Tu Dors Sur Les Roses

«С любимыми не расставайтесь,

Всей кровью прорастайте в них, —

И каждый раз навек прощайтесь!

Когда уходите на миг.»

Впервые я увидел Его в школьном коридоре. На Нём была дурацкая футболка совсем не по размеру, её и оверсайзом нельзя было назвать, даже с натяжкой, и потёртые старые джинсы. На нос были надеты очки, которые отнимали от Его и так несуществующей привлекательности ещё тысячу баллов. Он уронил из-за подножки кучу учебников под издевательский смех местных долбоящеров, которые учились в кадетском классе. Но все прекрасно знали, что туда попадали самые бездарные ученики нашей школы, ведь ни в физмате, ни в гуманитарном классе они учиться были не способны, а обычного класса почему-то не было, вот и пытались хотя бы сносно бегать. Он, внешне спокойный, присел на корточки, чтобы собрать разлетевшиеся книги, пытаясь не обращать внимания на дурацкие выкрики «Руки из задницы, придурок?». Но я заметил, как Он тяжело сглотнул, заставив кадык подняться вверх и задержаться там на долю секунды, и глубоко выдохнул, Его руки затряслись мелкой дрожью. Помогать я не стал, ведь я тогда ничем не отличался от остальных учеников, несмотря на то, что учился, так сказать, в «элитном» классе гуманитариев. Мозгов, тех, что нужны для жизни, мне это не прибавляло. Никому, на самом деле, не прибавляло. Гнилой была почти вся школа, почти весь мой район. Они держались на грубости и жестокости. Чем более ты отбитый — тем более уважаемый. Страх — главная движущая сила. Откуда у такой школы взялось разделение на классы по направлениям — вообще загадка: многим было откровенно срать на учебу. Я тогда криво усмехнулся, наблюдая за Его неуклюжими действиями, и, бросив пренебрежительный взгляд на нового местного клоуна Него, приобнял свою очередную пассию и неспешно двинулся в сторону класса, слушая настырную трель звонка.

***

Ко всеобщему сожалению, Он попал к нам в класс. Никто не удивился, что Он оказался грёбаным всезнайкой, особо помешанным на литературе. На каждом уроке Его рука первой взмывала вверх, в том числе и на точных дисциплинах. Он всех бесил своими вставками-заметками, которые были никому не интересны. Даже некоторые преподаватели косо, а порой и зло поглядывали на эту ходячую энциклопедию. Но это не мешало им пользоваться безупречной ответственностью своего ученика: «Арсюша, приготовь доклад…», «Арсюша, сходи в учительскую…», «Арсюша, найди дополнительную информацию…», «Арсюша, Арсюша, Арсюша…». Он всегда следовал всем правилам, за что Ему не раз прилетало. Он стал главным изгоем. Он от всех слишком сильно отличался и при этом шёл против толпы. С Ним даже не общалась, так сказать, низшая каста. Эти ученики хотели казаться максимально незаметными, чтобы не было лишнего повода для издевательств. Он был один, и на Него обрушились вся грязь, весь гнев и вся ненависть. Я тогда не думал о том, как Он держался. Его всё время сопровождали жестокие шутки, оскорбления и даже побои, иногда не просто так: отбиваться от коллектива — плохая идея, даже опасная. Но в основном без причины, ради веселья. В один из дней класс по традиции решил прогулять литературу, так как учителя мы не любили от слова совсем: он был излишне строг и требователен, он с лёгкостью ставил плохие оценки за хреновые ответы и постоянно приговаривал, какие все бездари, не забывая при этом как-нибудь оскорбить и принизить. Это всех бесило. А Он упёрся в землю рогом, доказывая, что мы не имеем права пропускать занятия и личная неприязнь совсем не причина, и вообще, что идея тупая. И серьёзно собирался пойти на урок, один. Стоит ли говорить, что после уроков Ему знатно попало от наших самых «неэлитных» учеников? И от меня тоже. Мне Его тогда не было жалко. Мне было по большей части плевать: в голове копошились свои проблемы — алкаш-отец, истеричка-мать, для которых я, казалось, не существовал, и их затянувшийся развод. Хоть я не любил драки, не любил боль, и причинять её тоже не любил, но не хотелось (боялся) отбиваться от коллектива стада. У меня был хоть какой-то авторитет (как мне тогда казалось). По крайней мере, водился я с самой популярной шайкой нашей школы, но заправлял всем, конечно, не я. У меня получалось только удачно подчиняться, но убеждал себя, что всего этого хотел сам. Сначала Он пытался отбиваться, но против толпы это было бесполезно. Я старался попасть в самые безболезненные места, пытаясь удар сделать как можно менее мощным. Он не кричал. Было видно, как в уголках Его зажмуренных глаз скопилась влага, но ни одна слеза не покатилась. Текла только кровь из разбитого носа. Он весь сжался в комок, пытался закрыть лицо руками, но они Его не слушались. Его дурацкие очки валялись рядом: стёкла были разбиты, а одна из дужек безвозвратно сломана. Я развернулся и побрёл домой, когда глава нашей шайки Никита Музалёв плюнул Ему в лицо с очередными угрожающими словами. Из-за спины послышался только тихий стон, скорее похожий на скулёж, но мне не было дела, я уже во всю рассказывал забавную историю вовремя позвонившему приятелю, закуривая при этом сигарету.

***

Отвратительным днём оказался следующий понедельник, когда этот хренов заучка пришёл в школу после больничного. Он нас не сдал. Молчал. Да и вряд ли был бы толк от жалобы. В этот день учитель математики объявил, что необходимо подготовить научные проекты для городского конкурса. Хоть мы и были гуманитариями, педагогический состав почему-то считал, что мы тоже должны принять участие во всей этой ахинеи. Сначала он попросил поднять руку желающих — всего пара камикадзе согласились участвовать в этой херне. — Шастун, тебе нужно исправлять твои двойки, будь добр, выбери тему — и за работу. Срок — месяц, — из моих раздумий вырвал непоколебимый голос математика. — Ну, Александр Павлович, я и так оценки исправлю. Вы что, это так ответственно, я подведу всю школу, — старался воззвать к голосу разума. — Только попробуй, — пригрозил математик. — К тому же тебе поможет Попов. Правда ведь, Арсений? На вопрос математика Он коротко кивнул, неизменно сидя один за первой партой — ну конечно, как же Он мог отказать учителю хоть в чём-то. На мне сосредоточились псевдосочувственные взгляды одноклассников, большая часть из которых скривилась. — Александр Павлович, а может, не надо? Или, может, хотя бы кого-то другого в пару дадите? — мне совершенно не хотелось трепаться с этим придурком Ним, даже по поводу учёбы. — Кто-то хочет помочь лентяю Шастуну? — учитель окинул внимательным взглядом класс. — Как обычно, лес рук. Извини, Антон, но выбора у тебя нет. — Бля, — вышло слишком громко — голова на первой парте низко склонилась. — Шастун, попрошу не ругаться, хотя бы в моём присутствии. Те, кто участвует в конкурсе, обратите внимание на доску. Выбирайте одну тему из предложенных. Я вернусь через пять минут, — математик скрылся за дверью. Он повернулся, уставился на меня своими идиотскими глазами, надеясь обратить на себя внимание. Ответом на неозвученный вопрос было грубое «мне похую» со всей возможной неприязнью. Зачем так? А хрен его знает. Он меня сразу бесил, потому что бесил всех остальных. Отвернувшись к своему соседу по парте, я принялся обсуждать грядущий бухич, который должен был состояться совсем скоро. Затылком чувствовался Его погрустневший взгляд ещё несколько секунд, но мне было всё равно. Он выбрал для нас тему «Геометрия Лобачевского» — в рот я тогда ебал и Его, и этого Лобачевского. Я твёрдо решил свалить всю подготовку на Него, а сам планировал покрасоваться только на самом мероприятии. К сожалению, математик, будто раскусив мои планы, пригрозил очередной двойкой, если не отвечу на вопросы, которые будет задавать комиссия на конкурсе. Мне пришлось смириться, что придётся проводить время с Ним ещё и вне школы. Я подошёл к Нему после урока. Он даже вздрогнул от моего напора. — Эй, клоун, придёшь сегодня ко мне в 6, Гагарина 24, квартира 25, — дома, конечно, были конченые родственнички, но на Его территории мне встречаться хотелось ещё меньше. — Я не могу… — Мне похую, — я грубо Его перебил, даже не смотря в Его сторону. — Но… Я развернулся, пропустив мимо ушей то, что Он пытался мне сказать.

