак не выходило. Может, спуститься вниз и, как в детстве, спереть булку с кухни? Да, он теперь солидный взрослый мужчина двадцати двух лет от роду, воин, защитник Мондштадта, уже-не-совсем-инкогнито Полуночный Герой (великие Семеро, какое же отвратительное двусмысленное прозвище, кто его придумал?!), но кто ему мешает пойти и спереть булку? Разве что тот факт, что теперь никакого веселья в этом не было. Отец не мог запретить ему есть ночью, Кайя не мог пихать его локтем в бок и заговорщицки хихикать по пути сквозь спящее поместье, сердце не могло испуганно колотиться каждый раз, когда мальчишки наступали на скрипучую доску или случайно шаркали углом ковра… Тьфу ты. Никакого смысла в том, чтобы спереть булку, если нет шанса, что тебя поймают и отчитают. Он же теперь хозяин. Захотел — и в полтретьего ночи пошел на кухню и взял оттуда любую еду, какую душа пожелала. Да даже если его понесет в погреб за собственным вином, никто его не остановит, кроме здравого смысла и понимания, что напиваться глубокой ночью в одиночестве — это как-то уже совсем. Никакого смысла… Дилюк наугад вытащил книгу. Посмотрел на обложку, понял, что читать сборник сотни лучших фонтейнских новелл ему не хотелось, и вытянул еще одну книгу, стоявшую во втором ряду. Окончательно убедился, что читать настроения не было от слова вообще, примирился с мыслью, что остаток ночи ему было суждено проваляться, пялясь в высокий потолок (может, пойти в озере поплескаться? Его всю жизнь учили, что ночью купаться нельзя — вот тебе и нарушение правил, вот тебе и адреналин. Аделинда, правда, решит, что юный господин умом тронулся, но да и ладно), и хотел уже было положить оба чтива на место… Как вдруг заметил что-то за вторым рядом. ...подождите. Толщины шкафа должно было хватать только на два ряда книг, разве нет? Сколько Дилюк себя помнил, в отцовском шкафу три ряда в жизни не умещалось — никто и не пробовал уместить, справедливости ради, но все-таки — так откуда там что-то еще взялось? Рагнвиндр сложил книги на кровать и вернулся к шкафу. Вытащил и снова сложил на кровати еще несколько, освобождая место для поиска. Пошарил рукой в образовавшемся проеме. И вытащил шкатулку. Даже не шкатулку — просто деревянную коробку с незакрепленной крышкой без какой-либо резьбы на ней или на корпусе. В стене отцовской комнаты — не просто отцовской, это испокон веков была именно хозяйская спальня, просто Дилюк в ней так никогда и не ночевал, предпочитая свою — все это время был тайник? Причем практически никак не спрятанный — в любой момент можно было вынуть книги и увидеть его?.. Дилюк сдвинул крышку. В коробке лежало перо. Большое перо необыкновенного цвета — одна его половина была темно-синей, другая же — льдисто-голубой; на темную часть прикрепили три светлых ромбовидных кристаллика. Основание так же было украшено узором из бледно-голубых камней, по форме отдаленно напоминавшим закупоренный фиал или что-то такое, а из самого низа росли два полукруглых шипастых рога из того же камня. Правый рог украшали четыре ромба, увеличивавшихся в размере от основания к кончику. Единственным, что имело не синий цвет, была золотая вставка на «фиале» и тонкая цепочка, крепившаяся к ней, да и то — и в середине вставки, и на конце цепочки вновь был этот голубой ромбовидный кристаллик. ...подождите. Это был не кристалл. Это был... лед? Дилюк, ничего не понимая, аккуратно вынул перо из шкатулки — оно обдало ладонь колючим, но все же вполне терпимым холодом — и обнаружил под ним письма. Сев на кровать так, чтобы свет от свечи позволил ему читать, мужчина отложил перо и вытащил листы. ...отцовский почерк?.. «Здравствуй, Дилюк. Я не знаю, когда ты это прочитаешь. Сейчас, когда я пишу это, тебе семнадцать, и ты мирно спишь в своей комнате, а я не знаю, как начать это письмо так, чтобы ты не посчитал меня сумасшедшим. Мне нужно рассказать тебе так много, слишком много, чтобы мысли выстроились в цельную цепочку, но я попытаюсь хоть как-то распутать тот клубок, что сейчас свалялся у меня в голове. Начну, пожалуй, с того, что побудило меня сесть в полтретьего ночи писать это послание. Вчера мне приснился кошмар. Прошу, не смейся и не откладывай эти письма, посчитав, что твой старик свихнулся, потому что то, что мне приснилось, действительно важно. (Хотя потом ты определенно сможешь сказать, что твой старик свихнулся, и, может быть, даже будешь прав — но хотя бы выслушай меня до конца.) Я стоял в снегу. Вокруг мела метель — такая сильная, что я не мог разобрать, где нахожусь. Вокруг все было белым-бело. А потом я, приглядевшись, увидел сквозь снег красноволосого юношу в теплой одежде — признаюсь, поначалу я подумал, что это был Рагнвиндр, наш славный предок, но тогда у меня возник вопрос: где Рагнвиндр мог попасть в такую пургу? В его время в Мондштадте уже были мягкие зимы, и нет никаких упоминаний о том, что он путешествовал в Снежную или на Драконий Хребет. Я не знал, что думать. А потом я увидел, как к нему подошел второй человек. Я не разглядел его лица — оба стояли ко мне спиной; но у него, у второго, были короткие светлые волосы и меховой плащ, и он был примерно одного с юношей роста, может, чуть повыше и поуже в плечах. Какое-то время они постояли в молчании. Потом второй человек запел. Я сразу же узнал этот язык — я потом как-нибудь расскажу, откуда и как. Это был каэнрийский. Один из двух вариантов, если быть точным, так называемый северный каэнрийский, тот, на котором создавались имена и на котором народ в основном и говорил. Я почти не знаю этот язык, но я, как сумел, запомнил мелодию; еще во сне я подумал, что это было важно. Я не ошибся. Сон закончился, как только человек допел. С утра я выловил Кайю и попросил подойти ко мне в кабинет. Я напугал его, должно быть, и мне правда жаль, потому что он никак не провинился, но… я сам был напуган и сбит с толку. Теперь же… Дилюк, скажу сразу — я очень много скрываю от тебя. Сын мой, прости меня, умоляю, но я не могу рассказать тебе всего даже сейчас, даже в этом письме. Я лишь надеюсь, что когда у меня наберется храбрости показать тебе его, мне хватит храбрости рассказать и об остальных моих тайнах. Возможно, за некоторые из них ты меня никогда не простишь. Ты… ты очень похож на нашего первого предка. Очень. Так сильно, что это пугает меня. Но обо всем по порядку. Итак, я должен сказать тебе: я знаю, кто такой Кайя Альберих. Я знаю, откуда он родом, зачем его бросили на нашем пороге и что от него ждут. Я знал это с первых секунд, как увидел его глаз. Я более чем уверен, что к моменту, когда ты найдешь это письмо, ты будешь знать тоже — вы очень близки, и я верю, что мальчик откроется тебе однажды. Если же нет… запомни две вещи. Первая: Кайя Альберих — принц Каэнрии. Королевская династия выжила. Второе: заклинаю всем, что тебе свято, МОЛЧИ И НЕ СПРАШИВАЙ ЛИЧНО У НЕГО НИЧЕГО О ЕГО ПРОШЛОМ. Спроси у меня. Не у него напрямую, а у меня. Это очень деликатный разговор, и лучше проводить его втроем. Насчет же того, откуда я все знаю... Дилюк, не спрашивай, это я не могу рассказать тебе — скажу лишь то, что в свое время я очень увлекался историей и перечитал книг столько, что не уместится в библиотеке Академии Сумеру. Некоторые у меня до сих пор сохранились. Может быть, ты их найдешь. Итак, я выловил Кайю и попросил прийти ко мне. Когда мы остались в кабинете, я попросил его сказать, узнает ли он эту песню, и напел ему мелодию из сна. Он узнал ее с первых же нот и сразу спросил меня, где я ее слышал. Я рассказал ему правду — и это в итоге помогло мне сейчас сложить всю картину того, что происходит с нашим родом и что произойдет с тобой (как я был бы счастлив, если бы все это минуло тебя и Кайю, но я не смею надеяться на такую колоссальную удачу), но об этом позже. Оказалось, что услышанная мною песня была древней народной колыбельной, «Наследие». Кайя помог мне ее записать, ее текст — и на каэнрийском, и на мондштадтском — я вложу отдельным листком. Прочти ее. Я надеюсь, ты не будешь знать ее к тому моменту, а если и будешь, то только от Кайи. Если же ты знаешь ее и не от Кайи, а из снов, то… боги тебе в помощь, Дилюк. Пишу я это спустя день, а не сразу же, потому, что в тот день я был слишком занят, а сегодня мне снова приснился этот же кошмар — только на этот раз юноша обернулся на меня, и у него было твое лицо. На меня смотрел повзрослевший, возмужавший ты, но взгляд был совершенно другой: опустевший, печальный и злой. Не такой, как у тебя. Я могу лишь молиться лорду Барбатосу, чтобы твой взгляд никогда не стал таким. Сон закончился с концом песни, но в этот раз я наконец-то понял, кто это был. И клянусь, лучше бы не понимал. Ты наверняка знаешь — а если забыл, то вот, напоминаю — что Рагнвиндры на самом деле младшая ветвь Имунлаукров, выделившаяся в отдельный род. И, в отличие от Гуннхильдр и Лоуренсов, мы происходим не от коренных мондштадтцев. Нашим общим предком был Бранд-Огненосец, красноволосый воин, пришедший в древний Мондштадт за сколько-то лет до революции неизвестно откуда. По крайней мере, ни в одном историческом источнике его родина не засвидетельствована; даже описание его внешности и подтверждение самого факта его существования, не говоря уж о записях о его деяниях, я в свое время разыскал с огромным трудом. Итак, Бранд пришел неизвестно откуда уже умелым и разочаровавшимся в жизни воином, пожил какое-то время в Древнем Мондштадте, завел семью, понял, что дальше под гнетом Декарабиана жить нельзя и вместе с другими легендарными героями поднял восстание, завершившееся становлением лорда Барбатоса нашим архонтом. В свое время, когда я изучал этот момент, у меня возник вопрос: если Бранд — основатель наших родов, то почему изначальный род зовется родом Имунлаукра? Кто такой Имунлаукр? Почему о нем не осталось ни единой записи, ни единой легенды? Откуда он был? Почему Бранд взял его имя как имя своего рода? Это точно не могло быть его фамилией — тогда ни у одного народа с языком, из которого могли происходить их имена, не было фамилий. И здесь в дело вступает Кайя. До династии Альберихов, они же династия Затмения, Каэнри’ей правила династия Солнца. Последними правителями были король Зигфрид и королева Сесилия (нет, я не знаю, почему наши цветы зовутся ее именем или почему у нее было имя наших цветов. Кайя не знает тоже), и у них было двое детей, близнецы Имунлаукр и Киана. Да. Имунлаукр — каэнрийский принц. Киану отправили с дипломатической миссией в Тейват, однако она пропала, и спустя несколько лет за ней пошел ее брат. Оба не вернулись, и власть перешла их кузену по отцовской линии, Альбериху. Династия Солнца, как рассказал Кайя, прервалась примерно две тысячи шестьсот лет назад, плюс-минус десятилетие. И сейчас… сейчас я примерно понимаю, что произошло и что я видел. Имунлаукр и Бранд путешествовали вместе, и зима, которую показал мне сон, была ничем иным, как древним Мондштадтом, заметенным снегами до становления лорда Барбатоса архонтом. Я не знаю, почему они путешествовали. Я не знаю, где они впервые встретились и откуда Бранд был родом — хотя… хотя у меня есть мысль. Она связана с тем, почему в этой шкатулке лежит перо. И вот теперь слушай очень внимательно. Это касается всего нашего рода — и, если идеальное сходство Бранда с тобой в моем сне хоть о чем-то говорит, лично тебя. В нашем роду издревле передается это перо, а вместе с ней легенда. Ее мне рассказывала мама, когда я был совсем маленький, и каюсь, я не вспоминал о ней ни разу, даже когда изучал историю Бранда — вспомнил лишь сейчас, после этих кошмаров, когда все сложилось воедино. Легенда звучит так: это перо первому из нас подарил король, и первый из нас пообещал — хоть через десять лет, хоть через сто, хоть через тысячу, но они встретятся вновь, и король узнает его по этому перу. Первый из нас