Люми-Люмичурл

С чего начать рассказ о Времени? С того, как Время приняло свой нынешний облик? С того, как Время дало себе имя? Или, может быть, с того, как Время, держа на руках младенцев, клятвенно обещало защищать их, стоя перед их матерью? Быть может, с того, как Время подружилось с маленькой богиней, мечтавшей о звездах? Быть может, с того, как Время не успело? Нет. Все не то. Все — слишком поздно. В каждой истории, на самом деле, бесчисленное множество героев, и нет ни одного ненужного — даже продавец фруктов, у которого наш Избранный в самом начале покупает яблоки, безмерно важен для повествования. Все люди связаны незримыми нитями, тонкими и прозрачными, как паутинка, но столь прочными, что не разрубишь самым острым из мечей; если вернуться назад и потянуть неосторожно за одну только ниточку, потянутся и все остальные, зазвенят, и мелодия миров изменится, рождая новую вселенную. Чтобы полностью понять одного человека, нужно понять всех, с кем он был связан — и если идти методом математической индукции, нам придется понять всех людей, что когда-либо существовали, существуют или только собираются начать существовать, от начала первой вселенной и до самого конца последней из них. Идти назад во времени утомительно, но еще утомительнее — идти и назад, и вперед, а именно это придется делать, чтобы понять одного-единственного человека и его историю до конца. Так с чего начать рассказ о Времени? Все просто. С самого начала. Итак, в бесконечно долгий и столь же безмерно короткий момент не существовало ничего. И что-то вдруг взорвалось — и появился мир, крохотный, но существующий. И когда первая частица, сдвинувшись с места, провзаимодействовала с другой, когда произошло первое событие и когда из-за этого события произошло второе, когда они связались, как причина и следствие - тогда и появилось на свете то, что люди зовут Временем. *** Полное лукошко крупной желтой ягоды — сладкой и чуть кисловатой, пупырчатой, брызжущей вяжущим соком на клыках. Зеленовато-голубые соцветия холодно-терпкой мяты весело выглядывают по бокам — даже так, не принюхиваясь, можно почувствовать их горьковатый, ни с чем не спутываемый резкий запах. Дно корзинки устлано цветками-сахарками, пахучими даже в большей степени, чем их небесного цвета соседка — растения будто соревнуются друг с другом, от кого из них у собирающего быстрее заболит голова; аромат у них густой-густой, приторный, прямо как варево, которое получается, если их плоды высушить, растолочь в крошку и потом варить на маленьком пламени костерка. Люмин довольно улыбнулась и воткнула прочный стебель мяты в свободное местечко у самой ручки. Хороший сегодня сбор — правильно она сделала, что вышла чуть раньше, чем обычно, росе еще долго лежать. Море баюкало засыпающие звезды, когда она по одной штучке докладывала опасно высокую горку темно-желтых ягод в сплетенное из древесной коры лукошко. Девушка, сидевшая до того на корточках, осторожно, чтобы не рассыпать ненароком дары природы, поднялась на ноги и огляделась. Солнце все еще пряталось за горизонтом, но бледное зарево рассвета потихоньку наползало на темно-синий небосвод; воздух пах водой, летним предутренним холодом и разнотравьем. Словно на пробу то поднимался, то вновь затихал пронизывающий горный ветер, вплетаясь в короткие волосы тонкими пальцами-лезвиями. Травница обратила взор на нависавший над морем по ту сторону бухты Утес Звездолова — так, по крайней мере, его называли в племени — и вздохнула, опустив плечи. Дойти бы до него — рукой ведь подать, если так смотришь, да лишь одна беда — по прямой никак не добраться: мало того, что вода, так еще и горы у побережья были отвесные, высокие, с отрицательными склонами, словно какой-то разыгравшийся ребенок сгреб в кучу несколько камешков да так и оставил лежать абы как наваленной грудой. Лодок в племени отродясь не было, да и тащить их отсюда до побережья оказалось бы непосильной задачей: они жили на самом краю мыса, высоко-высоко над водой, в заброшенном и обветшавшем то ли маяке, то ли смотровом пункте. Люмин любила забираться на самый верх по грубо сколоченным стремянкам и сидеть там, свесив ноги; часто к ней присоединялась наиболее боевая и бесстрашная малышня, со злобным шебуршанием борясь за право гордо восседать, как на троне, на девичьих коленках. Люмин не была против — ей несложно, а детворе приятно. Иногда она даже собственноручно разрешала конфликты в самом зародыше, сажая на себя самого младшего, и тот аж светился от гордости, то и дело встряхивая мохнатой головой. С башни в солнечную погоду, особенно перед полуднем, виднелись два острова, если смотреть ровно на восток; Люмин спрашивала про них у шаманов, но те сами не знали, что это были за куски земли. Может быть, ее любопытство могли бы удовлетворить их сородичи из Клана Затмения, но до него нужно было идти пару дней в обход Утеса Звездолова по опасным землям, которые травница не знала, а потому не рисковала соваться. В конце концов, кто знает, на что она могла там напороться — на кучку пиро-слаймов, затаившуюся попрыгунью… Или на людей. Люмин недолюбливала местных людей. Они охотились на ее сородичей. Впрочем, и среди местных варваров в рыцарских панцирях с непонятной эмблемой нашлись двое — точнее, две — которых девушка могла без натяжки назвать хорошими. Одной из них была крохотного роста молодая женщина, которую Путешественница поначалу спутала с ребенком, с двумя смешными каштановыми косичками и тонким голоском; она пришла к ним в начале этой весны и попыталась что-то сказать, но у нее вышло не сильно лучше «солнце, еда, копье» или что-то в этом духе. Люмин тогда ошивалась неподалеку, собирая сосновые шишки; услышав подобное святотатство по отношению к красивому, пусть и грубоватому на слух языку, она тут же заинтересованно обернулась на звук. Собственно говоря, та незнакомка — как выяснилось в процессе попыток межкультурной коммуникации, Элла Маск — была первым человеком, которого девушка встретила в этом мире. Признаться честно, это открытие повергло ее в маленький, но все же шок — она искренне полагала, что тут живут только приютившие ее прошлой зимой хиличурлы. Элла оказалась милой, открытой всему новому; она таскала им прадедовы книжки, искренне пыталась научить Люмин человеческому языку и столь же рьяно учила хиличурлский сама. От нее же Люмин узнала, что люди на этом континенте — Тейвате, если девушка правильно поняла объяснения своей подруги — считают хиличурлов монстрами и либо разоряют их лагеря, либо обходят стороной, если не уверены в своих силах. Люмин тогда сделала себе мысленную пометку — случись ей найти лагерь людей, ее священным долгом было подлить им в котелок постоявший два дня на солнышке настой из корней валяшки. Отличное средство — три дня из кустов не вылезли бы, противные. И однажды ей представилась подобная возможность, когда вернувшиеся с похода разведчики посетовали, что люди из Города-На-Озере совсем близко подобрались, всю дичь расшугали — Люмин, хитро потирая ладошки, ночью прокралась по наводке сородичей к ночевке чужаков и привела свой коварнейший план в исполнение. Больше тех недотеп в доспехах у хиличурлской стоянки не видели. Поделом. Второй же знакомой травницы была… - [Люмин!] Люмин от неожиданности дернулась и развернулась на каблуках, срыв чуть-чуть земли; несколько ягод скатились с горки и высыпались в мокрую траву. - [Саали!] - выдохнула она почти что взаправду возмущенно, - [ты чего пугаешь?! И- погоди-ка, а откуда ты тут, скажи на милость? Ты же уходил на дальнюю стоянку, которая вообще по другую сторону тракта, вы вернуться должны были через семь солнц, не раньше! Свинтил втихую, что ли?] Молодой воин только гортанно засмеялся и встряхнул головой. Люмин заметила застрявший в гриве листик. - [Обижают!] - возопил он, вздернув руки к небу, и девушка прыснула в кулак, - [беглецом кличут! Ужас! Позор мне, позор! Не веди к старейшинам, травница, дай искупить свою вину! Век тебе воду носить буду! До Дадаупы и назад за одно солнце добегу! В волчьи леса зайду и все ягоды там оборву! В-] - [Да тихо ты, тихо, буйный,] - Люмин отвесила легкий подзатыльник ойкнувшему и тут же схватившемуся за ушибленную голову сородичу, - [охолонь. Всех перебудишь, вот тогда точно