Фо́то

      Пятки уютно щекочет пляжный песок, а приливные волны набегают на стопы, приятно освежая. Серёжа вновь погружается в это видение. Он никогда не был на море, но уверен, что солёные брызги ощущаются спонтанными колкими поцелуями на щеках и ключицах.       Гром сидит позади него и носом любовно ведёт по загривку, жарко опаляет кожу дыханием. При этом что-то томно нашёптывает и гладит. Вкрадчиво разминает разморённые негой мышцы и аккуратно прикусывает мочку уха — атакует эрогенные зоны. Игоря безмерно много, Серёжа пропитывается им как сухие коржи сливочным кремом и покорно тает.       Растекается по мощной груди, кутаясь в пушистый плед и пряча сонное лицо в полюбившейся шее. Там убаюкивающе бьётся жилка, зубы так и чешутся пронзить её насквозь. — Чего-нибудь хочешь? Чай, кофе—? — Потанцуем?       Рыжий лис не осознает, что проснулся: мысленно он всё ещё покачивается на волнах безмятежности и мочит ступни в морской пене. Игорь обыденно зачёсывает его отросшие пряди, освобождая прохладный лоб, и косится на окно, по привычке размышляя, не стоит ли прикрыть.       Хотя с тех пор, как Серёжа стал спать у него, в квартире развернулись самые настоящие тропические сафари. Если раньше от холодного воздуха лёгкие покрывались инеем, то теперь стекло потело не переставая.       Они отдыхали в объятиях друг друга, лишь изредка отрываясь на еду или на прогулки. О работе не могло быть и речи. Гром держал Серёжу от расследования настолько далеко, насколько было возможно. Парень, конечно, подозревал неладное, не слепой ведь и не глупый, пытался докопаться до истины, едва ссоры не затеивал, однако быстро сдувался под натиском умелых рук — Майор выучил его слабые места наизусть.       Игорь привстаёт, а Серёжа безвольной куклой повисает на нём, в этот раз притворяется почти правдоподобно, если бы ресницами своими длиннющими не хлопал взволнованно-часто. — Хочешь брачный танец?       Шутит мужчина, вызывая у Разумовского очаровательный смех и сразу же за ним перепуганный вскрик, потому что подхватывает художника в воздух и кружит как принцессу. Держит прочно, не даёт усомниться, что не уронит.       Это безмолвный вальс их душ. Размеренный и простой. Без музыки и вычурных движений, необходимый.       Плед постепенно сползает на пол, и Гром отпихивает его в сторону, чтобы не мешался, как ни в чём не бывало продолжает нарезать круги по комнате. Он беспардонно счастлив, ведь Серёжа с ним, на его руках, в его футболке после сна под его боком. — Я тебе не надоел? Сутками торчу здесь, ничего не делаю, только сплю и ем. Ты меня как домашнее животное завёл?       Игорь хохочет и настойчивее к себе прижимает, хотя, кажется, ближе уже физически некуда. Если только все внутренности не вышвырнуть вместе со скелетом, чтобы освободить пространство для крошечного комочка радости. Он бы так и сделал, будь это возможно. — Никогда не замечал, что похож на кота? То грызёшься и шипишь, то ластишься и проходу не даёшь, пока за ушком не почешу. А вообще я с универа мечтал о рыжем котёнке.       И ведь не врёт. Вправду хотел, чтобы в доме был кто-то помимо него. Кто-то хрупкий и ранимый, нуждающийся в заботе, но при этом бесконечно самобытный, стойкий и смелый.       До Серёжи у него на одноразовых встречах всё и заканчивалось. Руки пожали, имена свои назвали, прелюдию пропустили, потребности утолили и разошлись. Быстрый секс в любом удобном месте, не важно как и в какой позе, даже не имело значения с кем. Игорь не искал романтики, малодушно отрицал существование любви и закатывал глаза, когда некто вещал о возвышенных чувствах.       В том-то и дело, что в прошедшем времени. Всё слишком изменилось с тех пор. Он буквально стал другим человеком. — Что ж, тогда поздравляю, отныне ты обладатель бесполезного клубочка шерсти. Надеюсь, у тебя нет аллергии. — Бесполезного? Ты серьёзно?       У Грома возмущение через край плещется, и хочется ткнуть рыжую морду в каждый угол, который благодаря ему стал чистым, чтобы вбить в эту дурную голову, что в нём нуждаются. Его ценят.       Ведь именно Серёжа научил его ставить посуду в раковину, а не составлять из неё хлипкие замки для крыс. Заставил отклеить пожелтевшую бумагу от окна и наконец пропустить лучи солнца в квартиру.       