***

Дома был только удивительно трезвый отец, который засел у себя в спальне и меня не трогал. Я спокойно докуривал сигарету прямо у себя комнате, как ровно в 6 раздался звонок — Он был пунктуален, в отличие от меня. Опаздывал я всегда: на уроки, в кино, на встречи… И никогда не парился по этому поводу, лишь однажды об этом пожалел. Открыв входную дверь, я увидел перед собой Его в застиранной грязно-жёлтой футболке и простенькой ветровке не по погоде. Он неуверенно мялся на лестничной площадке, и я, особо не церемонясь, позвал Его в свою комнату. — Так, я не горю желанием проторчать с тобой все эти недели за этим ебучим Лабковским. — Лобачевским. — Я вроде тебе уже говорил, что мне похую… — в ответ Он мне только кивнул, даже не пробуя возразить. — Я хочу поскорее закончить с этой хернёй. Давай сразу к делу. — Я… я, в общем, читал как-то об этой теме … и примерно представляю, что нам нужно, — Он пытался говорить уверенно и размеренно, но выходило не очень. Странно: в школе против толпы Он выступал куда решительнее. Пришла здравая мысль сбавить обороты: тут всё равно не школа, и никто не узнает, как я с Ним говорил. «Чем быстрее он успокоится и расскажет всё, что знает, тем быстрее будет готов этот злоебучий проект». — Расслабься, у меня сегодня не было в планах тебя отпиздить, жги, — высказался я снисходительно, закуривая ещё одну сигарету. Он малозаметно скривился. — Чё? Против? — нагло выдохнул дым в Его сторону. — Вообще, да, — смелое заявление. — Как-то срать. Ну, я внимаю, — и поудобнее развалился на стуле. Он нерешительно опустился на кровать рядом со мной, развернувшись лицом, и уставился своими голубыми глазами, в которых сквозь недовольство заметно проступала неуверенность. Я раньше не замечал, какого цвета Его глаза, да это и неудивительно: я вообще мало на что обращал внимание. Он был так близко. — Ииии…? — меня уже начало подбешивать это робкое поведение. После некоторой паузы Он прочистил горло и всё-таки начал повествование: — Так, Геометрия Лобачевского — это одна из неевклидовых геометрий, проще говоря… С неукрывшимся от меня увлечением Он пытался объяснить все эти мудрёности. Я изо всех сил пытался вникнуть, старался уловить каждое слово, но мои гуманитарные мозги не справлялись с таким количеством информации, потому я постоянно перебивал Его глупыми вопросами. Я ожидал любой негативной реакции на мою тупость, уже планировал хорошенько прописать Ему в нос, если увижу хоть одну усмешку или что-либо подобное, но вышло совсем наоборот: с каждой моей дурацкой фразой Он расслаблялся и воодушевлялся, даже во взгляде будто загорались огоньки. После очередного вопроса Он, взяв ручку с листком и закусив губу, начал усердно чертить какие-то сетки, круги, линии, а я наблюдал как дурак, не представляя, как это всё может быть связано. Он оторвался от своих каракуль и посмотрел мне прямо в глаза, отчего стало не по себе, и стал повторно медленно объяснять материал по своим иллюстрациям. У Него удивительным образом получилось достучаться до моих крохотных мозгов, и я действительно смог хоть немного вникнуть в эту совершенно незнакомую мне тему. На это ушло несколько часов — Он ни разу не возмутился моей тупости, не разозлился, Он, как младенцу, разжёвывал каждую мелочь. Оказалось, что Он умело рассказывает и Его приятно слушать. И в какой-то момент я почувствовал даже укол совести за то, что с Ним делал, но быстро отогнал это малознакомое мне чувство и с головой ушёл в работу. И я увлёкся. Странно, на самом-то деле, но я был искренне рад как ребенок, что мой покрывшийся плесенью мозг оказался на что-то способен. А главная причина в том, что я просто понял. Учителям было в основном поебать. «Кто не понял — тот тупой». Математик тоже не сильно отставал от других, хоть и был далеко не главным злом преподавательского состава, по несколько раз никому объяснять не собирался. А я просто что-то делал по шаблону, особо не вникая, а что-то и вовсе чисто по интуиции. После моего небольшого прогресса мы решили закончить, запланировав встретиться завтра опять у меня также вечером, чтобы составить план нашего проекта. В школе на следующий день Он не появился, но ровно в 6 как штык стоял у моей двери. В этот раз я даже поздоровался с Ним — Он почти незаметно удивился. Мы так же сидели в моей комнате, обсуждая план нашего проекта. Хорошо, что от школьников никто не требовал открытий, нужно было всего лишь ясно донести до слушателей идею. Он формулировал и диктовал пункты, а я их печатал — совместная работа, хули. — Может, ты начнешь? — осторожно проговорил Он. А потом более уверенно продолжил: — Ты вроде вник… Тебе будет потом проще, когда комиссия начнет задавать вопросы, — но Его волнение было всё равно заметно. — Да-да, я за, — легко согласился и стал постукивать (даже почти увлечённо) по клавишам. Мысль лилась сама собой, мне даже не приходилось сильно напрягаться, буквы словно сами складывались в предложения. И я был почти уверен, что всё делаю правильно. Это было странно, давно забытое чувство самоудовлетворения растекалось патокой по телу, заставляя меня мысленно улыбнуться. Выплыв из своих размышлений, я тут же почувствовал цепкий взгляд на себе. Стало немного не по себе от такого пристального внимания, и я, неуютно поёжившись, резко обернулся. Его губ касалась лёгкая улыбка, которая при мне появилась впервые. Заметив мой взгляд, Он стёр эту улыбку вмиг, возвращая на своё место опасение и сосредоточенность. — Ну, чё скажешь? — Он, не ответив, принялся перечитывать мои творческие потуги. — А что, очень даже неплохо, — глядя на моё удивленное лицо, Он добавил: — Правда неплохо. Ты хорошо пишешь, у тебя получается грамотно изложить мысли, мне нравится. Тут уже неожиданно на моём лице расплылась искренняя улыбка. Хоть я и был в «элитном» классе, но все поголовно считали меня не только отбитым, но ещё и придурком. С трудом иногда мне ставили несчастные тройки и изредка четвёрки, обычно сопровождая колкими фразами. А мне ведь нравилось писать. Но нам не разрешалось рассуждать и думать самим, мы обязаны были думать так, как прописано в методичке. После очередной двойки по литературе я стал писать исключительно в стол, а на уроках ограничивался скудными фразами. Совершенно перестал выражать своё мнение и тем более вкладывать свои чувства, и это сократило количество плохих оценок. А потом перестал писать и для себя. Запал прошёл. Весь. Стряхнув неприятные воспоминания, я вернулся к работе под пристальным взглядом, но больше он меня не напрягал. Следующий пункт Он взял уже на себя. В моих руках тут же оказался телефон, и я начал втыкать в соцсети под торопливое клацанье клавиш. В какой-то момент я оторвал взгляд от своего экрана и заметил дурацкую картину, даже немного пугающую: Он руками схватился за голову, сильно зажмурился и что-то беззвучно бормотал. Потом Он резко открыл глаза и, закусив губу, старательно стал печать очередное предложение. Он, абсолютно не замечая моего наблюдения, периодически поднимал голову к потолку, как будто молился известным одному Ему богам, хмуря брови, затем возвращался к экрану и снова рачительно печатал. Вся эта картина меня сильно забавляла, я даже забыл ответить на очередное сообщение в вк. — Что думаешь? — в этот раз Он поймал мой изучающий взгляд. Я даже вздрогнул от Его внезапного вопроса, а в глазах напротив промелькнуло что-то странное. — Ну, нашёл у кого спрашивать. Я ж вообще не секу. — Ты на себя наговариваешь, ты неплохо ухватил тему. Попробуй. — Ладно, — мной овладела растерянность: нечасто меня просили о чём-то подобном (ой, никогда). И я даже отважился предложить несколько исправлений, которые, к моему удивлению, были с воодушевлением приняты.