вернет перо королю, и на горе вновь настанет весна. Если я понял все правильно, то… я предполагаю, что Бранд — последний выживший коренной житель Драконьего Хребта. На горе много руин, которые, скорее всего, являются останками древнего королевства, название которого я, каюсь, не знаю — я ничего не нашел, как бы ни искал. Я мечтал подняться на саму гору, но так до сих пор и не поднялся; может быть, однажды я все-таки соберусь с силами и пойду с какой-нибудь экспедицией. Если где-то и остались легенды об Имунлаукре и записи о прошлом Бранда, то только там. Если не там, то я не знаю, где еще искать. Я не верю собственным словам, но Тейват — удивительное место, где возможно любое волшебство. Даже перерождения. Даже то, что люди живут тысячи лет. Я могу лишь молиться, что эта легенда — просто красивая сказка, отчаянная попытка Бранда верить в то, что его дом вновь оживет, сказка, которую он придумал сам для себя, но если нет, если король каким-то чудом до сих пор жив, если Бранд действительно вернулся тобой, то… Дилюк, если ты встретишь короля — ничего не говори ему. Сожги это перо, закопай в землю, сделай с ним что угодно, только не дай ему знать, что Бранд мог вернуться! Ты — это (если это вообще правда) всего лишь вторая жизнь древнего воина, сполна хлебнувшего горя в свою первую жизнь, и ты заслуживаешь счастья и мира, ты заслуживаешь покоя. Ты — не Бранд, хоть ты носишь его кровь и, возможно, душу, ты — Дилюк, капитан рыцарей, счастливый беззаботный мальчишка из богатого и славного рода виноделов. Мы, Рагнвиндры, мирные люди, нас кормит земля, а не меч. Заклинаю тебя великими Семерыми, если вдруг встретишься с королем — не дай ему знать, кто ты и что это проклятое перо вообще у нас до сих пор хранится! Я сам не избавился от него лишь из какого-то внезапного оглушающего страха, обуявшего меня при этой мысли — может статься, эта легенда действительно правда, действительно колдовская клятва, данная отчаявшимся Брандом в надежде вернуться к своему королю и к своей родине, и это перо действительно зачаровано. Слишком много совпадений. Слишком много невероятных событий, чтобы это было совпадениями. Не связывайся с королем. Я принял Кайю, хоть тот и был каэнрийским принцем, потому, что он был всего лишь безвинным ребенком, на плечи которого взвалили непомерную ношу надежды всего народа; но Имунлаукр — не Кайя, Имунлаукр — это древний, обозлившийся на весь наш мир король, потерявший сестру и два королевства, и Бездна знает, что у него на уме. Не связывайся с ним! Если он узнает Бранда в тебе, любыми способами спровадь его прочь — ври, говори, что ничего не знаешь, говори, что в глаза не видел никакое перо, любыми способами прогони его и вычеркни из своей жизни раз и навсегда! Дилюк, из-за моей сердобольности мы и так ходим по лезвию меча, позволяя принцу проклятого народа жить у нас, но об этом я хотя бы ни секунды не жалею; однако я не знаю, что случилось с Драконьим Хребтом два с половиной тысячелетия назад и почему Бранд ушел оттуда вместе с Имунлаукром, но явно ничего хорошего не произошло. Возможно, боги Селестии были замешаны в этом. Я не знаю. Но если последнее — правда, то мы, Рагнвиндры, носим кровь такого же проклятого богами человека, и поэтому ты, Дилюк, в опасности вдвойне. Дилюк, на самом деле я должен на коленях молить у тебя прощения, потому что, возможно, я сломал твою жизнь. Я знаю, ты любишь рыцарство, ты любишь огонь в своей крови, но сейчас, оборачиваясь назад и критически осмысливая свои методы воспитания, я понимаю, что все время я, сам того не всегда осознавая, лепил из тебя исполнителя своих желаний. Я мечтал получить Глаз Бога и стать рыцарем, но ни магией, ни званием я не обладаю — и я вырастил тебя так, что у тебя появился пиро-Глаз, а ты сам стал самым юным капитаном в истории. Четырнадцать лет. Четырнадцать лет, Дилюк, мальчишки в этом возрасте еще гоняют слаймов у речки, а ты уже командуешь отрядами рыцарей! Я безумно горжусь тобой, я так горжусь тобой и Кайей, я правда вами горжусь, но мне страшно подумать, что я не дал тебе расти тем, кем ты мог и должен был бы вырасти. Я вылепил из тебя идеальную — в моем понимании — версию себя. Прости меня, Дилюк. Если сможешь, прости меня. Я так виноват перед тобой. Я виноват перед тобой еще и потому, что своими желаниями фактически поставил тебя под прямой взор богов — и я не знаю теперь, как относиться к твоему Глазу Бога. Раньше я считал его благословением, признанием свыше, но теперь, понимая, кем ты можешь быть, я не могу не думать о том, что этот красный камень — рабский ошейник и кандалы на твоих руках. Боги увидели тебя. Тебя, наследника проклятой крови, ребенка, с которым в одном доме живет принц убитого ими народа, а до кучи — еще, возможно, и воплощение человека, который их искренне (и, быть может, простите меня все за ересь, заслуженно) ненавидит. Дилюк, если эта легенда — правда, если мои сны вещие, то я предал тебя, сам того не зная. Я выдал тебя тем, кто тысячи лет назад убил твоих друзей, твою прошлую семью и весь твой народ. Умоляю, заклинаю всем на свете, не связывайся с королем, если он правда до сих пор жив. Я буду молиться всем богам, чтобы он был мертв. Чтобы легенда осталась легендой. Чтобы Бранд был не с Драконьего Хребта. Чтобы ты был просто Дилюком, моим любимым сыном, а я — всего лишь тронувшимся умом стариком, который напридумывал невесть что из одного-единственного кошмара. Но если все же это правда, то… Не связывайся с королем. Огради себя от него, как сможешь. Ты — Дилюк. Ты не Бранд. Ты рыцарь Ордо Фавониус, а не бродячий воин, и ты заслуживаешь мирного неба над головой, дома и спокойной жизни в окружении друзей и родных, а не бегства от богов и мести за погибшую тысячи лет назад страну. Если не ценишь себя, то подумай хотя бы обо мне, о Кайе, о Джин, малышке Барбаре, обо всех, кто тебя окружает! Не обрекай меня на похороны собственного сына! Пожалуйста, Дилюк. Умоляю. Будь осторожен, но не думай о том, что я тут понаписал, слишком много. Не забивай себе голову зазря. Все еще может обойтись. Я буду молиться богам, чтобы все оказалось просто моими домыслами и выдумками. Я люблю тебя. - Крепус». ...на последнем листке была записана на двух языках колыбельная. «Дом я дарую - Волей твоей Будет целей. Тяжка ноша, Так не бери больше, Чем унести сможешь.» ...о, Семеро. О, Семеро. *** «Mon cher frère, Надеюсь, это письмо найдет тебя в добром здравии. Новости текут горными реками; на родине только и говорят, что о пережитом Мондштадтом вторжении Бездны. Газеты наводнили кадры восстанавливаемой степи и фотографии горожан, и я должен признать, что таких удручающих картин я в жизни не видел. Люди выглядят подавленными, а природа уничтоженной; надеюсь, что, когда ты напишешь мне ответ, дела будут хоть немного лучше. Закончим с любезностями. Ох уж этот письменный пафос. Ты редкостная скотина. Ты хоть представляешь, как напугал меня и матушку?! Мы думали, что ты тихо-мирно сидишь в Академии, двигаешь науку, или чем вы там в Сумеру занимаетесь, а потом мы открываем свежий выпуск «Паровой птицы» и видим тебя в соборном госпитале на первой же странице! «После пожара: первое интервью с мондштадтцами после крупнейшей атаки Ордена Бездны в истории» - и твоя фотография под заголовком! Брат мой драгоценный, у меня на носу конференция, а я не могу сидеть готовиться, потому что каждый раз думаю, а как там брат, а не свалится ли он с переутомлением, а не заражен ли он Порчей, сам того не зная, а если он от чего-то вдруг умрет? Выкинутый тобой номер внезапно напомнил мне о том, что мы с матушкой, оказывается, родственники, потому что я стал более мнительным, чем суммарно был за всю свою жизнь! Но ладно я. Лайл постоянно рядом, и, когда я начинаю отвлекаться от подготовки, он бьет меня моим же докладом по голове, возвращая в реальность. Но матушка! Матушка буквально с ума сходит, и я клянусь, еще немного, и я тоже лишусь рассудка! Лунатик мне свидетель, она не затыкается. Она. Не. Затыкается. Я не могу скрыться от нее даже в собственной комнате. пожалуйста забери меня отсюда я скоро умру я КЛЯНУСЬ я не переживу еще один день ее причитаний СПАСИ МЕНЯ Я знаю, что нельзя говорить плохо о родителях, но я умоляю тебя, сделай хоть что-нибудь. Известие о том, что ты оказался в эпицентре беды, на кой-то ляд напомнило ей, что у нее, оказывается, есть сыновья, и теперь она выливает на меня всю заботу и ласку, какую удерживала все эти годы в себе, и я скоро захлебнусь. Напиши ей, что ты жив-здоров. Даже если ты болен, ранен или умираешь, не говори ей. Скажи мне. Если скажешь ей, она мне плешь своими причитаниями проест. Пощади меня. Возьми на себя цунами материнской любви, старший брат ты или кто! И вообще. Ты мне должен. Я грудью загородил тебя от сотни листов материнских охов-вздохов, сказав, что сам тебе напишу и обязательно все от нее передам. Гордись мною. А если серьезно — я правда беспокоюсь за тебя. На фото ты выглядел совершенно измотанным. Пожалуйста, отдыхай, если это возможно. Я знаю, что в Мондштадте тяжелая ситуация, что лазарет переполнен пострадавшими от Бездны людьми и ты помогаешь целителям, как можешь, но ты (с твоей мощью особенно) не вымотался бы так только на одной медицинской работе. Тебя еще и в поля понесло, леди Кусанали и лорду Подснежнику помогать? Нет, то есть, это неудивительно — я знаю тебя все-таки, но это не меняет того, что на тебя тяжело смотреть. Прошу, береги себя. Ты мне живым нужен. кто меня еще от матушки спасать будет если ты умрешь На более радостной ноте — Лайла пригласили выступать в Главном Театре. Он будет аккомпанировать на рояле певцам на сольных концертах, его первое выступление состоится совсем скоро. Жди новости в газетах о дебюте юного гениального пианиста на главной сцене Фонтейна. Береги себя. И приезжай, как сможешь. Ты в этом году еще не навещал нас. С любовью и волнением за тебя, твой младший брат, Адам К. --- ПРОФЕССОР ПРОФЕССОР ЗДРАВСТВУЙТЕ Это я!!! Лайл!!! Не обессудьте что я пишу не отдельным письмом я просто решил воспользоваться тем что Адам все равно писал вам так что да Этот нехороший человек не сказал вам самого главного Меня! Пригласили! Аккомпанировать! Самой!! Иден!!!! ИДЕН ПОНИМАЕТЕ ИДЕН ЗОЛОТОЙ СОЛОВЕЙ ФОНТЕЙНА И Я БУДУ АККОМПАНИРОВАТЬ ЕЙ НА ЕЕ СОЛЬНОМ КОНЦЕРТЕ В ГЛАВНОМ ТЕАТРЕ ИДЕН НА КОНЦЕРТЫ КОТОРОЙ ХОДИТ САМА ЛЕДИ АДЕЛАИДА ЕСЛИ ВЫ СЛЫШИТЕ КРИК УМИРАЮЩЕЙ ЧАЙКИ ТО ЭТО МОИ КРИКИ ВОСТОРГА а еще Адам вам бессовестно наврал. Я бью его не докладом. Я бью его своими старыми тетрадками по сольфеджио (возможно, я однажды реально хлопнул по нему его же докладом, когда он выпал из реальности во время репетиции выступления на эту его конференцию, но это уже совсем другая история) И да. Пожалуйста берегите себя у вас вид более задолбанный чем у меня был когда я к экзаменам готовился а еще вы Адама своим несчастным видом от подготовки отвлекаете. А у него научрук между прочим из самого Трибунала и опозориться на конференции вот вообще не вариант не губите брату будущее трибуна!!! если он не налажает — а он не налажает, я Адама знаю, он умница, но все равно не отвлекайте его — то это же считай открытая дорога в Трибунал а у вас там ээээ как оно говорится в вашей семье… справедливость должна восторжествовать да вот!!! справедливость должна восторжествовать и Адам должен стать трибуном!!! Поэтому берегите себя и не заставляйте Адама страдать он правда очень переживает за вас а я и за вас и за него (а еще ваша матушка это просто нечто. Она дизморалит меня одним своим появлением на горизонте да, я разрешаю вам ударить меня за эти слова, когда вы приедете, но я ни от одного слова не откажусь) в общем!!! Берегите себя!!! И удачи вам в восстановлении Мондштадта я верю в вас и мы бы приехали но а) мы оба не имеем медицинского образования