притащу за шкирку к старейшинам и нажалуюсь, мол, вот, нарушитель спокойствия. Они на тебя обидятся и станут давать еды, как всем, и не стать тебе митачурлом в ближайшие лун эдак сто.] Саали тут же вздрогнул, не на шутку испугавшись ненастоящей угрозы, и закрыл, пригнувшись, голову руками. Девушка только фыркнула и потрепала его по спутанной гриве. - [Шутки у тебя, травница,] - буркнул хиличурл, выпрямляясь, - [а если правду говорить, то на стоянке все в порядке — ну, по-нашему в порядке, как всегда на стоянках. Даже хорошо, можно сказать, люди из Города-На-Озере не залезают, мы высоко сидим, далеко глядим, незамеченным никто не пройдет. Какая-то бешеная пиро-попрыгунья завелась было рядом, мне руку подпалила, но я ее дубинкой бац по морде — она и окочурилась. Я чего бежал-то! Человечка твоя объявилась, у статуи сидит, на деревяшке своей бренчит что-то, в основном книжки заумные читает. Я ее как увидел — тут же своим сказал, они мне и говорят — ты увидел, ты за травницей и беги. Ну, я и побежал. Всю ночь бежал! Устал — во!] Люмин просияла. Наконец-то! Наконец-то она снова пришла! Долг травницы, впрочем, тут же дал о себе знать — девушка, встрепенувшись, цапнула Саали за локоть и потащила за собой в лагерь, попутно выпытывая все подробности его ранения в славной битве с противной пиро-попрыгуньей. Юный воин, кажется, только того и ждал — хиличурл буквально взорвался словесным потоком, активно жестикулируя свободной рукой; Люмин на это лишь усмехнулась под расписной шаманской маской. Возвращаясь с неунывающим парнишкой в дремлющее племя, она вспоминала. Саали был первым живым существом, встреченным ею в Тейвате. Когда она впервые очнулась на берегу бухты, она не могла понять, где находится и сколько провалялась в отключке. Свет резал отвыкшие от него глаза, мозг отчаянно отказывался воспринимать пространство и время, мышцы ныли как после долгого отсутствия движения, а в голове билась единственная мысль — Итер. Итер, ее любимый брат-близнец, ее надежда, опора, единственная константа в перманентном хаосе бытия; Итер, с которым они, беглецы из умирающего мира, прошли мириады измерений, стали героями бесчисленных историй, видели рождение и смерть звезд; Итер, которого неизвестная богиня заперла своей пугающей силой, разорвав казавшуюся доселе нерушимой связь близнецов. Это было даже хуже, чем проснуться с половиной сердца. Люмин понятия не имела, жив ли Итер. Одна часть говорила ей верить и надеяться, другая шептала принять худшее и смириться; впрочем, девушка всегда слишком легко доверяла своей оптимистичной половине. Итер говорил ей — сестренка, ты слишком высоко летаешь, чтобы так беспечно не смотреть по сторонам, не ожидая ни предательской смены течения ветра, ни чудовищ, обитающих над облаками. А потом смеялся — поэтому за тобой буду присматривать я. И он присматривал, и он крепко обнимал ее каждый раз, когда она вновь больно падала с высоты своей наивности и доверчивости, и он закрывал ее своими прозрачно-золотыми крыльями, как самым прочным щитом. Итер был чем-то, что, как казалось Люмин, было, есть и всегда будет в ее жизни — ни единого момента она не провела без своего старшего близнеца. И теперь его не было. Просто не было. Он не ушел куда-то, пообещав, что вернется до заката, он исчез, его выдрали из рук и из груди Люмин, запечатав затем и ее саму; без брата, без ощущения времени, без понимания, где она находится, девушка провела на холодном берегу моря сколько-то серо-безликих дней, иногда доползая до ближайшего озерца с невысоким, но шумным и гордым водопадом. Люмин не чувствовала себя собой. Это было не с ней, с кем-то другим, но только не с ней; не с ней, не с Люмин, не с девушкой, видевшей, как полыхают сверхновые, стирая все вокруг себя в мерцающую пыль, это не они с братом пытались сбежать из охваченного пламенем мира, это не ее брата забрала неизвестная богиня, это не ее погрузили в анабиоз на неизвестно сколько лет — кого угодно, только не ее. Одним слякотным холодным днем, когда с неба сыпал, тут же растворяясь на мокром песке, редкий снежок, ее в состоянии полного эмоционального раздрая нашло… существо. Отдаленно напоминая человека, оно скорее походило на дальнего-дальнего родича гоблинов, которых близнецы видели во множестве миров; ростом чуть пониже самой Путешественницы, с угольно-черной кожей и пушистой гривой волос на голове, одетое в подпоясанную то ли юбку, то ли хитро намотанную повязку, бинты на руках и браслеты на голенях, оно выглядело… мило, в некоторой степени. В основном настороженно и опасно. Неизвестное создание активно изображало, как скрытно и ловко оно крадется к скосившей на него глаза Люмин, а потом недоуменно замерло перед протянутой ему рукой с выколупанными из шишек орешками в ладони. Люмин ничего не сказала — местный язык она не знала, а ее родной вряд ли кто-нибудь когда-нибудь отныне поймет. Неизвестное существо тогда непонимающе уставилось на нее своей разукрашенной маской, но орешки все-таки сгребло — и тут же удрало восвояси. Вернулось вечером, оставило три гриба и скрылось в кустах, только кончики острых длинных ушей торчали над листвой. Люмин не ожидала, что чудик вернется на следующий день, да еще и не с пустыми руками. Еще меньше она ожидала, что он сядет перед ней, загородив обзор, выложит перед собой кусок мяса и какую-то засушенную ягоду и примется учить ее своему языку. - Mita, - он указал мозолистым пальцем на славно прожаренный, аж до угольной корочки, шмат. - Mita, - послушно повторила Люмин. Кажется, это значило «мясо». Или «еда». Или «подгорело, потому что кто-то забыл вовремя снять с костра». Существо закивало — девушка в тот момент силилась разглядеть прорези для глаз в красно-белой маске, закрывавшей все лицо — и ткнуло в ягоду: - Gusha. - Gusha, - согласилась Люмин. «Ягода»? «Засохло»? «Съедобно»? У засушенной ягоды имелось слишком много свойств, которые можно было назвать, и это путешественница еще не вспоминала цвета, запахи, формы… может, «mita» значило «овал», а «gusha» – «круг», потому что кусок мяса и правда напоминал немного сплюснутый и помятый, но все же овал, а ягода когда-то была круглой. Но Люмин хотя бы вошла в контакт с местным населением — значит, при хорошем исходе голодная смерть наступающей зимой ей не грозила, а уж язык она быстро выучит — многовековой опыт путешественницы по мирам за один долгий сон не потерять. Уроки языка продолжились и на следующий день, и на последующий; в какой-то момент постоянные отлучки существа, представившегося Саали из народа хиличурлов, стали заметны для его сородичей, и знакомство с оными не заставило себя ждать. Какое-то там по счету занятие оказалось бесцеремонно прервано опустившимся на лохматую голову хиличурла посохом и прочувственной речью, явно обличавшей неопытность и несостоятельность ума горе-педагога — Люмин смогла разобрать несколько ругательств, которым ее научил ее знакомый. После разбора полетов шаман в тяжелой расписной маске, по-старчески кряхтя и ковыляя, цапнул девушку за руку и с неожиданной для такого хлипкого тельца силой потащил за собой в неведомые дали. Так Люмин оказалась на Пике Буревестника, была усажена к племенному костру, а спустя небольшое время и один несложный ритуал посвящения — всего-то победить в бою сильнейшего воина, по совместительству военного вождя — принята на правах полноценного чурла. Люмичурла, как звала ее детвора. В первое полнолуние после того, как сошел снег, она с остальными шаманами и несколькими воинами отправилась в долгий переход до ущелья Дадаупа, располагавшегося далеко на юге в котловане меж высившихся плоскогорий, в итоге сужавшихся и врезавшихся в море мысом Веры — всю эту географию ей на пальцах объяснял все тот же Саали, рисуя палочкой на земле что-то отдаленно похожее на карту. Пару раз хиличурлы чуть не наткнулись на рыцарские патрули, попали под длившийся весь день ливень посреди пустого тракта, отбились от крио-попрыгуньи, неизвестно зачем спустившейся с высившейся на юге горы, но в итоге все же дошли в целости и сохранности. Там, на Совете Всех Кланов, шамачурл Клана Затмения, самый главный и мудрый среди всех, пристально посмотрел на нее сквозь деревянную маску, стукнул посохом и промолвил хрипло, словно каркнул вороном: - [Одной из нас будешь. Силу в тебе чую величайшую. Мир тебя любит. Лечить будешь, всех исцелишь. Учите ее травам да заклятиям, шаманы Буревестников. Ветер — голос ее, травы — волосы ее, вода — кровь ее, земля — руки ее, пламя — сердце ее, молнии — душа ее, холод — разум ее, звезды — глаза ее. Будет нам с ней счастье.] Так под всеобщие одобряющие крики и топот Люмин нарекли травницей — и принялись учить. Именно тогда, идя ночными марш-бросками домой, она и повстречала свою вторую подругу, о возвращении которой ей спешил сообщить Саали — но сейчас Люмин была занята тем, что обрабатывала самодельной мазью его ожог. Юнец не содрал образовавшийся волдырь, так что рана выглядела вполне безопасно — орхидея и правда успела его только цапнуть. - [Мог ведь под плевок попасть, дурашка,] - беззлобно поворчала травница, откладывая деревянную мисочку с мазью в сторону и пристально осматривая результат своей работы, - [ветер миловал, что тебя пронесло. Ладушки, готово — волдырь не чесать, не сдирать, а то стукну. Понял?] Саали с готовностью закивал — под маской юноша совершенно точно улыбался. Люмин, фыркнув, потрепала его по косматому затылку. - [Все, беги, боец. Спасибо, что передал новость. Скажу шаманам на утреннем сборе и пойду.] Саали хрипло хихикнул, вскочил на ноги и бодро потрусил прочь от маяка вниз по склону. Травница проводила парнишку взглядом, пока он не скрылся из виду; вздохнув, она покосилась на стоявшую рядом корзинку с травами и ягодами, блестевшими от рассветной росы, и повернулась лицом к морю. Солнце выглядывало несмело из-под каемки воды, качаясь молоком и медом на волнах. Светлеющее небо кутало бледные звезды в шелковую прозрачную пелену, перетекая из песочно-золотого в белый и в нежно-голубой, и воздух звенел тишиной над изумрудными травами пика Буревестника. Нос щекотали сплетенные в единую песню запахи цветков-сахарков, мяты и безымянных желтых ягод. Под ногами шептало море; кричали, зазывая утро, чайки. Время пришло. Люмин поднялась с мокрой травы, отряхнула подол давным-давно потерявшего белизну платья и пошла к самому краю плато — до него от ее привычного летнего лежбища, где она отдыхала и лечила сородичей, едва сходил снег и кончались дожди, было рукой подать. Она остановилась, когда носки сапог поравнялись с обрывом; далеко внизу плескались волны, мирно разбиваясь о камни и целуя мокрый темный песок. Травница выпрямилась, потянулась, развела руки в стороны, как орлиные крылья и закрыла глаза. С первым глубоким вдохом буйствующий запахами горный ветер обжег рецепторы, переполошил все нутро, выбил все мысли из головы; на выдохе он, шальной, зазвенел песней. [Поднимайся, вставай, солнце ясное, За тобой да с тобой мы поднимемся, Коль зимой пою — будь поласковей, Коль весной зову — ты траву буди, Коли летом кличу — ты гори огнем, Коли осень — ты дай нам вослед тепла. Ночь ушла, твой черед - Поднимайся!] За спиной послышалось копошение, шебуршание, зевки; разбуженные соплеменники потихоньку вставали с належанных мест, матери расталкивали сонно ворчащую детвору. Люмин опустила руки, чуть прогнулась, хрустнув позвоночником и, подумав, сняла шаманскую маску, дав поднявшемуся ветру ласкать лицо и весело трепать две длинные пряди. Вдали виднелся остров и руины, девушка даже могла различить обломок гигантской структуры в центре. Вот бы добраться туда и все исследовать… Но сейчас у нее было дело поважнее. Развернувшись, она сбежала по склону вниз, к башне, туда, где ночевали шаманы. Стрелки-арбалетчики из ночного караула уже спускались по стремянкам со своих позиций, отчаянно зевая; Люмин приветственно помахала доблестным стражам, и те вяло отсалютовали ей в ответ. - [Утра, травница], - прошамкала, заметив приблизившуюся соплеменницу, старая наставница Люмин, с кряхтением встав с помятой травы, - [снова вскочила ни свет ни заря, чтобы по росе собрать?] - [А то,] - ухмыльнулась путешественница, - [с утра все самое веселое творится. Саали прибегал, сказал, что Софья у статуи со вчерашнего дня сидит. Все, что я собрала, на моем месте в корзинке — ягоды, мята, сахарки, еще немного того-сего надергала. Сегодня в основном съедобные, а не лечебные, за последними после заката выйду. Можно к статуе?] - [Беги, ребенок,] - усмехнулась старуха, - [поспеши давай — авось, до жары и успеешь. Травки твои я переберу сама, не переживай.] Люмин кивнула, порывисто обняла наставницу, заработав свою законную порцию ворчания, и рванула со всех ног прочь от лагеря. Она бежала по спускавшемуся плоскогорью, и солнце бежало за ней, грея спину, золотом растекаясь по высокой траве; ветер насвистывал в уши древние напевы, позабытые самим временем. Порою Люмин останавливалась, чтобы перевести дух, и просто падала на землю, раскидывая руки, и дышала-дышала-дышала, пропитываясь разнотравьем насквозь. В прозрачной вышине парили орлы, выслеживая добычу, и маленькие цветные птички прятались в кронах деревьев, щебеча что-то о своем; воздух был тих и чист, только сердце бешено стучало набатом в груди, а легкие жгло. На одном из привалов к травнице, осмелев, подобралась рыжая белка, но на раскрытую ладонь залезть не решилась — ускакала восвояси, едва Люмин пошевелила пальцами. Та, в свою очередь, на такое недоверие только умиленно улыбнулась. Огненная небесная колесница уже давно поднялась над горизонтом, когда девушка перескочила невысокий порог шумной искристой речки, текшей на север и обрывавшейся водопадом в море, и затем миновала огромный валун, блестевший от обилия руды. Впереди замаячило, мягко светясь синим, напоминающее факел устройство ростом с полторы Люмин, назначения которого девушка не знала — точно такое же она обнаружила, когда только очнулась на берегу бухты, еще одно располагалось неподалеку от лагеря племени. Чем бы эти штуки ни были изначально, они служили неплохими ориентирами — Люмин, увидев парившую в воздухе конструкцию, уверенно повернула от нее на юг и остановилась у мелкого озерца, чтобы напиться воды — глотка горела от жажды после долгого бега; вдоволь напившись, она утерла губы рукой, махнула на прощание гипнотизировавшим на другом берегу гидро-слайма соплеменникам и помчалась дальше — луч света, исходивший от статуи, уже призывно маячил невдалеке. Вскоре показалась и сама статуя — и маленькая человеческая фигурка под ней. Люмин аж подпрыгнула на месте от радости. Она правда здесь! Она пришла! Наконец-то! - Софья! - закричала, сдвинув маску набок и сложив ладони рупором, девушка во весь голос, - Софья! Я тут!!! Фигурка у подножья статуи чуть двинулась; Люмин, почти не спуская с гостьи глаз, нетерпеливо спрыгнула по плоским уступам, как по ступеням, с плато и побежала к озеру, спугнув отдыхавших у кромки воды журавлей. Девушка, сидевшая с раскрытой книгой на коленях, отложила чтиво, поднялась с травы и подошла к краю островка. - Подожди, козочка горная, - мелодично хихикнула Софья, когда Люмин запнулась на мокрой земле и чуть не поцеловалась с водой, - мостик-то дай смастерить. Она плавно опустилась на колени, стянула с правой руки черную перчатку и легонько коснулась ладонью озерной глади. Та тут же вспыхнула, затрещав, звездами, и лед, иглами щерясь во все стороны, принялся разрастаться вширь и вдаль, искрясь на теплом летнем солнце. Воздух дохнул морозцем. Едва лед коснулся земли, Люмин тут же ступила на него и, перебежав хрустевший и проваливавшийся под шагами мостик, налетела с объятиями на смеявшуюся подругу, чуть не сшибив ее с ног — тонкий и неустойчивый лед за спиной моментально пошел трещинами и растаял. Мягкий бархат перчатки ласково коснулся голых лопаток. Травница ткнулась носом куда-то в чужую ключицу и втянула носом воздух — Софья пахла колючим холодом, сосновой смолой и морем, как зима ее далекой родины. - Люми-Путешественница!!! - запищало что-то пронзительно прямо в ухо, заставив Путешественницу дернуться, - Люми-Люмичурл пришла!!! А Паймон обнять?! - Иди сюда, обниму, - фыркнула Люмин, вытянув правую руку, под которую тут же поднырнула, попутно стиснув травницу в поразительно крепких для столь маленьких ручонок объятиях, Паймон. Софья и Паймон были странной парочкой — бродячая сказительница из холодной северной страны, ушедшая так далеко на юго-восток от родины в поисках неизвестно