***

Следующие несколько наших встреч прошли в таком же режиме: сначала велось обсуждение, потом один что-то писал, а другой неотрывно наблюдал, в конце подводились итоги. Я даже стал привыкать. И всё это казалось таким правильным. Мне стало нравиться такое времяпрепровождение: я не чувствовал себя тупым, как обычно, моё мнение, наконец, что-то значило и в учёбе. Это было всё так необычно, непривычно, что притягивало меня. Словно открылся другой мир, словно от меня постоянно что-то прятали, как в «Шоу Трумана». И если я начал чувствовать, что для меня что-то меняется, то для Него мир, похоже, оставался всё таким же жестоким, а Он оставался таким же упрямым. И зачем? В один из дней наша историчка вызвала всё того же «распрекрасного» Музалёва к доске. После того как он невнятно кое-как пробурчал что-то невразумительное, училка предложила классу задать вопросы. Естественно, никто не решился, кроме, блять, Него. В итоге в журнале напротив фамилии Музалёва нарисовалась вполне заслуженная двойка. Встретили Его за школой. Четверо наших ребят отморозков и я (тоже отморозок, так-то) курили дешёвые сигареты, усеивая асфальт плевками. Первый удар пришелся точно в живот — Он согнулся, не издав ни звука. Одноклассники наблюдали за Ним с усмешкой, как за игрушкой. А мне было ни черта не смешно. Но Он резко разогнулся и со всей силы втащил одному из парней в челюсть. У меня внутри всё тут же похолодело. Никита ожидаемо разозлился ещё больше, толкнул Его особенно сильно, и Он, потеряв равновесие, упал на захарканный асфальт. Ещё двое, не выпуская сигареты изо рта, начали бить Его ногами. А я растерялся. Впервые растерялся. Видел Его взгляд, когда Он упал: в тех, уже знакомых мне, небесно-голубых глазах, в которых я уже почти привык видеть воодушевление, мелькали смирение и безысходность. Он пронзил меня этим взглядом и резко отвёл его. Сердце неприятно кольнуло, в этот раз во мне проснулась жалость. Мне было больно видеть Его таким — разбитым и беззащитным. Я хотел, действительно хотел Ему помочь, но не смог решиться: ведь пойди против всех — стал бы таким же изгоем и мне была бы уготована такая же судьба. — Шаст? Причинить Ему боль я больше не мог. Единственная идея, которая меня посетила, чтобы меня не вынудили Его бить — трусливо изобразить звонок от родителей и крикнуть, что меня срочно ждут дома. Видя, как Илюха тушит бычок об Его руку, я моментально побежал от этого кошмара, чувствуя, как беспокойно колотится сердце. Мне было стыдно за свою трусость, но не хотелось портить последний год в этой чёртовой школе. Оставалось продержаться ещё немного, а дальше — свобода, с нормальными людьми вокруг, будто я был этого достоин или будто вне моего круга все белые и пушистые. Как наивно. В этот день Он ожидаемо не пришёл, как и не пришёл на следующий. В школе Он тоже не появлялся. Я стал переживать, не пойдет ли наш проект по пизде.