и Глаз Бога => мы бесполезны б) конференция и концерт….. все я откланиваюсь бывайте профессор!!! - Лайл» *** «Мой драгоценный юный параноик, Не говори об отсутствии уважения к членам семьи человеку, который уже несколько лет нигде не подписывается фамилией. Я матушку знаю дольше, чем ты живешь, так что я прекрасно понимаю твою усталость. Крепись. Не беспокойся за меня. Я не устаю. Я просто не фотогеничный, а еще проклятые проныры-писаки поймали меня в момент заслуженного отдыха. Хотя, насчет «заслуженного» я погорячился — я почти ничего не делаю, только периодически обновляю поддерживающие заклинания-печати на пациентах лазарета, поскольку-постольку помогаю целительницам и слежу за состоянием воды в озере. На полевые работы меня не пускает ни госпожа Младшая Властительница, ни Подснежник; я бы и рад им помочь, но в первый же день, как я попытался предложить свою помощь, госпожа Кусанали выгнала меня в город, сказав, что я глупый человек и не представляю объем работ, который им, богам, предстоит, и вообще, шел бы я отсюда и следил за людьми и водой, а не за землей. На самом деле, в этом есть рационально зерно. Любая пакость, скопившаяся в земле, обязательно попадает в воду, и порою по воде заметить неполадки с почвой выходит даже быстрее. Так что госпожа Кусанали была права. Так что я целые дни почти что ничего не делаю. Не переживай за меня. И передай матушке, чтобы не переживала тоже. Лайл рассказал мне, что ты пишешь работу под руководством кого-то из Трибунала. Хоть я и немного опечален тем, что ты мне не написал об этом сам, я очень рад за тебя. Заставить этих снобов заметить кого-то — крайне тяжелое дело, а убедить их взять этого кого-то под свою «опеку» еще сложнее, и я несказанно горд тем, что твои успехи на юридическом поприще настолько заинтересовали их. Я желаю тебе всей удачи на свете, какая есть. Но помни — даже если у тебя ничего не получится на конференции, я не перестану гордиться тобой и радоваться за тебя. Ты априори огромный молодец. Я не перестаю поражаться тому, какие вы с Лайлом оба талантливые и способные юноши. Мне жаль, что я не смогу приехать на ваши выступления. Ситуация в Мондштадте все еще не наладилась полностью и требует моего присутствия — даже спустя полторы недели земли не восстановлены до конца, и у многих людей обнаруживаются побочные эффекты от пребывания в зоне поражения Порчи, и это уж не говоря о тех, у кого обострились заболевания на фоне простого стресса. Но прогресс налицо, госпожа Кусанали и Подснежник работают изо всех сил, как и целительницы Собора, люди потихоньку успокаиваются и возвращаются к обычной жизни, и я смею надеяться, что к концу этой недели все придет в относительную норму. Еще раз: не переживай за меня. Сиди и готовься. У тебя есть, о чем переживать, кроме меня. Обязательно напиши мне итоги конференции. И помни: что бы ни случилось — я тобой горжусь и люблю тебя. Вполне себе живой, Твой старший брат, Кевин --- Месье, где ваши письменные манеры? Но да, Лайл, здравствуй. Я тоже рад услышаться. Пожалуйста, не бей Адама по голове. Если он заработает сотрясение мозга, ему будет сложно выступать на конференции, и тогда он точно провалится. Голову необходимо беречь. Поздравляю со вступлением в ряды артистов Главного Театра! Пришли мне расписание своих концертов. Я постараюсь приехать сразу же, как ситуация в Мондштадте перестанет требовать моего присутствия, и обязательно посещу все, какие смогу. Великие Семеро, я ведь помню тебя с тех времен, когда ты ростом едва доставал до крышки рояля, а теперь ты сидишь за этим самым роялем в Главном Театре и играешь для самых ярких звезд Фонтейна. Еще немного — и выйдешь на мировую сцену. Семь наций еще запомнят великого пианиста Лайла. Ты молодец. Я желаю тебе всех успехов. Покори их всех! И последнее напутствие. После концерта обязательно передай Иден следующее: «Избавитель передает Золотому Соловью и остальным Бегущим привет». Не забудь. - Кевин» *** Софья пришла в себя ночью через полторы недели после битвы. В лазарете тогда находились только вернувшийся из степи Подснежник, спавшая на соседней койке Паймон, в который раз оставшийся на ночное дежурство Кевин, Барбара и пришедшая за сестрой Джин. Осмотр показал хорошо заживавшие раны на животе, плече, обоих предплечьях и груди. Однако Порча на обрубке языка, стимулированная зараженным гнозисом и обширными ранениями, перекинулась на голосовые связки, и восстановить их более не представлялось возможным даже гидро- и дендро-колдовством. Софья не плакала. Софья не впала в ступор, когда ей озвучили ее ранения и неутешительный вывод, что даже операцией ее голос было не вернуть. Софья только крепко прижала к себе Паймон и сидевшего на краю ее койки Подснежника и обернулась на соседнюю кровать. Люмин не просыпалась. *** Финал кулинарных соревнований все-таки состоялся пять дней спустя с поистине грандиозным размахом — журналистами, судьями и заключительной фазой, в которую каждый желающий мог попробовать блюда участников. Гоба, которому не дали участвовать, прыгал вокруг зевак и конкурсантов, весело кряхтя и оказывая им посильную моральную поддержку. Несмотря на все, победила все равно Сян Лин. *** «Водяное отродье, ты себя на измор взять решил? С письмом должен быть травяной сбор в мешочках. Заваривай и пей. Если сбора не было — хлопни конвертом по голове каждому, кто вез эту партию почты. Если не будешь пить отвар, конвертом по голове прилетит тебе. Я лично собирал и сушил эту вонючую дрянь. Своими, чтоб ты знал, руками. Ходил по северным степям день и ночь, жарился под солнцем и собирал. Теперь руки не отмываются от сока и пахнут песком. Цени мои усилия. Смотри. Твой мешочек помечен «К», потому что ты Кевин. Я расщедрился и собрал еще немного этой непонятной травы для остальных (помечен «О»), потому что, судя по газетным фотографиям, там вам всем весело. Пользуйся, пока я вас жалею. Если в следующих трех выпусках «Паровой птицы» я не увижу, что тебе лучше, пеняй на себя. - К» *** «Спасибо огромное. Сбор дошел. Пахнет действительно забавно, а еще Подснежник ругался, что трава собрана не по правилам, но помогает на ура. Лучше той химии, которую льют в зелья бодрости, по крайней мере, и не вызывает головную боль одним только запахом. Зачем тебя занесло в северные степи? Я сейчас в порядке — твоими стараниями в том числе. Всем постепенно становится лучше. Леди Кусанали и Подснежник почти закончили восстанавливать сожженные степи (я наивно полагал, что это займет недели полторы… я очень сильно недооценил Бездну. О ч е н ь), и, что еще лучше, к ним присоединились другие боги — и архонты, и божества, и просто сильные духи, как рассказывала леди Кусанали, все вместе устанавливают новую защиту над Мондштадтом взамен снесенной во время битвы. Все возвращается в норму. Еще раз, огромное спасибо за травы. Сейчас любая помощь необходима; лазареты, конечно, не забиты перманентно под завязку, но из-за магической нестабильности земли и полного раздрая, творящегося с артериями земли, людям плохо, так что сестры Церкви все равно работают не покладая рук. Кстати, пока не забыл. Я не могу говорить с уверенностью, однако мне кажется, что здесь, в Мондштадте, живет наш собрат по магии. Если быть точными, то сестра — к тому же скорее твоя, а не моя. Я пока что не уверен ни капли в своем предположении, но судя по тому, что я наблюдаю… Колоссальный уровень силы для ее возраста (она создала фамильяра в четырнадцать лет. Настоящего разумного фамильяра, не просто отражение ее сознания, а полноценный разум! Назови мне навскидку хоть еще одного владельца Глаза Бога с настоящим фамильяром!) или даже колоссальный потенциал, еще не раскрытый до конца; спонтанные вспышки провидческих способностей; почти нечеловеческая интуиция и чутье, сделавшие ее легендой разведки в Гильдии Искателей Приключений. Девочка не без причуд, да, но все мы тут друг другу нормальными кажемся. Я очень хотел бы, чтобы оказалось, что она правда электромант. Это было бы чудом. Буду надеяться на лучшее; если подвернется возможность, проведу пару простых тестов и посоветуюсь с окружающими. И если мои подозрения подтвердятся… В нашем кругу отрицателей селестинской магии будет прибавление. Где бы ты ни был — попутного тебе ветра и спокойных вод. И в третий раз спасибо за то, что помог. - Кевин» *** - Не стойте столбом, леди Действующий Грандмастер. Вы меня не потревожили. Ложитесь рядом. Джин, подумав, опустилась на укрытую мягким зеленым ковром землю у подножия статуи Семи Архонтов и, сложив руки на животе, действительно легла. Небо над головой смеялось прозрачно-голубой вышиной. Густая трава щекотала лицо. От земли давно не пахло гарью, от земли пахло сладким разнотравьем, воздух звенел цветами и водой, воздух шептался вернувшимися ветрами, но… Но почему-то Джин все равно не могла расслабиться. Может быть, потому, что над головой больше не шелестела изумрудная крона Дерева Веннессы. Может быть, потому, что не чувствовалось извечного перешептывания крохотных всполохов анемо, питавших корни и ствол тысячелетнего гиганта. Может быть, потому, что древо, хранившее покой всего города и одной отдельной женщины все эти годы, исчезло навсегда. Даже боги не смогли его вернуть. Джин украдкой бросила взгляд на лежавшую рядом леди Кусанали. Богиня выглядела необыкновенно мирно — нежно-травяные локоны разметались по земле, грудная клетка мерно поднималась и опускалась в такт спокойному дыханию, а на животе свернулась клубочком, греясь на летнем солнышке, маленькая черная змейка с желтыми пятнами-«ушками» на голове. Гуннхильдр слегка удивилась внезапной гостье, но в голове тут же всплыло — Лиза однажды обмолвилась, что регентша Сумеру была богиней не только цветов, но еще и змей. «Богиней всего, за что известна природа Сумеру — ярких цветов и ядовитых змей», - улыбнулась тогда ведьма. Змеи, наверно, чувствовали свою покровительницу. Джин вновь уставилась в небо. Теплый ветер, ласковый и пустой, гладил по лицу. - ...леди Джин? - Леди Кусанали? - женщина, вскинувшись, тут же села и обернулась на правительницу. Кусанали смотрела, казалось, прямо в душу собеседнице своими нечеловеческими глазами. Она помолчала пару секунд, собираясь с мыслями. Коротко выдохнула. - ...