Дома стало приятно находиться. Когда Разумовский всучил ему швабру, а сам, своими талантливыми пальцами намочил тряпку, Игорь завыл — не в его характере уборкой заниматься, он скорее крушить, да портить горазд. Однако, Серёжа скромно обхватил его поперёк талии, прячась где-то в лопатках, и таким образом Гром вымыл полы до блеска, даже не заметив.       То же самое произошло и с посудой. А всё потому, что Серёжа в один прекрасный день пошёл на кухню, чтобы взять что-нибудь перекусить, и египетскую пирамиду из тарелок на себя случайно уронил. Майору пришлось целый час, не меньше, мазать ушибленное колено, которое приняло на себя внезапную атаку. И чтобы подобные инциденты не повторялись, очистил от грязи все грёбаные тарелки и кружки.       К тому же за внешним видом следить начал. Если раньше о бритье он вспоминал только когда в зеркале видел заросшего мужлана, то теперь в барбершоп заявлялся с завидной частотой. В последний раз попросил знакомого мастера сделать с бородой и усами что-нибудь неприличное, а вышло: "Боже мой, Игорь, выглядишь великолепно" прямо с порога и следом "Серёж, мой пропуск работает?"       Дозволение проникнуть в трусики было внегласно получено. Разумовский втащил его в квартиру за воротник рубашки и будто сам испугался того, что натворил — собрался идти на попятную. Но Гром перехватил тонкие запястья и, прикрыв за собой дверь, уверенно повёл парня в глубь комнаты.       Диван нашёл на ощупь, да и не он являлся основной целью. Игорь был слишком поглощён малиновыми губами, которые столько времени не давали ему покоя, наконец победно двигались под его собственными, в такт с ними. Серёжа оказался под ним не внезапно, не бездумно и вовсе не легкомысленно.       Они оба шли к этому, мелкими шагами ступали навстречу друг другу, прорабатывая своё прошлое, полное травм и ошибок, меняясь ради друг друга, становясь лучше. Жизнь вместе, которая началась со сна на пыльном диване, показала им, что идеальная совместимость не данность, это кропотливая, неустанная работа над собой и над партнёром.       Не бывает, чтобы два человека встретились и без единого усилия создали прочный союз. Такое может случиться разве что в сказках. Никто из них же не тешил себя воздушными замками, именно поэтому Игорь, поддев пальцами резинку домашних шорт, что бесстыдно висели на выступающих тазобедренных косточках, и подбираясь к белью, смиренно спросил: можно?       Не принуждая и не загоняя в рамки. Он бы остановился, получив "нет". Не обиделся и не ушёл, не стал припоминать этот случай каждую последующую секунду. Потому что готов ждать. Потому что рядом с Серёжей это не томительное ожидание чего-то большего, это и есть то самое бо́льшее, а нечто интимное лишь приятный бонус, который не является первопричиной.       Но он услышал приглушённое "да" и взорвался фейерверками как ночное небо. Разумовский смущённо заиграл с его усами и глуповато засмеялся, не представляя, насколько сильно Гром обожает, когда он такой. Настоящий. Открытый. Свой.       С губ неотвратимо сорвался стон, и Серёжа запрокинул голову, не зная куда себя деть от новых ощущений. Игорь медленно и мучительно водил ладонью по его члену: от основания к головке, затем под уздечкой вниз к яичкам. Меняя то нажим, то скорость, то последовательность, то на секунду отрываясь, то нападая. Это вгоняло в краску и путало, никак не получалось предугадать дальнейшее движение.       Разумовский, как выяснилось не умеющий бездействовать и просто получать удовольствие, ошарашил Грома не столько тем, что ухитрился незаметно просунуть руку ему в штаны, сколько тем, как по-свойски стиснул его в кулаке, невинно целуя в уголок губы.       Контраст на контрасте: в мягких поцелуях утонули их общие страстные вздохи от быстрых скольжений руками, и оргазм наступил неожиданно. Серёжу одолела дрожь, тело изумительно сломало наслаждением, на него было невозможно насмотреться. С каждым мгновением он становился всё прекраснее и прекраснее в своём неконтролируемом оргазме, с немым выкриком "Чёрт возьми, Игорь". — То, что я вынудил тебя прибраться, не делает меня полезным.       