***

Он появился у меня в понедельник. На Его лице ещё виднелся синяк, и вообще выглядел Он не лучшим образом. На меня внезапно накатило дикое чувство вины, за эти дни мои остатки совести почти успокоились, но при виде Него, покалеченного, они начали грызть меня с новой силой. Это мешало сосредоточиться. Вместо того чтобы внимательно Его слушать, я ушёл в себя, нервно покусывая внутреннюю сторону щеки и теребя многочисленные кольца на пальцах, которыми я ежедневно себя увешивал. Как ритуал. В голове крутилась только одна мысль — какое я ссыкло — которая начала меня так раздражать, что в момент я не выдержал: — Прости. Он удивленно уставился на меня своими бездонными глазами и спустя секунду ответил коротким «я понимаю». — А почему ты… — У меня нет возможностей с ними бороться, — будто услышал мои мысли, — ты сам в курсе, какие у них связи. Да и вообще, будет только хуже. — Я должен был… — моя совесть вырвалась наружу и завладела языком. — Да ничего ты не должен, — Он тяжело выдохнул с горечью. — Тебя бы потом со свету сжили. Спасибо, что хоть сам не стал в этом участвовать. Забудь, — и отмахнулся, словно Ему безразлично, но я чувствовал, что это не так. Почему-то от этих слов мне стало только паршивее. А Он резко вернул разговор в прежнее русло, отвлекая от посторонних мыслей, но всё равно внутри чувствовалось странное жжение. Остаток встречи прошёл холоднее, чем обычно. Но сменить тон разговора не хватало духу. С того дня я стал чаще обращать на Него внимание. В школе Он был всегда один, свободное время постоянно проводил с книгой, а на лице застыли сдержанность и печаль. От Его вида рождалось беспокойство. Хотелось подойти к Нему и сказать хоть что-то позитивное, как-то расшевелить, чтобы на Его лице заиграла знакомая улыбка. Но это каждый раз оставалось только лишь желанием. Предстоящая тусовка, которую так все ожидали, меня почему-то совсем не радовала. Острее чувствовалось, как мне на самом деле все эти сборища надоели. Я, сказавшись больным, остался дома. Весь вечер, вместо того чтобы бухать, я пропялился сначала в сериалы, а потом решил почитать — гугл мне в помощь. Почти всё время ушло на изучение темы проекта. И мне даже понравилось. Ближе к ночи родители вернулись хер знает откуда вместе, опять разговаривая на повышенных тонах. Разговор этот по традиции закончился криком, звоном битой посуды и стуками кулаков о стену. Очередная бессонная ночь. На утро ночная сцена вылилась в отцовский запой, который приманил его грёбаных дружков-алкашей. Собственно, именно поэтому мои родители и собирались развестись, правда, длились эти попытки-пытки уже второй год. Я даже перестал воспринимать эти заявления всерьёз. Мать утром куда-то свинтила, вероятно, к какой-то из своих подруг, а может, и не подруг. А я — да хуй со мной, что уж. Я сам себя не волновал, что говорить о других. В такой обстановке никакого нормального занятия провести было нельзя, на моё короткое сообщение «можно сегодня у тебя?» от Него в ответ пришёл адрес без лишних вопросов. Я добрался до Него только к двадцати минутам седьмого, кто бы сомневался. Дверь мне открыла женщина за сорок в поношенной длинной юбке и старомодном коричневом свитере в катышках. В глаза сразу бросилась её усталость и замученность. Её губы расплылись в доброй улыбке, которая сильно контрастировала со взглядом: на дне её глаз, таких же пронзительно голубых, как у Него, плескалась печаль или даже обреченность. — Антон, здравствуй, проходи, пожалуйста, я мама Арсюши, Татьяна Викторовна. Предлагаю вам сначала хорошенько покушать, прежде чем заниматься, — она повела меня на кухню, а я от неожиданности скомкано поздоровался и, неуклюже раздевшись и разувшись, неспешно двинулся за ней, рассматривая максимально скромную обстановку. Квартира была очень чистой, но с неимоверно старым ремонтом. Подобные обои я видел только на фотографиях, в некоторых местах они уже отходили, шкаф в прихожей был явно старше моих родителей, по потолку расплылись жёлтые разводы от воды, а потёртый линолеум выглядел совсем уж убого: на нём виднелась куча дыр и тёмных пятен, которые оттереть было уже ничем нельзя. Даже наша квартира, с моим-то отцом, выглядела хоромами. Татьяна Викторовна от души заполнила тарелки, а когда подошёл Он, пожелала приятного аппетита и тут же скрылась в коридоре. — Привет, прости, у мамы привычка такая — всех гостей накормить нужно. Можешь не есть, если не хочешь. — Да не, всё ок, — я в ответ улыбнулся, набрав в ложку побольше гречки, а самому стало стыдно: я ведь за все эти дни Ему даже чаю не предложил — и мысли не возникло. Большую часть времени мы молчали. Мне не нравился тот холод, который остался после нашей прошлой встречи, в какой-то момент я не выдержал и нарушил давящую тишину, отправляя в рот очередной кусок котлеты: — А чем ты вообще обычно занимаешься? — ну и нахера я это сболтнул? — Эээ… — мой вопрос явно поставил Его в тупик, — мы с мамой переехали недавно, из маленького города под Омском, знакомых тут нет, потому сижу я, как правило, дома, чаще всего читаю, языки учить пытаюсь. Развлекаюсь как могу, в общем, — последнее было сказано с невесёлой усмешкой. — А ты? — А я вот, как правило, в основном шатаюсь по улицам и не только. И из полезного не делаю ни-ху-я, — я сказал чистую правду, ведь от меня толку никакого, я просто жил, стараясь не париться. — А что обычно читаешь? — рот меня не слушался и жил своей жизнью, выдавая собственные фразы. В рассказе мелькали и совершенно незнакомые имена, и очень знакомые, и даже когда-то любимые, пока я не забросил всё это дело с чтением. С желанием писать пропало и желание читать. Максимум — краткое содержание. Но в этот момент я даже несколько расстроился, что давно не брал в руки книгу. Что же со мной стало? Когда Он заговорил о любви к Лермонтову, я даже не удивился. В голове вдруг всплыли, казалось, давно забытые строки. «И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, — Такая пустая и глупая шутка…». «Да, Арсений, очень они подходят к твоим глазам». Но в тот момент, рассказывая о том, чем так страстно увлечён, Он весь светился изнутри, периодически закусываю губу — я находил это милым — а во взгляде появился такой редкий огонёк, который ещё в первое занятие нашёл отклик у меня внутри. Квартира у Него была однушка, единственная комната была разделена довольно тонкой стеной, которая позволяла двоим обитателем иметь пространство, хоть как-то похожее на личное. На Его части стоял потрёпанный диван, сев на который, я почувствовал, как в зад упёрлись пружины. Я деликатно не акцентировал на этом внимания. На нескольких полках были расставлены фотографии: на одной из них Он, жутко счастливый, стоял с широкой улыбкой, из-за которой Его было почти не узнать, и какой-то грамотой, на другой я разглядел Его с матерью и каким-то мужчиной, они стояли на фоне леса или парка. Я, видимо, откровенно пялился, потому, будто предвосхищая мой вопрос, Он коротко проговорил: — Это отец, он погиб в автокатастрофе четыре года назад. — Соболезную, — мне было крайне неловко. Никогда не понимал, как вести себя в таких ситуациях. Это неожиданное откровение вообще ввело в ступор. Он только слегка кивнул и принес к дивану простенький ноутбук, который, ощущалось, включался вечность, но такие программы, как Ворд, он хоть как-то тянул. Мы принялись обсуждать примеры, которыми можно было проиллюстрировать такую неевклидову геометрию, чтобы слушатели попробовали как-то представить себе её. Одним из примеров мы выбрали искривление пространства под тяжестью массивных небесных тел, проходя через которое, луч света не будет идти строго прямо. — Кстати, если бы Солнце внезапно исчезло из Вселенной, то мы бы не знали бы об этом ещё 8 минут и 20 секунд, так как Земля привязана не к самому Солнцу, а вот как раз к кривизне пространства-времени. — Есть что-то, чего ты не знаешь? — Не поверишь — есть, — хмыкнул Он, слегка улыбнувшись. — Знаешь, когда много времени проводишь один, хобби появляются как-то сами собой, — Он тяжело вздохнул и слегка поджал губы, — такими темпами я и на скрипке научусь играть, и вязать, и на китайском разговаривать, — Он попытался сменить тон беседы на более позитивный. — А чё ты не в физмате? — Мне литература всё равно ближе, хоть в детстве я и мечтал пойти в астрофизики, — лёгкая усмешка коснулась Его губ. — А почему в астрофизики? — не думая, выпалил я. То ли потому что мне было действительно хотелось узнать, то ли мне хотелось порадовать Его, я не знаю, но я желал Его послушать. Он начал повествование, одарив своей самой яркой улыбкой, хотя с той, что была запечатлена на фото с родителями, она сравниться не могла. Но я всё равно обратил внимание, как же она Ему идет. И впервые отметил, что Он, оказывается, красив, очень красив. Просто этого не было заметно за, так сказать, обёрткой: поношенными вещами, дурацкими очками, постоянно потерянным печальным взглядом и неуверенной походкой. Я не мог оторвать взгляд от Его одухотворенного лица, Его жесты стали смелее, голос увереннее. Его глаза даже посветлели на несколько тонов, становясь похожими на чистейшее море в разгар рассвета. Он светился, заставляя меня самого расплыться в искренней улыбке. Единственное, что отягощало этот момент — след от бычка на Его руке, которой Он активно жестикулировал. Напоминание о моих проступках, что заставляло моё сердце неприятно сжиматься. В голове раздавалось «чёрт, что происходит?» А внутри появилось лёгкое раздражение. Мы так просидели почти до ночи, дописав практически весь доклад. Я срочно засобирался: было неудобно торчать в гостях в такое время. — О, уже так поздно, — взглянув на телефон, проговорил Он даже как-то обеспокоенно, — как ты до дома-то доберёшься? — Да я всё равно не домой, точно не сегодня. Вся надежда на Димана, что он возьмет трубку и пустит беженца, — я горько и смиренно ухмыльнулся, проходя в прихожую, чтобы одеться. — Прозвучит, наверное, как-то странно, но ты можешь остаться у нас, ну… если тебе идти некуда… — я стоял в ступоре от внезапного предложения, мне было крайне неудобно. Я издевался над Ним, а Он протягивал мне руку помощи. Потому и страдал: в нашей школе (нашем мире?) таким быть нельзя. Но мне было действительно некуда идти. К другим наведываться не было никакого желания, да и вряд ли было до меня кому-то дело, а Дима, единственный, кого мне было не противно видеть, мог и не ответить, всё-таки было уже почти полдвенадцатого. — Нууу… как-то это действительно странно, наверное… — Не переживай, диван раскладывается. Но если тебе неудобно, я могу лечь на полу, ничего страшного. — Попов, ты дурак? — я засмеялся Его наивной доброте. — Я тут, блять, припёрся к вам, сожрал вашу еду, напросился, так сказать, на ночёвку, ещё предлагаешь, чтобы я тебя на пол согнал? Чтобы я чувствовал себя совсем конченым? — Всё, понял, — Он, улыбнувшись, поднял руки перед собой в капитулирующем жесте. — Ты можешь сходить в душ, пока я расстелю. И, кстати… я всё-таки предпочитаю, когда меня называют Арс, — Он бросил на меня нечитаемый мимолётный взгляд, подавая большое полотенце и футболку с шортами. Крошечная ванная комната выглядела ещё хуже, чем остальная квартира: покоцанная плитка, старая чугунная почерневшая ванная, везде виднелись прохудившиеся трубы, которые, видимо, не меняли с постройки дома, держались они явно на честном слове. Под тягостные мысли я принялся умываться. Почистив зубы пальцем: что-то о щётке даже не подумал, сваливая из дома, я натянул одежду, которая была мне почти как раз, лишь немного висела на такой тощей швабре, как я. Вернувшись в комнату, я плюхнулся на разложенный диван, который подо мной протяжно заскрипел. Пока Его не было, любопытство взяло верх, и я стал внимательнее рассматривать обстановку. Забавно, кроме всяческих книг, часть из которых мне даже была хороша знакома, на полке стояло всё собрание Гарри Поттера в оригинале, комиксы и манги (неужели Его?), а рядом были разложены розы, много засохших роз. «Странный он какой-то». Он вышел через несколько минут в трикотажных шортах и белой футболке, на которой красовался Железный человек. — Необычно, я бы ожидал на тебе увидеть фото какого-нибудь Эйнштейна, — я усмехнулся, внимательно Его разглядывая. Из-под шорт виднелись неожиданно крепкие, стройные ноги, на лице больше не было раздражающих очков, и теперь на меня смотрел удивительно красивый брюнет: с Его чуть влажных волос стекали капли воды по вискам и шее, на которой я смог впервые разглядеть множество родинок, что так и притягивали взгляд. Он выглядел таким домашним, вокруг витала аура спокойствия и умиротворения. Было очень странное ощущение: хоть я и был тут совершенно чужим, чувствовал себя намного лучше, чем дома, несмотря на потрёпанные стены, скрипучий диван и Его маму за тонкой стенкой. — Ага, я же типичный ботан, а значит, смотрю только скучные документалки, а слушаю исключительно «Научно-технический рэп». — Чё? — Да ничё, — Он ухмыльнулся, — я всякое кино люблю, в том числе и марвеловское. У меня и некоторые комиксы есть, — всё-таки действительно Его, вот чудак. — Не смотри на меня так удивленно, мне неловко, — проскочила мимолётная улыбка. Я, отзеркалив Его улыбку, начал стягивать множество своих побрякушек и складывать на тумбочку, стоящую у изголовья. — У тебя столько колец… почему? — спросил Он, внимательно наблюдая, даже, казалось, завороженно, за моими движениями. — Не знаю… Ещё в детстве в каком-то фильме увидел у мужика, подумал, что круто и выпросил у матери кольцо. А потом их стало больше, вошло в привычку. Без них я даже чувствую себя неуверенно, голым, что ли, — меня пугало, с какой лёгкостью я говорил все эти откровения. Как будто так и должно быть. Словно это правильно. Потирая глаза, Он выключил свет и занял место рядом со стенкой, прошептав: — Спокойной ночи. — Спокойной… — но как-то не хотелось лежать в тишине, и просьба сама сорвалась с моих губ, и она звучала так по-детски, но я даже не обратил особого внимания, и Он, похоже, тоже. — Арс, расскажи ещё что-нибудь… — прошептал я, двигаясь к Нему поближе, чтобы расслышать. Рядом с Ним меня окутал приятный лёгкий аромат лаванды и мяты, от которого по телу пробежали мурашки. Его лицо было подсвечено тусклым светом уличного фонаря, в полутьме я завороженно наблюдал за Его силуэтом, за Его губами. Его размеренный, успокаивающий шёпот обволакивал меня, распространяя по всему телу тепло, и в итоге убаюкал лучше всякой колыбельной.