чего, и летающая феечка с телом ребенка лет пяти в смешном бело-золотом костюмчике с рукавами-колоколами. Люмин не видела и не слышала ничего о таких, как эта девочка с заколкой из черного кристалла на белых волосах, созданиях — даже Софья, которая, по собственным рассказам, и выудила Паймон из воды, не смогла выпытать у неудавшейся утопленницы, что она за существо такое. Паймон партизанила с завидным упорством. Пришлось смириться. Люмин встретила этих двоих случайно. Возвращаясь из ущелья Дадаупа после Совета Всех Кланов, на вторую ночь перехода девушка вдруг услышала доносившуюся откуда-то музыку. Она замерла тогда, как вкопанная; мелодия, лившаяся в звенящем темно-сапфировом воздухе, совсем не походила на агрессивные ритмичные речитативы хиличурлов, резавшие горные ночи барабанным боем и треском горящих веток. Она лилась, как лесной ручеек, текла, завивалась, чистая, как вода в горных озерах, и ласковая, как летний вечерний ветер. Люмин заозиралась, прислушиваясь, втянула носом воздух, силясь унюхать запах человеческой стоянки, но почувствовала лишь ночной лес; шаманы, с которыми она шла, напряглись, покрепче вцепились в тяжелые посохи, сбились в кучку и утянули травницу к себе. Воины обступили их кругом, держа дубинки и арбалеты наготове. Они вышли к Озеру Звездопадов, на островке которого стояла полуразрушенная статуя крылатого мальчишки в капюшоне, державшего в руках шар. Звезды дрожали в темной воде, воздух сиял серебром от лунного света, а у подножия постамента сидела, перебирая блестевшие струны лежавшего на ногах незнакомого инструмента, девушка с длинной черной косой, перекинутой на грудь. Белое платье с разрезанными рукавами, расшитое светло-голубыми узорами, как будто тускло светилось в темноте; незнакомка вся словно источала бледный свет, лаская струны кончиками тонких гибких пальцев. Рядом с ней, свернувшись калачиком, спала маленькая девочка в бело-золотых сапожках и черном плаще, отражавшем звезды. Человеческая девушка, заметив, что ее уединение нарушили, подняла голову — глаза у нее были ежевично-черные, пронзительные, крупные, и Люмин даже оторопела от того, какой красивой была эта смертная: вся легкая, изящная, как тростинка, с эфемерно-нежным лицом, обрамленным свободными короткими прядками, со спокойным, ничуть не испуганным взглядом и полуулыбкой на тонких губах. Она окинула взором замерших в непонимании хиличурлов, задержавшись на почти не дышавшей Люмин, опустила голову — и запела. Ни земли, ни воды, ничего - Замела метлой белый свет пыль. И страшиться теперь одного - Как не стала бы небылью быль, Как не стала бы быль… Люмин не знала этого языка. Элла говорила на другом — язык людей из Города-На-Озере звучал иначе, совсем иначе; Путешественница не могла разобрать ни слова, не могла понять, о чем пела девушка у ангеловых ног, но что-то в груди все равно болело — от мелодии, от перебора струн, похожего на лесной родник, от бархатного голоса. Она не заметила, сколько они простояли так, очарованные человеческими песнями — Люмин пропустила и тот момент, когда проснулась дремавшая малышка, и тот, когда небо на горизонте забелело; очнулась она лишь тогда, когда перезвон струн смолк, а черноволосая незнакомка встревоженно вскинула голову и, глядя в сторону Города-На-Озере, негромко выдохнула на знакомом Путешественнице языке: - Светает. Вам надо идти. Не дале, как вчера вечером тут совсем рядом лагерем встали несколько рыцарей; поспешите, не то беду накличете. Люмин, очнувшись от транса, заторможенно кивнула и перевела на хиличурлский. Их процессия тут же двинулась в путь. Сказительница и остававшаяся молчаливой девочка с парящей тиарой на голове провожали их взглядом до самого конца. Через несколько дней, отдохнув от похода, Люмин вернулась на это же место и к своему удивлению и радости обнаружила пару все там же у статуи — и они все так же играли на незнакомом струнном инструменте и пели, но уже на два голоса. Травница села на берегу, не решившись их тревожить — те заметили ее сами, позвали к себе и провели по непрочному ледяному мостику; так Люмин познакомилась и подружилась с Софьей, бродячей гусляркой из Снежной, и Паймон, единственной и неповторимой. И сейчас они сидели втроем, прислонившись спинами к холодному камню статуи ангела, и Люмин щурилась на видневшиеся вдали мельницы, а Софья, прикрыв глаза, лениво перебирала струны гуслей, наигрывая простенькую песню. Паймон бесцеремонно вскарабкалась на колени травницы и улеглась на них, жуя стебелек. Воздух стремительно теплел. Люмин одним ловким движением сцапала в полете пищавшего над ухом комара и вытряхнула в траву. - Что нового в Городе-На-Озере? - она выпрямилась, поджав и скрестив ноги, и принялась плести неаккуратный венок из росших у статуи цветов. - Мондштадт живет, как видишь, - негромко ответила со все той же доброй полуулыбкой снежнянка, перестав играть и убрав инструмент в карманное измерение — один из главных плюсов бытия волшебником в Тейвате, - вроде бы покуда ничего не стряслось. Торговцы торгуют, стражи несут свой дозор, сестры поют в Соборе по утрам и вечерам. Тишь да благодать, любо-дорого посмотреть на такую идиллию. Вы как поживаете? Рыцари не донимают? - К их же счастью, нет, - хмыкнула ехидно Люмин. - Паймон бы тоже не возвращалась в места, где бродит бешеная травница, подливающая тухлый настой корней валяшки в суп всем, кто ей не нравится, - отозвалась с коленок девочка. Люмин по-боевому оскалилась, будто в округе ходил хоть один рыцарь, способный увидеть ее и преисполниться подобающим ситуации священным ужасом. Софья только неопределенно фыркнула и покачала головой. Сама гуслярка о доблестных солдатах чужой страны мнение имела тоже не сильно высокое, но до подобных пакостей пока что не опускалась. - Софья? - Чего такое, девочка? - Ты надолго тут? Певица повернула на собеседницу голову. Травница уставилась на нее в ответ, перестав плести почти законченный венок, из которого тут и там озорно торчали головки розового клевера. - Я же покамест живу в Мондшадте, - Софья, казалось, не совсем понимала, к чему был вопрос, - и уезжать вроде как не надумала — до следующего Фестиваля Ветряных Цветов-то уж точно тут буду. - Я не про это! - коротко мотнула головой Люмин, - ты надолго… э-э… как это сказать-то… тут? Вот прям тут? Не в Городе-На-Озере, а у статуи? - А, в дикой природе, то есть? - понимающе заулыбалась певица, - на недельку-полторы. Я много припасов прихватила, не беспокойся обо мне. А что случилось? Травница от счастья чуть не захлопала в ладоши. Ее давняя мечта — выбраться подальше от утеса, в Волчьи Леса — прямо сейчас начинала сбываться. Сама бы она ни за что так далеко от лагеря не сунулась — во-первых, волки, но волки ей не страшны, а во-вторых — пришлось бы идти мимо города, вдоль широкого тракта, где полно людей… никогда не знаешь, чего ожидать от людей, когда ты хиличурл. В общем и целом, Люмин рисковать не желала, а тут возможность безопасно добраться до леса и забуриться в самую его чащу на пару деньков сама шла ей в руки — кто травница была такая, чтобы упускать ее? Верно. Никто. Поэтому она тут же переползла на коленях прямо под светлы очи своей подруги и умоляюще заглянула ей прямо в самые зрачки, состроив самую жалостливую мордашку, на которую была способна: - Своди меня в Волчьи Леса? Пожалуйста-пожалуйста! Я туда сама в жизни не выберусь! Я не хочу одна мимо людей идти! А если ты со мной пойдешь, то уже не так страшно будет, потому что ты тоже человек, тем более — бард, а на тех, с кем ошиваются барды, внимания обычно не обращают. - Не намекаешь ли ты, девочка, что моя певучая братия со всяким сбродом обычно якшается? - лукаво прищурилась Софья. - В большинстве миров, где мы с Итером были, барды ошивались либо с пьяницами, либо с повстанцами, либо сами были пьяницами или повстанцами, иногда совмещая, либо таскались шумным и доставучим хвостом за подозрительными типами воинственной наружности, - выдала Люмин с абсолютно серьезным лицом, - так что да. По мнению местных рыцарей, шамачурл-травница вполне сойдет за представителя последней категории. Гуслярка тихо хихикнула, прикрыв рот ладонью. - Я сама там почти не бывала, Люми, - пожала она плечами, прислонившись спиной обратно к холодному