простите нас, - тихие слова дались ей с трудом, - и меня, и остальных архонтов. Мы вас подвели. - Леди Кусанали, но вы спасли нас! - тут же возразила, не понимая, Гуннхильдр, - без вас мы бы не пережили нападение Принца. Без вашей самоотверженной помощи нам бы пришлось переселяться, и в самом лучшем случае мы бы ушли на север, к порту Дорнман, и в мондштадтские земли стало бы ходить опаснее, чем в Пепельное Море. Но благодаря вам мы остались здесь жить. Мондштадтцам не пришлось бросать дома. Вы не подвели нас никоим образом! Кусанали только горько улыбнулась, поджав губы. - Если бы мы сразу действовали сообща, лорд Барбатос бы не пожертвовал собой, - она плавно села, осторожно переложив ужика на колени — змееныш тут же переполз на бедро и вновь свернулся там спиралькой, - мы лишили вас архонта. Я лишила вас архонта, потому что соображала недостаточно быстро. Я лишила вас символа вашей земли и даже не могу вернуть его вам. Я, старшая из оставшихся божеств природы, не могу вернуть одно-единственное дерево… Богиня, кисло фыркнув, покачала головой. У Джин от ее слов сжалось сердце. Она не смогла заставить себя обернуться и посмотреть на пустоту за спиной. - Я знаю, сколько Дерево Веннессы значило для вас, людей, - Кусанали опустила ладонь в траву, и ей на руку заполз еще один уж, поменьше первого, совсем тоненький, - но вы даже не представляете, сколько оно значило для вашей земли. Его корни связывали все здешние артерии. Убить дерево — все равно, что вырвать из тела сердце. И на самом деле… пока здесь не прорастет что-то новое, артерии земли так и будут пребывать в хаосе. А прорасти в этом месте из-за колоссального скопления энергии не может практически ничто. Лиза последнее время жаловалась на то, что колдовать стало резко сложнее. Сестренка сама однажды призналась Джин, что исцеление начало даваться ей с небывалым ранее трудом, как будто гидро не текло вместе с кровью по венам, а проталкивалось, загустев, сквозь плотно переплетенные и пережатые друг другом тонкие сосудики. В лазарет каждый день приходили люди с тошнотой, сильными головокружениями и непрекращающимся звоном в ушах, в худших случаях бедняги и вовсе теряли связь с реальностью. У кого-то нестерпимо ломило в костях, хотя раньше никогда даже не ныло на погоду. У леди Грандмастер участились мигрени, хоть она и списывала это на рабочую загруженность — шутка ли, помогать людям восстанавливаться после нападения Бездны, попутно общаясь с дружелюбной, но все-таки болтливой и вездесущей фонтейнской прессой… Так значит… значит, это теперь надолго?.. Кажется, Джин прошептала последнее вслух, потому что леди Кусанали горько хмыкнула. - Я могу лишь молиться, чтобы не навсегда, - она обняла себя за локти — меньший из ужиков переполз ей на плечи и повис на шее, как странное колье, - обычное дерево здесь больше не вырастет. Только Ирминсул. Но Ирминсул до ужаса своевольный, он очень мало кому дается в руки и уж тем более не позволит переносить себя куда-либо с того места, где он пророс. Мы с Подснежником попытаемся поговорить с теми ростками, которые найдем, но… но я не могу ничего обещать. Может статься, то, что не сделала с вами Порча, сделают артерии земли. Выселят из Мондштадта, сделав жизнь невыносимой. Если белое древо не согласится дать свой росток здесь, мондштадтцам придется уйти. Если артерии не придут в норму, маги не смогут колдовать, а обычные люди — прожить хотя бы один день без постоянной боли. Джин… Джин не знала, что делать. Не знала, должна ли она была думать об этом сейчас и готовиться всеми силами к предстоящему переселению, чтобы оно прошло как можно более гладко и безболезненно, или поверить в чудо и продолжить жить, как жила, помогая людям и решая повседневные рыцарские проблемы. Выплатить компенсацию пострадавшим спрингвейлским фермерам, закупить партию материалов для лечебных зелий для лаборатории Альбедо и Сахарозы, проверить патрули, принять отчеты, посидеть с Кли, которая последнее время спала как попало, измученная не проходившей ломотой в ногах, такой, как при гриппе… сходить в Собор, проведать Барбару и остальных сестер, обменяться парой слов с непривычно дисциплинированной и деятельной Розарией, приветственно кивнуть вернувшемуся на пост Виктору, выслушать жалобы посетителей лазарета, убедиться, что Люмин до сих пор не пришла в себя, потому что Софья и Паймон уже который день сидели безвылазно в Соборе у койки бессознательной подруги… Джин в степи-то, считай, выгнали сговорившиеся капитаны, чтобы она хоть чуть-чуть подышала свежим воздухом. Женщина была им благодарна. Даже несмотря на то, что от осознания ветреной пустоты за статуей сердце сжималось до боли, стягивая грудную клетку в один крохотный комок. Жизнь… жизнь продолжалась. Жизнь правда продолжалась, хоть иногда и казалось, что Мондштадт повис в непонятном состоянии, словно задержал дыхание, ожидая, когда этот странный сюрреалистичный сон кончится, когда он очнется и увидит вековое древо посреди степей на юго-востоке, когда он услышит хлопанье белых крыльев, когда анемо заструится по здоровым и целым артериям земли, шепчась в листьях и корнях. Но это не было сном. Это была их реальность. Их новая реальность без Дерева Веннессы и Анемо Архонта — теперь уже по-настоящему без него. Конечно, об этом почти никто не знал. Джин боялась представить, какая паника поднялась бы, узнай мондштадтцы, что их архонт пожертвовал все равно что собой, чтобы их спасти. Что на них напала не просто Бездна, приведшая больше воинов, а сам Принц. Им… им не нужно было об этом знать. Многие и без того не могли спать. Но жизнь продолжалась. Никто не умер. Они даже умудрились устроить праздник и хотя бы на день, но забыть обо всех печалях и бедах. Тем вечером в Мондштадте снова звучали песни… Кусанали, не произнесшая больше ни слова, медленно легла на землю. Джин, подумав, подползла к статуе Барбатоса и уселась на каменном подножье, прислонившись к гладкому постаменту. Статуя, как всякий обыкновенный камень, слегка холодила спину. *** Следующим утром Джин, шедшая к кузнецу сделать заказ на новую партию мечей, увидела у стойки Гильдии высокую девушку в черном меховом плаще, из-под которого виднелся белый с голубой вышивкой кафтан, такие же теплые штаны и черные сапоги. Ее волосы были грубо, словно первым попавшимся ножом, обрублены чуть выше плеч. На поясе висел арбалет. Только благодаря молча парившей рядом Паймон леди Грандмастер признала в записывавшейся в Гильдию девушке Софью. *** - Не приходит в себя? - Никакого прогресса. Вообще никакого. Подснежник убрал руку со лба раненой и, тихо выдохнув, опустил плечи. Кевин привалился к дверному косяку, скрестив руки на груди. То, что Люмин до сих пор не пришла в себя, напрягало их обоих, хотя профессора тревожило еще и то, сколько сил Некромант безрезультатно вливал в девушку, истощая себя. Его энергия уходила в нее, как в бездонный колодец. Что-то было очень сильно не так, но… Но никто не мог почувствовать, что. Кевин ничего не ощущал. Подснежник тоже. Ни ментального влияния, ни какого-то еще магического воздействия, ничего. Как будто это была обычная кома. Но все, кто не проснулся в первую же ночь, уже давно были возвращены архонтом в сознание. Все, кроме Люмин. Даже Софья, изрезанная Вестником на ленты и проткнутая насквозь, уже ходила по городу со своей летающей подругой, большую часть времени проводя на тренировочной площадке Гильдии, упражняясь в стрельбе из арбалета — профессор, один раз наблюдавший за тренировкой новоявленной искательницы приключений, с удивлением отметил, что с оружием она обращалась так, как будто с рождения стреляла. Гуслярка явно была не просто бродячей сказительницей, да и то, как близко она общалась с Подснежником, хотя, по их обоюдным заверениям, встретились они только после первой обороны Мондштадта… В этом городе обреталось слишком много странных личностей. Взять хоть ту же Паймон. Кевин понятия не имел, что она была такое (Подснежник сказал как-то раз, что маленькая прожора была феей, но Кевин ответил на это только скептическим взглядом — от настоящих фей остались лишь каменные сады и насекомоподобные светящиеся сгустки, и они точно не потребляли пищу в таких количествах) и почему почти никого вокруг ее неизвестная видовая принадлежность не заботила. И Люмин. Десятитысячелетняя звезда из другого мира, потерявшая брата. (Хорошо дружить с архонтом — порой он делился информацией об истинном положении вещей в мире и о том, кто иногда скрывается под личиной обычного человека.) Люмин, которая уже какой день не просыпалась Бездна знает почему. - Не понимаю, - шикнул Подснежник, - ничего не понимаю. Я уже всех разбудил. Я даже Соню вылечил. Соню, Кевин, от которой живого места после моего гнозиса не было. А Люмин до сих пор без сознания. В прошлый раз она провалялась пять дней, но я ее тогда, извините, из мертвецов вытаскивал, а потом она до кучи всех своей силой бессознательно лечила, но сейчас прошли буквально недели? Это развоплощение так подействовало?.. а если да? Людской разум пережить такое не способен, что если… что если ей это вот так аукнулось? Что если ее сознание не соберется обратно, и она больше не проснется? Что я Соне скажу? - Соберется, - отрезал Кевин, - цветок, она сестра-близнец существа, которое годами удерживало в себе Принца Бездны. Мы с тобой оба понятия не имеем, какой у нее настоящий потенциал. Если ее брат справился, значит, справится и она. Смотреть на изможденного бесплотными попытками вернуть девушку в сознание Подснежника было мучением. Если бы Кевин мог, он бы лично залез в чужое сознание и вытащил бы Люмин оттуда за шкирку, но он не был столь сильным, как Некромант, менталистом, чтобы провернуть такое. Если даже Бог Мудрости, сильнейший маг разума в Тейвате, ничего не мог почувствовать… значит, либо это и правда была просто глубокая кома, либо… «Как же, мать вашу, хорошо, когда в мозги никто не лезет, - вспомнилось ему, как леди Мурата зябко передернула плечами от воспоминаний, чертя один из уровней громадной печати, - такое чувство, что Принц, сука страшная, меня тогда во все извилины отымел. Его вообще хера с два из разума выгонишь, и ведь даже не почувствуешь, что он у тебя в голове, пока он сам не скажет, мерзопакость жгучая!» Кевина передернуло. Ему повезло натолкнуться на Принца в ослабленном состоянии. Профессору не хотелось даже пытаться представить, насколько жуткой у чудовища была аура на пике сил, если даже израненным в край он внушал приклеивавший к земле глухой ужас. А от мысли о том, что повелитель Бездны мог сидеть в твоей голове, и ты бы ничего не почувствовал, не пожелай он открыться, по спине бежали мурашки. Подснежник иногда развлекался тем, что залезал в его разум, но никогда не делал это без спроса, и чужое вмешательство ощущалось легким-легким дымком в голове, чуть-чуть мешавшим думать. Но если даже магия сильнейшего менталиста все равно пусть почти не заметно, но ощущалась, насколько силен должен был быть тот, чье колдовство не было вообще никакой возможности отследить? С чудовищем какого плана они столкнулись?.. Было бы идеально, если бы оказалось, что Принц погиб в битве на берегу, но Кевин в такие чудеса не верил. Повелитель Бездны, насколько профессор понял из рассказов леди Кусанали, Подснежника и Лунатика, был ни много ни мало уничтожителем миров. Не могло существо такой мощи дать им отделаться малой кровью и погибнуть в первом же бою. Не могло. Хотя, может быть, Кевин просто был пессимистом. Но Лунатик ему свидетель, лучше бы Принц был мертв. Его смерть равнялась безопасности Тейвата, что включало в себя безопасность Подснежника тоже, а Кевин предпочел бы, чтобы архонт был в безопасности, спокоен и счастлив, а не измотан восстановлением сожженной земли и попытками вернуть в сознание Люмин. Люмин, ну проснись уже, хватит его изводить… Кевин посмотрел на неподвижно сидевшего на стуле у койки Подснежника. Подумал. Через секунду на слегка растрепанные белые волосы легло прозрачное сапфировое свечение от восстанавливающей силы печати-нимба, возникшей над чужой макушкой. Ему шло, подумал с легкой улыбкой мужчина. Подснежник ведь и правда был святой. - Ага, лечить меня взялся? - тихо фыркнул архонт, дотронувшись кончиками пальцев до сотканного из гидро обруча, - я ж живой вроде, в честь чего такая забота? - Что за вопиющая неблагодарность, - цыкнул шутливо Кевин, улыбнувшись шире, - я ему помогаю, а он еще и недоволен. Могу убрать. - Э-не-не-не, оставь! Оставь! Я ценю твою заботу и очень ей рад! - То-то же… Подснежник, усмехнувшись, благодарно улыбнулся. Эта его улыбка — закрытая, расслабленная, от которой Подснежник слегка щурился, и в уголках матово-черных глаз собирались тонкие-тонкие морщинки — была, наверно, одной из самых нежных улыбок, которые Кевин в своей жизни видел. Архонт умудрялся улыбаться даже сейчас, уставший и медленно, но верно терявший надежду, не понимавший, почему его силы не работали на раненой Путешественнице. Что за человек, ну… Проснись уже, Люмин. Хватит Подснежника и всех остальных изводить. Хватит... *** Собор встретил его светлым безлюдьем. Он, стараясь шуметь как можно меньше, опустился на деревянную скамью. Шорох пальто тихим эхом растворился в просторном зале. Пусто. Пусто и тихо. Только утренний свет просачивался сквозь витражные окна, ложась на мраморный пол. Дилюк неслышно выдохнул, сложил