***

Утром меня разбудил стук и чей-то голос: — Ребята, пора вставать, идите умываться и завтракать. Я в испуге открыл глаза и так резко дернулся, что навернулся с дивана. — Вот сука, — в затылке оба слова отдались болью. Садясь на полу и потирая ушиб, я поднял взгляд, всё ещё пытаясь понять, где я. На меня в тишине уставились два голубых глаза, а следом раздался Его заливистый смех. — Ты как, лётчик? Парашют забыл? — Чё ржешь, дурак? — расплылся и я в улыбке и кинул в Него от души подушкой. Он ловко увернулся от мягкого снаряда, садясь на кровати в позу лотоса, и, зевая, потянулся. Футболка поднялась, обнажая худой живот. Я невольно засмотрелся. Кожа выглядела такой нежной и бархатной, хотелось коснуться её, узнать, такая же ли она на ощупь. — Доброе утро, — сквозь зевоту пожелал Он. — Доброе, — кинул короткое, резко отводя взгляд от Него, вскочил и торопливо пошёл в ванную, отгоняя посторонние мысли. Я от души плескал в лицо холодную воду, чтобы побыстрее вернуться в нормальное состояние. В зеркале на меня смотрел тощий, слегка помятый подросток, на голове которого красовалось гнездо из светлых волос. Но что меня порадовало — так это отсутствие синяков под тусклыми зелёными глазами, которые частенько сопровождали меня. Дома спалось хреново, особенно под крики. Спасали только наушники с музыкой, спасибо создателям и одного, и другого. На кухне нас ждал традиционный завтрак. Но мне кусок в горло не лез, я постарался вложить в себя хоть что-то, но в итоге только надругался над едой. Мои утренние мысли не давали покоя. Неправильные мысли. В школу мы вышли вместе, но когда мы оказались на крыльце подъезда, я, стараясь игнорировать угрызения совести и неудобство, начал было почти траурным голосом: — Арс… — Я понимаю. Иди, — всё лицо Его тут же стало строже, Он крепко стиснул зубы, что под скулами проступили желваки. Во взгляде мелькнула обида, чуть заметная. Игривый блеск потух. — Спасибо. Прости… — я, поджав губы и стыдливо пряча глаза, развернулся и двинулся в сторону школы, закуривая сигарету, которую в этот момент хотелось особенно сильно. Он за весь день не сделал ничего, что бы могло выдать наше общение. Он, как обычно, сидел один, уткнувшись в книгу, на обложке которой я успел только разглядеть короткое, ни о чем не говорящее «Мы». А вот я не мог перестать украдкой посматривать на Него. Стоя в толпе своих одноклассников перед дверью кабинета математики и слушая их тупые сплетни, я думал о Нём, о нашем с Ним проекте, прошедшей ночи и утре. Честно говоря, я послушал бы лучше, как Он рассказывает что-нибудь заумное, а не про то, как Кирилл Кокорин заблевал кому-то унитаз во время пьянки и уж тем более, кто с кем успел перетрахаться. Когда Он подошёл к кабинету, Маша, наша местная «звезда», нарочито громко начала: — А я отвечаю, наш лох очкастый точно девственник и таким же сдохнет. Кому он сдался, кроме своей правой руки? Только если левой, — толпа заржала, а мне очень захотелось заткнуть Загрековой её поганый рот. Но я лишь стоял и смотрел, как Он, поджав губы, спрятал свой взгляд в книге. — Шаст, ты чё? — моё игнорирование «блистательной» шутки не осталось незамеченным. — Не выспался просто, батя опять бухой пришел, — отмахнулся я. — Ааа, ну держись. Вот на этом обычно вся поддержка и заканчивалась. «Ну держись». Ну, блять, спасибо, это охуенно помогает, особенно, когда ебучие батины дружки дышат на тебя перегаром, пытаются силой влить в рот водку, а отец, вместо того чтобы их остановить, заводит свою шарманку «ты чё, моих братанов не уважаешь, сопляк?», которая заканчивается в итоге угрозами или чем-то похуже. После школы Музалёву опять взбрело в голову поизмываться над ни в чём не повинными школьниками. Прошлая доза власти, видимо, уже закончилась. Ему ведь в действительности даже и деньги, которые он присваивал себе, не были нужны, его главной целью были унижения, контроль и подчинение. Он самолично запугивал школьников, игрался с ними, а остальные были так, для подстраховки и одновременно зрителями его собственного «шоу». Пора уже было что-то ему высказать, дать хоть какой-то отпор, но ёбаная привычка и малодушие держали меня на привязи. Когда мы наконец отпустили очередного школьника, я заметил тяжёлый взгляд на себе. Это был Его взгляд. И только в этот момент на меня накатило осознание, будто я был до этого пьян, а теперь резко протрезвел. Стало так стыдно, что я опустил взгляд вниз, как провинившийся пёс, который нассал на дорогущий ковёр. Перед глазами возникло жалобное лицо пацана, которого только что отпиздили, и мне стало противно от самого себя. Когда всё-таки появилась решимость оторвать взгляд от земли, Его уже не было.

***

Во время следующей встречи совесть активизировалась снова, и теперь она стала сильнее. От Его взгляда хотелось скрыться, от Него хотелось сбежать куда-нибудь подальше и дать себе затрещину посильнее. — Антон, я не собираюсь тебя осуждать. Я же сказал, что всё понимаю. Давай лучше приступим к проекту. Нас ждет презентация, — на этот раз в Его глазах было уже не обида, а что-то большее, скорее, разочарование. Он отклонился, оперевшись на спинку стула, и, скрестив руки, продолжил говорить совершенно спокойным голосом. В этот день снова обошлось без болтовни и улыбок: Он был сдержан, только теперь попросту я вообще боялся что-то говорить. Это одновременно и задевало, и раздражало. «Почему, почему у меня на всю эту ерунду такая реакция? Какого хрена меня стало волновать мнение непонятно кого? Кто он мне, блять?» Когда на часах пробило девять, Он засобирался домой: — Я не смогу ближайшие два дня, извини. — Почему? — моё любопытство взяло вверх: Его периодическое отсутствие интриговало и настораживало. — У меня дела. Личные. Пока. — Пока… — моё прощание вышло каким-то жалким. Эту ночь я не мог уснуть. А руки сами потянулись к давно запылившемуся томику стихотворений Лермонтова.

***

Оба дня Он не появлялся не только у меня, но и в школе. Всё-таки это было подозрительно: случалось такое уже далеко не первый раз за короткий срок. Он так отдавался учебе, и Его прогулы никак с этим не вязались. А эти дни тянулись неимоверно долго и даже несколько вымотали меня. Чувство вины разрасталось с каждой мыслью о моих поступках, вгрызалось под кожу, проникало в кровь, сводило с ума и отравляло жизнь. Странно было чувствовать всё это, а ещё более странно — осознавать. Когда Он наконец появился в школе, то выглядел не очень: был каким-то уставшим и совсем бледным, на коже болезненного цвета сильно выделялись синие глаза. Они пытливо изучали какую-то очередную заумную книгу. Так и подмывало забить на всё и подойти к Нему, но я, естественно, не решался. Так весь учебный день и пропялился на Него украдкой, даже как-то сломал карандаш от напряжения. В этот раз я, пользуясь счастливым отсутствием домашних, сразу Его пригласил на кухню и сделал Ему свой любимый чай, на который всегда готов был потратить деньги, потому что он успокаивал не хуже сигарет, а вреда никакого, а также вытащил из холодильника почти всё, что было. Хотелось сделать хоть что-то для Него, хоть как-то загладить вину и успокоить совесть, а то они уже знатно выбешивали. Но всё это было слишком мелко. — Арс… Это… — видя, как Он открывает рот в попытке остановить меня, я поспешно добавил: — не сбивай меня, пожалуйста. Я и сам собьюсь. Я… чувствую огромную вину, ты не представляешь какую, я сам себе противен, да блять, я не хочу, чтобы всё было таким, чтобы я был таким. Хочу поменять всё, себя поменять. Но не могу. Я не готов к… ну… Я сжал кружку от злости на несправедливость жизни и от злости на себя: было очевидно, что дело не только в окружающих. А может, и вообще не в них. Просто я слабак и трус. Я даже не почувствовал, как кружка из моих рук со всей силы полетела на пол, разбиваясь на несколько крупных осколков, выпустив из себя мой любимый чай. Он взволнованно подскочил. — Забей, потом уберу, — из лёгких вырвался тяжёлый вздох. — Я… Я не хочу, чтобы ты меня ненавидел, — это откровение далось тяжелее всего, но даже как-то полегчало. Я устало прикрыл глаза и ждал. А сердце так громко стучало, казалось, на всю квартиру. После некоторой паузы послышался Его бархатистый голос без тени осуждения: — Я знаю. И понимаю. Чтобы всё изменилось, нужно время. И силы. Само и быстро ничего никогда не получается. Ни изменить, ни измениться. И я тебя не ненавижу. Ты вообще чуть ли не единственный, с кем я могу поговорить, пусть и о проекте. И я… рад, что ты это сказал. От этих неожиданных слов моё сердце чуть успокоилось, и я смог только скованно улыбнуться. Один из камней с моей души всё-таки упал, и я стал чуть ближе к тому, чтобы выплыть из дерьма, в которое загнал себя сам. После короткого, но довольно тяжёлого разговора всё вернулось в привычное русло. А наши беседы стали более открытыми и живыми. И Он будто изменился: стал больше улыбаться и на моё удивление начал шутить. И в такие моменты, когда я так легко сыпался с Его странных и необычных шуток, мне казалось, что я даже счастлив.