потрескавшемуся камню древнего постамента, - только дорогу знаю, да и все. Провести-то до границы лесной могу, но на мою помощь не рассчитывай — в руки мои куда лучше ложатся гусли, чем лук или меч, а как колдунья я и того бесполезнее — даже ледяной мосток едва удерживаю. Меня разве лишь на то, чтобы огненный цветок сорвать и не обжечься, хватит. Люмин вздохнула, молча признавая чужую правоту. Как крио-волшебница Софья и правда была никудышная, даже чуть менее умелая, чем сама Путешественница, получившая силу ветра лишь прошлым летом — в памяти до сих пор был жив момент, как девушка прикоснулась ладонью к золотому щиту на постаменте, и тот ослепительно вспыхнул бирюзой. Люмин тогда с визгом, неподобающим великому иномирному существу вроде нее, отскочила от очнувшегося камня, запнулась о собственную ногу и навернулась спиной в озеро. Стоило ей только вынырнуть и отплеваться, как непонятный светящийся шар по-хозяйски ткнулся ей в мокрый лоб и самовольно впитался, не спросив разрешения. Ощущения были… неописуемые. Как будто по венам вместо крови помчался воздух, чистый, холодный, пахнущий сладким горным разнотравьем, одуванчиками и кислым сухим вином. Люмин в тот момент показалось, что грудная клетка разорвется от пьянящего, одуряющего чувства свободного падения и жгучего счастья создания, рожденного для воли и ветров; ей даже почудилось на миг, что она не выдержит влитую в нее силу и просто-напросто свихнется от перегрузки нервов. Но она выдержала — выкарабкалась из воды и привалилась боком к холодному камню статуи безымянного ангела, подняла глаза на обеспокоенно взявшую ее за плечо Софью — и впервые с потери Итера искренне, во весь дух, до сипения и потери дыхания расхохоталась. Ветер Тейвата показался Люмин дурным и озорным мальчишкой, сдувающим семена одуванчика в лица прохожих, распевающим во все горло частушки на площади и ворующим яблоки с рынка посреди бела дня — и у Люмин была дикая слабость к таким детям свободы. Кто бы ни оказался тем, кто даровал девушке силу ветра — ангел ли со статуи, имя которого она услышала от подруги-сказительницы один раз и не запомнила, или кто еще — Путешественница была уверена, что они подружатся. И вот даже она, столь эпичным образом получившая благословение Анемо Архонта — так здесь называли семерых правителей земель, по совместительству богов-покровителей семи элементов — прошлым летом, все равно управлялась со своей силой лучше, чем Софья, обладавшая крио Глазом Бога с юности. Ну и ладно. В лесных тропках и буреломах травница сама как-нибудь разберется — главное, чтобы ее до этого леса довели. - Паймон, сколько времени? - позвала девочку Люмин. Паймон сосредоточенно прикрыла глаза и, подумав секунду, ответила: - Полдесятого! Тридцать две минуты, если точнее. То, каким образом Паймон могла просто из воздуха сказать время с точностью до секунды, тоже оставалось загадкой для Путешественницы. Об этой своей полезной способности феечка партизанила столь же упорно, сколь и о своем происхождении. Пришлось опять смириться. Люмин прищурилась на палившее с чистых небес солнце. Полдесятого, а уже так тепло… сейчас бы разложить травки на вершине смотровой башни, чтобы те сушились, и самой посидеть на теплых скрипучих досках, глядя на мирное море и виднеющиеся вдали острова. Детвора наверняка бы залезла ей на колени, наперебой рассказывая, что каждому приснилось — вдруг травница скажет, что сон про то, как кто-нибудь из малышей стал большим и сильным, как лавачурл, вещий! Шамачурлы, они ведь научены толковать сны. Они мудрые. Люмин, правда, сны толковать не умела от слова вообще. Ее старая наставница была в этом деле мастером, но своей ученице передать тайные знания даже не попыталась — только посмотрела на нее, почмокала морщинистыми губами и отрицательно мотнула головой: не выйдет. Не твое это, девочка, не берись. Зная свои выдающиеся способности к пониманию намеков, полутонов и завуалированных смыслов, Люмин ни секунды не возражала. - Так когда выступаем в поход? - Софья подобрала все это время лежавшую рядом с ней книгу и убрала ее в карманное измерение, растворив искрами в воздухе. - Завтра с утра? - предложила Люмин, - я пообещала наставнице вечером, когда солнце сядет, пойти за целебными травами, с утра я в основном ягод и сахарков надергала. Хорошо будет, если герань или черноголовку найду, травы от кровотечений быстрее всех уходят. - Что, девочка, - не преминула поддеть ее с хитрой улыбкой Софья, - не повыщипывала еще все травки в округе, осталось еще что-то у сырой земли для тебя? - Эй, я не выщи- Громовой рев разнесся по небу, грохочущим эхом отдаваясь в расколотом воздухе. Люмин испуганно вскинула голову и застыла с раскрытым ртом, не веря собственным глазам. Сбоку пискнула Паймон; Софья вскочила на ноги. Над их головами летел, раскрыв три пары крыльев, гигантский дракон; снизу различить было сложно, но Люмин казалось, что он был покрыт блестящей шерстью, голубой, как само небо, по бокам и белой на брюхе. Длинный тонкий хвост, оканчивавшийся бирюзовой метелкой и напоминавший по форме вытянутое узкое перо, плавно колыхался при полете. Откуда-то из задних лап выходили два длинных уса; подобные им выросты, куда более короткие, находились на щеках. Дракон летел, поджав под себя покрытые черной чешуей лапы с длинными острыми когтями, и его высокий рев резал небо; дракон летел, гордо расправив шесть крыльев, узорчатых, словно у бабочки, переливающихся от ядовито-аквамаринового у тела до глубокого синего на кончиках. Он завораживал, приковывал взгляд своей невозможно величественной красотой и статью — и Люмин бы ахнула в пораженном восхищении, если бы не одно но. Это был дракон. Драконы перевелись в Тейвате, если верить балладам и рассказам Софьи, пятьсот лет назад. - Дракон?! - пропищала Паймон, ошарашенная не меньше своих подруг, - это что, дракон?! - Эт-то еще что за номер?.. - прошептала ошеломленно Софья, - откуда тебя нелегкая принесла и за какой бедой? - Погоди, это что... тот самый? - икнула Люмин. - Тот самый, - кивнула напряженно сказительница, не сводя глаз со скрывающегося в гуще леса ящера, - бывший восточный ветер. Двалин. Дракон Востока, один из четырех хранителей Города-На-Озере, исчезнувший пятьсот лет назад в пламени катаклизма, захлестнувшего весь Тейват. Итер и Люмин после последнего перехода появились просто не в том месте и не в то время. Мир, который они увидели, был охвачен пламенем войны и разрушения. Близнецы тут же дали деру — попытались, точнее; их побег был бесцеремонно прерван неизвестной богиней — Блюстительницей Небесных Принципов, как она представилась, - которая сначала выбросила их на какую-то платформу посреди неба, а затем после короткого безнадежного боя заточила в черно-красных кубах. Катастрофа, от которой им не удалось уйти, похоронила целый народ, унесла бесчисленное количество жизней тейватцев и забрала с собой одного из богов. А все началось потому, что Золото, ученая из падшего ныне королевства, поглощенная гордыней, создала армию монстров с кровью черной, как уголь; величайшим ее творением — а точнее, порабощенным ей созданием — был великий дракон Дурин. Он был столь огромен, что закрывал небеса, когда летел, и людям казалось, что настала ночь. Но творения Золота вышли из-под ее контроля; сама она исчезла без следа, ее дом был стерт в пыль, а от ее народа не осталось даже песен. Вырвавшиеся на свободу чудовища заполонили земли Тейвата, сея хаос и смерть — многие воины погибли, защищая свои города. Даже богов катастрофа не обошла стороной — Бог Лесов, предыдущий Дендро Архонт, был убит, Анемо Архонт исчез, а Крио Архонт закрылась ото всех. Узы божественной дружбы разрушились как по щелчку пальцев, осыпавшись ржавым пеплом. «Так гласит большинство легенд, - сказала тогда Софья, закончив повествование, - но, знаешь… я слышала пару раз немного иную сказку — позволь поведать ее тоже. Она гласит, что Золото не поработила, но создала Дурина — но это был добрый и любопытный, словно дитя, дракон, не желавший никому зла. Он мечтал летать в мирном небе над землями цветов и песен, он хотел рассказать всем о прекрасном королевстве, в котором он родился, и о своей чудесной матери. Но боги, увидев, что простая смертная посмела встать