руки в замок, опустил голову и прикрыл глаза. Здравствуй, отец. Я… не знаю, с чего мне начать. Я нашел твое письмо. Сны с тех пор прекратились, как будто поняли, что донесли до меня то, что хотели, и потому перестали донимать меня. Правда, я все равно плохо сплю и постоянно просыпаюсь полтретьего, но сейчас многие мучаются бессонницей. Джин говорила, что это из-за нарушенного тока энергии в артериях земли. Дерево Веннессы сгорело, вместо него ничего, кроме Ирминсула, не вырастет, а посадить Ирминсул — задача крайне сложная, так что… так что мы можем только ждать и надеяться, что боги нас защитят. Мы, люди, здесь бессильны. Итак… итак, я нашел твое письмо. Я рад, что ты решил записать это послание — если бы не оно, сколько бы я мучился со своими снами, тщетно пытаясь понять, что они значат и чего от меня хотят? - но теперь у меня вопросов только больше. И главный из них — какой Бездны?! Какой Бездны ты скрывал от меня то, кем был Кайя?! Если ты знал, если он знал, что ты знаешь, почему не мог знать я?! Ты боялся, что я разболтаю? Ты думал обо мне как о человеке, не способном держать язык за зубами, когда надо? Ты боялся посвящать меня в темные секреты, которые напрямую касались нас троих? Отец, я знаю, что ты любил Кайю, как члена семьи, я знаю, что ты заботился о нем и переживал за него, но отец, я тоже был семьей! Я не заслуживал знать? Я был «слишком маленьким» для того, чтобы знать, что мой ближайший человек, тот, которого я считал своей семьей, с которым я вырос, которого я любил (ты знал, отец, я помню твои глаза, ты обо всем знал) был принцем погибшей страны, которого бросили на нашем пороге, как шпиона? Я не заслуживал знать, что ему грозила настоящая опасность, что за ним точно наблюдали боги, ожидая первого же момента, когда он оступится? Я правда не заслуживал это знать? Отец, п о ч е м у? В моей жизни есть два решения, о которых я жалею. Первое — это то, что я пошел без разбора косить Фатуи, как чертов серийный маньяк. Да, многие из них — отвратительные люди, да, они причинили много зла, но я убивал их, мстя за тебя, и мстил я не тем. Виноват был только один, а погибли десятки, если не сотни. Моя кровавая жатва едва не стоила мне жизни, и я до сих пор не знаю, кто или что меня тогда пощадило; если бы я мог вернуться назад, я бы сказал себе восемнадцатилетнему — бросай все силы на то, чтобы найти информацию о Глазе Порчи и лично Дотторе! Остальные не имели к произошедшему отношения, две трети из них о Крепусе Рагнвиндре в жизни не слышали! Не убивай людей зазря! Второе, о чем я жалею — это то, что я вышвырнул Кайю из дома. Но знаешь — вплоть до самого пришествия Принца я не знал, должен ли я сожалеть. Я чуть не убил его тогда потому, что думал, что все это время он обманывал меня. Обманывал т е б я. Я мог проглотить любое зло, направленное на меня, но простить ему такой долгий обман моего отца я не мог. Я думал, что все последние восемь лет твоей жизни были ложью. Что все это время Кайя замышлял против тебя недоброе. Я думал, что он жестоко пользовался твоим неведением, твоей любовью, твоим теплом, что он, ворон в павлиньих перьях, не заслужил и толики той любви, что ты дал ему. Я ненавидел его только из-за тебя. И все это время что-то грызло меня изнутри, что-то говорило мне, что я был неправ, что я должен был сделать иначе, и я спрашивал себя — а как иначе? Просто простить человека, обманывавшего моего отца? Простить того, кто рано или поздно поднял бы против нас меч? Простить того, кто жил в нашем доме, ожидая момента, когда придет его настоящая родня, чтобы тут же переметнуться к ним и повести их на нас войной? А оказывается, ты знал! Ты все это время, Бездна тебя сожри, отец, знал! Ты знал, кем был Кайя, ты знал, что за судьбу ему уготовили, ты все знал, а мне рассказывать не стал! И ведь твое знание не было секретом для Кайи. Ты ничего бы не порушил, если бы рассказал мне в тот же день, как рассказал обо всем ему. Это не Кайя обманывал тебя. Это ты обманывал меня. Знаешь, я понял, почему тебя не взяли в рыцари и почему тебе не дали Глаз Бога. Ты трус. Ты чертов трус. Ты не смог довериться собственному сыну. Что тебе мешало, отец?! Я разве был болтуном?! Я разве был чужим человеком?! Кайя разве был мне совершенно никем?! Я не заслуживал знать, кто он такой и что с ним может произойти?! Отец, если бы ты не молчал, ничего бы не произошло! Поздравляю, отец. Твоя трусость стоила нам семьи. Спасибо. Я не знаю, кто я. Я не знаю, что о тебе думать. Я не знаю, осталось ли в моей жизни хоть что-то, что не будет отравлено моими сожалениями или открывшейся мне правдой. Я ненавижу, что твоя трусость передалась мне, потому что, даже зная теперь все, я не представляю, как поговорить с Кайей. Я не знаю, что ему сказать. Я не знаю, как попросить прощения за то, что я, оказывается, идиот по всем параметрам, чуть не убивший самого дорогого человека за то, чего не существовало. За обман, которого никогда не было. Ты все знал, отец. Только я, оказывается, ничего не знал. Я не прошу у тебя совета. Я не прошу у тебя помощи в том, чтобы выкинуть мою бесполезную гордость в помойную яму и пойти к Кайе каяться во всем. Я не прошу у тебя ответа на вопрос, кто же я все-таки такой, потому что хоть что-то ты не знал тоже. Я Дилюк? Я Бранд? Мой дом у озера, в фамильном имении? Мой дом сточен в пыль временем и заметен снегом? Что будет, если я найду короля? Что будет, если он меня найдет? Какой из двух меня — Дилюк или Бранд — настоящая личность? Я все еще Дилюк? Я когда-нибудь вообще был Дилюком? Что из того, что я знаю и помню, было именно таким и случилось именно так, как я запомнил? Что еще я узнаю такого, что перевернет все с ног на голову? Я не буду избегать короля. Я буду искать его. Если моя судьба связана с ним, я не буду убегать. В конце концов, я хотя бы должен вернуть ему его перо. Хоть что-то я наконец-то сделаю правильно. Спасибо тебе, отец. Не знаю, за что. Может быть, за то, что мое детство и отрочество все-таки было правда счастливым — может быть, у счастья, построенного на лжи, все-таки есть цена. Может быть, за то, что благодаря твоим стараниям я получил Глаз Бога — и мне все равно, что через него боги видят меня, они ведь и без того меня, оказывается, видели. Спасибо тебе за то, что я едва не убил Кайю за несуществующую ложь. Спасибо тебе за надежду на лучшее. Теперь каждый раз, когда я буду о чем-то сожалеть, я смогу абсолютно искренне думать, что все еще не так плохо, потому что даже я не смогу сломать что-то так, как это умел ты. Где бы ты ни был, отец, я надеюсь, что там вечный штиль. *** Его шерсть пахла яблоками. Яблоками, сесилиями и небом. Ветром. Чем-то свободным и свежим, далеким, как холодный лазурный простор. Чем-то родным. Венти медленно прикрыл глаза, зарываясь пальцами в шелковую шерсть и сонно прочесывая ее. Двалин под ним глухо заурчал, довольный. В старом городе дул легкий-легкий бриз, теплый и ласковый. Иногда бард чувствовал редкие прохладные порывы, но даже они не пробегались мурашками по коже, а лишь вплетались в спутавшиеся волосы, мягко ероша бирюзовые пряди; порой рядом с юношей пролетали, звеня, белые анемогранумы, крохотные воздушные существа, похожие на светлячков с длинным хвостом, как ветвь плакучей ивы. Они зависали рядом с Венти, порой ложились ему на плечи или на грудь, свешивая хвост, а потом улетали, убедившись, видимо, что бог просто дремал и что с ним ничего не случилось. Венти хотел помочь остальным возрождать степи и ставить новую защиту — в конце концов, это были его земли, и кто, если не он, должен был помогать их восстанавливать? - но архонты даже близко не подпустили его к работе. Подснежник и вовсе заявил, что если бог попытается после того, как он пожертвовал гнозисом и потерял крылья, колдовать даже в половину силы, целитель его напичкает снотворным и погрузит в искусственную кому до конца работ. Пришлось подчиниться и уйти восстанавливаться самому. Особого выбора, куда уйти отсыпаться, не было. Дерево Веннессы сгорело, и следующим по концентрации анемо местом оказался старый город — к тому же, тут прятался от людей, стыдясь показываться им после всего произошедшего на глаза, Двалин. Венти так давно не видел Двалина. Пятьсот лет, по-хорошему. Та единичная встреча в лесу была не в счет. И сейчас Венти дремал который день, улегшись на драконьей спине. Лопатки уже не болели. Да, в теле сохранялась обездвиживающая слабость и пустота, как будто все внутренности выскребли, но боль ушла совсем, и фантомное ощущение чего-то за спиной уже не мучило, изводя сознание. Организм восстанавливался. Да и, право слово, почему он не должен был? Венти пережил Катаклизм, пережил отравление Порчей, Венти после стольких вещей просыпался, как ни в чем не бывало, так почему не должен был проснуться сейчас? Ему даже не требовалось действительно спать. Обычной неглубокой дремы хватало с лихвой. Тем более — здесь, в старом городе. На Двалине, который в основном тихо лежал на травке, грея на солнце распластанные крылья, и иногда поднимался в воздух и плавно парил над руинами, стараясь не тревожить спавшего на его спине друга. Ветры рассказывали своему младшему брату о том, что происходило в Мондштадте, о том, что боги и духи всех наций пришли помогать — Венти чувствовал Мурату, Лунатика, Подснежника и Кусанали, Моракса, Венти чувствовал пришедшую вечером первого же дня Эи-Вельзевул (все-таки вышла на белый свет, девочка, улыбнулся он слабо — с возвращением, родная) и добрую старушку Мадам Пин, Венти чувствовал многих. Не было только Астарот и Аделаиды. Насколько сильно Астарот возненавидела его, что даже смерть ее мужа не заставила ее ступить на земли бога ветров? А Аделаиду… Аделаиду он и не ждал. Признаться честно — как бы жестоко и неправильно это ни было — у Венти с души камень свалился, когда он понял, что Гидро Архонт не придет. Так было спокойнее. Новая божественная защита не могла сравниться со старой, сотканной из магии Селестии, но все равно это было хоть что-то. Новая огромная печать, сплетенная из семи элементов, вспыхнула и тут же погасла, накрыв собой весь Мондштадт — гео, пиро, электро и дендро подарили архонты, гидро поделился Лунатик, крио отдал Андриус, а анемо вплелось холодными ветрами Декарабиана. Венти не возражал. Венти даже чувствовал странную тихую радость, что бог бурь наконец-то смог действительно помочь своему городу. (Венти думал, что, будь остальные здесь, они бы тоже были на самом деле рады — а насчет Амос не приходилось даже гадать.) Над новой защитой для города работали не только боги. Все, кто мог, внесли свою лепту — и люди, и духи, и младшие божества; ветра говорили об Адептах, о ёкаях, о волчатах-метелях, ветра шептались о детях северных степей — о созданиях из костей и глины, о девушках в травяных сарафанах и коренастых существах в черных балахонах, ветра видели маленьких океанид. Все, услышав о беде, пришли помогать. Что-то внутри от этого теплело. Венти всегда знал, что его дети могли прекрасно жить без него, но видеть самому, как весь Тейват объединился, чтобы помочь Мондштадту, лишившемуся архонта по-настоящему… это грело. И немного обнадеживало. Может, все еще действительно наладится. Может, артерии земли придут в норму совсем скоро, а если нет — может быть, Хребет сжалится над непутевым богом в последний раз и подарит ему ветку белого древа, чтобы она проросла на месте сплетения корней. Может быть… может быть, скоро проснется Люмин.

(От желания увидеть ее и снова услышать ее голос становилось тянуще больно. Ему было неспокойно. Он должен был забрать ее с собой. Он должен был остаться рядом с ней. Он должен был стеречь ее сны. Что-то могло пойти не так. Он должен был беречь ее сон. Но ведь Подснежник — сильнейший менталист Тейвата, он ведь почует, если что-то не так, верно?)