***

Я безмятежно валялся у себя на кровати после школы, когда услышал пьяную, малосвязную речь из прихожей. — Вот пидоры ебаные, я столько лет на них угрохал, а они меня на улицу, уроды, — орал на всю квартиру отец. Ясно, попёрли с работы. Так-то я давно уже задавался вопросом, какого хрена его ещё там держат: это же уже не человек, это просто водка, причём далеко не лучшая, в человеческом сосуде. Пора было сматывать удочки, пока он меня не заприметил. Я кинул в рюкзак по мелочи, а разобраться, куда идти, было решено на улице. Когда я уже обувался, меня потянули за капюшон. — Эй, слыш, а ты это куда, а? — меня обдало мощным перегаром. — Тебе, блять, какая разница? Иди, тебя там твои алкаши в комнате заждались, — скривившись, выплюнул я в лицо отцу. Он опять в говно, было ужасно мерзко видеть его пропитую рожу, эту «чудесную» картину завершал ещё и фингал на пол-лица. — Сопляк, ты какого хера так со мной разговариваешь, а? Ты ещё меня вздумал поучать, щенок, — и он толкнул меня в грудь, впечатав во входную дверь. Что ж, ничего необычного. — У твоего бати, блять, горе, а тебе, сучёныш, дела нет, весь в свою мамашку, ей тоже на всё поебать. Шляется где-то, шаболда. — Хлеборезку закрой. — Ах ты, гадёныш, засранец малолетний… — он попытался меня ударить, но я легко увернулся, а он на своих пьяных ногах не держался совсем, потому повалился на обувницу, громко матерясь. Пользуясь моментом, я выбежал в подъезд под запугивающие агрессивные выкрики, которые разбирать желания не было, спешно спустился с лестницы и вылетел на холодный свежий воздух из этого чёртового притона. Кое-как подрагивающими руками я закурил и позвонил Диме: он меня раньше не раз выручал, но сегодня был облом, уж не знаю, что у него там случилось, но на слова «Тох, прости, не сегодня» я только угукнул и не стал допытываться: мало ли что у человека. Да и вообще, близкими друзьями мы не были, скорее у нас были бартерные отношения. Но мне всегда казалось, что он единственный нормальный человек в моём окружении. В школе ему как-то удалось оказаться в нейтральной зоне: он никого не трогал и его. Ну что, оставался последний из двух вариантов. Только неудобно как-то. — Привет… у меня тут просьба, можно к тебе? У меня тут просто… — Да, конечно, приходи, — даже не выслушав мои жалобы, Он сразу согласился принять, — только учти, мама сегодня в ночную, а я буду только через час примерно, так что пока дома нет никого. — Да без проблем, я подожду. Это… Арс, спасибо. По дороге купил пару булок: жрать хотелось неимоверно, заодно взял каких-то конфет (не с пустыми же руками идти; денег, удивительно, хватило), желудок скрутило до боли, последние дни у матери были силы только на истерики, поэтому в холодосе красовалась залежалая колбаса с чёрствым хлебом, от которых уже мутило. А самому, если честно, было просто лень что-то делать. Вроде и тошно от себя, а вроде и похую. Я плёлся по осенним противным улицам, темнело уже рано, блёклые фонари слегка подсвечивали заветную дорогу. Пришлось шагать прямо по лужам, которые были буквально везде, в своих неизменных большущих кроссовках, на промокшие ноги было абсолютно плевать. Рядом с Его подъездом я плюхнулся на лавку, совершенно не обращая внимания на то, что она мокрая, и принялся жевать вполне сносную самсу. В голову лезли не очень приятные мысли, но я всеми силами старался их отогнать, чтобы не начать загоняться снова. От попыток самобичевания меня отвлёк неожиданный скулёж. Я обернулся — на меня смотрели два огромных несчастных глаза дворняги. — Чё, Тузик, тоже голодный? Собака в ответ издала звуки, которые были приняты за согласие. Я отломил кусок булки и протянул псу. Он на удивление деликатно взял с руки скромное угощение, вмиг проглотил и снова принял выжидающую стойку. — Эх, бедняга, про тебя тоже все забыли, — протянул ему новый кусок, — вот и я на улице остался, и никому нет дела, — ну блять, накатила тоска. Как бы я её ни гнал, не удалось избежать её визита. А пёс будто понимал всё, что я говорил, и куда лучше, чем остальные. Я кормил его, а он слушал, причём очень внимательно. — Вот скажи, Тузик, чего эта чёртова жизнь такая паршивая, а? — забубнил я с полным ртом. — И какой в ней вообще смысл? Хоть убейся об стену — а толку? Сдохнешь — никто и не заметит. Ты ли, Тузик, или я, Антон Шастун, были — не были, никто и не узнает. Вот в чём смысл твоей жизни, а? Тузик? — пёс гипнотизировал булку в моих руках. — Тебе, наверное, хорошо, бегаешь себе по двору и не забиваешь свою лохматую голову дурацкими мыслями. Везёт. Что наша жизнь? Игра! Я услышал приглушенный смешок и поднял голову. Это был Он, стоял, склонивши голову и внимательно рассматривая нас. От неожиданности я даже подавился крошками и сквозь кашель спросил: — Давно тут стоишь? — Достаточно. Какие у вас беседы задушевные, философские, — улыбался Он во все 32. — Вообще-то, его Моцарт зовут. — Необычное имя для пёсика. — О, ты бы слышал, какие он иногда тут пассажи выделывает, когда еду выпрашивает. И его, естественно, подкармливают всем двором. Развёл тебя, как младенца, — Он заливисто рассмеялся, заставляя меня немного смутиться и засмеяться в ответ. Я повернулся к собаке, стараясь усиленно изобразить недовольство на лице: — Ну ты и паразит, Моцарт, конечно. Но спасибо, что выслушал, — потрепал я пса по голове, а он благодарно завилял хвостом. — Пойдём, — Он взял меня за руку и потянул в подъезд, — ты уже замёрз совсем. — Пока, Моцарт, увидимся! — помахал я собаке на прощание. — Забавный ты, Антон, — Он стоял напротив меня, и в жёлтом свете старого лифта в Его глазах отчётливо различались озорные смешинки, которые прямо-таки зачаровывали. Под Его хитрым взглядом — ну вылитый лис — я даже немного съёжился. Он был так близко, я даже чувствовал Его горячее дыхание на своей щеке. Непозволительно близко. И снова в мою голову врывались нехорошие мысли: опять хотелось коснуться Его, прижаться, почувствовать Его запах… А когда Он мельком прошёлся языком по своей нижней губе, я думал, что рухну на месте. Лифт вовремя открылся, выводя меня из гипнотического состояния, не дав сойти с ума и сделать что-то необдуманное. Обошлось. — Ну что? Внеплановая работа по проекту? — входя в квартиру, спросил Он. — А может, хуй с ним, а? Надоело. — Как знаешь. Проходи ко мне, я чайник поставлю, хоть согреешься. В уже знакомой мне комнате даже как-то полегчало, будто сбежал не из дома, а наоборот, домой. От стен веяло уютом и спокойствием. В глаза сразу бросились розы, стоящие на хилой тумбочке: кроваво-красные, с огромными бутонами, красивые. Так странно они смотрелись во всей этой обстановке: словно прекрасная принцесса в скромном трактире. — Это маме подарили, в честь повышения, — Его весёлый голос вырвал меня из размышлений. — О, круто как, поздравляю! — я был искренне рад, особенно Его воодушевленному лицу. — Спасибо. Мама ко мне их поставила. Она не любит розы с тех пор, как отца не стало: он раньше частенько их дарил, — Его весёлость на мгновение поблёкла. — А я вот наоборот, люблю. — Да я заметил, — усмехнулся я, кивая в сторону полок. — А, ну да. Делаю всякие штуки из них, успокаивает. Мой личный антистресс. — Неожиданно… — По-девичьи слишком? — Его лицо тронула игривая усмешка. — Эээ… Нет, просто неожиданно. А… — Во-первых, возвращает мыслями во времена получше, — Он отвечал на неозвученный вопрос, а блёклая улыбка коснулась Его губ. — А во-вторых, роза — один из самых противоречивых символов. От неё так и веет магией и таинственностью. Это притягивает, — Он аккуратно взял цветок за стебель и начал вертеть, завороженно разглядывая красный бутон. — С одной стороны — красота, творчество, жизнь, любовь, с другой — боль, жестокость, страдание, — Он загадочно посмотрел на меня с хитрым прищуром, а на лице проскочила незнакомая мне эмоция, которую я не успел прочитать. — Знаешь, мне кажется, что ты похож на неё. Я всем мозгом старался осознать смысл Его слов, на моём лице наверняка отразилась бурная умственная деятельность. А в комнате повисло неловкое молчание. Спасительным оказался свист вскипевшего чайника. — Время пить чай, — Он неловко рассмеялся, краснея, и отправился на кухню. А я продолжал думать. Наше общение было привычным, лёгким, но в голове у меня был сумбур, отчего пару раз я отвечал невпопад. Чёткой была только одна мысль «какой Он всё-таки красивый». Я не мог оторвать взгляда. А наше случайное касание, как в каком-нибудь банальном кино, пустило импульсы по всему телу, которые для меня банальными не были совсем. Я замер, не отрывая руки, чувствуя Его тепло, глядя прямиком в бездонные голубые озёра, а сердце выпрыгивало из груди. Неловко. Я резко отдёрнул руку и затараторил что-то нескладное про наш проект. От Него я ловил ответные странные взгляды, а может, всего лишь их придумал. Но от каждого этого взгляда у меня сбивалось дыхание. — Может, посмотрим что-то? Только не заумное, — мне очень хотелось отвлечься от реальной жизни. — Гарри Поттера? — так робко, и Он выжидающе уставился своими огромными глазами, в которых плескалось детское предвкушение. — Да! — я даже немного подпрыгнул от восторга. — Так давно не смотрел, на самом деле, — а волшебства не хватало очень сильно. Старенький ноутбук решил над нами сжалиться и даже быстро сообразил, когда мы открыли сайт с фильмом. С первым кадром мы тут же перенеслись в совершенно другую реальность, где магия, приключения, настоящая дружба и любовь. Было забавно наблюдать за тем, как Он бесшумно шевелил губами, повторяя реплики героев. Наизусть всё выучил. Сколько же ты вечеров просидел вот так вот, только в одиночестве? На моменте, когда Арагог обещал скормить мальчишек своим «миленьким пушистым деткам», Он доверительно сжал моё предплечье, и этот жест был слишком трогательный — я поплыл. Это был ни с чем несравнимый вечер, я был рад как ребёнок, когда в очередной раз следил за историей Мальчика-Который-Выжил. Не надоест, никогда. После двух фильмов усталость всё-таки взяла своё, и мы решили перенести просмотр остальных частей на потом. А я уже ждал этого «потом»: было слишком хорошо, настолько, что казалось, будто я выдумал этот вечер. Засыпал я вновь под Его размеренный глубокий голос. В какой-то момент неосознанно потянулся к Нему и уткнулся в плечо, вдыхая знакомый аромат мяты и лаванды, который с прошлого раза уже плотно засел у меня в голове. Я боялся, что Он оттолкнёт меня, воспротивится, но Он лишь слегка дёрнулся от моего касания, прервав свой рассказ, а потом продолжил не шелохнувшись, будто не произошло ничего необычного. Облегченно выдохнув, я широко улыбнулся Ему в плечо, мечтательно закрывая глаза и чувствуя, как по телу разливается согревающая нега.