с ними наравне и создать жизнь, испугались ее силы и того, что эту силу могло однажды обрести все человечество — а тогда зачем им были бы боги, не дающие им подняться выше неба из страха потерять власть? И боги прокляли — и Дурина, и сородичей Золота, и саму память о ней; поглощенное безумием, великое королевство рухнуло, как карточный домик, и эхо его падения сотрясло Тейват. И боль в том, что правды нам уже никогда не узнать — тех, кто мог бы рассказать истину, не осталось в живых, а то, что мы видели и какие выводы из этого сделали — что же, эти выводы именно те, которые от нас ждали боги. Но это лишь сказка, безумная интерпретация, искажение истории; мало ли кому хочется верить во всякую чушь о том, что боги парящей над нами Селестии на самом деле не желают нам добра. Еретики и грешники есть в каждой земле, в каждой эпохе; в конце концов, если тех, кто знает эту версию, раз два и обчелся, может, она и вовсе неверна?» Но какова бы не была история, кончалась она одинаково — Дурина побеждал Двалин, Дракон Востока, один из Четырех Ветров Мондштадта; Дурин погибал и падал на высокую гору, ту самую, что виднелась пронзающим облака пиком на юге, Двалин же исчезал без следа. Вскоре после этого катаклизм прекращался, и орды монстров переставали терроризировать тейватцев — начиналась долгая эпоха восстановления, отстройки, починки, привыкания к новой жизни, в которой у мондштадцев больше не было хранивших их ветров, а по земле бродили разрозненные кланы хиличурлов, которых после тех событий стало больше, чем песчинок на пляже. И сейчас Двалин пролетел над их головами и приземлился куда-то в лес. Люмин осоловело похлопала глазами. Шумно выдохнула через нос. - Я — туда, потому что за такой штуковиной надо сходить на разведку и выяснить степень ее зловредности, а потом предпринять необходимые действия на месте, - она решительным рывком вскочила на ноги, - идите в Город-На-Озере! Не хочу опас… э-э… опаснить? Опасать? Подвергать вас опасности, вот! - Сказала травница, которая боится пройти в одиночку мимо постов человеческой стражи, - скептически фыркнула Паймон, - Паймон идет с тобой, чтобы хотя бы кому было сообщить всем о твоей бесславной кончине! - Я тоже с тобой пойду, уж не серчай, - хмыкнула Софья. - Куда?! - Люмин, уже собравшаяся прыгать в воду и переплывать озеро напрямую, развернулась на каблуках на сто восемьдесят градусов и возмущенно уперла руки в бока, - не пущу! Опасно! - Я же сказительница, девочка, - в улыбке снежнянки засквозило предвкушение, - а что за жизнь гуслярки да без событий, про которые петь? - Умрешь ведь! - Так хотя бы дракона вблизи увижу! Как погибнуть веселее — от когтей внезапно объявившегося пятьсот лет спустя дракона или от меча лихого разбойника где-нибудь на тракте? - Не погибать вообще, - буркнула неодобрительно Люмин, - нашлись самоубийцы… все! Я иду! А ты идешь в город! Ты от волков сама не отобьешься, куда тебе к дракону?! С этими словами она развернулась и прыгнула в воду. Та моментально обняла ее теплом, вплелась в волосы; Путешественница быстро вынырнула и решительно погребла в сторону обращенного к городу берега. Со стороны послышался тихий треск прорастающего льда; Люмин всем сердцем понадеялась, что у беззащитной сказительницы и маленькой феечки сработает инстинкт самосохранения и они все же пойдут не следом за ней, а в Город-На-Озере, под защиту стен и рыцарей в сияющих доспехах. Вселенная слушать мольбы и надежды Люмин явно не умела. Выбравшись из воды на берег, травница по-собачьи отряхнулась и, не обращая внимания на липнувшую к ногам юбку, пошлепала в сторону чащи, хлюпая затекшей в сапоги водой. Поднявшийся ветерок неприятно холодил мокрые плечи и голову, отчего кожа моментально покрылась мурашками. Люмин зябко потерла предплечья. Надежда на то, что все время пути нестройные шаги за спиной ей только слышались, девушку все еще не покидала. У самого леса травница решила, что с нее хватит, плюхнулась на ближайший булыжник и принялась стягивать с ног высокие сапоги. Те, промокшие насквозь, сниматься не желали, но Люмин храбро полагала себя сильнее своей одежды. Она Люмичурл! Она победила военного вождя Буревестников! Она отравила суп противных рыцарей! И какие-то мокрые сапоги — ничто перед ее величием! - Паймон думает, что у Люмин сегодня день плохих решений, - парившая в полуметре от лица травницы девочка звучала абсолютно невпечатленной титаническими потугами подруги в нелегком деле избавления от обуви. - Люмин думает, - прокряхтела Путешественница, дернула неподдающийся элемент костюма со всей силы и наконец-то умудрилась избавить левую ногу от него, - есть! Выкуси, противный! Так вот, Люмин думает, что вы вдвоем совершаете ошибку, которая может стоить вам жизней! Топайте в город, кому говорю! - Нам, - согласилась Софья, с улыбкой наблюдая за начавшимся по новой процессом снятия сапога, только уже правого, - но Паймон права. Сегодня у тебя явно день не самый умных решений, девочка. - Сказала Софья, - буркнула травница, - да снимайся ты уже, зараза липкая… - Зачем тебе вообще сапоги, если ты хиличурл? - непонимающе скрестила ручки Паймон, - вы же босыми ходите! Выбросила бы сапоги в воду и не переживала бы. Люмин подняла голову и зыркнула исподлобья на феечку так, что та вздрогнула и отлетела от сбрендившей подруги от греха подальше. - Я эту одежду ношу со своей родины, - вздохнула девушка, вернувшись к своему занятию, - этот мир забрал у меня мои силы, крылья и меч, но мои сапоги, покуда я жива, он не получит! - Люмин, хорошая моя, я тебе поражаюсь, - хихикнула сказительница, присев рядом на нагретые солнцем каменные блоки, оставшиеся, по-видимому, от стен какого-то строения, - то ты просишь меня проводить тебя мимо города, потому что там бродят стражи и тебе боязно, то ты кидаешься очертив голову за легендарным драконом. Где логика, Люми? - Если стражи увидят меня, они за мной погонятся и не отстанут, пока либо не догонят и не убьют, либо не доберутся до моего лагеря. Если мы их прибьем, то придет еще больше рыцарей, и так до тех пор, пока либо мы, либо они не кончимся, - Люмин с остервенением дернула не поддававшуюся обувь. Та не сдвинулась ни на миллиметр, - а драконы таким обычно не страдают — дракон до меня долетит, сделает мне кусь и улетит. К тому же, я сражалась с богами! Мы с братом столько всяких чудовищ покромсали в свое время, что мне сделает какой-то там дракоша, который к тому же пятьсот лет продрых неизвестно где? - Твои силы запечатаны, крылья не призываются, а свой нынешний меч ты отобрала у испугавшегося твоей маски новобранца в его первом походе, - Софье явно было весело, - вперед и с песней, Люмин, победительница драконов, богов и прочих богомерзких тварей! - Софья! - Люмин обиженно пихнула расхохотавшуюся подругу локтем в бок. Та, заливаясь смехом, отползла. - Паймон все еще не понимает, как люди могут быть более опасными, чем целый дракон, - феечка то и дело беспокойно поглядывала в сторону леса, из которого пока что не доносилось никаких подозрительных звуков, сообщавших бы о нахождении громадного летающего ящера в нем. - Стражи — не люди, - Путешественница все-таки умудрилась сдернуть второй сапог и, издав короткий победный возглас, закинула обувь в карманное измерение с мысленной пометкой потом вынуть и поставить на солнышко, - стражи — человеки. - Но правильно говорить «люди»! - Человеки, - упорно настояла на своем Люмин, - вот Софья — людь. А рыцари — человеки. Человеки, особенно когда собираются в больших количествах, становятся опаснее чего угодно, поверь моим десяти тысячам двумстам пятидесяти семи годами путешествий по измерениям. - Мораль сей басни такова — толпою гасят даже льва, - выдохнула сказительница и, опершись ладонями на колени, поднялась с насиженного места, - пойдем, горемычная ты наша. Посмотрим на дракона краем глаза — и бегом по домам: мы — к рыцарям, ты — в племя. Люмин кивнула и зашагала по лесной дороге босиком. После шлепанья битый час подряд в хлюпавших от воды сапогах это показалось хождением по райским кущам. Радость, правда, длилась недолго — до первого корешка дерева, выпиравшего из земли, и первого камня, впившегося в пятку, но Люмин была девушкой отчаянной и упертой, а потому продолжала отчаянно и