В Разумовском вновь говорит ребёнок, который не понимает, что необходимо ценить себя. Гром мысленно даёт парню болезненный щелбан, а в действительности громко чмокает в покрытую веснушками щёку и плюхается на подушки. — Иногда ты такой зануда, Серёж.       Тот улыбается будто доволен, что Игорь так считает, искорками на дне зрачков блещет, а затем ногу соблазнительно перекидывает — бедра мужчины седлает — и промежностью ненавязчиво трётся.       Провоцирует со свойственной себе вечерней непредсказуемой наглостью. Задницей упругой покачивает, выгибается сочно, как на фотосетах никогда не делал, и кадык Майора вылизывает, изредка обольстительно покусывая. Гром бережно придерживает его за поясницу, равновесие потерять не даёт и тяжело дышит: сложно терпеть, когда к тебе прикасается ходячая мокрая фантазия.       Ещё тяжелее держаться становится, как только широкие ладони ложатся чуть ниже, и пальцы нечаянно нащупывают что-то мягкое. Он задумчиво гладит крепкие ягодицы, ведёт подушечками по выступающему силуэту и постепенно, со всяким новым касанием, убеждается в том, на что даже не рассчитывал.       Чтобы проверить, осторожно разводит соблазнительные половинки в стороны и— едва не давится слюной. Потому что узнает ту самую прелестную игрушку с длинными чёрными перьями у основания. Забыть её невозможно, перестать думать о ней нереально.       Серёжа охает и краснеет, отворачиваясь, возбуждение вдруг превращается в неконтролируемый стыд. Его шалость зашла чересчур далеко. Однако, успокаивает то, что с Громом всегда есть вариант повернуть назад. Только вот, хочется ли ему останавливаться? — Что мне сделать?       Вопрос совсем не пугающий. О нём беспокоятся. Его слушают. Он имеет значение. Ради него готовы на что угодно.       И мысли впервые не болото, которое утягивает и хоронит под своей перегнившей массой, а райский остров посреди океана. — Люби меня на этом диване.       У Игоря по телу армия мурашек и краткосрочное замыкание функций мозга на фоне эмоционального потрясения.       Реабилитироваться удаётся в следующую же секунду, когда он подаётся вперёд и, повернув лицо парня к себе, целует. Неспеша, наслаждаясь подрагиванием худых плеч, ловя губами трогательное "пожалуйста".       Им жарко и душно в одежде. Гром стаскивает с Серёжи свою футболку и замирает. Кажется, он впервые снимает её, а не надевает. Вязкая слюна мгновенно скапливается во рту, потому что грудь Разумовского — произведение искусства. Молочная и нежная, нетронутая, покрытая крошечными поцелуями солнца. Она манит нежно-розовыми сосками, ласкать которые наверняка одно сплошное блаженство.       Но Майор действует издалека. Большими пальцами поглаживает подтянутый живот и шаловливо крутится вокруг пупка, а ладонями воздушно мнёт сладкие бока, чтобы Серёжа чувствовал его как можно отчётливее, сгорал от страсти отчаяннее.       Языком очертив линию ключиц, он руками поднялся к рёбрам, и Разумовский выгнулся, чтобы ещё плотнее, жарче, чтобы кожей к коже и без единого разделяющего их миллиметра.       Твердые бусины сосков оказываются прямо на уровне глаз Игоря, но не получают свою порцию ласки. Мужчина нарочно игнорирует беззвучные просьбы Серёжи поскорее взять их в рот, прикусить, сжать.       Ему нравится доводить парня до исступления. Массировать его белоснежную грудь, пробуждая все нервные окончания, несильно сжимать и видеть, как юное тело млеет и умоляет, источая сладостный аромат вожделения. Феромоны волнующе душат.       Игорь не сдерживается и обводит кончиками пальцев ареолы сосков, откровенно мучает, соблазняет. Пришло время оторваться за то первое фото, в которое Майор влюбился без памяти.       Которое распечатал бы и носил в бумажнике, не будь это нарушением личного пространства его "сладкого мальчика". Которое поставил бы в рамочку, чтобы восхвалять днём и ночью.       Наконец Разумовский побудет на его месте. Возбуждённый, желающий продолжения, но обречённый наблюдать и сидеть смирно, без возможности прикоснуться, пока не позволят. А Гром не торопится разрешать: сперва должен сам наглядеться на бусины сосков — две аккуратные розовые жемчужины — что украшают его драгоценного Серёжу и превосходно ощущаются между пальцев.       