***

День конкурса безжалостно приближался, а я начал неожиданно для себя волноваться. Не хотелось облажаться, но больше всего — подвести Его. Я просил Его задерживаться подольше на наших занятиях. Для пользы, для проекта. Но уже тогда я начал понимать, что дело не совсем в проекте, точнее, совсем не в проекте: банально хотелось провести с Ним чуть больше времени. Мне было приятно говорить с Ним, смеяться, спорить, обсуждать, просто быть. Быть рядом с Ним. Без Него я думал о Нём, а рядом — пристальнее рассматривал Его красивое, бледное, будто фарфоровое, лицо, пересчитывал Его многочисленные родинки, восхищался Его острыми ключицами, которые будто нарочно маняще выглядывали из-под футболки. Я совершенно не мог отвести взгляда от Его губ. Говорил Он, улыбался, смеялся, молчал — они меня гипнотизировали. Я стал ловить себя на мысли, что очень сильно хочу узнать их вкус. Меня часто посещали подобные странные мысли, но такая чёткая и ясная — впервые. Сначала я ходил как оглушенный. Я никогда не предполагал, что меня потянет к парню, совершенно не ожидал, но, если быть откровенным, меня никогда ни к кому, даже к девушкам, в принципе, не тянуло… вот так. Просто ничего не значащий флирт, без какого-либо отклика сердца, и самый обычный секс, чтобы удовлетворить потребности, и мне казалось это нормальным. Казалось, что всё это — предел моих чувств к другому человеку. Я даже считал это отношениями. Но теперь было ясно, что это не так. И я абсолютно не знал, что с этим делать, это было в новинку, даже пугало, но с каждым днём и каждой проведённой рядом с Ним минутой сомнения и страхи отступали всё дальше. Я перестал рьяно отрицать и наконец принял то, что уже жило во мне не первый день. Принял это влечение и даже возможность чего-то большего — влюблённость. В того, на самом-то деле, в кого не должен был и не имел никакого права, потому что не достоин. Вечером в среду была наша последняя встреча перед конкурсом. Мы друг другу зачитывали свои доклады, прогоняли презентацию, отвечали на вопросы. Когда материал стал отскакивать от зубов, мы перешли на уже такую привычную болтовню о всякой важной и неважной ерунде. Я понимал, что это, в принципе, наша последняя встреча. Только я вот не хотел всё заканчивать. Поэтому в какой-то момент, слушая Его вполуха, настраивал себя на то, чтобы сделать шаг. Хоть какой-то. Я копил в себе эмоции и силы и сказал себе мысленно «сейчас или никогда», будто собирался нырять в глубокое, неизвестное мне море. И в момент, когда Он снова легко улыбнулся, я резко потянулся к Нему и впился в слишком сводящие меня с ума губы, зарываясь руками в смоляные пряди. Он не шелохнулся. Я исступленно целовал не отвечающие мне губы, отчего сердце болезненно кольнуло. Но я не мог отстраниться, разум помутился, а в голове стучало только «пожалуйста!». Наконец я почувствовал сначала слабый ответ: чуть заметное движение Его губ, которое постепенно становилось всё более напористым. На своих плечах я почувствовал нетерпеливые касания. Его губы были мягкие, податливые и сладкие. Кончики пальцев начали неметь, по телу забегали приятные мурашки, от ускоренно забившегося сердца и переполняющих чувств грудная клетка, казалось, могла разорваться. А вот и те самые бабочки в животе, о которых люди так часто говорили и писали, а я не верил. Я не мог сделать вдох: боялся спугнуть, боялся, что мне всё показалось и Он рассеется, как утренний туман. Мы одновременно отстранились друг от друга, набирая в лёгкие побольше кислорода, который весь истратили на поцелуй. На мой лучший в жизни поцелуй. Я заглянул расфокусированным взглядом в Его глаза, покрытые поволокой, слегка поглаживая Его скулу и улыбаясь как никогда. Я наблюдал, как затуманенный взгляд с каждой секундой становится острее и твёрже. То, что я увидел там, мне совершенно не понравилось. Спустя несколько десятков секунд Он нарушил тишину, поднимаясь со стула и спешно собираясь: — Ты уж прости, но нет. Это ошибка. Это неправильно. Как обухом по голове. У меня на мгновение пропал дар речи, а потом накатила волна какого-то отчаяния. Он мне только что отвечал взаимностью, я посмел надеяться. — Арс, но почему? Тебе не понравилось? Я тебе не нравлюсь? Арс, пожалуйста, я… или ты не… — я умоляюще хватал Его за запястья. — Не в этом дело. Извини, но мне это просто не нужно. Он быстро ушёл в коридор и, одевшись, скрылся за дверью. Я не мог поверить, что это всё происходит на самом деле. Было больно. Очень. Сначала забрался на такую недоступную вершину горы, а потом меня ёбнули лицом в асфальт с огромной высоты. Трепещущие несколько минут назад бабочки осели тяжелой ношей в животе не в силах больше взлететь. Я не понимал. Впервые открылся, впервые был собой, поделился самым сокровенным. Снял маску и развернул душу. Почему так? За что? За что мне вдруг такой холод в ответ? Когда я перестал себя жалеть, я вспомнил, кто я. Я прекрасно понимал, что я не тот человек, которому Он бы ответил взаимностью. И никому такая душа, как у меня, не нужна. Ему тем более. Осознание безысходности пустило в кровь неконтролируемую злость на себя. Глаза застелила пелена, зубы сжались до боли, меня начало трясти. Будто я во сне или будто это вовсе не я. Я бил в стену кулаками до крови, окрашивая свои неизменные кольца в красный, скидывал со всех поверхностей всё, что попадалось под руку. На глазах выступили предательские слёзы, я не мог остановиться. Впервые за долгий срок. Потому что был растоптан. Ненавидел свою жизнь и в первую очередь себя. Когда вся комната была разгромлена, агрессия сошла на нет, сменяясь смирением. Я обессиленно сполз по стене и уткнулся в колени. Мне казалось, что у нас с Ним особая связь. Я чувствовал, что теперь без Него не смогу. Он так отличался от других, в самом прекрасном смысле. По рукам стекали солёные капли, смешиваясь с кровью. На одежде расползались красные разводы, но мне было всё равно.