Скоро… скоро она проснется. Обязательно. Ветра говорили ему о том, что Путешественница до сих пор не пришла в себя, забывшись беспокойным сном, но Венти надеялся на лучшее. Не мог не надеяться. Он не винил Двалина за произошедшее. В том, что случилось с Люмин и Софьей (Софья, Бездна все пожри, Софья, почему его снова не было рядом, когда он был так нужен?! Почему он допустил это? Софья, во имя небес, Софья, за что мир с тобой так обошелся?..), не было драконьей вины, что бы сам Двалин ни думал. В травмах девчонок была виновата только Бездна. Только Принц. И Венти, который никогда не успевал. Хроно, Хроно, почему ты не благословила его временем… Но… все уже прошло. Нельзя было вернуться назад и исправить содеянное или успеть сделать что-то еще. Нужно было разбираться с тем, что было, и по кусочкам собирать витраж будущего. Скоро он проснется. Скоро он проснется, и ему нужно будет убедиться, что с его землями все в порядке, а потом снова сходить на Драконий Хребет и попытаться поговорить с Ирминсулом. Может быть, Венти повезет. Лазурная шерсть пахла яблоками. *** «ВЫ ЗНАЕТЕ И Д Е Н?????» *** «Я очень ценю то, что ты отправил мне письмо из трех слов, занявших все место на целом листе бумаги, и все ради того, чтобы выразить свое удивление, но прошу, Лайл, манеры. Я прекрасно слышу твой громкий голос, даже когда ты пишешь по-человечески. Но да, я знаю Иден. Я, стоит отметить, знаю довольно много людей. В мою юность даже ходила широко известная в узких кругах шутка, что если ты хоть секунду пробыл в Фонтейне, Кевин точно тебя знает. Не уверен, что это было правдой — как ни крути, а я все-таки простой человек, чутья Лунатика у меня нет — но, должен признать, было довольно забавно обладать такой репутацией. Поздравляю тебя с первым выступлением в Главном Театре в качестве его полноценного сотрудника. Ты заслужил каждого аплодировавшего тебе зрителя. В «Паровой птице» была фотография тебя рядом с Иден, и позволь сказать тебе с уверенностью человека, который знает Иден с нежного возраста — она выглядит так, как будто она в полном восторге от тебя. Я уверен, вы сработаетесь с ней. Наверняка ты уже успел это заметить — она очень добрая и щедрая женщина. Достойный человек, который заслужил свое высокое положение в обществе. Я искренне рад, что тебе доведется с ней работать. Однако есть одно «но». Будь осторожнее с алкоголем рядом с ней. Иден иногда любит выпить, а выпив — предлагать другим выпить с ней; поэтому, если у тебя нет врожденного алкогольного «стоп-крана», держи себя в руках. Похмелье, даже после самых дорогих вин (она не пьет другое, у нее какое-то совершенно нечеловеческое чутье на дешевый алкоголь — поверь, мы проверяли), все-таки не есть хорошо. Да и Адаму тащить тебя в состоянии нестояния на себе будет не слишком приятно. Все, я свой долг ответственного взрослого выполнил, дальше ты сам. Как там Адам? Он до сих пор не написал мне ничего, хотя я думал, что вы писать мне будете вместе. Конференция уже прошла? Если да, как он выступил? Я абсолютно уверен, что успешно (я, как и ты, его прекрасно знаю — кто его, в конце концов, чуть ли не от рождения и вплоть до десяти лет растил?), но я хочу услышать подробности. Даже если он каким-то невозможным стечением обстоятельств провалил выступление, все равно напишите мне. Я вместе с вами поворчу на противных членов жюри. Я там был. Я их знаю. Они в своем большинстве противные и любят задавать вопросы, степень каверзности которых прямо пропорциональна тому, насколько им выступающий не нравится. Хотя... Адам — замечательный, трудолюбивый и вежливый молодой человек, так что он им не понравится не должен был… но иногда они просто встают не с той ноги. В любом случае, я жду результатов. К слову, что Иден ответила на переданный ей привет? Судя по твоему письму, что-то она точно ответила. Жду от вас обоих — от тебя и Адама — ответа. Внятного, Лайл, и написанного по правилам! Я знаю твою манеру речи и даже через бумагу прекрасно слышу, как ты тараторишь, так что давай-давай, пиши по правилам. Тебя не для пропущенных запятых в школе учили. И еще раз. Я горжусь вами обоими. В любой ситуации. - Кевин» *** - ...и жили они долго и счастливо, и в их племени всегда было много мяса. Конец. Дочитав, Элла тихо закрыла книгу. Рукописную. Собственноручно переведенную с хиличурлского на мондштадтский. Ее первый полноценный перевод такого масштаба — девушка уже принялась за написание статьи, ради чего зарылась в библиотечные архивы, просиживая дни в окружении высоченных книжных полок, и все ради того, чтобы грамотно написать научную работу. От этого, в конце концов, зависело не только признание ее достойной дочерью рода Маск, но и в некотором роде будущее целого народа. Если она сможет популяризировать хиличурлские сказки, она сделает шажок к популяризации их культуры — или хотя бы к тому, чтобы как можно больше людей о наличии этой самой культуры узнали. А там, наверно, и до равенства с людьми недалеко. И все стало возможным благодаря Люмин. Элла была так рада, что когда-то познакомилась с этой до невозможности шебутной шаманкой, которая укусила господина Дилюка и накричала на зарвавшихся придурков с площади. ...она лежала в постели почти неподвижно, иногда слишком сильно походя на труп. Элле приходилось напоминать себе, что, если Люмин вдруг умрет, лорд Подснежник тут же почувствует это — бледные руки обвивали колючие лианы, а еще одна такая цеплялась за кожу на уровне сердца. Люмин была в безопасности. Люмин просто спала. Очень глубоко спала. С больными бывает такое, Элла читала про это. В ногах девушки свернулась клубочком, обвившись пушистым хвостом, Вафелька, кошка Лунатика. Элла пару раз порывалась назвать его лордом Лунатиком, но ей объяснили, что это было не совсем правильно, потому что он все-таки был просто божеством дождей и водяной гидрой, а не архонтом, а потому титул лорда ему не полагался. Элла хотела было спросить, почему тогда леди Кусанали все звали леди, если архонтом был Подснежник — который, в свою очередь, обращение «лорд» к себе терпеть не мог — но решила, что ладно. Ей все равно это знание ничего не даст. Вафелька тихо сопела во сне, и шелковая шерсть переливалась, изредка поблескивая сапфировыми искорками. Скорее бы Люмин проснулась. Элла бы показала ей свою книгу, и девушка бы наверняка нашла в каждой сказке с десяток ошибок — хотя Элла добросовестно сидела и выверяла каждое предложение с Амой, встревоженной комой ученицы и оттого ставшей совсем сердитой и ворчливой — и они бы вновь прочесали весь текст, подправили бы все, и тогда Элла бы отправила его в печать. Первый сборник настоящих хиличурлских сказок. Это была бы сенсация. Эллу бы наверняка окрестили сумасшедшей, но точно нашлись бы ученые, которые оценили бы ее — и Люмин, и Амы — труд по достоинству. Скорее бы Люмин проснулась. *** - Заряжай! Рыцарская малышня — двенадцать-тринадцать лет, оруженосцы еще совсем, хлипкие, но до смешного важные в своей кожаной броне со знаком Ордо Фавониус на груди — вразнобой похватала стрелы из колчанов и вложила в тетиву. - Целься! Тетивы луков натянулись — детвора серьезно сощурилась, направляя кончики стрел точно в центры мишеней. - Так, нет, чу-уть повыше, - Эмбер подскочила к одной из тренировавшихся — высокой для своего возраста девочке крепкого телосложения, видно было, что в настоящую великаншу вырастет — и приподняла ее руки, быстро глянула на постановку ног, удовлетворенно кивнула и отошла, цепким взглядом осматривая остальных детей, - вот, теперь идеально! Йохан, ногу чуть вперед, а то у тебя неустойчивая позиция! Вот так, молодчина! Астрид, Астрид, подожди, мы сейчас только прямой выстрел отрабатываем! Не надо с колен! Вот, посмотри, как Фишль стоит, давай пока что так же, ладно? Руки на одной линии, взгляд параллельно рукам. Мы обязательно будем отрабатывать и стрельбу с колена, и вниз-вверх, и там будет очень много теории касаемо траектории полета, но это все потом! Сейчас только самые базовые вещи, хорошо? Вот и договорились! О, о, о, Маркус, у тебя отличная позиция! Молодец! Лиза даже из окна кабинета увидела, как мальчик засветился от похвалы. - И-и-и раз, два, три, огонь! Воздух на короткий миг разорвался высоким звоном, а затем стрелы с глухим стуком повтыкались в деревянные мишени, влетев в основном во внешние кольца. Послышались разочарованные стоны. - Не расстраивайтесь! - тут же воскликнула в попытке приободрить новобранцев Эмбер, - вы бы видели, сколько раз я мазала, когда училась! На вон той стене не осталось ни одного кирпичика, об который я бы не обломала хоть раз стрелу на тренировке! Вы огромные молодцы, сегодня только третье занятие, а вы все уже уверенно держите лук и попадаете строго в мишени! Я вами горжусь! Если бы старый скаут видел свою внучку, он бы ею гордился тоже. Джин, до этого сидевшая сзади за столом и занимавшаяся разбором корреспонденции, отвлеклась от работы и, с наслаждением хрустнув затекшей спиной, подошла к окну. Лиза легонько толкнула ее в плечо, улыбаясь; женщина только беззлобно фыркнула, покачав головой. Внизу на тренировочной площадке Эмбер уже командовала заряжать новый залп, и дети суетливо вытаскивали стрелы из колчанов. Идею возродить отряд скаутов, что интересно, предложила даже не Эмбер. Это была задумка самих оруженосцев. Когда все более-менее очухались после нападения Принца, к Джин в кабинет одним теплым и ясным днем ввалилась толпа малышей, и все как один с горящими глазами, полными жажды подвигов. Их лидер — ведьма узнала в нем одного из сбежавших за несколько часов до прилета Ужаса Бури оруженосцев, того самого, которого папоротник цапнул крио по ноге, - явно волнуясь и так же явно желая это скрыть, с почтением поклонился леди Грандмастер и, торжественно положив руку на сердце, произнес (наверняка заранее заготовленную и ценой бессонной ночи вызубренную) прочувственную речь о необходимости возродить «великий и славный отряд скаутов». Аргументировалось это тем, что именно скауты Ордо Фавониус славились своим мастерством стрельбы из лука, подвижностью и успехом в ловле преступников, а потому было совершенно необходимо вернуть это подразделение рыцарей именно сейчас, когда два нападения подряд показали, что Мондштадту нужно стать значительно сильнее. Лиза бы поспорила насчет последнего — нападения скорее показали, что перед силами Бездны меркли даже архонты, но это звучало как-то совсем удручающе. Джин не сказала ничего. Джин только взяла детвору и сдала их с рук на руки ошалевшей от радости Эмбер, которая тут же принялась разводить бурную педагогическую деятельность, ухватившись за шанс восстановить доброе имя родного отряда и, собственно, сам отряд. Сегодня с ними тренировались Фишль и, как ни странно, Софья. Фишль пригласили в качестве эксперта по стрельбе из лука, чтобы у малышни было больше живых примеров перед глазами, а Софья пришла сама, и прогонять ее никто не стал. Паймон сидела на широком бордюре, грелась на солнышке и с упоением хрустела луковым тостом. - Софья стреляет из арбалета, как опытный рыцарь, - заметила Джин, сложив локти на подоконнике, - оруженосцам полезно посмотреть и на нее. Похитители Сокровищ часто бывают вооружены арбалетами, и знать, как противостоять арбалетчику, необходимо каждому рыцарю. Тем более — скауту. - Ты переоцениваешь их осознанность, Джин, - фыркнула добродушно ведьма, - им по тринадцать лет. Вспомни себя в их возрасте — если бы тебе довелось наблюдать за каким-нибудь мастером, ты бы правда подмечала все его приемы или просто бы глядела, разинув рот? Джин, помолчав секунду, коротко рассмеялась, признавая поражение. - И то верно. У Лизы потеплело в груди. Джин не терла виски и не хмурилась. Значит, голова почти не болела — конечно, ведьму удручало это извечное «почти», но даже так было лучше, чем если бы женщину мучила мигрень. Те травы, которые им подарил загадочный приятель профессора, действовали на ура; Джин, впервые распробовав горький отвар и ощутив на себе, как быстро и надолго он снимает боль, стала использовать сбор только в крайних случаях, экономя драгоценные растения. У профессора было много полезных знакомых. Например, таких, которые по доброте душевной забирались в северные степи и обдирали тамошнюю траву. Сама Лиза просто старалась не колдовать лишний раз. Разорванные артерии земли путали ей плетения заклятий, и на то, чтобы магия действовала, как надо, приходилось затрачивать куда больше сил, чем обычно, и это изматывало. Но право слово, Лизе колоссально повезло. Она не мучилась бессонницей. У нее не болела на каждый звук голова. У нее не ломило ноги, не давая спать. А воздержаться от колдовства — это, считай, пустяки. Лиза, подумав, придвинулась к Джин и якобы случайно коснулась ее плеча своим. Женщина не повернулась и никак не подала виду, что заметила — только уголки губ чуть приподнялись, очерчивая легкую улыбку. Джин улыбалась. Большего Лизе для понимания, что рано или поздно все обязательно станет хорошо, и не надо было. ...