Он пробует их на вкус, мажет языком по солнечному сплетению и вверх по шее, поднимаясь каким-то хищным движением, а затем ныряет вниз, будто пытается съесть. Или отхватить лакомый кусочек.       Когда соски эрегированы, это невероятно приятно. Выброс окситоцина влечёт за собой крышесносную негу, размеренное увеличение силы сжатия усугубляет ситуацию, поэтому Серёжа дёргает бедрами инстинктивно, ищет точки соприкосновения с Громом, чтобы потереться о него и немного облегчить острое напряжение.       Что совершенно не помогает. Очевидно, делает ещё хуже, ведь прижавшись один раз и войдя в кураж, остановиться не получается.       Игорь продолжает дразнить до победного, пока парень не выгибается в его руках до хруста позвонков и не выпячивает задницу. Трусы оказываются спущены. Тело кричит в своей нагой свободе дразняще прекрасно. Столь восхитительно, что одна ладонь мужчины сама собой сжимает упругую половинку ягодиц, а вторая накрывает ложбинку.       Пальцы цепляются за основание пробки и осторожно тянут её на себя, вытаскивая, чтобы затем неспеша войти. Серёжа скулит просяще, Гром знает, какой темп ему нравится, поэтому аккуратно ускоряется.       Разминает мышцы, водя пробкой под разными углами, входя то глубже, то грубее, чтобы понять: рыжий демон готов. Однако, всё равно тратит лишние десять минут на то, чтобы рядом с игрушкой просунуть свои смоченные слюной фаланги.       Меньше всего на свете он хочет принести Серёже дискомфорт, что уж говорить о боли. Лучше ограничиться тем, что есть, чем заставлять Разумовского мучиться. — Игорь...у меня ещё никогда—       Ему сложно закончить. Стыд и наслаждение, страх перед неизвестным и желание перейти на новый уровень — всё и вместе кружит парню голову.       Первый раз всегда болезнен, если ведущий партнёр спешит или безрассудно теряется в страсти. Гром подобного не допустит. Пусть он зачастую импульсивен в постели, любит, когда грубо и сразу до упора, чтобы человек под ним кричал и извивался, с рыжеволосым чудом поступать будет иначе. — Знаю, Серёженька, знаю, поэтому мы не будем торопиться. Медленно и плавно.       Как по инструкции, Майор укладывает своё сокровище на спину. Одну подушку подкладывает под голову, другую под поясницу, чтобы было удобнее. Затем трусы в сторону отбрасывает и между шикарных длинных ног располагается, спокойно возится с собственными шортами. Никаких резких телодвижений не делает, наоборот, двигается плавно, почти стриптиз танцует, чтобы расслабить лиса.       Тот довольно облизывается и короткими ногтями царапает коленные чашечки, подбираясь выше. Член Грома его завораживает. И страшно, и хочется этого "страшного".       Он прикасается к нему и уверенно ласкает ствол, пока не слышит судорожный вздох, за которым следует долгий французский поцелуй. Игорь накрывает парня собой, едва оставляя пространство для чужой руки, и фанатично целует. До покалывания в лёгких и разноцветных кругов перед глазами.       Когда Серёжа полностью растворяется в этих ощущениях, Гром незаметно вытаскивает из него пробку и нащупывает презерватив, что не меньше недели издевательски валялся на самом видном месте. Кто бы мог подумать, что не зря. — Могу я сам?       И как возможно отказать, глядя в эти чистые голубые глаза, слегка подёрнутые дымкой вожделения?       Никак, поэтому Майор полиции сдаётся и капитулирует, чувствуя как защита обволакивает его. Смазки в крошечном квадратике упаковки более, чем достаточно, поэтому даже бутылочка согревающего интимного масла, спрятанная в одном из шкафчиков, не находит применения. Она обязательно пригодится им позже.       Прежде всего Игорь ласково проникает в Серёжу пальцами, разводит их, бережно массирует нежный комочек нервов и прикусывает губу, когда парень подаётся навстречу и пылко стонет. От этого звука вулкан внизу живота извергается ярко-красной лавой.       Сдерживаться всё сложнее: член мучительно наливается кровью и ноет. Однако Гром получает мазохистское удовольствие в неторопливости их прелюдии, изгибах молодого тела, красоте каждого миллиметра белоснежной кожи.       