***

С Него я не сводил глаз весь день, выжидая момента, когда бы мы могли остаться с Ним наедине. Но попытки были тщетны: поймать Его мне так и не удалось. Несмотря на то, что моя голова была забита другим, я чувствовал подступающее волнение. Когда мы стояли вдвоём за кулисами, меня начало потряхивать. Когда я ещё так переживал из-за учёбы? Ладони начали потеть, а желудок неприятно сжиматься: так не хотелось, чтобы все старания были зря. Неожиданно я почувствовал лёгкое касание на своей руке, которое выдернуло меня из волнительного ступора. Это было Он. Он ободряюще сжал мою ладонь, пуская ток по всему телу. От меня не укрылся Его обеспокоенный взгляд, брошенный на мои разбитые костяшки. Но Он быстро поднял голову и, посмотрев мне в глаза, улыбнулся, твёрдо произнеся: — Ты всё сможешь. — Спасибо, — прошептал я в ответ и сжал Его пальцы. Хотелось бы держать Его руку совсем при других обстоятельствах, но я пытался насладиться и этим мгновением. После того как все участники отстрелялись, мы ожидали за кулисами решения комиссии. Стояли мы чуть поодаль, так, что рядом никого не было. — Почему? Я настолько ужасен, что не заслуживаю и одного шанса? — боже, и снова эта жалкая интонация. — Дело не в этом. Я не могу объяснить. Пожалуйста, никогда больше не заводи этого разговора. Обещай. Снова это невыносимое, ненавистное «никогда». Я хотел взывать от всего этого, от невозможности изменить ситуацию. От невозможности изменить Его решение и чувства ко мне. Во мне поднималась очередная волна отчаяния и злости. Хотелось опять разворотить всё вокруг, двинуть кому-нибудь посильнее, наорать на Него. Но, огромным усилием воли сдерживаясь, выпустил из себя лишь болезненный выдох и обреченно произнес «обещаю». Кто я такой, чтобы противиться Его желанию? Наши старания не прошли даром. Мы действительно подготовили хороший проект, достойно его представили и тем самым заняли первое место. Я до этого так переживал за результат, а после объявления итогов испытал двойственные чувства — радость, совершенно несоизмеримую с преобладающей горечью. Больше поводов для встреч не осталось. Я неискренне улыбался, когда нам вручали призы и грамоты. Было дикое желание выкинуть их подальше: мне нужно было совершенно не это. Внутри образовалась рана, которая с бешеным темпом росла, не давая даже спокойно дышать. Больно.

***

Шли дни, такие одинаковые и бессмысленные. Я никак не мог смириться с Его решением. Я надеялся, что меня отпустит быстро: в моей жизни были отношения, хотя нет, скорее мутки, и все последствия расставаний забывались почти моментально. И отшивали меня пару раз, но было как-то плевать по большей части. Но сейчас было совершенно другое. Меня сводили с ума мои мысли, и чем больше я думал, тем хуже становилось. Убеждал себя, что это временно, что всё скоро пройдет, но этими словами только больше себя закапывал. Я купался в море из злости, жалости и боли. Я тонул в нём. Сон, и без того беспокойный, стал ещё хуже. Сигарет за день я скуривал теперь вдвое больше. А родительские скандалы добивали окончательно. Было полное ощущение, что я попал в психушку, ещё немного, ещё один день — и я вовсе сломаюсь, как дешёвая кукла, которую никто не хочет забрать домой. Вот и стоит там на полке. Ненужная. В школе Он всегда делал вид, что мы не знакомы, никогда не общались и, вообще, между нами ничего не происходило. С одной стороны, я был благодарен за это, но с другой — меня это огорчало и бесило. Даже мельчайшим, коротким взглядом меня не удостаивал. Будто меня и вовсе не существует. В школе стали замечать мой вечно унылый вид, и их начали напрягать мои периодические зависания во время разговоров, постоянные отказы от встреч. Чтобы от меня отстали со своими тупыми вопросами, я согласился пойти на какую-то дурацкую вписку. Хоть желания не было совершенно, я решил воспользоваться шансом, чтобы отвлечься и банально нажраться как тварь. Я влил в себя кучу дешёвого противного алкоголя, чтобы почувствовать ту легкость сознания, которая на утро обычно выливается в тяжкий груз. После очередной, непонятно какой по счёту стопки я даже ощутил себя почти хорошо. Вообще, стало казаться, что Он мне попросту приснился, Его не существовало, и наших разговоров тоже, наших встреч, нашего поцелуя. Будто это всё было каким-то дурацким помутнением. И все мысли о Нём, о себе, о своей жизни казались полной глупостью. Всё ж заебато. Я стал активно участвовать в тусовке, в разговорах, громко смеяться, а все переживания будто бы испарились. Мне так показалось. Ведомый алкоголем, я уединился в ванной с одной из своих одноклассниц, которая была ещё более бухой, чем я, и отымел её на стиральной машинке. Я не целовал, я кусал, оставил множество болезненных засосов у неё на шее, грубо хватал её за волосы, бёдра, совершенно себя не сдерживал и не контролировал, просто жёстко трахал, а она и не сопротивлялась, только громко стонала и покачивала бёдрами в такт моим движениям. Перед моими глазами так не вовремя стал возникать Его образ. Хотелось полностью забыться, выжечь Его из головы, из сердца, вычеркнуть этот период своей жизни, будто ничего не было. Я пытался упиваться пиздецки пошлыми стонами одноклассницы, но они мне приносили только лишь ничего. Я всё-таки довел её до оргазма и следом за ней кончил и сам, но удовольствие продлилось всего несколько секунд, а после стало только хуже: забвения не последовало, удовлетворения тоже, меня будто снова ёбнули об асфальт, только теперь ещё повозили по нему мордой. И в этот раз я сделал это самостоятельно. Дома я появился уже утром, выслушал истеричные нотации от матери, которая их произносила для галочки — «ай, посмотрите, я такая заботливая мать» — цирк уехал, а главный клоун остался. Я завалился на кровать, действие алкоголя почти прошло, наступило самое неприятное — осознание своих поступков и мыслей. Как же я себя ненавидел, и как мне было стыдно перед самим собой: опять вернулся туда же, откуда начал. «Я никогда не изменюсь. Ничего не изменится. Не заслужил». На следующей неделе Он снова несколько дней не появлялся в школе. Мне было очень неспокойно. Я чувствовал, что что-то всё-таки не в порядке. Его пропуски меня даже начали пугать. Первый звонок Он сбросил, а последующие не доходили. Похоже, что меня отправили в чёрный список. А вот этого я понять не мог. Неужели я не достоин даже простого общения без чего-то большего? Мне было необходимо это выяснить.