раздался негромкий стук. - Войдите! - Джин в ту же секунду выпрямилась по струнке и отошла от окна, возвращаясь к своему столу. Лиза только развернулась ко входу лицом, опершись на подоконник и чинно сложив руки на бедрах. Дверь приоткрылась, и в проеме показалась белая макушка. - Леди Действующий Грандмастер, я не помешал? - Ничуть, профессор, - помотала головой женщина, - проходите. Что-то случилось? И… простите за бестактность, но почему у вас волосы мокрые? - Одна нехорошая личность без моего разрешения искупала меня в озере, - проворчал Кевин, закрыв за собой дверь и рефлекторно дотронувшись до действительно влажно поблескивавших волос, - искренне прошу прощения за неподобающий вид. Подснежник с утра пораньше вытащил меня изучать подводную жизнь вашего озера — моя задача состояла сугубо в том, чтобы безопасно опустить его на дно к водорослям, потому что он сам может потерять ориентацию в пространстве. Я это сделал и оставил Подснежника наедине с подводным миром, и, в целом, хотел полежать на печати на утреннем солнышке и подремать, потому что подняли меня ни свет ни заря, но заметил, что с берега на меня смотрел ребенок. Я подлетел туда. Оказалось, что ребенок принял меня за какого-то сказочного волшебника, а потом он показал на застрявший в земле меч — понятия не имею, кто его туда воткнул и зачем, но ребенок был убежден, что это легендарное оружие, которое сделает его героем, если он его достанет. Я посмотрел на это, подумал, немножко поколдовал над мечом, чтобы счистить с него ржавчину и таким образом уменьшить трение между лезвием и землей, потом сказал ребенку тянуть. Ребенок меч вытянул и чуть меня им не зарубил, когда принялся махать новой игрушкой на радостях. Разрешаю присвоить мне медаль «Самый Безответственный Взрослый Года». Потом я меч все-таки забрал и навесил на него несколько печатей — чтобы не ранил своего владельца, чтобы не резал тех, кому владелец не хочет навредить… возможно, я случайно создал какой-то мощный артефакт. Не знаю. Да, я отдал его ребенку. Теперь у ребенка есть волшебная игрушка. Лиза против воли прыснула в кулачок. Профессор ответил на это понимающим взглядом, полным то ли сожаления о безответственном деянии, то ли гордости за него же. Лиза поняла, о ком мужчина рассказывал. Это был Артур, мальчик, вечно игравший у причала. А меч, который он принял за оружие из легенд, был всего лишь клинком, выкованным подмастерьем Вагнера — старый мастер отказался продавать изделие, и юноша пошел к боковым воротам испытать свое оружие, в итоге как-то умудрившись воткнуть его в землю так глубоко, что не смог вынуть. Потом начитавшийся сказок Артур пришел играть, увидел меч… так клинок из земли и не вытащили. Ну, до сегодняшнего дня. Зато все, как в легенде — пришел добрый волшебник и помог герою получить зачарованное оружие, чтобы то служило ему верой и правдой в его путешествиях. - Надеюсь, Артур никого не поранит, - вздохнула Джин, тоже поняв, о ком шел рассказ. - Там мое зачарование. Не поранит, - категорично ответил Кевин, - а если поранит, я уволюсь из Академии и перестану называть себя гидромантом. Вот он, настоящий гарант качества… - Затем я оставил ребенка играть с мечом, а сам вернулся на озеро, - продолжил он, - только я успел улечься на печать и задремать, как из воды выныривает нечто, хватает меня за руку и стаскивает прямо к себе. Я даже не успел среагировать. - Подснежник обиделся, что вы его оставили? - понимающе ухмыльнулась Лиза. - Именно, - цыкнул профессор, - я вынырнул, отплевался от попавшей в рот воды, залез обратно на платформу и оставшийся час сидел там, высыхая. Точнее, одежду я высушил сразу, просто вытянув гидро из ткани, но вот с волосами вышло веселее, потому что я, будучи очень умным человеком, попытался провернуть такой же трюк, но не учел, что у волос поры куда меньше, и, кажется, я очень сильно напортачил с заклинанием, потому что они, как видите, мокрые до сих пор. По-хорошему, найти бы пиро, чтобы он меня высушил, но как-то неловко просить о таком малознакомых людей. Резюмируя сегодняшний опыт, заявляю, что Подснежник — мстительная и мелочная зараза. Как будто ему, архонту, что-то в воде действительно угрожало. Это ведь даже не Сумеру, здесь ни пираний, ни акул, а из-за водорослей дендро-энергии на дне едва ли не больше, чем гидро… Кевин обреченно выдохнул. - Экосистему мы в итоге проверили. Все неплохо, заражения нет, но подводной жизни все-таки несколько нехорошо из-за нарушенного тока артерий земли. Подснежник напитал водоросли дендро, как смог — посмотрим, сможет ли это стабилизировать ситуацию. - Спасибо вам, - кивнула благодарно Джин, - Мондштадт не забудет того, сколько вы для него сделали. - Просто человеческий долг, леди Действующий Грандмастер, - покачал головой профессор, - не благодарите. Джин только слегка улыбнулась. Кевин подошел к окну, и Лиза чуть подвинулась, освобождая ему место. С улицы доносились команды Эмбер и треньканье стрел. Девушка похвалила кого-то за точность, кого-то — за правильно удерживаемый лук; слышалось хлопанье крыльев Оза и восхищенные восклики детворы — может быть, юная следовательница из Гильдии показывала им трюки с фамильяром. Лиза почти вживую увидела ее гордую и искренне радостную ухмылку. Женщина, устав стоять, ушла к книжному шкафу на возвышении и уселась в кресло рядом с ним, с нескрываемым блаженством откинувшись на мягкую спинку. Джин и профессор остались у окна. С улицы слышались звуки тренировок. Эмбер должна была быть на седьмом небе от счастья, подумала Лиза. Она так долго была единственной скауткой, а теперь она, считай, почти что настоящая капитанша собственного рыцарского отряда. Полноценного отряда, а не такого, от которого осталось лишь имя и былая слава в памяти стариков. Скауты получили новый шанс с пришедшей юной кровью. Это было хорошо. Низко тикали громадные часы. - Профессор? - Леди Действующий Грандмастер? - Просто Джин. - ...хорошо. Леди Джин, что-то не так? - Для чего вы пришли изначально? - О. Да, об этом. Прошу прощения, я совсем заболтался. На самом деле, я искал Сайруса, - сознался Кевин, - сначала я пошел в казармы Гильдии, но там его не оказалось, как не оказалось и тех, кто мог бы сказать мне, куда он направился. Там в целом никого не оказалось. Поэтому я пошел к вам как к ближайшему ответственному лицу. К тому же, я слышал, что вы с Сайрусом близкие приятели, так что я закономерно подумал, что, возможно, вы знаете, где он — или что он вовсе окажется здесь. - Сайрус, если я верно помню, ушел пару дней назад с несколькими другими приключенцами в Дадаупу, - чуть нахмурилась, задумавшись, Джин, - еще с ними отправилась Элла в качестве переводчицы. Они хотели попытаться наладить контакт с хиличурлами, вроде бы, так что вернутся они нескоро, неделю с чем-то это точно займет. Для чего вам Сайрус? - Хотел поговорить с ним насчет кое-кого, - Кевин коротко вздохнул, слегка разочаровавшись, - что же, печально. Однако я все равно задержусь в Мондштадте на неопределенное количество времени, так что… Послышалось хлопанье крыльев. На окно сел, чинно выпрямившись, Оз. ...так, секунду, а зачем он сюда прилетел? - Мистер… - ворон тут же замялся, выжидательно глядя на профессора. - Просто Кевин, - кивнул мужчина. ...Лизе показалось, или он прозвучал как-то… необычно воодушевленно? Так. Что-то определенно только что произошло, а Лиза не заметила. Нехорошо. Джин тоже выглядела озадаченной. Та-ак… - Кевин, - каркнул-кашлянул ворон, - я хотел бы попросить вас вернуть Глаз Бога. Mein Fraulein очень встревожила его пропажа, и мне не хотелось бы дальше заставлять ее волноваться. Прошу вас. ...Глаз Бога Фишль?.. Кевин забрал Глаз Бога Фишль?! Когда он успел?! Как?! А профессор только виновато улыбнулся. - Я прошу прощения за то, что причинил столько беспокойства, - раскаяние в его голосе звучало, что интересно, искренним, - и я знаю, что следующая просьба прозвучит очень нагло, но, пожалуйста, приведите Фишль сюда. Этот разговор лучше проводить не на улице. Оз, кивнув, улетел. Лиза моргнула. Джин непонимающе смотрела на мужчину. - Сейчас увидите, - с предвкушением шепнул он в ответ на сотню немых вопросов. ...Фишль зашла в кабинет буквально через пару минут, и у Лизы сердце сжалось от того, какой испуганной и взволнованной выглядела девочка. Оз сидел у нее на правом плече. Кевин, увидев гостью, тут же в несколько шагов оказался рядом с ней, и искательница приключений коротко вздрогнула. - Мисс Фишль, - мужчина приложил руку к сердцу, - я должен извиниться перед вами. Мне искренне жаль, что я напугал вас тем, что забрал ваш Глаз Бога так внезапно и без предупреждения, но это было необходимо. Прошу, возьмите. Он протянул ей фиолетовый камешек в крылатой оправе. Девочка неуверенно взяла возвращенный артефакт. Она казалась несчастной. Настолько несчастной, что Лиза не могла это списать даже на потерянный на несколько минут Глаз Бога — ведь, будь ее грусть вызвана именно этим, Фишль бы сейчас перестала расстраиваться, разве нет? Но она до сих пор грустила, опустив голову и поджав бледные губы. - Принцессе теперь путь далеко на юг держать, - прошептала она сдавленно, - потому что принцесса душой — сестра родная и скитальцу, что ходит, где ему вздумается, ведь свобода его ненужностью рождена, и тебе, крещенному водами, что древнее льдов, скал и ветра. Только… только принцесса боится. Ведь ей неведомы науки, ей неведомы премудрости, которыми живут дети южных лесов и песков — и они ведь засмеют принцессу, решив, что она глупа и права не имеет быть с ними наравне. Так ли… так ли надо принцессе уходить? Может ли судьба сжалиться над ней, разрешив остаться? Лиза… Лиза, кажется, начала понимать. И то, что она поняла, взорвалось внутри неверием и восторгом. Однажды она сказала Джин, что если отдать Фишль в Академию, Мондштадт получит ведьму едва ли не более сильную и умелую, чем сама библиотекарша. Она говорила это от чистого сердца, потому что таланты девочки были просто феноменальными — фамильяр, столь высокий уровень электро-сил в ее юном возрасте и то, как обращаться с ними ей было едва ли не легче, чем дышать, да еще и провидческие способности впридачу, - но, позор всем ее научным познаниям, женщине ни разу не пришло в голову, что причина такой исключительности крылась именно в этом. Неужели Фишль и правда была… - ...я был прав, - восторженно прошептал, расплывшись в яркой зубастой улыбке, Кевин, и Фишль непонимающе моргнула, - я был прав! Мисс Лиза, леди Джин, смотрите внимательно, потому что таких людей, как Фишль, я могу насчитать всего пять во всем Тейвате, и я один из них! Перед вами самый настоящий электромант! Лиза аж с кресла встала. Электромант. Подкрепленный электро-Глазом Бога электромант. Лиза ошиблась. У Фишль были возможности не просто сравняться с ней через несколько лет. У Фишль были все возможности выставить магию библиотекарши шарлатанским пшиком по сравнению с ее колдовством. - Электромант? - переспросила настороженно Джин, хмурясь, - это?.. - Редчайший вид магов колоссальной силы, - пояснила библиотекарша, и Кевин, чуть ли не в буквальном смысле светившийся от радости и гордости, кивнул, подтверждая ее слова, - подвид, если быть точными. Общее их название — энергоманты. Природа возникновения энергомантов пока что до конца не известна и не изучена из-за их крайней малочисленности, так что я не могу сказать точно, что они такое. - Энергомантия — это магия без Глаза Бога, - продолжил воодушевленно профессор, - она пробуждается в единицах и всегда характеризуется четким набором примет. Способности к провидению. Поразительная интуиция. Резко выделяющийся уровень сил. Во многом именно эти качества сделали вас звездой разведки Гильдии, я прав, мисс Фишль? Девочка, смотревшая на профессора как на чудо света, заторможенно кивнула. - Энергомант выделяется среди обычных владельцев Глаза Бога, как ворона-альбинос, - тепло улыбнулся Кевин, - если знать характерные черты, вычислить счастливчика — дело пяти минут. Энергоманты по силе стоят между архонтами и владельцами Глаз, приближаясь к первым. Чтобы вы понимали уровень: возьмите меня и мою старуху-учительницу, ту самую фонтейнскую прорицательницу из Круга Ведьм. Хотя лучше, пожалуй, именно мою бывшую наставницу, потому что я все-таки не совсем чистый образец гидроманта, у меня еще несколько интересных штук накладывается… но для примерного понимания тоже подойду. О, или, если знаете, мадмуазель Мегистус. В отличие от меня, она делает упор не на боевую составляющую гидромантии, а на прорицание. - Позволите поинтересоваться, кто пятый? - каркнул заинтересованно Оз. - Это не мой секрет, - покачал головой профессор, - но я могу сказать, что пятый — как раз-таки электромант. До сих пор он оставался единственным, и именно на его примере я и узнал, что гидромантия — не одна в своем роде, и есть смысл говорить именно об энергомантии и уже ее подразделять на виды по элементам. Но я отвлекся. Мисс Фишль, я должен сказать, что приятно удивлен тому, как вы меня сразу раскусили. Я действительно хочу, чтобы вы поехали учиться в Академию. Не развивать ваши таланты — преступление, на которое я не могу пойти. Девочка, казалось, была этому не рада. Мужчина, увидев ее далекую от энтузиазма реакцию, мягко фыркнул. - Я понимаю ваши опасения по поводу того, правда ли вы имеете право поступать просто из-за своей исключительности и все равно что по блату, и поэтому, - он зарылся в карманное подпространство и вытащил на свет какую-то потрепанную книжечку, - позвольте рассказать вам кое-что. Лиза подошла поближе. Джин, как она заметила, тоже. Книжечка при рассмотрении оказалась сборником детских сказок из Инадзумы. На обложке была нарисована девушка в нежно-розовом