Он головкой упирается в напряжённый сфинктер Серёжи, но не входит, выжидает. Утягивает партнёра в жаркий поцелуй, мажет губами по скулам, глазам, подбородку, везде, куда только может дотянуться — расслабляет. А затем, придерживая себя одной рукой, мягко толкается, и сцеловывает чужое удивление. — Ты в порядке?       Разумовский дышит — уже хорошо. Жмурится забавно и носом тыкается Игорю во взмокший лоб, после чего эротично откидывается на подушку. — Да, продолжай.       И Гром повинуется. Плавно заходит дальше, растягивает анальное отверстие под свой размер сантиметр за сантиметром, прислушиваясь к дыханию Серёжи, жадно кусая его шею и оставляя засосы. Те бутонами алых роз расцветают на белоснежной коже, их так и хочется сорвать, чтобы поставить в вазу и бесконечно любоваться.       Спустя некоторое время и десять тысяч соблазнительных хрипов рыжего демона, Игорь входит полностью. Он облегчённо выдыхает, и позволяет распалённому Разумовскому запутаться пальцами в своих волосах и скрестить ноги за спиной.       Больше их ничто не разделяет. Нет ни стесняющей одежды, ни дурацких предрассудков. Существует только два тела, которые неторопливо пришли к единению.       Игорь на пробу толкается в горячее нутро и гладит Серёжу по лопаткам, когда тот отрывается от дивана в немом стоне. Это самое невероятное, что Майор когда-либо видел в своей жизни. Поэтому делает так ещё раз, затем снова и снова.       Мягко и нежно, неглубоко, но с чувством, чтобы Серёжа его принял, привык к нахождению инородного органа в себе и раскрылся. Это происходит не сразу, даже не после трёх десятков толчков и покусываний мочек ушей, однако, Гром замечает это и всё его существо пробивает электрическим током. — Ах, Игорь, как хорошо!       Выкрик за выкриком побуждает двигаться глубже, чуть резче и под совершенно другим углом, чтобы прямиком в простату и до искр под пеленой густых ресниц. Дрожь усиливается и до разрядки недалеко, когда они двигаются в унисон.       Такой идеальной совместимости Игорь не ощущал ни с кем и никогда. Хочется продлить этот момент близости до бесконечности. Но, кажется, и её будет катастрофически мало, чтобы насытиться Серёжей, его стонами, мольбами и выкриками.       <Поглотить бы его всего без остатка.>       Толчки становятся чаще и настойчивее, без грубости Игорь хватает парня за рыжие пряди и впивается в его губы как человек, страдающий жаждой, хватает кувшин с водой и пьёт, пока не осушит всё до последней капли.       Серёжа сжимается. Он одновременно раскрывается, позволяя Грому рухнуть на свою грудь, и стискивает его внутри себя. Прочно и туго, будто не желая отпускать. Игорь бы с радостью остался в нём.       Но оргазм нагоняет слишком быстро. Петардами ударяет в голову и пускает бенгальские огни облизывать нервные окончания своими искрящимися языками. У этих взрывов настолько мощные волны, что Разумовского почти подбрасывает, пока он хватается за уголок подушки, пытаясь заглушить в нём свой протяжный стон. Однако, Игорь не позволяет.       Ему важно слышать и ощущать, что партнёру приятно. И Серёжа выкрикивает его имя, теряясь в эмоциях. Гром кончает следом несколькими мгновениями позже, сделав последние движения бедрами особенно плавными.       Они падают на диван уставшими, охмелевшими и абсолютно удовлетворёнными. Сил хватает лишь на то, чтобы на скорую руку вытереться валяющейся неподалёку футболкой и лечь обратно.       Это всё ещё мокро и грязно, в комнате стоит запах секса, и лучше бы им встать и принять душ, но Игорь только крепче обнимает своего лиса и целует в рыжую макушку. Тот очаровательно потирается щекой о его плечо и засыпает.       Ему ничего не снится, поэтому ночь проходит чересчур быстро. Солнечные лучи уже во всю играют с его волосами, а он лениво потягивается и зевает, прежде чем понимает, что лежит один. Разлепив глаза, неторопливо оглядывается, ищет партнёра, находит лишь благодаря звуку в прихожей. Уж очень Майор любит громыхать. — Игорь, ты куда?       Голос спросонья звучит ужасно. Связки отчаянно не слушаются. Хрипят и скрипят, как старая калитка.       Шум прекращается, и в проходе наконец показывается Игорь. Как всегда в кепаре и кожаной куртке, однако когда Серёжа поднимается на дрожащие ноги, кутаясь в одеяло, чувствует что-то необычное. От мужчины духами пахнет. — По делам нужно съездить. А ты спи пока, я через пару часов вернусь, вместе пообедаем.       