уперто топать босиком. Нет, Паймон была права, у нее сегодня явно был день не самых умных решений. Первое: она прыгнула в озеро, когда могла подождать и перейти по ледяному мостику. Почему она это сделала? А черт знает. Напрямую было быстрее, а Люмин терпением в некоторые моменты не отличалась. Второе: она без шуток поставила целого дракона ниже каких-то стражей на шкале опасности. Каким-то образом при мысли о летающей крылатой махине она из травницы племени Буревестников, опасавшейся человеческих патрулей, превращалась в воительницу и путешественницу по мирам, забывая взять в расчет то, что у нее ни крыльев, ни меча, ни сил не осталось. Почему так? Опять-таки, черт его знает. Может, потому что любопытство кошку сгубило. Может, потому что какое-то шестое чувство нашептывало ей, что дракон в Тейвате и правда менее опасен для шамачурла вроде нее, чем люди. И третье: она пошла по лесной дороге босиком. Верх разумности. Браво, Люмин, ты самый умный шамачурл на свете, Итер бы тобой гордился. Долго идти не пришлось — довольно скоро чувство легкости и слабого опьянения, такого, какое бывает, когда надышишься вдоволь летним луговым воздухом, буквально ударило Люмин по голове, заставив оступиться; девушка тут же юркнула за ближайшее дерево и опасливо выглянула из-за него, опираясь руками на ствол. Софья и Паймон спрятались там же; травница чувствовала оголенной спиной мягкую плотную ткань верхнего платья сказительницы, пытавшейся высмотреть происходящее из-за плеча Путешественницы. Вблизи дракон оказался еще прекраснее. Отсюда наконец-то можно было сравнить его размеры если и не с людьми, то хотя бы с деревьями; ящер в высоту достигал, наверно, метров десять от земли до холки — Люмин отрешенно отметила, что она видела драконов куда более потрясающих воображение габаритов, чем Двалин, — но свой оказавшийся не самым большим рост он с лихвой компенсировал красотой. Глубоко посаженные миндалевидные глаза сверкали драгоценными топазами и источали тонкий шлейф света. Изо лба дракона тянулись два длинных витых рога, плавно переходивших от светло-бирюзового, как шерсть на морде, до густого темно-синего на кончиках; на носу торчал походивший на плавник вырост. По бокам от глаз и до лап, разделяя голубое тело и белое брюхо, тянулись две полосы, в которых словно отражалось звездное ночное небо. Люмин от восхищения забыла, как дышать. Она видела много драконов — огромных и маленьких, старых и новорожденных, но таких сказочных — еще никогда. Двалин сидел, изогнувшись полукругом, на склоне крохотного овражка в пару человеческих ростов, готовый в любой момент взлететь и умчаться по небу восвояси; заинтересованно склонив острую морду к земле, он пристально, как будто с недоверчивым и враждебным прищуром, смотрел на стоявшего на лесной дороге юношу в зеленом берете и плаще. Незнакомец осторожно протягивал к ящеру тонкие руки; Люмин разглядела белые рукава блузы и поблескивавшие золотистые заклепки на плотно прилегавшей к локтям ткани. Мальчишка в целом был одет во все зеленое, белое и черное — короткие изумрудные шорты с широкой полосой вышивки по бокам, проглядывавший черный корсет, белые гольфы и черные туфли. Волосы у него, кажется, тоже были черные, короткие, заплетенные у висков в две тонкие косички, кончики которых, тускло светясь аквамариновым, касались укрытых плащом узких плеч. Люмин явно невовремя задалась вопросом, откуда в Тейвате, не попадавшем в категорию технологически развитых миров, взялась светящаяся краска для волос. Люмин явно очень невовремя подумала, что юноша на дороге был красивым. - ...все хорошо, - до девушки донесся тихий и певучий мальчишеский голос, - я здесь. Я рядом. Я вернулся. Ничего не бойся, теперь все хорошо. Двалин на этих словах, явно сомневаясь, медленно опустил еще чуть-чуть голову; травница, осмелев, вытянулась, выглядывая из-за дерева, и различила на спине дракона — на загривке и где-то между второй и третьей парой крыльев — два фиолетовых кристалла в обрамлении чего-то, похожего на жесткую черную паутину, словно какой-то мастер-кузнец сковал ее. Травницу эти наросты отчего-то подсознательно напрягли; они не выглядели естественными. Она осторожно, стараясь не издать ни звука, выпрямилась, прячась обратно за толстый ствол дерева, и шепнула на ухо Софье: - Эти кристаллы… всегда были? - Не ведаю, - так же одними губами ответила снежнянка, всматриваясь в происходящее на поляне, - в легендах, которые я слышала, про них ни слова, хотя красоту дракона барды воспевали во всех деталях… Та-ак… Люмин вновь выглянула из-за ствола. Юноша в зеленом берете сделал один шажок в сторону дракона и медленно-медленно коснулся кончиками пальцев его носа. Дракон предупреждающе приоткрыл пасть, сверкнув жемчужными клыками, и низко-низко заурчал. - Чщ-щ, Двалин, - в голосе мальчишки послышалась ласковая улыбка, - это же я. Я правда вернулся. В груди у Люмин потеплело. Кажется, они наблюдали сцену воссоединения старых друзей. За спиной дернулась, ахнув, Паймон и громким шепотом воскликнула: - Эй! Это что, Бард-Без-Слуха Венти?! Венти разговаривает с драконом?! И тишина обрушилась осколками. Дракон, услышав чужаков, тут же мотнул головой, заставив названного Венти мальчишку ловко отпрыгнуть, гортанно заревел и махнул когтистой лапой, чуть не распоров юноше живот. В лесу поднялся, лихо воя и свистя, ураганный ветер; кристаллическая вставка на поясе Люмин — древний подарок матери, служивший индикатором то ли магии, то ли опасности, то ли всего сразу — вспыхнула ослепительной бирюзой, как в день получения благословения Анемо Архонта. Паймон взвизгнула и вцепилась крохотными ручонками в чужие светлые волосы — Люмин только шикнула, пригнувшись, чтобы ее саму не сдуло. Устоять на ногах, когда по венам вместо крови текут беснующиеся ураганы, а ветер пахнет гнилью и столь силен, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, было той еще задачей. - Кто здесь? - Венти обернулся прямо на них, будто зная, что там, за широким стволом старого дерева, кто-то есть, и выглядел он крайне рассерженным. Но ему вновь пришлось отскочить, когда спугнутый Двалин, отряхнувшись, топнул передними лапами, заставив несколько камней скатиться на дорогу, и оглушающе заревел; Люмин скривилась и зажала уши, боясь, что оглохнет — драконий рев отдавался вибрацией в теле, и девушка на секунду даже подумала, что ее барабанные перепонки просто-напросто лопнут. Прищурившись, чтобы поднятая вихрем пыль не попала в глаза, она увидела, как Венти, отступив на шаг, исчез во вспышке бело-бирюзового света, а Двалин, несколько раз взмахнув крыльями и сдув с ближайших ветвей всю листву, взмыл в небеса и умчался синей стрелой прочь. Ветер улегся. Паймон наконец-то отпустила волосы Люмин. Люмин наконец-то смогла вдохнуть. - Ты живая, девочка? - Софья взяла ее, пошатывающуюся, за плечи и развернула к себе, - батюшки-светы, на тебе лица нет… давай, дыши, вдох и медленный выдох, все кончилось. Немудрено, что тебя так перекорежило — даже меня слегка придушило, когда он нас заметил, а уж тебя, куда более чувствительную, так вообще убить могло. Люмин с силой моргнула и выдохнула через нос. - Я в порядке, - помотала она головой и тут же зажмурилась, пожалев о своей жизни, - ай. Не-не, я правда в порядке, продышусь только. Вы мне пока лучше расскажите, что сейчас было и кто такой Венти? - Первое — самой бы знать, - Софья, несмотря на заверения Люмин, все еще легонько придерживала ее за плечи, - что же насчет второго… Венти — достопримечательность Мондштадта. Почти что его символ наравне с одуванчиками, вином, Ордо Фавониус и Барбатосом, Анемо Архонтом. А, щелкнуло в голове травницы. Точно. Того ангела со статуи звали Барбатос. И у него тоже были две косички. Похоже, у мондштадцев на такую прическу наблюдалась мода длиной в пару тысяч лет. На редкость устойчивое веяние оказалось. - Венти — бард, - продолжила снежнянка, - поет по тавернам, играет на лире, зачастую на площади перед собором ошивается. Живет тем, что ему подкинут слушатели — хватает на яблоки и на то, чтобы напиться. Самую малость пьяница. - Или не самую, - добавила ехидно Паймон, - а еще он однажды выхватил прямо из-под носа Паймон яблоко, которое Паймон сама хотела взять! Паймон обиделась и