кимоно с распущенными темно-фиалковыми волосами, достававшими до земли; над ее головой был раскрыт широкий фиолетовый зонт. - Это — моя любимая детская книга. Я всегда ношу ее с собой, что-то вроде амулета на удачу. В детстве я зачитывался этим сборником, - с нежностью произнес мужчина, протягивая книжку Фишль, и девушка осторожно взяла ее в руки, - отчасти потому, что через каждые страниц десять была большая и очень красивая картинка, а дети любят картинки, особенно с главными героями. Матушка даже смеялась, что мне нравилась героиня этих сказок, и, ну, это было недалеко от правды, я думаю. Сейчас уже не вспомнить. Но суть в другом. Эти сказки про мудрую и добрую правительницу Инадзумы так повлияли на меня, что в итоге, когда я пошел в Академию в шестнадцать лет, я собирался взять предметы, связанные именно с историей, особенно с историей и культурой Инадзумы. Угадаете, что я стал изучать? - Не историю Инадзумы? - все еще неуверенно, но уже повеселее предположила Фишль. - Фундаментальную элементалистику, биологическую элементалистику и еще много всего, и в этом списке не было ни единого наименования, связанного с историей! - коротко рассмеялся профессор, - я видел студентов, пришедших от скуки. Тех, кто пришел ради того, чтобы не работать там, куда их гнали родители. Тех, кто хотел вырваться из плена необходимости продолжать семейное дело. Тех, кто просто не знал, что делать с жизнью, и решил попробовать поучиться. Я пришел ради истории, а остался ради… кхм… совсем иного, и я ни о чем не жалею. Я хочу сказать, что никто из студентов не обращает всерьез внимания на то, почему ты здесь оказался — разве что спросят, чтобы придумать какую-нибудь безобидную шутку, как, например, меня называли «Главным фанатом Сегун Райден», но никто не станет гнобить вас всерьез только потому, что вас привел лично какой-то преподаватель, а не вы сами пришли. Не важно, ради чего и как вы приходите. Важно, ради чего и как вы остаетесь. Фишль, заметно повеселевшая, светло ухмыльнулась. Оз важно кивал головой, соглашаясь с каждым словом. - Прийти учиться потому, что вы — электромант, и вас за шкирку притащил страшный белобрысый профессор фундаментальной элементалистики и теории элементальных реакций, настолько же достойно и правильно, насколько достойно и правильно прийти потому, что вам стало скучно жить, или вы хотите что-то доказать родным, или потому что вы в детстве втрескались в Сегун Райден из сборника инадзумских сказок, - ободряюще улыбнулся мужчина, - и поверьте мне, я не буду заставлять вас остаться несмотря ни на что. Если вы поймете, что учеба в Академии — точно не ваше, вы всегда будете вольны уехать обратно. Правда. В этом нет ничего предосудительного. Но я хочу, чтобы вы хотя бы попробовали развить свои потрясающие таланты. К тому же, несмотря на все то, что мисс Лиза наверняка рассказывала вам про Академию, там полно удивительных людей. Вы найдете, с кем подружиться раз и на всю жизнь. Академия — это огромный котел культур и знаний, и она стоит того, чтобы поехать учиться. Я вам обещаю. Фишль широко улыбнулась, прижимая сборник сказок к груди. И кивнула. - Принцесса верит обещанию любимца зимы, - важно произнесла она, - ветер перемен дует на юг, и принцессе пора отправляться в новые края. Но она обещает, что вернется к своим любимым подданным и друзьям, она ни за что не оставит их навсегда! Ее защита, ее любовь, ее душа и сердце всегда будут здесь, с храбрыми путешественниками и доблестными рыцарями, и благословение принцессы всегда будет охранять вольные земли ветров. Мой верный Оз, готов ли ты разделить со своей госпожой путь и жизнь в краях тепла и диких трав? - Готов, Mein Fraulein, - с улыбкой низко каркнул ворон. Лиза тепло улыбнулась. Вот и славненько. *** - И все же, профессор, - обратилась к нему Джин, когда Лиза, Фишль и Оз ушли, - как вы смогли забрать Глаз Бога Фишль? Кевин хитро улыбнулся. - Когда вы и мисс Лиза отвернулись, мисс Фишль очень удобно стояла ко мне спиной, так, что ее Глаз Бога хорошо был виден отсюда, - он показал вниз на тренировочную площадку, - я срезал его маленькой печатью и дернул к себе. Если сделать это быстро, никто ничего не заметит. - Дайте угадаю: вы на самом деле пришли сюда именно ради того, чтобы занять удобную позицию для кражи? - Вы меня раскусили, - усмехнулся Кевин, - признаю вину по всем пунктам. Мне было просто необходимо убедиться, что девочка может колдовать и без Глаза Бога. А дальше вы все видели своими глазами. ...Джин даже рассердиться на него не могла. - Профессор, - фыркнула леди Грандмастер, - я клянусь, вы угроза человеческому обществу. Мужчина только пожал плечами, все так же солнечно улыбаясь. *** «Приве Здравствуй, Кайя Капитан Альберих, я надеюсь, что это письмо найдет вас в добром здравии. ...почему именно сейчас я не знаю, что писать? Кайя, я идиот лорд Барбатос, помогите... Раз вы читаете эти строки, я смею предположить, что вы не сожгли это письмо тут же, как увидели имя отправителя. кто-нибудь, ударьте меня отец, за что ты так поступил со мной почему ты не мог сразу обо всем мне рассказать, я бы сейчас не мучился, мы бы оба сейчас не мучились какой же ты трус какой же я трус Знаю, что это прозвучит нагло с моей стороны, учитывая нынешнюю степень доброжелательности наших отношений, но я прошу личной встречи. Приходите в «Долю Ангелов» после закрытия Навестите меня на винокурне в ближайшее время, как сможете Я буду рад, если вы сможете помогите Кайя, я как был в юности идиотом, так им, похоже, и остался. Нам надо поговорить, и это точно не письменный разговор. Пожалуйста, приди на винокурню, как сможешь. Я обещаю, что никто Я клянусь своим Глазом Бога, что я не клянусь своей жизнью, я не причиню тебе вреда и не подниму на тебя меч я идиот» *** - Мррп? - Вафелька, доселе мирно спавшая, свернувшись клубочком на животе Люмин, подняла голову и заинтересованно шевельнула ушами. - Привет, - шепнул с улыбкой Венти, присаживаясь на стул рядом с койкой, - прости, что разбудил. - Мррп. Водяная кошка опустила голову на лапки и закрыла глаза. Венти, тихо выдохнув, посмурнел. Люмин до сих пор не приходила в себя. На дворе стояло начало августа, в меру теплое и солнечное. Гоба — малышка Сян Лин даже после соревнований осталась здесь, в Мондштадте, чтобы собрать местных ингредиентов и поэкспериментировать с блюдами — часто грелся на солнышке, бегая по площади и играя с детворой. Почти все архонты и духи, за исключением разве что Подснежника, давно возвратились домой, и Венти прекрасно их понимал — во-первых, это был их архонтский долг, следить за своими родными краями, а во-вторых… Нападение всех не на шутку испугало. Бард чувствовал, как его друзья подсознательно, но все-таки боялись, что в любой момент их народ может стать следующим. Мурата ушла, сказав, что примчится тут же, как почувствует, что с Венти что-то не то. Моракс несколько раз, чтобы наверняка, попросил звать при первых же знаках беды и не дожидаться момента, когда все станет необратимо плохо, как в прошлый раз. Лунатик пообещал приглядывать за границами и смотреть в оба, чтобы ни один монстр из Ордена Бездны не ушел безнаказанным. Венти был им так благодарен. Правда, от всего сердца. От всей души. Они спасли его, они спасли Мондштадт, и только благодаря им его люди сейчас возвращались к мирной жизни, почти такой же, как до нападения Ужаса Бури. Двалин засел в гнезде и напрочь отказался выходить, говоря, что его вину можно искупить только подвигом или изгнанием. Ему нужно было время. Венти понимал это и наведывался так часто, как мог, не давая дракону чувствовать себя брошенным. Несколько раз бард даже замечал густую темную бирюзу в ветре, сплетавшуюся в человеческий силуэт около дремавшего ящера; силуэт просто сидел рядом, привалившись к мохнатому телу, и не двигался. Иногда около него усаживался второй силуэт, поменьше и полегче, сотканный из белых перьев. Все было относительно хорошо, но… Ирминсул. Ирминсул наотрез отказался давать Венти свою ветку. Венти умолял его. Венти говорил, что это не ради него, что ради себя он бы никогда ничего не стал у серебряного древа просить, что это только ради безвинных людей, но Ирминсул не сжалился. Даже имя Люмин не подействовало. Дерево не откликнулось и на мольбы Кусанали и Подснежника; пытался даже Моракс, но и к нему дерево осталось глухо. Дерево не отвечало никому. Богиня цветов попыталась посадить что-то сама, какое-то растение из Сумеру, но на следующий же день саженец сгнил. Там, где раньше стояло Дерево Веннессы, теперь росла разве что хилая низенькая трава. Ирминсул молчал. Люмин не просыпалась. От дремавшей на ее животе Вафельки и оплетавших тонкие руки шипастых лиан тонко и сладко пахло родниковой водой и распускающимися листочками. Сама Люмин не пахла ничем. Ни ядовитой гарью. Ни сесилиями от анемо. Ни теплым костром от пиро. Ни чем-то необъяснимым, но таким успокаивающим, свеже-сладким и добрым от ее силы. Люмин казалась не живее бумажной куклы; за время лежания в лазарете она осунулась и ослабела, и первое слово, которое приходило на ум при взгляде на нее — выцветшая. У кожи появилась нездоровая серость. Волосы потеряли блеск, из золота с молоком став тускло-охровыми. Слабое дыхание было почти неслышно. Подснежник залечил кости и мышцы, но на вопрос парившей тогда рядом Паймон о том, когда Люмин сможет ходить, расстроенно покачал головой. Он не знал. Даже со всей его магией процесс обещал быть долгим и мучительно тяжелым — но архонт тут же добавил, что рано или поздно он обязательно поставит Путешественницу на ноги, чтобы феечка не расстраивалась. Софья тогда только чуть сильнее сжала казавшиеся хрупкими, как фарфор, пальцы спавшей подруги. Он встретился с девушками и сегодня на входе в Собор — они как раз выходили на улицу, когда Венти собирался открыть дверь. Паймон, обычно такая болтливая и шебутная, только грустно покачала головой, и без слов зная, зачем бард пришел. Софья же просто коротко кивнула в сторону лазарета и отступила, освобождая проход. Венти, честно признаться, думал, что бывшая гуслярка будет его ненавидеть. Что каждый раз, когда они будут видеться, в ее глазах будет тлеть задушенная жажда разорвать его на куски за то, что он сделал с ней и Люмин. Но на дне потускневшей черной радужки он видел только усталость и глухую грусть. (Венти даже однажды на короткую долю секунды почудилось, что снежнянка хотела его… обнять. Почудилось, не иначе. Не могла Софья хотеть такого.) Но хотя бы на лице и шее Паймон не осталось и следа от порченной раны. Это радовало. Если бы только проснулась Люмин… Венти, подумав, осторожно положил свою ладонь поверх ее кисти и невесомо погладил костяшки. Сухие. Кожа обтягивала выступающие бугорки, и сквозь нее просвечивали голубоватые полоски вен. У Люмин руки всегда терпко пахли травами, огнем, кожа на них пропиталась отварами и соком, они всегда пахли землей, забившейся под короткие ногти, и отголосками соленого утесного ветра, и это был чудеснейший запах. Люмин всегда пахла жизнью. Мондштадтом. Пиком Буревестника. Люмин пахла тем, что делало ее ею — шебутной шаманкой, кусавшей людей за руки и травившей рыцарей забродившей трехдневной валяшкой, героиней, кидавшейся в бурю за незнакомым драконом, сорвиголовой, учившей всех вокруг важным урокам самыми экстремальными способами. Тем, что делало ее Люмин. Но теперь она не пахла ничем, едва ощутимо дышала, лежа на белой лазаретной койке, и спала. Которую неделю спала. Венти не мог увидеть, что ей снилось и снилось ли вовсе что-нибудь. Не мог защитить ее от кошмаров, и сердце грызла мысль, что ему правда было, от чего ее защищать, а он не мог; он хотел надеяться, что там, в забытье, она не видела сны, но эта крохотная надежда тут же таяла, сменяясь глухой тянущей тревогой. А если что-то насильно удерживало Люмин в коме? А если она видела кошмар за кошмаром, воспоминания о своей родине, об Итере, о маме? Если ее разум оказался в плену Принца? Венти опять был бессилен. Опять. Но… здесь ведь был Подснежник. Здесь осталась, не вернувшись в Фонтейн вместе с Лунатиком, Вафелька. Они-то обязательно должны были бы почувствовать, будь что не так, верно? Венти верил. Кожа чужой руки под пальцами ощущалась сухой тонкой бумагой. - ...мр-ряк? - Вафелька вдруг вскинула голову, чем-то растревоженная, и Венти вздрогнул. - Вафелька? - тихо позвал он поднявшуюся на лапки кошку, - что такое? - Мр-ряк! Вафелька, не обращая внимания на всполошившегося барда, переползла к Люмин на грудь и принялась усердно вылизывать ее подбородок и щеки, громко мурча. Венти ничего не понял. - Вафелька, что происходит? - он осторожно стиснул пальцы девушки, и легкое-легкое анемо потекло в чужое тело, - что с Люмин? - Мр-ряк! Что происходило? Что-то случилось с Люмин, и Вафелька это почувствовала? Почему он ничего не чувствовал? Может, Подснежник знает? Он обязан ощутить, если что-то изменилось! Люмин в порядке? Ее состояние не ухудшилось? Что напугало Вафельку? Что прои-

Ладони кольнуло искрами. Нос защекотал легкий-легкий запах астр и сесилий. Миг, удар сердца, доля мгновения, чтобы все понять,

и Люмин с судорожным сиплым вдохом распахнула глаза. (Матовые. Пустые. Грязно-песочные без капли золота. Остекленело глядевшие прямо вперед, так, как глядят мертвецы.) ...и из уголков, медленно чертя прозрачные дорожки, покатились слезы.