Спешит ретироваться. Взглядом не пересекается, в щеку на прощанье не целует. Только вещи свои собирает, бороду с усами укладывает и ручку входной двери дёргает нервно. Выбегает как ошпаренный, оставляя Серёжу в полнейшей прострации. А парню думать в таком состоянии нельзя.       Как правило ничего хорошего из этого не выходит. Накручивать себя начинает и проблемы придумывать там, где их нет и быть не может априори.       Наилучшим способом совладения с мыслями является контрастный душ. Поэтому Разумовский скидывает одеяло и залезает в ванну. На автомате включает воду, встаёт под охлаждающие струи и забывается. Ненадолго, но выпадает из реальности.       А затем, когда уже зуб на зуб перестаёт попадать, выходит и одевается. Берёт безразмерные чёрные штаны и белую рубашку. Настроения одеваться экстравагантно нет, видимо, все эмоции были израсходованы вчера на несколько недель вперёд.       Под ребрами кошки скребутся, так паршиво от отсутствия утреннего проявления чувств, что на стену лезть хочется. Поэтому Серёжа решает отвлечься: скучающе просматривает продаваемость своих картин.       С тех пор, как начал жить с Громом, он перестал пополнять горячий контент в своём профиле, лишь изредка постил недоэротику, чтобы помучить подписчиков. Именно из-за этого его доход значительно упал. Но деньги были нужны. И на помощь приюту, и на учёбу, и на жизнь. Идея нового способа заработка пришла в голову практически сразу, как только Серёжа вспомнил, что художник.       Полгода назад в университете была выставка его работ и сохранилось множество фотографий, которые он выложил на специализированном сайте с приемлемыми ценниками. Это оказалось очень удобно, ведь заказчик мог сам в любое время прийти в университет, назвать его имя, а также название желаемой картины, и забрать её домой. Потому что охранник в курсе, что работа оплачена, у него на руках чек, ему необходимо лишь проверить, что человек забирает именно то, за что заплатил, не прихватив ничего лишнего.       Однако, самый главный постоянный покупатель со странным ником ДикаяСобака очень назойливо просил о личной встрече. Чтобы сам Сергей Разумовский передал ему картину. Парень долгое время отказывался, поначалу максимально культурно, когда же пришло осознание, что собеседник банально не понимает слово "нет", перестал обращать внимание. Платит и платит, остальное не важно.       Теперь же предложение кажется неплохой возможностью выйти из дома и провертиться, чтобы не тухнуть без Игоря, пожирая себя сомнениями и страхами. Поэтому он пишет покупателю, что готов и пугается, увидев молниеносный ответ.

      <Встретимся у здания университета через полтора часа. Буду с чёрным низом и белым верхом, волосы рыжие, не обознаетесь.>

      <Такую красоту не пропущу.>       Из квартиры Серёжа выходит заранее, потому что хочется пройтись немного в одиночестве, поразмышлять о том, в каких они с Громом отношениях и в отношениях ли. Хотя, кажется, куда уж очевиднее, когда у него есть собственная копия ключа от квартиры Майора, когда ходит в его одежде, спит на одном с ним диване, иногда принимает с ним ванну.       Но порой что-то просто необходимо проговаривать вслух. И для Серёжи это именно тот самый случай.       На улице душно, поэтому немноголюдно. Жители Питера спасаются от погоды по домам, но Разумовскому всё нипочём. Он лениво идёт по тротуару, не без смущения прокручивая вчерашнюю сцену. Тело всё ещё ощущает фантомные прикосновения в чувствительных местах и сладостно подрагивает. — Серёжа, как я рад тебя видеть! Куда ты пропал? Неужели практика закончилась?       Знакомый голос, раздавшийся где-то за спиной, резко вырывает парня из размышлений. Димка Дубин в два шага нагоняет его и по-дружески приобнимает, счастливо улыбаясь.       Разумовский неловко отвечает на его улыбку и также неуклюже хлопает по плечу, не придумав ничего лучше, чем этот жест. Они не встречались, кажется, целую вечность. Потому что художник сидел у Грома практически безвылазно, да и тот к делу его никак не подпускал, что уж говорить про поход в полицейский участок. — Я тоже, Дим. Знаешь, нет, практика у меня ещё длится, но Игорь отлично справляется и без меня.       