придумала ему оскорбительное прозвище, поэтому теперь он Бард-Без-Слуха. - Который выиграл три раза конкурс «Лучший бард Мондштадта», - вздохнула Софья. Возможно, в Мондштадте с бардами просто было туго. Впрочем, шутливое настроение быстро улетучилось. Софья, еще раз взглянув на Люмин и удостоверившись, что цвет начал возвращаться к ее лицу, нехотя отпустила травницу — та тут же привалилась спиной к дереву — и перевела взгляд на Паймон. Та хлопнула звездными глазками. - Паймон, хорошая моя, - в мягкой улыбке сказительницы сквозил упрек, - вот кто тебя за язык тянул? - А почему ты не удивилась, что Бард-Без-Слуха с драконом разговаривает? - тут же парировала Паймон, уперев кулачки в бока. - Это могло подождать, - покачала головой Софья, - я сама была в замешательстве, Паймон, но кричать рядом с драконом… не сильно разумное решение. Но в самом деле, откуда он его знает? Венти на вид едва за двадцать, на лицо он так и вовсе ребенок, я поначалу даже думала, что ему не продадут алкоголь, пока не увидела его однажды упившимся до белой горячки. От Двалина не было ни слуху ни духу пять веков. И вот, на тебе — Венти пытается поговорить с драконом, при этом обмолвившись, что он вернулся и теперь все хорошо. То есть, Двалин знаком с Венти. - А еще у Венти косички, как у этого, как его, - Люмин пощелкала пальцами, пытаясь вспомнить имя ангела со статуи, - ну, этого. Барбариски. - Сестра Розария, верни нам Люмин, - фыркнула по-лисьи Софья, - Барбатоса, девочка моя. Бар-ба-то-са. - Барбариски. - Нельзя так грубо обращаться с богом, который дал тебе свою силу! - возмущенно пискнула Паймон. - Я хиличурл, мы архонтам не поклоняемся, - отмахнулась Люмин, - и вообще, он в меня свою энергию анемо насильно впихнул, когда я просто до статуи дотронулась, так что я вашего Барбариску, Брандобраса Тука, Барабашку или как его там тем более не уважаю. - Люми!!! Софья тем временем, пригнув голову и солнечно зажмурившись, беззвучно смеялась, прикрыв губы кулачком. - Но если серьезно, - скрестила руки на груди Люмин и уставилась на опустевшую поляну, будто та могла дать ей ответы на все вопросы мироздания, - то… слушайте, а архонты вообще принимают телесное обличье? - Принимают, - снежнянка, отсмеявшись, утерла слезки пальцем и шумно выдохнула, - ой, Семеро, Люмин, коли умру однажды со смеху, то скажу всем, чтобы винили в моей кончине тебя. Принимают, отчего же нет. Рекс Ляпис, Гео Архонт, и вовсе каждый год спускается в облике дракона в свой город, Ли Юэ, и дает советы на год грядущий. Более трех тысяч лет простоял его город, богатствами наполнился. Барбатос, кстати, ответственностью не страдает — его последний раз видели тысячу лет назад, когда произошло восстание Веннессы против аристократии. Потом он куда-то делся, так что у Мондштадта, считай, и нет архонта. - А их архонт может быть бардом-алкоголиком, ворующим у летающих детей яблоки? Девушки замолчали. Переглянулись. - Не, ну это уже как-то совсем низко, - помотала головой снежнянка, - Мондштадт — город свободы, конечно, но свобода не есть безалаберность. Хотя… ладушки, потом об этом подумаем, утро вечера мудренее. У нас есть дела более насущные. Дракон. - Ага, - кивнула Люмин, - дракон. Которого кое-кто спугнул. Паймон нарочито громко шмыгнула носом. Люмин показательно не обратила на это внимание. - Мы вернемся в Мондштадт, - Софья переложила косу с плеча за спину, - ворота, чую, запрут так, чтобы всех впускать и никого не выпускать, так что поход в Вольфендом придется отложить. Люмин, вы где будете, чтобы знать, где искать? - Спрячемся в ущелье между утесами, думаю, - Люмин в задумчивости опустила глаза, - хоть Двалин и оказался поменьше, чем я думала поначалу, все равно между скалами найдутся места, где он не пролезет. Переждем там, потом вернемся на пик обратно. Вы берегите себя, ладушки? - Сбережемся, - кивнула ободряюще снежнянка, - а теперь- а это еще что за чудо-юдо… Люмин обернулась и недоуменно моргнула. На том месте, где еще несколько минут назад сидел дракон, парил в воздухе, источая зловещее красное сияние, каплевидный кристалл. Травнице он не понравился еще больше, чем наросты на спине ящера; что-то в нем было… злое. Чуждое. Нездешнее. Надо было показать этот камень шаманам — те бы точно поняли, что с ним делать. Донести бы его до Дадаупы, до клана Затмения… И Люмин, как самый умный шамачурл на свете, без всякой задней мысли — без всякой мысли в целом, если уж на то пошло — гордо направилась к непонятной и с большой вероятностью опасной штуке, излучающей ярко-красный ореол и исходящей кроваво-багровыми каплями, растворявшимися в воздухе. - Люми-и, - протянула предупреждающе Софья, моментально оказавшаяся прямо за девичьим плечом, - не трогай бяку. - Хочу и трогаю, я взрослый хиличурл, - Люмин вскарабкалась на булыжники и одним движением схапала оказавшийся подозрительно теплым на ощупь кристалл размером с ее предплечье, - вот, видишь? Ничего не случилось. Я жива, в агонии не бьюсь. - Или проклятие еще не успело расползтись по твоей крови, - сказительница, взобравшись следом, недовольно скрестила руки на груди и нахмурилась, - убери скорее. Чем меньше трогаешь непонятную бяку, тем проще потом тебя лечить от последствий. Плюнь каку, Люми. - Ты не моя мама, - буркнула Путешественница, но кристалл послушно спрятала. Самое обидное, что Софья, в общем-то, была права. Брать в руки неизвестно откуда появившуюся на месте явно нездорового дракона штуковину, источающую алый свет и отчего-то теплую — это было определенно эталоном благоразумного решения. Безалаберность Люмин — четыре, здравый смысл — ноль. Динамика удручала. Итер всегда говорил, что его сестренка действовала на инстинктах и желаниях, а не по расчету. В их тандеме за мозги отвечал именно он; Люмин с развеселыми воплями кидалась в гущу сражений и кромсала чудовищ толпами, смеялась во все горло, когда безумный ветер небес бил ей в лицо и свистел в ушах — Люмин любила биться, только разве что, когда дело касалось разумных существ, недолюбливала убивать. Итер был не такой — Итер все продумывал, и его планы были куда безопаснее того, что предлагала его сестра. Ей не хватало его. Люто не хватало. Итер всегда думал за них двоих. - Отнесу кристалл шаманам, - Люмин спустилась с камней обратно на тропу, - там придумаем, что с ним делать. - Может, отдадим Ордо Фавониус? - предложила Паймон, - они же целый рыцарский орден! Не поверю, если у них нет какого-нибудь могущественного волшебника, который не сможет сходу определить, что это за камень такой! - Лиза, - кивнула Софья, что-то для себя решив, - библиотекарша их. Я слышала, она была лучшей выпускницей Академии Сумеру за последние века так два — кто, если не она? От мысли, что ей придется идти в рассадник рыцарей, Люмин передернуло. - Не пойду я с вами в город! - замахала она руками, - не-не-не! Силком не утащите! Я к шаманам, домой! Или в Дадаупу! Но не в город! - Ты можешь просто отдать кристалл, - Софья даже протянула руку. - Сказала величайшая волшебница на свете, - фыркнула, не впечатлившись, Люмин и уперла руки в бока, - сама только что говорила мне не трогать магическую бяку! - Я в перчатках. - Проклятьям, из того, что я знаю, обычно все равно на перчатки! - Тогда пошли с нами. Рыцари тебя не тронут, пока ты со мной, обещаю. - Что ваша Лиза знает такого, что не знают наши шаманы? - Встречный вопрос. - Мы хотя бы не зависим от непонятного камешка с узором, который дается тебе, как подачка за страдания, и который кое-кто носит, как украшение для волос. - У Лизы есть целая библиотека вместе с запретной секцией. - А у нас — передававшиеся веками знания! - Устные знания теряются куда легче книг, - Люмин в такие моменты искренне поражалась самообладанию и терпению снежнянки — та выглядела абсолютно спокойно несмотря на то, что ей приходилось спорить с упертой девчонкой с шаманской маской набекрень, - шанс того, что у госпожи Лизы найдется нужная нам информация, гораздо выше вероятности, что ваши шаманы что-то помнят о подобных кристаллах, не сочти за грубость. Люмин, клянусь, рыцари — не бешеные псы. Раз уж ты взяла кристалл и не отдаешь, так неси его тому, кто с ним разберется. Я тебя за ручку возьму, хочешь? - Не на- - Стоять на месте, подозрительные путешественники!