Блик от очков Дубина на секунду ослепляет, поэтому Серёжа не замечает, как отшатывается, а полицейский успевает удержать его двумя руками за талию. Выходит довольно несуразно, но отстраняться кажется невежливым.       Особенно, когда Дима смотрит на него нечитаемым взглядом, будто пытаясь что-то усмотреть на дне его зрачков. — Игорю может и хорошо, а вот я без тебя умираю на рабочем месте. Ты ещё мне со дня открытых дверей в сердце запал. — Со дня открытых дверей? — Да, в твоём университете год назад. Я тогда стажёром пришёл завлекать практикантов, а ты куратором был, первокурсникам помогал. Мы на лестнице переглянулись, ты мне подмигнул и улыбнулся.       Серёжа негодует, потому что в памяти ничего подобного нет и быть не может, потому что у него нет привычки заигрывать с незнакомыми людьми, тем более с парнями. Вероятно, в тот день было солнечно, а так как лестничную площадку окружают окна, Разумовский зажмурился, ведь не может дольше секунды выдерживать лучи солнца, и Дубин принял это за флирт.       Коим это совсем не являлось. Но разубеждать полицейского поздно и смысла особого нет. У него есть все права считать так, как ему заблагорассудится. — А потом, когда ты пришёл к нам на практику, я понял, что ты тоже меня запомнил. Иначе зачем тебе из всех перспективных вариантов выбирать самый бесполезный для себя?       Хватка на талии становится грубее. Пальцы спицами впиваются в лёгкую ткань рубашки, словно пытаются разодрать. Разумовский переминается с ноги на ногу, начинает паниковать. Это перестаёт походить на дружескую беседу, какая-то маниакальная одержимость витает в воздухе.       Поэтому он потихоньку вытаскивает телефон из большого кармана, ещё не решаясь что-либо делать, просто наблюдая, надеясь, что ему всего-навсего чудится, будто Дима ведёт себя подозрительно. — Я когда к вам на кафедру пришел, чтобы тебя забрать, сразу заметил, как ты меня зовёшь: Дмитрий Дубин, Дмитрий Дубин, прямо заклинание какое-то наговаривая. Приворожил меня, да? Рыжая ведьма.       Его дыхание раскаленным газом ударяет в ноздри — он слишком близко подкрадывается, грудью к груди прислониться пытается, и хищником облизывается, глядя на чужие губы. Сомнений не остаётся совсем. Серёжа телефон в руке сжимает, готовится включить помощника, чтобы незаметно Грому позвонить. — Да, ты меня раскрыл. Может быть, ещё откроешь тайну, по каким делам ушёл Игорь Гром?       Лишь запоздало художник вспоминает, что в контактах записал своего знойного мужчину совсем иначе. Смартфон в ладони вибрирует, выдаёт ошибку, а Разумовский боится, как бы Дима не заметил его махинации. Поэтому быстро дополняет свой вопрос. — Опять Разгром творить?       Наконец помощник улавливает имя, по поверхности ладони раздаются долгожданные гудки, и парень успокаивается. Немного подождать и всё будет хорошо. — Траходром скорее. На свидание с журналисткой поехал, Юлей Пчёлкиной. Давно оприходовать её хотел, а тут такая возможность появилась.       И сердце Серёжи падает. Разлетается на мельчайшие осколки как выброшенная за ненадобностью хрустальная ваза. Ошмётки ранят всё вокруг себя. Режут плоть, пускают кровь, убивают изнутри. Парень теряет равновесие.       В глазах неожиданно темнеет, и колени подкашиваются. В спине зияет длинный нож. Его будто предали. Обещали звёзды с неба достать, а в реальности почву из-под ног отняли, использовали и вышвырнули. — Тихо-тихо, Серёж, ты чего? Плохо себя чувствуешь?       Ответа не следует. Разумовский дышать пытается, нагибается затравленно и устало, лбом упираясь в чужие ключицы. Звонок сбрасывает, не заботясь о том, что трубку уже сняли. — Что-то голова закружилась. Всё нормально. Ты говорил про Игоря, это правда?       Димка распрямиться ему помогает и теперь прикасается везде и всюду. Заботливо волосы за ухо заправляет, по лопаткам гладит и пояснице, смотрит обеспокоенно, а пытку продолжает. — Конечно, он всегда таким был. Спал со всеми подряд без разбора, чувствами влюбленных в него девушек и парней играл. Сердцеед одним словом. Жаль только всех, кто верил, что ночь с ним что-то значит.       А Сережа верил. Так сильно верил, что это начало чего-то нового.       Ему плакать хочется и кричать, закрыться в своей комнате и больше не выходить. И брыкаться в объятиях Дубина как зверь в цепях. Но он только прикусывает язык и сжимает кулаки. Разочарование — это нормально, в нём нет ничего сверхъестественного. — Дим, извини, мне идти пора. А то не успею на встречу с покупателем. — Я тебя провожу.       Безапелляционно заявляет полицейский, и Серёжа кивает. В нём не осталось никаких эмоций. Одна пустота заняла своё законное место, чёрной дырой всасывая внутренности.       В это время Игорь действительно с Юлей Пчёлкиной. На чисто деловом свидании. У неё была информация, которая интересовала его, а у него была фотография, что была нужна ей. Взаимовыгодное сотрудничество на основании крепкой, но секретной дружбы. Об их близких неромантических отношениях знал разве что Дубин. — Фото вперёд. — Юль, опять ты за старое. Положи папку на стол, я бегать за тобой снова не буду.       Договариваются обменяться одновременно. Игорь хватает бумаги со скоростью света и сразу же раскрывает, чтобы побыстрее. Он и так рискует тем, что оставил Серёжу дома одного. Конечно, ему хватило ума приставить к нему Димку, так, на всякий случай. В качестве перестраховки.       Пролистав всю папку от начала и до конца, Гром откинулся на спинку кресла и тяжело вздохнул. Первый и главный подозреваемый окончательно оказался вычеркнут. — Да что здесь не так то! Ты уверена в достоверности фактов? — Полностью.       И снова гробовое молчание. Юля слишком увлечена разглядыванием фотографии, Игорь же осматривает её квартиру, попутно составляя логическую цепь.       Внезапно его взгляд падает на знакомую картину. Сердце пропускает несколько ударов и начинает стучать где-то в горле, в самых гландах. Он прекрасно помнит, как Сережа объяснял ему, что если на его телефоне цвет травы кажется синим, это не значит, что так и есть на самом деле. Потому что в оригинале поле насыщенного нефритового цвета.       Сейчас он видит. Вправду, не синяя. — Не знал, что ты Серёжин покупатель. Ещё и мою любимую картину приобрела "Нефрит зари". — Так это твой Разумовский нарисовал? Слушай, Игорь, я и понятия не имела. Как-то зашла к Димке, а у него целая картинная галерея, хотела было спросить откуда такое богатство, но он мне эту картину всучил и выпроводил. У меня тогда голова совсем другим была забита, докапываться не стала.       Внезапно всё начинает сходиться. И то, как быстро продавались Серёжины работы, и почему Дубин беспричинно хватал сверхурочные, и где взял столько картин.       Игорь ударяет по столу от ярости. Чёрт, как не догадался раньше? Напарник ведь день и ночь маячил у него перед глазами и даже подозрения не вызывал, потому что, куда там Димке до серийного маньяка. А оказывается не куда, а уже.       Руки трясутся, когда Гром набирает номер, на который совсем недавно звонил с угрозами упечь за решетку, теперь будет этого же человека просить о милости. Но не успевает, так как на экране высвечивается "Птичка Моя", и становится ещё страшнее: что успело произойти?       Он снимает трубку мгновенно, прислоняет к уху и прислушивается, все пять чувств обращает в одно, лишь бы расслышать. На том конце провода приглушённый голос что-то спрашивает, сложно разобрать, однако, Игорь узнаёт характерную интонацию.       Звонок сбрасывается, не даёт ему возможности подать какой-либо знак, хотя в этом и нет необходимости. — Юль, ключи от машины.       Девушка уже наготове, перекидывает ему связку ключей и подрывается пойти за ним, но он останавливает её разъярённым взглядом. Она послушно отходит и садится, потому что ничем больше облегчить его участь не может.       У него в груди ураган. Человек, которому он добровольно доверил своё сокровище, оказался ублюдком. — Олег, здравствуй..Извини за вчерашнее, помощь твоя нужна. Возьми своих головорезов и пулей к сам знаешь какому универу. Серёжа в опасности.       Возможно, когда Волков ворвётся внутрь, в одном из кабинетов он и его парни найдут лишь изуродованный труп ангела. Это будет уроком, что доверять людям нельзя.       Надавив на газ, превышая все существующие скоростные лимиты в два-три раза, Игорь несётся по дороге, чтобы успеть. Хотя кажется, уже опоздал.